Тунисская белая клетка в форме пагоды

 

 

(Происшествие в доме Луки Человича, ул. Кралевича Марка, 1)

Человеческие мысли как комнаты. Бывают роскошные дворцы, а бывают и чердаки под крышей. Есть солнечные, а есть и темные. Одни смотрят на реку и небо, а другие на вентиляционный люк или подвал. А слова как вещи, они могут перемещаться из одной комнаты в другую. Наши мысли, то есть наши комнаты, составляют анфилады дворцов или казарм, а могут быть и чужим жилищем, в котором мы только снимаем угол. Иногда, особенно ночью, мы оказываемся перед закрытыми на замок дверями и не можем выйти наружу. Мы заточены в темнице, до тех пор пока сны не избавят нас и не выпустят на свободу. Но снов, как и сватов, надо еще дождаться. А пока их нет, владычествует бессонница. Говорят, есть две бессонницы, они словно две сестры. Одна приходит, когда ты не можешь заснуть, а другая – когда просыпаешься среди ночи. Первая – мать лжи, вторая – мать правды.

С тех пор как я живу один, меня все чаще мучат приступы бессонницы, и я борюсь с ними с помощью тщательно разработанного метода. Все совершается мысленно, когда я лежу в кровати. И все это имеет отношение к моей профессии дизайнера по интерьерам. Сначала я выбираю в городе дом, который мне больше всего подходит. Например, такой, который поставили на овсяную солому, чтобы злая энергия не могла подняться из‑под земли в комнаты. Когда я нахожу что‑нибудь подобное, я начинаю каждый вечер мысленно перестраивать и обставлять этот дом. Населять его мебелью, которую сам придумал. Но я занимаюсь домом не просто для того, чтобы он лучше выглядел. Я предназначаю его определенному лицу. Исключительно определенному лицу. Это дом для Я. М.

Началось это так…

 

Как‑то во время вечерней прогулки я обратил внимание на один особняк и постарался узнать о его истории все, что было возможно. Дом находится в самом начале улицы Кралевича Марка, которая поднимается от Савской пристани к улице Зелени Венац и отклоняется в сторону, для того чтобы по ней не гулял ветер. Фасад здания украшают окна в форме креста, такие, каких больше не делают. Дом поставлен на «живой девятке», которая, в отличие от других девяток, не является нулем. Здание известно как «дом Луки Человича». Оно построено, как утверждают справочники (Г. Гордич, Б. Вуйович), в 1903 году по чертежам инженера Милоша Савчича в стиле Неовозрождения с элементами необарокко. Это «угловой объект делового и жилищного назначения с подвалом, тремя этажами и чердачным помещением. Главный фасад оживляют большие проемы первого этажа, где сейчас расположены магазины, и массивные тимпаны над окнами второго этажа. Здание венчает профилированный карниз с консолями и аттик с классическими чердачными окнами…». Над входом виден герб с переплетающимися буквами «Л Ч Т» и плита, на которой написано, что здание принесено в дар Белградскому университету. Владелец этого дома – известный белградский коммерсант Лука Челович (1854 – 1920) – был долгие годы председателем Белградской торговой палаты, что располагалась в красивейшем соседнем здании, которое выходит на площадь, называвшуюся Малый Рынок. Недалеко отсюда, на углу возле многоэтажного дома на улице Караджорджева, стоит бронзовый бюст Человича. Он смотрит на юго‑запад, в сторону города Требинье, откуда Лука в 1872 году приехал в Белград, купил себе землю и построил на пристани несколько самых красивых домов. Он был одним из основателей повстанческо‑четнического движения Сербии, занимался операциями на белградской бирже и делал пожертвования научным учреждениям. О нем говорили, что он по скрипу пера отгадывает, что пишут его счетоводы.

Вместо того чтобы пересчитывать обувь, которую я себе когда‑то купил и которая мне так и не подошла, я решил во время бессонницы переделывать и обставлять дом Луки Человича. Я знал, что он нравился Я. М., а это имело для меня решающее значение. Я. М. особенно тонко чувствовала «зоны» позитивной или любой другой энергии. Часть города между Соборной церковью и Савой она считала несомненно благоприятной зоной. Здесь, на низком берегу реки, где зима пахнет осенью, а весна – зимой, Я. М. начинала носить свое настоящее имя. А как только уходила из этой зоны, она звалась по‑другому и становилась кем‑то другим. Короче говоря, выбор пал на фамильный особняк Луки Человича.

Мысленно войдя в это здание, я прежде всего шепотом, как заклинание, произнес в каждой из семнадцати комнат по одному из семнадцати звуков имени Я. М.

Могу признаться, что к этому времени я проделал большие подготовительные работы особого рода. Когда я мог ежедневно наблюдать за Я. М., я видел, как движутся ее руки, ее узкие ладони, я видел, как она ходит, причесывается, держит голову, как двигает красивыми плечами и бедрами, как колышется ее грудь, когда она садится, как при этом изгибается ее тело, что делают ноги, когда она, свернувшись клубочком, сидит в кресле или когда бежит, я видел, как застывает в повороте ее голова, когда она раньше всех остальных слышит гул самолета, несущего бомбы… Потом я составил маленький «словарь движений» Я. М. За каждым движением я закрепил свой знак. Особенно трудно было придумывать знаки для неповторимых движений ее танца. Она танцевала всегда только одна, не делая исключения даже для меня, и в танце становилась еще прекрасней. В моем словаре появились знаки, подобные тем, которыми, делая пометки на своих партитурах, пользовались русские мастера балета, такие как Нижинский. Из знаков я составил словарь, чтобы любое движение было легко отыскать. Получился своего рода каталог жестов, некая тайная азбука. Это напоминало клавиатуру компьютера, которая управляет прыжками, бегом, плаванием или жестами действующих лиц в компьютерных играх для взрослых, которые мы с Я. М. когда‑то называли «романами без слов». Чтобы вызвать эти движения, я выдумывал разные виды мебели, потому что для каждого предмета обстановки было предусмотрено одно движение Я. М. – открывание дверей, выдвигание ящика, опускание доски секретера. Имея за плечами такую подготовку, я взялся за устройство дома, который должен был в полной мере отвечать привычкам Я. М. и ее манере двигаться. Я хотел, хотя бы мысленно, выманить у нее все разнообразие движений, поворотов, жестов, которые она совершает и когда открывает дверь, и когда поднимается по лестнице, и когда выходит из дома…

Раздумывая по ночам над моим проектом, я решил не менять фасад дома. Я только немного умыл его с помощью красок. Такой, как белый «бермет», и такой, как одно шипучее итальянское вино с синеватым оттенком. Во время предыдущей бессонницы я уже изучил интерьер дома Луки Человича и теперь принял решение перестроить лестницу. Я вспоминал, как однажды в Вене, во дворце Ауэрсперг, Я. М. шла по барочной лестнице, которая на площадке верхнего этажа разделялась и спускалась дальше двумя изящными маршами. Я. М. протянула руку, намереваясь коснуться роскошных металлических перил, но потом вдруг отдернула руку. Я вспоминал, как она повернулась и сошла с закругленного края последней ступеньки. В том здании, где находилась Белградская торговая палата, была подобная лестница, и я подумал, что хорошо было бы воспроизвести ее и в доме Луки Человича. Однажды вечером я мысленно разрушил два магазинчика на первом этаже по обе стороны от входа и получил место для строительства расходящейся надвое лестницы, которую сначала подвел прямо к центральному окну второго этажа, а потом опустил вниз, что было уже гораздо легче. Новая лестница была каменной, с кованой чугунной оградой и перилами из орехового дерева, для того чтобы холод металла не спугнул ее руку, как это случилось в Вене. Я лежал в кровати и во время вдоха ясно видел расходящуюся надвое лестницу, а во время выдоха она исчезала.

В витринах разрушенных мной магазинов я установил витражи с двумя сновидениями Я. М., о которых она мне рассказала. На том, что слева от входа, был изображен сон про облака.

«Облака, неподвижные и густые как мох, закрывают все небо. „Зеленые, как плесень!" – говорит кто‑то поблизости. Люди за городам, лежа навзничь на траве или откинувшись в своих кабриолетах, смотрят, как облака прилипают к самым высоким деревьям. В больших городах мох прирастает к верхушкам небоскребов, словно панцирем охватывая всю планету. Иногда эти массивные и мертвые ковры из небесного болота прогибаются вниз, и весь покрытый мхом свод Земли в этом месте колеблется и опускается, так что людей охватывает головокружение. Самолеты больше не летают…»

Во время очередных своих бдений я устроил в задней части дома Луки Человича бытовые помещения: две кухни, летнюю и зимнюю, и две ванные комнаты, большую и маленькую. Чердак с тремя окнами я превратил в ботанический сад. Здесь Я. М. могла завтракать и курить свои разноцветные сигареты.

Закончив грубую работу, я начал приводить в порядок внутренние помещения. Не следует думать, что если работа велась мысленно, по ночам, в кровати, то я не делал обычных и необходимых в моей профессии дел. В мастерской Лунича, рядом с Калемегданом, я заказал ручки и замки для дверей. Я всегда именно у него покупаю скобяные изделия, когда занимаюсь дизайном объектов. Но в тот раз я заказывал нечто особенное. Даже двух одинаковых ручек там не должно было быть. По очень простой причине. Каждая ручка предлагала длинным пальцам Я. М. какое‑то свое движение. Готовые ручки я рассматривал с наслаждением. Одна была в форме птицы, и Я. М. должна была браться за нее, открывая двери зала для танцев в верхнем этаже дома, другая – в виде смычка, третья представляла собой китайский веер. Тут были и стеклянные яблоки, и мраморные мячи, и ручка из рогов козерога, а для дверей спальни я приготовил ручку из елового дерева, которая всегда будет пахнуть заснеженным лесом. Ручка входной двери представляла собой дамский револьверчик XVIII века. Дверь открывалась, если спускали курок. Движения руки, необходимые, чтобы открыть все двери, вместе составляли около пятидесяти тактов танца на любимую мелодию Я. М. «Ausencia»…

Конечно, иногда я ходил посмотреть на дом Луки Человича и днем. Он был в плохом состоянии и выглядел много хуже, чем в моих фантазиях. Витрины магазинчиков на первом этаже бьии покрыты пылью, а в углу на ступенях главного входа сидел какой‑то тип в заплатанной шляпе и курил трубку. От мундштука воняло мокрыми козьими рогами, а уши курильщика украшала засохшая пена для бритья. Все это и впрямь разочаровывало.

Но когда спускалась ночь, я с еще большим усердием обставлял каждый уголок этого дома. В скобяной мастерской Лунича я заказал пятьдесят пар отлитых из бронзы губ, мужских усатых и женских, накрашенных помадой, чтобы эти металлические губы, на стенах комнат и присоединенные к вентиляции, заменяли пепельницы и жадно засасывали пепел и окурки, которые Я. М. разбрасывала по всему дому. На третьем этаже я разломал все стены, и получилась просторная «музыкальная комната», вернее, танцевальный зал с тремя окнами, выходившими на бывший Малый Рынок. Здесь Я. М. могла высвобождать свою необузданную танцевальную энергию в бешеном темпе музыки «Лунного света». Для танцев был положен новый паркет с рисунком лабиринта из Шартра, о котором Я. М. с удовольствием вспоминала.

Большую ванную комнату я устроил на третьем этаже со стороны двора. Дверная ручка в виде трубки для курения гашиша впускает вас в большое прямоугольное и почти пустое помещение. Потолок освещен так, будто над вами небо, полузатянутое облаками. Ступив на фиолетовые и бледно‑черные плиты, вы замечаете в самой глубине стеклянную кровать, покрытую красным непромокаемым одеялом. Нажатием кнопки, с помощью которой можно регулировать частоту и наклон струй, в ванной включается дождь. Таким образом, Я. М. может спать под теплым дождем в своей стеклянной кровати или – а это ей особенно понравится – включить музыку и под звуки «Хазарской дороги» танцевать под ливнем. Я все еще помню движения ее плеч, будто сошедших с фресок в гробницах фараонов, на которых египтянки обязательно изображены в профиль. Окно ванной комнаты – это хрустальная полусфера высотой в человеческий рост, в которую заходишь так, как зашли бы в телефонную будку, оклеенную афишами. В его матовом стекле видна сильно увеличенная фотография маленького сына Я. М. Он стоит, потягивая через соломинку кока‑колу.

В кабинете Я. М. на втором этаже я на цепях подвесил к потолку плетеное кресло, у которого вместо сиденья настоящее конское седло со стременами и передней лукой, за нее Я. М. может держаться, когда, сидя на этой качалке, дает отдохнуть своей шее и спине после работы за компьютером. Одна стена целиком представляет собой монитор компьютера. Свою любимую героиню, свое alter ego, Лару Крофт, Я. М. может увидеть в полный рост. В боковые седельные сумки я положил в качестве подарка ноутбук, в который загрузил все опубликованные произведения Я. М. и небольшую библиотеку ее любимых книг. На стене за стеклом покоится на бархате школьная ручка Я. М.

Большая кухня устроена таким образом, что летом через нее пролетают тени птиц, а зимой падают на пол тени снежинок. Свет поступает и из ложных окон, представляющих собой карты Корнуолла и Египта, которые так любит Я. М. На стене висит грубое полотенце, на нем вышита печь с горшком, а рядом две деревенские красотки. Надпись на полотенце, вышитая красной нитью, передает их слова:

– Ешь, кума, пока капуста горяча!

– Когда пошла, сыру поела, вот и не голодна!

 

Тунисскую белую клетку в форме пагоды я поставил в углу рядом с креслом. В клетке спит полосатая кошка, такая, например, как Константина, которую Я. М. нашла в Греции, полюбила ее и часто говорила, что Константина видит вместо своих снов мои сны. Я. М. никогда не готовила блюд, которые требовали больше времени, чем нужно для того, чтобы прослушать два раза песню «Девяностые». Но, принимая во внимание стремительность Я. М., это можно приравнять к часу или полутора часам в исполнении другой особы. Я. М, смеясь, говорила, что живет так быстро, что через пару лет станет старше меня, хотя я и гожусь ей в отцы. У нее было своеобразное правило: время, потраченное на приготовление обеда, не должно быть больше, чем время, нужное для того, чтобы его съесть.

Маленькая ванная комната имела треугольную ванну‑джакузи и стеклянный шкафчик с хрустальным стаканом и бутылкой «Рамадзотти». Я. М. могла бы брать их, не вставая из ванны и используя тот жест, с помощью которого она, лежа в кровати, всегда могла дотянуться до чего угодно. В центре маленькой ванной стоят средневековые женские носилки. Если поднять подушку, можно увидеть сиденье кресла из слоновой кости, в котором есть закрытое сверху овальное отверстие. Под ним находится пустой короб из мрамора, который ведет под землю. Там, на дне, текут канализационные воды…

Спальня Я. М. была устроена на третьем этаже рядом с большой ванной комнатой. К ней должна была примыкать небольшая гардеробная. На Я. М. прекрасно смотрелись как женские, так и мужские костюмы и шляпы. Она с одинаковым удовольствием носила и свои, и мои вещи. Ее туфли оставались новыми в течение десятилетий. Я развесил в шкафу и ее, и свою одежду. Но тут моя работа остановилась…

Если не считать голубого диванчика, который я сразу поставил между двумя окнами, и странного зеркала с дырочкой в углу, я никак не мог во время своих бдений взяться за обстановку спальни. И неудивительно. Ведь это был ключевой момент. Все работы по внутреннему оформлению дома я предпринял не только ради того, чтобы усмирить свою бессонницу. У меня была и другая, более важная причина: я страстно желал вернуть Я. М. в мою жизнь. Пусть даже таким дурацким и безнадежным способом, как мысленное повторение всего набора ее движений от прихода домой и до отхода ко сну. Предметы, расположенные в доме, вызывали в моем воображении фильм о движениях Я. М. Она была такой быстрой, самой быстрой из всех, кого я знал. Она умела первая увидеть, первая протянуть руку и ответить так, как будто выстрелила из рогатки. Может быть, она, такая быстрая, думал я, сумеет ощутить сконцентрированную материю своих движений в моих мечтах и ответить на них, пока еще не поздно. Может быть, она на самом деле придет посмотреть дом у Малого Рынка, населенный во время моей бессонницы ее шагами и ее танцами.

 

 

* * *

Разумеется, по утрам серые будни разрушали такие надежды. Достаточно было взглянуть на грязных птиц на небе и тающие облака. В одно такое утро на работе меня ждало сообщение о том, что какой‑то клиент просит позвонить ему. Я не смог сделать этого сразу, и через пару дней мне снова позвонили по телефону. Мужской голос, представившись, предложил мне заняться одним жилым помещением. Я согласился, потому что оказалось, что он уже знаком с несколькими интерьерами, созданными по моим проектам в Белграде. Он назвал мне адрес, и я чуть не потерял сознание. Объект, в котором предстояло работать, был тот самый дом на улице Кралевича Марка.

– Вы, может быть, помните это здание, – добавил голос, – оно известно как фамильный дом Луки Человича. Там не закончены кое‑какие работы, в связи с этим я приглашаю вас от имени заказчика…

Не дожидаясь назначенного дня встречи с заказчиком, я в тот же миг сорвался с места и полетел на улицу Кралевича Марка. Уже издали я увидел изменения, происшедшие с домом Луки Человича. Фасад был покрашен красками цвета «бермета» и шипучего итальянского вина с синеватым оттенком. В витрины магазинов по обе стороны от входа были вставлены витражи. Слева был изображен пейзаж и странные облака. Это была картина на стекле. Облака, густые как мох, зеленые и неподвижные, закрывали небо. На этой стеклянной картине люди во время загородной прогулки, лежа на траве или откинувшись в своих кабриолетах, наблюдали, как облака оседают на самые высокие деревья…

В полной растерянности я взялся за ручку в виде дамского револьвера XVIII века и спустил курок. Замок щелкнул, и дверь передо мной открылась. Я увидел раздваивающуюся лестницу в стиле барокко и почувствовал запах мокрых козьих рогов. Меня встречал, выказывая свое удивление, курильщик трубки в заплатанной шляпе, вероятно работающий здесь привратником. Не обращая внимания на его крики, я схватился за перила из орехового дерева и со всех ног бросился наверх. Я пробежал мимо кабинета, где покачивалась качалка с седлом, и мимо кухни, напугав там кошку Константину. Меня трясло, и я бормотал себе под нос:

– Этого не может быть. Этого не может быть…

И тут меня с ног до головы облил дождь. Торопясь как можно скорее попасть в спальню, я, чтобы сократить себе дорогу, пробежал через большую ванную комнату, где еще не кончился дождь, потому что кто‑то только что закончил купание. Совершенно мокрый, я остановился в дверях той комнаты, которую не успел обставить во время своей бессонницы. В дверях спальни. Здесь почти не было мебели. Только в глубине комнаты между двумя окнами стоял голубой диванчик.

На нем, поджав под себя ноги, сидела Я. М. Со своими черными прядками, с коротко подстриженным затылком, с сережками в виде золотых сигареток. С этой своей улыбкой, которая старше, чем она сама. Как это всегда бывало, я почувствовал под черным платьем и блестящими чулками сгусток ее тела. И быстроту в неподвижном теле самки. Я встал как громом пораженный и сказал:

– Скажи мне, что это неправда!

– Почему же неправда, если ты мокрый как мышь?

– Но тогда что же это? – спросил я глупо. Я. М. рассмеялась:

– Ты бы хотел получить какое‑нибудь объяснение всему этому, да? Но к чему объяснения, если мы снова вместе? Разве любви нужны объяснения? Однако, если тебе так хочется все узнать, я скажу. Здесь все неправда. Начиная с дверной ручки на входной двери и кончая стеклянным потолком, ничего в действительности не существует. Все здесь поддельная бесконечность и сиюминутная вечность.

– А ты? – спросил я срывающимся голосом.

– И я тоже, конечно, не существую.

– Я тебе не верю, – сказал я и сделал шаг в ее сторону. Вдохнуть аромат женщины – все равно что услышать ее мысли. Я почувствовал, как пахнут ее волосы, но она не шевельнулась. И сказала:

– Это неважно, веришь ты или нет, потому что ты тоже не существуешь.

– Я тоже?

– Ты тоже. Все это компьютерная игра, и нас сюда загрузила настоящая Я. М.