Голубой дом

(Улица Карагеоргия, 42)

Два человека, закутанные в длинные плащи, такие, какие давно больше не носят, а один еще и в белом, украшенном множеством сверкающих камней тюрбане на голове, то есть одетые как для карнавала, искали в тот четверг неподалеку от маленького рынка, на улице Карагеоргия, дом под номером 42. Увидев табличку с нужным им номером, они вошли в обветшавшее, но все еще красивое двухэтажное здание, построенное в позапрошлом веке, с шестью окнами по фасаду, которое соседи называют «Голубым домом». В маленькой комнате под лестницей их поджидал человечек в пальто по моде шестидесятых годов, который, казалось, узнал их. Его глаза, похожие на соленых рыб, смерили сначала одного, потом другого. Потом он повел их на второй этаж и предложил сесть в стоявшие там старые кресла. Кресел было три. Сам он уселся на стул, чтобы казаться выше ростом, хотя одно из кресел, то, что у окна, оставалось свободным. Вместо картин по стенам комнаты висели в красивых рамках сильно увеличенные почтовые марки достоинством в двадцать пять пар и в половину динара. На одной из них, фиолетовой, был поясной портрет королевы Марии, на второй, оттенка сепии, король Александр Обренович с пенсне на носу, на третьей – король Петар I Карагеоргиевич.

– Известно ли, кто нас сюда позвал и зачем? – спросил, усаживаясь в кресло, более крупный господин. На голове у него не было ни единого волоса.

– Это я. Могу гарантировать, что вы обо мне никогда ничего не слышали, поэтому позвольте представиться. Доктор Исайло Сук. Профессор университета, хотя уже давно ничего не преподаю. Письма, которые вы получили, написал я, и спасибо, что вы на них откликнулись.

– А где же тот, ради которого мы пришли сюда? – спросил юноша с тюрбаном. – Вы уверены в том, что он появится? И сумеет ли кто‑нибудь из нас его узнать?

– Будем надеяться, что нам это удастся. Уж собственного‑то убийцу узнать, наверное, нетрудно, – ответил доктор Сук.

– Но кто нам может гарантировать, что вы вообще что‑нибудь знаете о нас и о том, кого мы здесь ждем? – отозвался из своего кресла рыжий молодой человек с усами, один из которых был серебряным.

– Доказать это несложно. Вот взять, к примеру, вас, господин Коэн. Помните, как вы были убиты?

– Не помню. Такого никто не помнит. Собственная смерть не запоминается.

– Прекрасно, – продолжал доктор Сук. – Я напомню вам, как вас убил тот, ради которого мы здесь собрались. Дело было в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, неподалеку от Кладова. Вы умерли во сне, который превратился в предсмертный хрип. В мгновение ока со всех вещей, окружавших вас, попадали их имена, словно это были их шапки, и мир предстал перед вами девственно чистым, как в первый день от Сотворения. Одни лишь первые десять цифр и те буквы алфавита, которые обозначают глаголы, как золотые слезы сверкали над всем, что вас окружало. И тогда вы поняли, что номера десяти заповедей – это тоже глаголы и что их забывают последними, тогда, когда забывают свой язык, однако они продолжают существовать, как эхо, даже после того, как сами заповеди исчезают из памяти. В тот миг вы пробудились в собственную смерть… Так это было.

– Хорошо, это то, что касается меня, – ответил Коэн. И при этих словах на его лице заиграла улыбка. Улыбка, которая, казалось, триста лет пролежала в банке на замороженном счету, а теперь снова была пущена в оборот. – Однако, господин Сук, откуда вы можете знать, как он убил всех троих? – тут же добавил он. – Вы что же, были сразу во всех трех местах?

– Нет. Но этого и не требовалось. Потому что всех вас троих он убил в одном месте. И в одно время. Присутствующего здесь кира Аврама Бранковича он тоже убил на Дунае, неподалеку от Кладова, в том же тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Стояла весна, дул ветер, который заплетал в косички ивовые ветки, и все ивы, от Мориша до Тиссы и Дуная, стояли в таких косичках. Что‑то похожее на стрелы вонзалось в ваше тело, кир Аврам, но события текли в обратном направлении, с каждой новой стрелой вы сначала чувствовали рану, потом укол, а потом боль исчезала, в воздухе слышался свист, а затем звон тетивы, пославшей стрелу. Так, умирая, вы пересчитывали стрелы – от первой до в Венеции в тысяча семьсот втором году, этот удар носит имя одной из звезд созвездия Овна…

– Так это вы там и прочитали, – заметил Масуди. – Однако я сомневаюсь, что в той же книге вы могли найти и описания смертей остальных, тех, кто погиб не от удара саблей.

– Разумеется, я нашел это вовсе не там. Остальные смерти описаны в книге «Хазарский словарь». Другими словами, тот, кто вас убил, оставил подробный отчет о том, как это было сделано. Он задумал, осуществил да под конец еще и описал эти убийства. И меня устранил тот же, кто и вас троих, так как в этой книге есть описание и моей смерти. Именно поэтому я изучил все дело и собрал вас здесь.

– Пожалуй, пора уже рассказать, что вы планируете. И почему пригласили именно нас? – спросил Коэн.

– Вы в ваших смертях, вероятно, не помните, кем были и чем занимались при жизни. Но я это знаю. Вы ловцы снов. При жизни вы умели читать чужие сны, располагаться и обитать в них, как в собственном доме, и охотиться, гоня сквозь них свою жертву, ту, что вам назначена, – человека, вещь или животное. Некоторым из вас удавалось достичь самых глубоких глубин тайны, удавалось в чужих сновидениях приручать рыб, открывать двери чужих снов, заныривать в чужое забытье глубже кого бы то ни было, вплоть до самого Бога, потому что на дне каждого сна лежит Бог… Именно такие вы и были мне нужны, способные сделать то, что не могу сделать я, – отомстить за смерти, ваши и мою, тому, кто их задумал, осуществил и описал. Как вы это сделаете, мне трудно даже предположить, ведь я не ловец снов, но вам должно быть хорошо известно, как именно мертвые могут навредить живым. Однако прежде, чем перейти к делу, хочу вам кое‑что предложить. Видите эту дубовую дверь? Она ведет в соседнее здание, которое называют «Домом, выкрашенным чаем». Там, в этом доме, того же человека ждут к чаю дамы, которые питают к нему совершенно другие чувства. Ввиду того что и им нужен ловец снов, правда по совершенно иным причинам, я предлагаю киру Авраму пройти туда, предложить им свои услуги и подождать прихода гостя. Таким образом, и там он от нас не уйдет.

Словно в ответ на его слова затрубил пароход, а Аврам Бранкович встал и, не говоря ни слова, прошел через дубовую дверь в соседнее здание. В «Дом, выкрашенный чаем».

– Теперь мне остается только подождать, а вам придумать самый лучший способ действий, – заметил доктор Сук и посмотрел на стенные часы, которые, казалось, неожиданно и сильно проголодались.

– Мы можем сделать только одно, – проговорил Коэн. – Правда, не уверен, что от этого будет больше пользы, чем вреда.

– Ты имеешь в виду синдром Януса? – спросил Масуди.

– Да. То же самое может с ним сделать и кир Аврам. Мы дезинтегрируем в нем время. Удвоим нашего гостя. Разделим в нем мужское и женское время. И пусть он, такой удвоенный и расщепленный на собственные мужскую и женскую природу, проведет остаток жизни в попытках привести свои четыре руки и две головы в гармонию со своим одним сердцем. Таким образом, рано или поздно он сам себя подстережет в засаде…

– Это может получиться у нас даже раньше, чем он заснет, если мы сможем пробраться в один из его прежних снов…

С этими словами Коэн встал с кресла и посмотрел в окно. Там виднелась Сава с множеством светящихся пятен на дне. Было слышно, как по улице идет трамвай «двойка», как он спускается с калемегданского холма и подползает под мост. Коэн через занавеску прижал к стеклу муху и раздавил ее.

– Откуда ты знаешь, что он придет сегодня вечером? – нарушил тишину Масуди. – Сколько нам его ждать? Всю ночь?

– Он приглашен, – сказал доктор Сук. – Что помешает ему появиться?

– Что он, сумасшедший, чтобы прийти? И сам знает, что от нас ему добра ждать не приходится, – заметил Коэн.

– Он придет не из‑за нас. Придет из‑за тех, кто собрался в соседнем здании, в доме номер сорок четыре. Их жизни он пощадил! Они примут его как благодетеля. Впрочем, мертвые не могут видеть живых. Весьма возможно, что он уже заявился, сидит где‑нибудь здесь, прямо в этой комнате, и слушает, о чем мы говорим. Или ужинает по соседству, в «Доме, выкрашенном чаем», с еще несколькими гостями, среди которых находится и кир Аврам. Но это не может помешать нашим планам. Так что я предлагаю вам начать охоту.

В этот момент я, сидевший развалившись в кресле и с самого начала присутствовавший при этом разговоре, столкнулся с необходимостью что‑то предпринять, чтобы не оказаться в роли объекта охоты. Причем я мог сделать это незаметно, ведь мертвые не видят живых. Я осторожно пробрался между ними и подошел к дубовой двери, готовясь удрать. В тот момент, когда я взялся за дверную ручку, я услышал, как на улице зазвонил трамвай «двойка», и почувствовал, что дверь, к счастью, не заперта на ключ и что с той стороны, из «Дома, выкрашенного чаем», на ручку кто‑то резко нажал…