Quot;ЧУВСТВО ВОЗМУЩЕНИЯ И ОБИДА ЗА ЧЕЛОВЕКА" ПРОЗА 1890-х гг.

С осени 1898 г. завязывается переписка, затем дружеские отношения М. Горького с А. П. Чеховым. Молодой писатель видел в старшем идеал художника, личности и со всей искренностью поверял ему свои огорчения и сомнения. Прежде всего - вызванные острокритичным отношением к себе.

Часто Горький делал признания такого рода: "Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, (*160) впрочем, и следует быть душе человека думающего". Именно Чехову объяснил он источник "неизлечимой болезни": "Жалкие мы люди, - это верно , и нужно быть извергом добродетели, чтоб любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее все-таки жалко людей". И через год (1899) в письме И. Е. Репину Горький высказал не менее устойчивое для себя убеждение: "Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он - все. Он создал даже бога". Вот антиномия, мучившая Горького.

Макар Чудра из одноименного рассказа говорит своему собеседнику: "Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все!" Совет подан герою-повествователю. В ряде других произведений этих лет он носит имя Максим и наделен чертами авторской биографии. Слова "ходи и смотри" вряд ли верно истолковывают смысл его скитаний по градам и весям России.

Странничество Максима - путь к пониманию сущего. Почти четыре месяца он отдает уходу и наблюдениям за "положительно необъяснимым" случайным встречным ("Мой спутник"). Разделяет унизительную долю босяков - хочет "узнать, что за люди" ("Два босяка"). Терпит побои от добытчиков соли, их странное поведение, твердо решив "поискать ключи к этой высоко интересной загадке" ("На соли"). Всюду побеждает желание рассмотреть внутренний "механизм" человеческих поступков, обратясь при этом к тем, у кого парализована мысль, оледенело сердце.

Долгие годы в рассказах о босяках усматривали как главное антисобственническую направленность. А произведения этой темы позволили передать в самом сгущенном варианте светотени обделенной человеческой души.

В поведении бродяг чутко уловлены "приступы удручающей, коверкающей душу скуки" и тоски. В "подлом состоянии" у каждого исчезает согласие с самим собой, а созревает ожесточение против окружающих. Горький дает свое истолкование отчуждению личности от мира. Скучная и грязная жизнь родит раздражение, взаимную ненависть, разобщение людей. В "равнодушном отчаянии" обитатели ночлежки ("Бывшие люди") "все были противны каждому, и каждый таил в себе бессмысленную злобу против всех".

Любой рассказ - неповторимая судьба и по-своему сложная психология человека. Начитанный и неглупый Промтов ("Проходимец") умело культивирует в себе отвращение к ближнему, не замечая наступившего собственного уродства. У ожесточенного Артема ("Каин и Артем") вдруг проглядывает тоскливое и мстительное чувство бывшего сына "полей и лесов" к городу. Приливы озлобления сменяются ощущением неловкости, смутными мыслями "бывших людей" ("Бывшие люди") о себе и большом мире.

Горький не преувеличивал возможностей босяков. Он улавли(*161)вал их интуитивные, неожиданные, порой неловкие, но добрые побуждения. С волнением писал о неразвитом артистическом даре ("Артист"), загубленном мастерстве профессионального труда ("Коновалов"), "невостребованных" уме и достоинстве (кувалда - "Бывшие люди"). Побирушка и воровка ("Бабушка Акулина") кормит, обогревает со своего "дохода" бродяг, которые после ее смерти говорят о ней: "старуха была мать всем... сердце у нее было". Болезненно воспринимается не только доля женщины - самое сочетание понятий: мать и воровка. Как и по отношению к Коновалову - мастер и пропойца; к Кувалде - умница и босяк. Трезвое повествование о животном быте, низменно занятиях людей доносит ноту высокого трагизма.

Живые струны в сердце "негероя" различает Горький. И находит ситуацию, в которой смело прорываются врожденные человеческие стремления, оттесняя скучные житейские навыки. Так происходит с немногими, кто не потерял еще памяти, "этого бича несчастных", о детстве, кому мила красота вольной и могучей земли. Челкаш любит видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха: морское дыхание вливает в его душу "спокойствие" и, ласково укрощая ее злые порывы, родит в ней могучие мечты". Мальва в одноименном рассказе тоже грезит о нездешнем среди водных и небесных просторов: "Иной раз села бы в лодку - и в море! Далеко-о!" В самом повествовании устанавливается "тайное" созвучие образа Мальвы природе: ее улыбка вспыхивает на фоне "веселого моря", фигура в яркой кофточке возникает под "цветами неба", звездами. Но когда женщина со своим избранником уходит, "без них красота ночи увеличилась". Случайны и неустойчивы моменты внутреннего "свечения" обделенных радостью людей, а постоянна непонятная им тоска.

Истоки романтических произведений будто ясны. Отсутствующее в реальности воспето в легендах. Не совсем так. В них писатель вовсе не отказался от главной для себя сферы наблюдений - за противоречивой человеческой душой. Романтический герой включен в среду несовершенных, а то и трусливых, жалких людей. Мотив этот усилен от лица сказителей, которых слушает автор: цыгана Макара Чудры, бессарабки Изергиль, старика татарина, передающего сказание "Хан и его сын", крымского чабана, поющего "Песню о Соколе".

Народная мудрость обращена к явлению, глубоко волнующему писателя. Чудра говорит: "Смешны они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько..." Изергиль почти вторит ему: "И вижу я, не живут люди, а все примеряются..."

В легенде о Данко - тот же печальный мотив. Соплеменники Данко "ослабли от дум", страх "сковал их крепкие руки". По дороге из леса "стали, как звери", и хотели убить своего предводителя. Даже спасенные, они "не заметили смерти" Данко, а кто-то из осторожности "наступил на гордое сердце ногой". Скучная мораль ужа в "Песне о Соколе" тоже принадлежит большин(*162)ству, видящему в земле "пищу и опору живому телу", в небе - только пустоту. В башкирской сказке "Немой" молодого пастуха, неутомимо стремящегося ввысь - к вершинам, не понимают и высмеивают довольные пустыми развлечениями сородичи.

Романтический герой впервые задуман как спаситель людей от их же слабости, никчемности, сонного прозябания. О Зобаре сказано: "С таким человеком ты и сам лучше становишься..." Подвиг Данко рожден желанием вытеснить из сознания соплеменников тьму страха, трусости.

Вот почему возникают образы-символы "огненного сердца", полета, битвы. Величавые сами по себе, они еще укрупнены "участием матери-природы". Она украшает мир голубыми искрами в память о Данко. Реальное море внимает "львиному реву" легендарных волн, несущих призыв Сокола.

Встреча с небывалой гармонией чувств и деяний зовет к постижению сущего в каких-то новых измерениях. Таково подлинное влияние легендарного героя на личность. Об этом нужно крепко помнить и не подменять содержание романтических произведений Горького однозначным призывом к социальному протесту. В образах Данко, Сокола, как и в гордых возлюбленных молодой Изергиль, воплощены духовный порыв, жажда красоты. Неудивительно, что после "Песни о Соколе" следует "Хан и его сын" - о всепобеждающей любви к женщине, затем "Немой" - о власти высокой мечты. "Песня о Буревестнике" продолжает линию поклонения тем, кто может "взмыть" ввысь, "пронзить" мрак, призвать бурю. Только здесь томительное, трусливое существование уже взорвано. Буревестник увидел за тучами солнце.

В ранней прозе М. Горького есть настораживающий момент. Бездонным небом, безбрежным морем, бескрайними степями наслаждаются вольные цыгане, чабаны, рыбаки, даже контрабандист Челкаш. Среди них места крестьянину нет. Чудра рассуждает так: "...человек пашет, и думаешь, вот он по капле с потом силы свои источит на земле, а потом ляжет в нее и сгниет в ней..." Писатель, видимо, согласен со своим героем, рисуя самыми мрачными красками деревенских парней Гаврилу ("Челкаш"), Якова ("Мальва"). К нравственным и трудовым заветам пахаря Горький был, к сожалению, более чем равнодушен.

В такой позиции, кстати сказать, близкой некоторым другим писателям этого времени, не было отрицания крестьянства как такового. В 1896 г. Горький, сокрушаясь по поводу "власти тьмы" на селе (Красновидово не забыто), писал об умении мужиков "хранить в себе "душу живу" во всех обстоятельствах, в которые ставит их судьба, слишком жестокая, слишком тяжелая". Но невежество, замкнутое и разобщенное на отдельные хозяйства существование воспринимались источником пассивности ее жителей. Тяпа ("Бывшие люди"), раздумывая о "большом народе - строителе земли", сетует: "Нету нам ни казней, ни пророков от Господа. Кто нас научит?" Горький и сам мечтал о "пророках", (*163) способных светлым разумом сдвинуть древо бытия со старых, корявых корней.

Горького всегда идеологизировали. А он волнует эмоционально раскованным переживанием тех или иных подлинно человеческих запросов. Прежде всего - влечением к полнокровной, счастливой жизни. Эта естественная душевная потребность остается неосуществленной для его героев. Но в самом ее зарождении, нарастании и угасании читается как драма личности, так и высота ее потенциальных возможностей. Интерес к такому состоянию, его истокам, внутренним и внешним, вызвали первые произведения, с которых начинается освоение Горьким крупных форм прозы, заключающих в себе историю души. Так написаны повести "Фома Гордеев" (1899) и "Трое" (1901).

Автор сам определил замысел "Фомы Гордеева" как "содержательную картину современности", на фоне которой "должен бешено биться энергичный здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно". "Тесная жизнь" и желание освободиться от нее - два пика переживаний главного героя.

Эта психологическая коллизия социально конкретизирована. Неограниченной властью, парализующей волю всех и каждого, владеет буржуазия разной ориентации, но общих целей. В повести откровенно и уверенно проявляют свою позицию предприниматели, стремящиеся захватить политическое первенство в стране (Яков Маякин), накопители патриархального типа (Ананий Щуров), буржуа новой формации, мечтающие об ограничении царского единовластия (Африкан Смолин, Тарас Маякин). Но Фома болезненно реагирует не на их рассуждения, а на жестокосердное отношение к людям, в том числе самым близким.

Повесть вовсе не о преследованиях героя владельцами капитала. Фома сам очень богат, и все "столпы города" относятся к нему вначале внимательно, с симпатией. Повесть - о холодном мире, где красивый и сильный юноша, искренне желающий теплого общения, любви, не находит живой души. С точки зрения героя и, разумеется, автора, такое страшное состояние жизни - результат тлетворного влияния ее новоиспеченных хозяев. В конце повести Фома в припадке ненависти и отвращения кричит им в лицо: "Грязищу и духоту развели делами своими. Пятак - ваш бог! Кровопийцы! Чужой силой живете... Чужими руками работаете!" Стереотипно звучит обвинение доведенного до отчаяния человека. Истинное положение вещей несравненно сложнее и драматичнее.

Фома пристально вглядывается в свое окружение. "Узнавание" каждого лица передано своеобразно, по-горьковски. Постепенно углубляются впечатления, предчувствия героя. Любая, даже короткая сцена кажется движущимися микрокадрами. За внешними, определенными открываются черты, настроения, ранее незамеченные, пока, наконец, не улавливается нечто сущ(*164)ностное. Фома стремится предельно приблизиться к тем, кто вызывает его острый интерес, вполне будто заслуженный. Взгляд юноши попеременно прикован к умному, волевому Якову Маякину, его красивой, мечтательной дочери, очаровательной, утонченной аристократке Софье Медынской...

Их много, они по-разному пленяют воображение Фомы неведомыми ему мыслями и переживаниями. И обманывают его надежды, как "обманывают" свое естественное, природное предрасположение. Чуткий к правде Гордеев видит не только эту печальную метаморфозу, но и внутреннее состояние тех, кто ее претерпевает. С неоднородно мучительными чувствами воспринимает Фома горькое для Медынской ощущение ее собственной опустошенности, приливы негодующего отрицания Любой Маякиной своих прежних гордых мечтаний, спокойное оправдание ее отцом жестокости: если есть сердце - "ума, значит, нет".

Конкретно-социальная ситуация раздвинута в повести до границ целой жизни, точнее, вечными жизненными законами измерена "картина современности". "Что такое жизнь, если это не люди?" - спрашивает себя Фома. И сначала пугается, предполагая, что есть "еще что-то" (судьба, рок). А потом все настойчивее связывает свое "тяжелое недоумение" перед происходящим с тем, что некому сказать: "Братцы, помогите! Жить не могу", что "люди - как тараканы - совсем лишние на земле", а он сам говорить с ними, даже "думать не умеет". Тягостная попытка Фомы решить, "зачем живем?",- так и остается без ответа. Потрясения одной души среди других, пораженных разными недугами, раскрыла повесть Горького. Тем не менее как страстно желанные были освещены те нетленные ценности, утрата которых венчалась гибелью личности.

Остро болезненная реакция писателя на бессмысленную "сутолку жизни", где гаснут, едва возникнув, "лучи света", привела к традиционным для русской литературы вопросам: кто виноват? что делать? Отвечал на них Горький в духе своего времени... Он считал, что собственническая мораль разрушает саму природу человека, разобщает людей. И спасение видел в прозрении широких масс, которые сами должны крикнуть "отравляющим (их.-Л. С.) всякой мерзостью: "Не хочу мерзостей!"

В "воспитании духа и чувств" народных масс усматривал Горький решающий шаг к новой культуре, к "свободному творчеству жизни". Свое представление о деятеле, ступившем на такой путь, писатель пытался выразить в повести "Трое", истории друзей Ильи Лунева, Якова Филимонова, Павла Грачева. Замысел был осуществлен далеко не во всем удачно. Фигура Сони Медведевой, владеющей новыми идеями, помогающей Грачеву найти себя, получилась расплывчатой и тусклой. Психологически точно раскрыты мытарства, ошибки, разочарования в мирке мелких собственников. Многое в судьбе героев проистекает из слабости, свойственной и Фоме Гордееву: они тоже "думать не умеют".

(*165) В нравственной эволюции Ильи Лунева автор дал свое толкование вечных проблем "преступления и наказания", интересно переосмыслив коллизию знаменитого романа Ф. М. Достоевского, оспорив его идею страдания как возрождения личности (образ Сони Медведевой - негативный отклик на идеалы Сонечки Мармеладовой). В исканиях Якова Филимонова ощутимо проявилось отрицание христианского непротивления, возможности навести порядок только в собственной душе. Этот мотив возник не без полемики с учением Л. Н. Толстого.

Горький поклонялся художественному гению Достоевского. С Толстым уже состоялось личное знакомство (январь 1900), после которого Горький назвал его "целым оркестром", а позже измерял столетия "великим Львом". Не случайно Горький сам осознал высшее начало в человеке "как неукротимое стремление к совершенствованию", "к истине и справедливости" (письмо Л. Толстому). Но такое стремление должно было восторжествовать в совершенно иной, чем у Достоевского и Толстого, среде - отчужденных друг от друга "серых людей", бессознательных масс, для которых нужна, по мнению Горького, полная внутренняя "переплавка", рождение новых мыслей и чувств. Самоуглубление крупной личности, ее сосредоточение на своих страданиях и заблуждениях влекли, казалось, к пассивности, отвлечению от общих задач эпохи.

Горького, думается, гораздо глубже волновали раздумья, каков есть и каким должен стать человек, чем тот реальный путь, который лежит к будущему. Грядущее рисовалось полным преодолением исконных духовных противоречий. "Верю,- писал Горький И. Е. Репину в 1899 г.,- в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа . Нужно, чтобы интеллект и инстинкт слились в гармонии стройной..." Жизненные явления воспринимались с высоты общечеловеческих идеалов. Потому, видимо, Горький сказал в том же письме: "...я вижу, что никуда не принадлежу пока, ни к какой из наших "партий". Рад этому, ибо - это свобода".