Творчество Ч.Айтматова

 

Чингиз Айтматов (род. в Киргизии в 1928 г.) -- представитель старшего поколения современных литераторов, билингв, одинаково хорошо пишущий на двух языках — родном, киргизском, и русском.

Писательская известность А-а началась в 1958 г. после публикации его повести «Джамиля» в переводе сначала на русском, а затем на французском языках. «Самая поэтичная в мире история о любви», — подобная оценка одного из французских прозаиков стала добрым напутствием молодому киргизскому автору.

За повести 60-70-х гг. «Первый учитель», «Материнское поле» (обе 1963), «Прощай, Гульсары!» (1966), «Белый пароход (после сказки)» (1970) и роман 80-х гг. «И дольше века длится день» (отдельное изд-е «Буранный полустанок») (1981) писатель награжден Лен. премией (1963) и Гос. премиями СССР (1968, 1977, 1983). В 2004 г. он стал почетным профессором МГУ им. М.В. Ломоносова.

В своих статьях и беседах Айтматов неоднократно высказывался против натуралистического представления о литературе, настоятельно подчеркивал, что ей должна быть присуща напряженность нравственно-философских исканий. Этому требованию соответствует проза самого Айтматова, исполненная постоянного движения творческой мысли. Диапазон проблем, которые избирает писатель, поистине космичен: проблемы войны и мира, добра и зла, человека и природы, человечества и космоса, свободы и неволи ( в том числе и применительно к сталинским репрессиям), нравственности и безнравственности, соотношения в жизни современного человека религии и науки, традиций прошлого и новых социально-культурных явлений. Отчасти подобный размах обусловлен национальной фольклорной эпической традицией, оказавшей определенное воздействие на формирование киргизского прозаика; отчасти требованиями наших дней, ставящих перед литературой все более сложные задачи; а в чем-то и личными склонностями писателя. Писательской заслугой А-а явилось создание им народного героя «трудолюбивой души» (определение А-а),близкого по своему типу героям «деревенщиков». Таковы Дюйшен («Первый учитель»), Танабай («Прощай, Гульсары!»), старик Момун и мальчик («Белый пароход…»), Едигей Жангельдин («И дольше века длится день»), Авдий Каллистратов и Бостон Уркунчиев («Плаха»).

Жанровая эволюция А-а проявилась в постепенном переходе от повести как средней эпической формы к роману, наиболее крупному среди новописьменных жанров эпоса.

Наибольшую полемику в критике и среди читателей вызвал второй роман А-а «Плаха» (1986). В нем проявились в высшей степени присущие Айтматову-писателю гражданская смелость, а также ощущение новых социальных и духовных веяний того времени. И по сей день остается актуальной одна из социально-нравственных проблем, затронутых в этом произведении, — наркомании. Не случайно В.В.Путин назвал в одном из своих недавних выступлений наркоманию национальным бедствием России.

Сюжет романа состоит из трех почти не связанных друг с другом линий. Действие происходит во второй половине 80-х гг. в Средней Азии, на о.Иссык-Куль, малой родине писателя; в России — в Москве и на реке Оке.

Главный герой первой сюжетной линии — студент духовной семинарии, затем журналист Авдий Каллистратов. Собирая остро актуальный материал о наркоманах, Авдий отправляется в опасную поездку по Средней Азии. А затем он пытается заработать деньги в Моюнкумской саванне на отстреле сайгаков, нанявшись в шайку Обер-Кандалова, где и погибает, распятый на саксауле по приказу Обер-Кандалова.

В романе ярко раскрываются нравственно-религиозные искания Авдия Каллистратова. Религиозные искания Авдия — точное отражение одной из тенденций в советском обществе тех лет. Крушение на заре перестройки у большей части граждан СССР веры в идеалы социализма и коммунизма стало стало причиной жгучей жажды духовного, что приводило, как правило, к Богу. Авдий явился своего рода переходным героем от типа советского человека, преданного марксистско-ленинским идеям, к типу человека из свободного демократического общества, верящего в Бога.

Сын служителя религии, Авдий Каллистратов хотел продолжить дело отца и с этой целью поступил в духовную семинарию. Учась в ней, юноша выработал «новомысленнические» представления о Боге и человеке в противовес архаическим, догматическим религиозным постулатам. Герой оказался между двух огней — догматическим вероучением, с одной стороны, и научным атеизмом, с другой, но в нем горел свой огонь.

Он открыл идею «развития во времени категории Бога в зависимости от исторического развития человечества». Хотя эта идея и является еретической, Айтматов подчеркивает стойкость и мужество героя в отстаивании им своей ереси: «если бы в наше время существовала инквизиция и если бы завтра мне грозило сожжение на костре за мою ересь, я не отказался бы ни от одного своего слова…»[274] — заявляет Авдий. Представления Авдия-семинариста о Боге-современнике и о том, что «традиционные религии на сегодняшний день безнадежно устарели», ниже всякой богословской критики. Более серьезного отношения заслуживает убеждение героя в необходимости перестройки современной православной церкви.

«Преодоление вековечной закоснелости, раскрепощение от догматизма, предоставление человеческому духу свободы в познании Бога как высшей сути собственного бытия…» (№ 6. С.52), — такая программа актуальна и сегодня. Она находит, например, соответствие в призыве современных новообновленцев православной церкви вести богослужение в ней не на церковнославянском, как принято в России исстари, а на современном русском языке — так было бы понятно всем прихожанам, и подобная мера привлекла бы в стены храмов гораздо больше людей, что и могло бы привести в конце концов к нравственному обновлению части российского общества.

Наибольшей ценностью обладает в «Плахе» нравственный стержень веры айтматовского еретика. Бог являет себя, по представлениям Авдия, через добро и любовь, даруя тем самым человеку наивысшее счастье бытия. Поэтому Авдий после того как его изгнали из духовной семинарии за несогласие с официальным пониманием православия, решает стать журналистом и идет к людям со словом проповедника, исполненным добра и любви.

Это и самоотверженная любовь Авдия к Инге Федоровне, кото­рая, подобно ему, борется с вредным зельем, коноплей-анашой, но своими, научными, методами. Это и сострадание к заблудшим душам — наркоманам Петрухе и Леньке, ради нравственного спасения которых герой пускается в крайне опасное путешествие за коноплей-ана­шой и безуспешно пытается отвратить наркоманов от злого промысла и вернуть их на стезю добра.

Уйдя из семинарии, Авдий остался тем не менее религиозным проповедником, жизненное призвание которого — нести людям слово истины и добра.

Он настойчиво предлагал наркоманам покаяться пред Богом и людьми и не отказался от своего намерения вернуть их на стезю добра даже тогда, когда вступил в нравственный поединок с носителем зла, главарем наркоманов Гришаном. Гришан приводил людей к Богу своим путем, «черным ходом» с помощью наркотического кайфа… Увидев в Авдии «нового Христа», Гришан, своего рода Антихрист, проникся к нему уважением за чистоту его помыслов и даже пытался спасти его, отпустив восвояси живым и невредимым. Но Авдий не ушел от гонцов за анашой, так объяснив принятое им решение: «Я перед Богом и перед собой в ответе за всех вас…» (№ 8. С.93). Личность, отвечающая за всех, стоит в центре каждого произведения Айтматова, такова концепция человека в творчестве писателя.

У Авдия была и вторая ситуация нравственного выбора: стоило ему, избиваемому наркоманами за то, что выбросил свою коноплю и призывал гонцов за анашой последовать его примеру, попросить помощи у наблюдавшего за избиением Гришана, тот спас бы его. Однако Авдий вновь проявил свое мужество до конца и предпочел смерть, но не предал свои убеждения.

Герой так же принципиально и смело вел себя и в дальнейшем, когда в силу житейской необходимости стал сподручным, наряду с безвольными алкоголиками, сталиниста Обер-Кандалова, расстрели­вавшего беззащитных сайгаков, и тщетно пытался прекратить жесто­кое истребление животных в Моюнкумской саванне. В силу этой героической непреклонности Авдий в конце концов и пошел, как и Бог-мученик Христос, «на плаху, на крестную муку ради идеи». Причем для Айтматова важно то, что его герой сам совершает свой нравственный выбор ради своих представлений о добре и Боге.

Образ Авдия не получился бы художественно полнокровным, если бы автор «Плахи», будучи национально своеобразным мастером слова, не следовал бы при этом традициям русской классики. «Именно школа великой русской литературы, в сочетании с природным даром и несомненной почвенностью, глубинным чувством своего народа, сделала Чингиза Айтматова одним из лидеров нашей литературы», — верно заметил В.Бондаренко[275].

Однако нельзя принять упреки этого критика, адресованные Айт­матову в том, что он якобы отрешился от своей национальности, религии и культуры во имя полонившего его космополитизма и переписал в «Плахе» Библию и роман Михаила Булгакова[276]. Никакой трагедии в том, что талантливый современный писатель, пусть и не христианин, обратился, выполняя определенную творческую задачу, к Библии и «Мастеру и Маргарите», нет.

Во-первых, разве обращение к духовному и культурному наследию, заключенному в Библии, дозволено только художникам-христи­анам по вероисповеданию? И не свидетельствует ли о притягательно­сти христианства сам факт избрания в качестве одного из духовно-культурных кодов Евангелия?

Во-вторых, учеба в «школе великой русской литературы» вполне может подразумевать усвоение «уроков» не только И.Тургенева, Л.Толстого, А.Чехова, но и М.Булгакова. Здесь каждый из «учеников» вправе самостоятельно выбирать себе программу, что Айтматов и сделал, причем сделал как писатель, обладающий восточным типом культурного сознания, у которого принципиально отличное от западного писателя отношение к великим предшественникам.

Восточнаялитературная традиция допускает создание новых текстов на сюжет классического произведения, как правило, поэтичес­кого, с непременным использованием размера, рифмы, системы тропов того произведения, на которое отвечает своим творением представи­тель нового литературного поколения. История восточной поэзии знает такие «ответы» (назира), написанные Амиром Хосровом Дехлеви, Али­шером Навои, Абдуррахманом Джами, Мухаммадом Физули на пять поэм, созданных в XIII веке азербайджанским поэтом Низами Гянд­жеви. Однако природа художественного сознания Айтматова все-таки двойственная — западно-восточная. Вот почему в качестве литера­турного источника, своего рода высокого образца, он выбрал произве­дение русского писателя, приобщившись тем самым через роман «Ма­стер и Маргарита» к духовной основе в жизни большей части евро­пейцев. Результатом этого и стал своего рода «западно-восточный» синтез: евангельские главы булгаковского романа, как и само Еван­гелие, явились той «канвой», на которой киргизский писатель вышил свои оригинальные «узоры».

Вторая сюжетная линия «Плахи» связана с эпохой зарождения христианства. Герои этой линии хорошо знакомы читателям по Евангелию и «Мастеру и Маргарите» — Иисус Христос (правда, дискуссионным остается вопрос о том, можно ли связывать булгаковского Иешуа с Христом) и Понтий Пилат. Кое в чем Айтматов предельно близок к Булгакову, в чем-то же чрезвычайно разнится от него.

Как и автор «Мастера и Маргариты», Айтматов выбирает в качестве узловых моментов сюжета евангельской линии предательство Иудой Иисуса Христа, допрос Христа Понтием Пилатом, распятие Иисуса Христа, причем наибольшее внимание сосредоточено на сцене допроса. Существенна и близкая концепция личности Иисуса у двух прозаиков, не исключающая и ряд отличий.

Сфера деятельности обоих героев – религия, оба они гуманисты, альтруисты и проповедники, основной смысл проповедей которых совпадает: оба утверждают, что в царстве Божьем не будет места власти кесарей, и боятся смерти.

При этом внутри образа айтматовского Иисуса расставлены иначе акценты. Булгаков подчеркивает у Иешуа прежде всего гуманизм и проницательность, доходящую до ясновидения, и лишь потом храбрость, а Айтматов – прежде всего стойкость и мужество и лишь затем гуманизм и альтруизм. Для него, как и для Авдия, существенна ситуация нравственного выбора. Правда, при этом если Булгакова больше всего интересует Понтий Пилат и трудное рождение добра в его душе под воздействием Иешуа, то Айтматову Пилат достаточно безразличен. У него это герой–солдафон с плоским мышлением, роль которого в «Плахе» функциональная, сюжетная: он, как и полагается по Евангелию, умывает руки, утверждая приговор синедриона о казни Иисуса Христа.

В целом Булгаков всячески подчеркивает отличие романа мастера от Евангелия, и в этом проявляется художественное мышление писателя западного склада, опрокидывающего литературный канон (Евангелие для Булгакова еще и памятник литературы). Айтматов же, напротив, дорожит малейшим сходством своего текста с повествованием евангелистов, в чем и проявляется наличие в его писательском менталитете восточного уважения к канону.

Так, если Иешуа входит пешком в Ершалаим, то айтматовский Иисус въезжает в Иерусалим на ослице, что ближе к соответствующему месту из Евангелия. Иисус Христос в «Плахе» имеет много учеников и последователей, в то время как у Иешуа есть лишь преданный ему Левий Матвей, который может быть назван учеником только весьма условно – такова концепция образа этого героя.

В отличие от Булгакова, Айтматов вводит и дополнительных персонажей — Богоматерь и Бога-Отца. Важной для раскрытия образа айтматовского Христа стано­вится сцена признания маленького Иисуса со стороны Бога-Отца, спасшего малыша в то время, когда он чуть было не утонул, катаясь на лодке. Во-первых, тем самым раскрывается присущее писателю, выросшему в Средней Азии, уважение по отношению к родителям. Во-вторых, у Айтматова, в отличие от Булгакова, делается акцент не только на земной, но и на божественной природе Бога-Сына.

Айтматов видоизменяет также образ ласточки, летающей в колоннаде в сцене допроса Пилатом Иешуа. У Айтматова это ценная художественная находка и одновременно яркая национальная деталь -- образ большой, царственной птицы, кружащей над Иисусом Христом. Существенно, что фигура Авдия Каллистратова, распятого на саксауле, напоминает большую птицу. Тем самым проявляется характерная для писателя тенденция в создании парных персонажей. Своего рода пару, объединенную на основе нравственно-религиозных исканий и непреклонного героизма, и образуют в «Плахе» Авдий и Христос.

Отводя от А-а упреки во вторичности, сошлюсь на мнение Е.Суркова, точно определившего: «Евангельсикий сюжет увиден в романе ведь не историком культуры и не поэтом, а всего-навсего недоучившимся семинаристом. Вносящим в свое восприятие мифа, бесконечно ему дорогого, и свое косноязычие. <…> Свои языковые штампы и просторечия»[277].

Итак, в евангельской сюжетной линии «Плахи» Айтматов сохранил неприкосновенными основные мотивы из Евангелия, изменив все же концепцию личности Христа в нужном направлении -- писатель подчинил этот образ своему представлению о Герое, жертвующем собой ради других – родного народа, всего человечества.

Третья сюжетная линия «Плахи» связана с хорошо знакомым А-ву и родным для него материалом — жизнью и работой киргизского чабана Бостона Уркунчиева, неравнодушному и к своему делу и ко всему, что происходит вокруг. Бостон, как и Авдий, герой переходного типа (передовой чабан, он на излете социализма призывает, чтобы землю и скот отдали чабанам), положительный, но не идеальный. Это «почвенный» герой: большой труженик, образцовый семьянин, трогательно привязанный к жене и сынишке.

Три сюжетных линии произведения связаны историей гибели пары волков — Ташчайнара и его синеглазой волчицы Акбары и их незадачливых волчат. А словно перевоплощается в волков, тонко и глубоко передает их страдания и мытарства среди озверевших людей. Лиризм и поэтичность роману придают плачи Акбары по похищенным волчатам, восходящие к киргизским фольклорным плачам. В этом есть своего рода аллегория истребления современным человечеством природы и ее мести ему (ср. эпизоды двух похищений — волчат Базарбаем Нойгутовым и Акбарой маленького сына Бостона Кенджеша).

Единство трем сюжетным линиям «Плахи» придают общие проблемы (человека и природы, борьбы нравственности и безнравственности). Но в целом проблема природы здесь усложнена, по сравнению с «Белым пароходом…»: конопля, несущая наркотический кайф, тоже порождение природы. И это порождение природы подлежит уничтожению.

В разных сюжетных линиях а-го романа выделяются типы героев-хищников или конформистов (Гришан, Обер-Кандалов, Базарбай Нойгутов, Понтий Пилат) и героя, готового на гибель ради отстаивания своих убеждений (Авдий, Иисус Христос, Бостон). В отличие от прежних представителей данного а-го типа, в образах этих персонажей усилен драматизм: они либо гибнут сами, либо гибнет их мир в результате нечаянно совершенного преступления (Бостон). Прав Е.Сурков: «Этот роман — как крик. Как отчаянный призыв, обращенный к каждому. Одуматься. Осознать свою ответственность. За все, что так — на пределе — обострилось и сгустилось в мире»[278]

«Очень хотелось бы предсказать новый подъем гуманной цивилизации, добро и благо людям всех обществ. Нынешнее состояние мира дает основания на это надеяться», -- утверждал Айтматов в одной из своих последних статей[279]. Изображение нравственно-религиозных исканий в романе «Плаха» при всем присущем ему трагизме все же оставляет надежду на подобный подъем.

В художественном отношении последний роман А-а "Тавро Кассандры" /1994/ отчасти напоминает первый роман писателя "И дольше века длится день (Буранный полустанок". В "Тавро Кассандры" то же сочетание двух планов - реального и научно-фантастического. Однако реальный план здесь более сложный. Теперь действие происходит в конце 80-х-начале 90-х гг. и в США и в России. Как и в первом романе Айтматова, в "Тавро Кассандры" русский, на этот раз космический монах Фи­лофей (в миру Андрей Крыльцов), открывший явление не желаю­щих рождаться эмбрионов, предчувствующих свою злую участь (он назвал их кассандро-эмбрионами), находит понимание со стороны американцев, на сей раз крупнейшего ученого-футуро­лога Роберта Борка и молодого журналиста Юнгера. Как и во всех произведениях Айтматова, в этом романе поставлены важ­ные философско-нравственные проблемы. Филофей и Борк хотят таким образом обратить внимание человечества на необходи­мость изменения цивилизации и очищения человеческих душ от накопившегося в них в течение множества столетий зла. Как и в романе "Плаха", в последнем романе писателя многократно повторяется мысль о том, что конец света заключен в душах самих людей. Кроме того, писатель пишет и о нравственной ответственности гениального ученого перед человечеством. Эту проблему уже поднимали в своем творчестве А.Платонов и М.Булгаков, а сказать нечто принципиально новое, свое Айтматов не смог. Его Андрей Крыльцов, создающий искусственных людей (иксродов), напоминает платоновского инженера Вогулова и булгаковского профессора Преображенского, дерзко вторгаю­щихся в тайны природы. При этом он, будучи героем романти­ческого типа, резко отличается от героев-творцов из предыду­щих айтматовских произведений, прежде всего от Авдия Кал­листратова. Крыльцов, близкий ницшеанскому сверхчеловеку, как пишет Айтма­тов, в своем научном творчестве стоит "по ту сторону добра и зла" (таково название одной из работ Ф.Ницше), он - и гениальный ученый и вместе с тем связан с дьявольскими силами, ибо бросает вызов единственному творцу - Богу и идет против естественных законов природы. Для Айтматова дьявольское однозначно является носителем зла. И все же Крыльцов пересматривает свое научное творчество, он готов отказаться от столь грубого вторжения в природу. Его косми­ческое самоубийство - результат осуждения героем своей неес­тественной, лишенной человеческой любви и отцовства жизни. Тем самым Айтматов вновь концентрируется прежде всего на драматическом в бытии. Гибнет от рук разбушевавшейся амери­канской толпы, не понявшей гениального открытия Филофея, и его сторонник Борк (кстати, данный эпизод напоминает развязку булгаковской повести "Роковые яйца").

И вообще, увы, в "Тавро Кассандры" много вторичного. Дра­матическое существование нумеров, воспитанных государством и лишенных семейного тепла, ярко раскрыл в антиутопии "Мы" Е.Замятин. Поэтому такими вялыми представляются рассуждения Андрея Крыльцова о недостаточности государственного воспита­ния для иксродов. О рождении искусственных людей уже написа­но в другом антиутопическом романе "О дивный новый мир!" О.Хаксли. Правда, Айтматов связал это явление с актуальной политической проблемой: иксродов собираются сделать мощной силой в борьбе за всемирную революцию, деятельность крупного исследователя контролируют коммунистическое правительство и КГБ, иксутробами становятся заключенные (зечки), тем самым показано нарушение прав человека в советских тюрьмах, в которых проводятся медицинские опыты над людьми. Как видно, Айтматов постарался затронуть в своем произведении все акту­альные проблемы периода перестройки: здесь и митинги на Красной площади против военно-промышленного комплекса, и безнравственность американских кандидатов на пост президен­та, и знаменитые в те годы телемосты, и необходимость захо­ронения покоящегося в Мавзолее тела В.И.Ленина, и невыносимое положение диссидентов. Но в трактовке данных вопросов видны поспешность и публицистичность, не хватает собственно художе­ственного их осмысления. Отчасти прав В.Бондаренко, писавший, что "Тавро Кассандры" представляет собой "литературный американизированный клип" [Бондаренко, с.140]. Затянуто дейст­вие в основной, американской части произведения, а образы геро­ев почти лишены психологизма. И только в эпилоге, представляю­щем на самом деле самостоятельную вторую часть романа, вновь ощутим самобытный и мощный талант писателя, изнутри раскры­вающего драму одного из гениальных ученых, вынужденного работать под контролем тоталитарной советской системы. И все же нельзя, как это делает Бондаренко, совсем отказать писателю в умении в его романе раскрыть психологию его героев. Впервые в своем творчестве в раскрытии драмы своего героя писатель удачно использует психоанализ (Крыльцов отчасти потому занялся проблемой искусственного создания человека, что сам он - подкидыш, не знающий своих родителей).

Литература

Бондаренко В. Чингиз, не помнящий родства//Наш современник. - 1995. - N 4. - С.138-146.

Коркин В. Догма и ересь//Айтматов Ч. Тавро Кассандры. - М., 1995. - С.423-426.

 

Л-13. “Городская проза” и творчество Ю.В.Трифонова (1925-1981) и А.Г.Битова (род. в 1937)

Термин “городская проза” условен. Рожденный литературной критикой, он обозначает творчество писателей, живущих в городе и пишущих о нем, затрагивающих в основном проблемы развития личности: личность и история, личность и общество, межличностные отношения, личность и культура, подлинная культура и псевдокультура. «Городская проза» творилась усилиями Ю. Трифонова, А. Битова, В. Шукшина, Ю. Нагибина, Г. Семенова. Но лидирующее положение среди писателей этого проблемно-тематического течения занимали Ю.В.Трифонов и А.Г.Битов. Их творчество исследователи связывают с интеллектуальной тенденцией в прозе 60-70-х гг.