НАУЧНОЕ И ВНЕНАУЧНОЕ В РЕАЛЬНОЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРАКТИКЕ

Уже первые попытки осуществить в рамках новой – экстерналистской – методологии реалистический анализ науки как повседневной индивидуальной и групповой деятельности обнаружили расхождение между нормативной системой когнитивных ценностей и уровнем реально действующих ориентации. Оказалось, что в реальной исследовательской практике поддерживаемые взгляды обусловлены не только обоснованностью и эвристической плодотворностью концепции, но и интуитивными догадками, приверженностью прежним представлениям, групповыми эффектами и официальной практикой в данный момент, действия ученых – личными качествами и навыками, социальными контактами и принадлежностью к группе, стремлением получить грант и энергетическим кризисом.

В этом контексте первым и наиболее очевидным отклонением от традиционной нормативной модели движения научной мысли как чисто логического процесса стало обнаружение защитной функции научного сообщества по отношению к парадигме – функции, реализуемой не только в объективистских процедурах критики концепций, но и внелогическими и внерациональными средствами. В исследованиях в рамках психологии науки выявлено статистически значимое воспроизводство в научной практике ряда эффектов зависимости восприятия информации от ее соотношения с исходной позицией реципиента: "эффект бумеранга" – активное противодействие информации при подозрении о личной заинтересованности информатора в ее принятии (Д. Брем); феномен "иммунизации", то есть углубления приверженности собственной позиции в процессе ее защиты от критики (У. Мак-Гайр); зависимость восприятия от престижа информатора, в особенности при существенном расхождении позиций; большая вероятность корректировки близкой по содержанию позиции по сравнению с существенно отличающейся (М. Шериф и К. Ховленд); асимметричность оценки результата как закономерного или случайного, в зависимости от подтверждающего или опровергающего исходную установку характера результатов (Д. Чарквиани) и т. д. Дж. Армстронг на материале конкретных психологических исследований сделал вывод о том, что пристрастно защищать свою гипотезу и противодействовать попыткам ее фальсификации готовы 64% ученых. В опытах М. Махони исследовалась интеллектуальная деятельность групп ученых-физиков, психологов и священников в идентичной когнитивной ситуации. При выполнении задания: выделить среди экспериментальных данных, предъявленных в качестве аргументов, гипотезы, не имеющие к ней отношения и опровергающие ее, группы ученых не обнаружили преимущества в плане логической корректности и чисто гносеологической регуляции рассуждения. 50% из них считали, что эксперимент подтверждает теорию с абсолютной достоверностью (хотя с логической точки зрения это лишь вероятностная схема), и около 25% считали, что данные эксперимента, предпринятого на основе ошибочной концепции, не должны приниматься во внимание. Аналогичные выводы делались в исследованиях Д. П. Петерса и С. Дж. Сеси, Д. Фауста и др. М. Махони полагает, что подобная нелогичность мышления связана со строем социальной организации науки, в которой поддерживаются позитивные результаты (опровергающие, даже будучи логически строже, рассматриваются скорее как неудача), и стандартной научной практикой, в которой перепроверяются лишь результаты, не вписывающиеся в концепцию, тогда как согласующиеся с ней принимаются без дальнейшей проверки. В исследовании Дж. Гилберта и М. Малкея формой выявления двойственного поведения научного сообщества перед лицом новой концепции стало различение «эмпиристского» и «условного» репертуара высказываний о науке. В высказываниях эмпиристского типа взгляды и действия ученых предстают как безусловное и неизбежное выражение эмпирических свойств безличного мира природы. Условные высказывания тяготеют к ситуациям неформализованного общения, они более личностны и индивидуализированы; условными они именуются в силу того, что в иной личной и социальной ситуации могли бы быть иными. Различие этих двух типов дискурса обнаруживается в различных ситуациях научной деятельности: выдвижение новой гипотезы, обнаружение научной ошибки, осуществление эксперимента, достижение консенсуса и т.д., составляя, как показывают авторы, картину пути хемиосмотической теории к признанию в биохимии, который на эмпиристском уровне представляется в виде обезличенного движения идеи, а в реальности связан с огромным массивом влияний разного рода, образующих значимую мотивацию происходящего. Этот фон – неотъемлемая часть повседневной научной деятельности.

Представляется принципиальным при этом сохранение обращенности науки на уровне осознаваемых эталонов к «интеллектуальной истории идей» как основному содержанию развития и смены концепций. Само существование двух репертуаров и тяготение всех строгих форм научного высказывания к эмпиристскому свидетельствует о восприятии именно когнитивных ценностей как базовых, системообразующих для науки, об убежденности в необходимости и присутствии в науке «гамбургского счета», определяющего, в конце концов, подлинное место каждого исследования по отношению к научной истине. Это сущность науки, но на уровне ее существования в качестве части социальной системы выявляются и иные тенденции.

Формирование установки на реалистическую философскую реконструкцию функционирования науки привело к появлению в поле зрения науковедения проблемы девиаций и патологических форм научной деятельности. (В рамках традиционной парадигмы науковедения теоретическое обсуждение данной темы вряд ли было возможно, поскольку существование «нарушений научной этики» если и признавалось, то не рассматривалось как возобновляющееся в силу определенных закономерностей.) Возникает термин «теневая наука» (по аналогии с «теневой экономикой») – деятельность представителей научных сообществ, микросоциумов (входящих в них по формальным либо содержательным признакам), которая строится на нарушении, деформации принятых в обществе и поддерживаемых обществом в качестве своего рода идеалов, ценностей и норм – правовых, этических и т. д., которые регулируют научную жизнь. В настоящее время предложено несколько классификаций форм научной недобросовестности, например, Национальный научный фонд США использует следующую: 1) фальсификация данных; 2) плагиат; 3) злоупотребление своим положением; 4) нарушение правил экспериментальной работы с людьми и животными; 5) нарушение финансовых правил и норм публикации. Полемику вызывает прежде всего оценка степени распространенности явлений такого рода в реальной науке. Определились две позиции на этот счет. Согласно одной из них, отдельные случаи недобросовестного поведения «патологических личностей» не должны влиять на оценку общей практики науки. Р. Мертон считает, что в целом механизм референтной группы работает исправно, а внешние стимулы (деньги, положение, признание) не изменяют существенно научную деятельность и в конечном счете не противоречат ориентации на поиск истины (деньги необходимы для новых исследований, слава – это признание ценности работы коллегами и т.п.). Ту же оценку высказывает Дж. Холтон; А. Кон полагает, что в важных вопросах фальсификация всегда будет обнаружена, а в частных моментах она не может причинить особого вреда.

Другая позиция значительно более пессимистична: она связана с убеждением, что обнаруженные нарушения – лишь верхушка айсберга, который в перспективе будет расти из-за коллективизации науки и размывания ответственности. Многими разделяется мнение, что преднамеренное мошенничество в науке встречается сравнительно редко, но мелкие и тонкие отклонения от норм научного исследования повсеместно распространены.

Проблему составляет также квалификация действия исследователя в конкретных случаях, поскольку грань между научной недобросовестностью и творческой интуицией, отбором значимого материала оказывается не всегда определенной и четкой.

Подход к философскому осмыслению аспектов ситуации определил сложившееся в литературе последних лет разграничение «добросовестного заблуждения» (или «уважаемой ошибки»), «неуважаемой ошибки» (возникающей из-за халатности) и «девиантного поведения» как сознательной фальсификации. Основу такого разграничения, по-видимому, можно реконструировать следующим образом: в первом определении речь идет о недостаточности или несовершенстве методологии, во-втором – о нарушении методологических требований, в третьем – о нарушении также требований этических. Представляется, что такой принцип классификации позволяет квалифицировать приведенные случаи и дает общую основу для демаркации научной и околонаучной концепции по способам манифестации. Уровень (2) образует ту грань, за которой познавательная деятельность и полученная как ее результат концепция перестает быть научной.

Наконец, по-разному оцениваются истоки проблемы и перспективы ее решения. Позиции, существующие на этот счет в литературе, можно обозначить как этическую, нормативную и социологическую. Представители этической позиции связывают сложившуются ситуацию с общим упадком нравов в науке в ходе превращения ее в массовую профессию. В качестве способов решения проблемы предлагаются воспитание молодых ученых, в том числе посредством соответствующих учебных курсов, перестройка образования, в котором наука должна преподноситься не как триумфальное шествие истины, а особое внимание должно уделяться истории борьбы с заблуждениями в науке, повышение моральной роли института наставничества, разработка и пропаганда этического кодекса ученого и общее оздоровление морального климата в обществе.

Нормативный подход акцентирует внимание на отсутствии (несмотря на традиционную уверенность в обратном) в науке эффективной системы контроля за качеством научных результатов. Обычно утверждают, что наука располагает собственными механизмами самокоррекции, которые призваны гарантировать честное и качественное выполнение научных исследований и быстрое выявление (и наказание) недобросовестности или подтасовки данных; в качестве основного механизма рассматривается практика воспроизведения значимых результатов. В действительности в условиях обвального количественного роста науки и углубляющейся специализации это все менее возможно и. таким образом, традиционные средства контроля уже отказывают. В рамках этого подхода воздействие на ситуацию предполагается через повышение ответственности редакторов и рецензентов за качество публикуемых материалов и развитие независимых комитетов, куда можно было бы обращаться с подозрениями по поводу фальсификаций и которые обладали бы правом экспертной проверки в любом сомнительном случае.

Социологический подход ставит во главу угла внешние по отношению к исследовательской деятельности факторы и ценности, воздействующие на науку (поощрение оригинальности и первенства, состязательный характер современной науки, распространенность внешних способов оценки научной деятельности, таких как количество публикаций и ссылок). Как пишет Р. Мертон, девиантное поведение становится следствием определенных ценностей, утвердившихся в научном сообществе. Соответственно основную роль в решении проблем научной этики должна сыграть самоорганизация научных сообществ и деятельность органов государственного регулирования и организации ученых.

Ни один из этих подходов не создает уверенности в достижимости быстрого решения проблемы. Сторонники социологического подхода обычно отмечают, что ученые не склонны ему следовать, так как опасаются появления форм организации научной деятельности, существенно отличающихся от привычных, и сомневаются в применимости идеально сконструированных форм к современной реальности. Действенность процедур нормативного контроля вызывает вопросы – насколько возможно, скажем, для редактора научного журнала выявить по содержанию статьи допущенные при ее подготовке нарушения, если речь не идет о плагиате или прямом подлоге. Обращает на себя внимание тот факт, что в большинстве случаев фальсификации, получившие огласку, разоблачались не в ходе стандартных процедур контроля, а благодаря случайным наблюдениям читателей и ближайших сотрудников. Но не противоречит ли развертывание сети информаторов (а говорится уже об обеспечении их защиты, в том числе через анонимность), в свою очередь, этике, причем не только научной? Возможности этического подхода, даже по мнению его сторонников ограничены, в том числе из-за основного противоречия этической систематики – недостаточности рационального обоснования целесообразности и средств внедрения моральных кодексов в повседневную жизнь. При этом многие преобразования, предлагаемые в любом из подходов, действительно актуальны и необходимы. Но если принципиально ограничены возможности каждого, вряд ли можно с уверенностью утверждать, что в совокупности они обеспечивают достаточный комплекс мер для решения проблемы.

В целом проблема, видимо, должна быть рассмотрена следующим образом. Утрата эффективности традиционных механизмов обеспечения нормативности науки лежит в русле более общего процесса утраты наукой традиционных форм включенности в социальную реальность. Наука как деятельность еще не обрела адекватных форм институционализации в современном обществе, а функционирование ее в заимствованных у производства формах ведет к возникновению ряда противоречий. Возвращение науки в традиционную когнитивную нишу невозможно, следовательно, возникает целый спектр проблем создания нормативов ее функционирования, адекватных сущности науки, духу научного поиска и в то же время соответствующих социокультурным реалиям эпохи. Такими проблемами, настоятельно требующими решения, является не только создание механизмов контроля за соблюдением нормативов научной деятельности, но и оптимизация способов признания, построения научной иерархии, и развитие отношений собственности в науке, и организация взаимодействия в научном коллективе, в том числе в отношении к полученным результатам. Поскольку адекватные способы институционализации науки в современном обществе еще не выработаны, возникает постоянное пограничное поле научного и вненаучного. А поскольку для динамичной науки и меняющегося общества установление такой адекватности неизбежно носит преходящий характер, существование этой пограничной области оказывается устойчивым. В сфере неизбежного взаимопроникновения разворачиваются как маргинальные формы самой науки, так и различные виды околонаучного знания.