Революцию 1905 г. Брюсов принял двойственно. В октябре он писал: "Я вовсе не чужд происходящему на улице и уже попадал под казачьи пули, но считаю, что мое настоящее место за письменным столом". А чуть позже - еще решительнее: "Останусь собой, хотя бы, как Андре Шенье, мне суждено было взойти на гильотину2. Буду поэтом и при терроре, и в те дни, когда будут разбивать музеи и жечь книги,- это будет (*293)неизбежно. Революция красива и, как историческое явление, величественна, но плохо жить в ней бедным поэтам. Они - не нужны".
Мучительно переживал Брюсов стихию народного движения, разрушение культурных ценностей восставшей массой. В 1907 г., после наблюдений за разными периодами первой русской революции, особенно за выступлениями крестьян, к этому моменту усилившимися, он высказал свое представление о первоочередной необходимости: "Не парламент нужен России, а элементарные школы - школы для мужиков как для сотрудников Перевала, для солдат как для министров. Но мужики и солдаты справедливо возражают: А разве мы виноваты, что мы в школах не были? И так как мы не виноваты, то будем жечь, бить и громить. И еще прибавляют: А пока вы школы выстроите и выдумаете 100 000 учителей, мы все с голоду помрем. Где же выход?"
Такого разговора не было в реальности. Брюсов, однако, совершенно точно указал на беды народные и на причины погромных действий в деревне. Поэт, для которого книга - "вещее, огненное слово", мог расценить равнодушие к духовным ценностям едва ли не как преступление. И все же... Революцию он всегда считал величественной.
Почему? Понять просто, если вспомнить брюсовский цикл "Учителя учителей". Мысли, изложенные здесь, складывались и в тяжелые дни 1905-1907 гг. Наблюдая происходящее, остро чувствуя изжитость буржуазной "цивилизации", художник пришел к выводу о необходимости кардинального социального и духовного перелома, уничтожения старого уклада и возрождения достижений культуры в новом общественном пласте. Трудной, во многом жертвенной была позиция Брюсова.
В неизданном при жизни стихотворении "Близким" он, обращаясь к народу, определил свой путь:
Где вы - гроза, губящая стихия,
Я - голос ваш, я вашим хмелем пьян,
Зову крушить устои вековые,
Творить простор для будущих семян.
Но там, где вы кричите мне: "Не боле!"
Но там, где вы поете песнь побед,
Я вижу новый бой во имя новой воли!
Ломать- я буду с вами! строить - нет!
Что ж, Брюсов всегда отстаивал свободу художника и не скрывал этого. Еще в 1903 г. он, отзываясь на лермонтовского "Поэта", писал в "Кинжале":
...Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
В стихотворении конца 1907 г. "Поэту" (сб. "Все напевы") отстаивалась та же мысль о поэзии: ее создатель должен быть (*294) "гордым, как знамя", "острым, как меч". Но еще откровенней защищалось вечное, эстетическое назначение искусства:
Быть может, все в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
"Сеятель" (1907; сб. "Все напевы") содержит несомненно сходную мечту, ее источник - "радость творчества, свободного, без цели":
От шума и толпы, от славы и приветствий
Бегу в лесной тайник,
Чтоб снова приникать, как в отдаленном детстве,
К тебе, живой родник!
Что это - отказ от былых идеалов? Нет, утверждение мысли: священно творческое постижение не только текущего момента, но и вечных тайн бытия. Не будь у Брюсова таких побуждений, он не был бы поэтом. Именно с этой внутренней потребностью трудно совмещалось трагичное время революционной борьбы. К печальным наблюдениям за разрушением культурных ценностей присоединилось ощущение "связанности" художника.
Вот почему Брюсов резко отрицательно отнесся к статье В. И. Ленина "Партийная организация и партийная литература". В своем ответе (ноябрь 1905) на нее, названном "Свобода слова", Брюсов утверждал, что "социал-демократы добивались свободы исключительно для себя", более того, против их заповедей "не позволены (членам партии) никакие возражения" (выделено автором). От лица художников, противопоставляя свое "мы" В. И. Ленину и его единомышленникам, Брюсов отстаивал дорогие для себя задачи: "И пока вы и ваши идете походом против существующего "неправого" и "некрасивого" строя, мы готовы быть с вами, мы ваши союзники. Но как только вы заносите руку на самую свободу убеждений, так тотчас мы покидаем ваши знамена".
Казалось бы, все ясно. Поэт хотел свободы в несвободном мире. Так нередко и толкуют жизнеощущение Брюсова. Однако как же быть с постоянным его стремлением предугадать поступь истории? Забыть об этом - значит упростить позицию художника. Ее трудность состояла в том, что Брюсов размышлял именно о назначении всех своих исканий в горниле огненного века. И приходил к разным предчувствиям. Многие из них запечатлены в разделе "Современность" книги "Stephanos" с красноречивым эпиграфом из Ф. Тютчева:
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Брюсов писал о себе, что в отличие от тех, кто "рубит твердый камень стен":
(*295)
Я незримо стены рушу,
В которых дух наш заточен.
Чтоб в день, когда мы сбросим цепи
С покорных рук, с усталых ног,
Мечтам открылись бы все степи
И волям - дали всех дорог.
("Одному из братьев")
В соответствии с размышлениями о своем человеческом поведении поэт высказывает веру в значимость собственных художественных прозрений. Может быть, потому, что речи ревнителей свободы не кажутся ему Словом для будущего. В стихотворении "Уличный митинг" дана такая характеристика "вожатому", "Гордому Духу", который "намечает жертв ряды":
Да, ты пройдешь жестокой карой,
Но из наставшей темноты,
Из пепла общего пожара
Воздвигнешь новый мир - не ты!
Да и для поэта - "Быть напевом бури властной - / Вот желанный жребий мой" ("Лик Медузы"). Между тем мучительное сомнение закрадывается в его душу. Кажется, что подлинное откровение придет лишь новым людям. К ним обращены строки стихотворения "К счастливым":
Свобода, братство, равенство, все то,
О чем томимся мы, почти без веры,
К чему из нас не припадет никто,-
Те вкусят смело, полностью, сверх меры.
Предполагается, что прежние попытки разгадать мир были безуспешными, красота неосуществленной. Здесь же заключен и порыв высокого нравственного накала:
И есть иль нет дороги сквозь гроба,
Я был! и есть! мне вечности не надо!
Тот же мотив, не лишенный и жертвенности, и преклонения перед будущими свершениями, включают стихотворения "Довольным", "Грядущие гунны". К "детям пламенного дня" обращен призыв: "Восстаньте смерчем, смертным шквалом, / Крушите жизнь - и с ней меня!" А наступающим на старый мир, "неповинным, как дети" варварам-гуннам автор говорит: "Но вас, кто меня уничтожит, / Встречаю приветственным гимном".
Стихи этой темы оставляют сильное впечатление. Почти слышишь, как с трудом, скрежетом поворачиваются жернова истории, разносится шквал разрушения царства "довольных" "клочком травы". И видишь, как отступают "в катакомбы, пустыни, пещеры" "мудрецы и поэты", унося свои выстраданные "светы", тайны. Грандиозная картина, озаренная "заревом багряным" до небес, озвученная "колоколом вселенной", вбирает в себя всю землю до необозримых гор, все времена, "общий пожар". Космизм образного мышления пределен. Но он не угнетает, поскольку ему вполне соответствует эмоциональный накал, энергия выражения (*296) мысли. "Мудрецы и поэты", сознательно и безвозмездно, отдают свой опыт, Память, душу следующим за ними поколениям:
И ляжем мы в веках, как перегной,
Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,
И этот гимн, в былом пропетый мной,
Я знаю, мир грядущий не услышит.
Страшно прикоснуться словом к такой поэтической исповеди, дабы не нарушить ее страстный и торжественный, гордый и скорбный напев.
Поступь истории для Брюсова всегда была священной. Не только события 1905-1907 гг. потрясли его. Горькие испытания России в период русско-японской и первой мировой войн - тоже. Особенно глубоко волновала судьба России в грозную эпоху "мирового пожара". Стихи на эту тему писались почти накануне брюсовской работы над циклом "Учителя учителей", немало способствуя прояснению многих его положений.
Произведения о войне с Германией вошли в книги "Семь цветов радуги" (1916), "Девятая камена" (камены - музы в римской мифологии). Сборник - подготовлен в 1917 г.- при жизни автора не был издан, отдельные стихотворения печатались в периодике. Во вступлении к "Семи цветам радуги" сказано: "...все семь цветов радуги одинаково прекрасны, прекрасны и все земные переживания, не только счастие, но и печаль, не только восторг, но и боль. Останемся и пребудем верными любовниками Земли, ее красоты, ее неисчерпаемой жизненности, всего, что нам может дать земная жизнь,- в любви, познании, в мечте!"
Военная тема представлена в разделе "Желтый" - цвет, который еще со времен символизма обозначал томительную повседневность. Однако начат этот раздел вовсе не с печальной ноты, а с утверждения необходимости (!) военной полосы истории. Вскоре, побывав (с августа 1914 по май 1915 г.) на фронте военным корреспондентом, Брюсов разочаровался в иллюзиях, стал сотрудничать в антивоенном горьковском журнале "Летопись".
Позже, оценивая свое восприятие войны критически, поэт указал на заблуждения: "светлые надежды оказать благоприятное влияние на судьбу других стран", "мечты и о многом другом". О чем же? Стихотворением "Последняя война" он отвечает: "пусть из огненной купели / Преображенным выйдет мир!", "Началом мира и свободы / Да будет страшный год борьбы!". Такое ожидание согревало не одного Брюсова. Многие писатели ушли на фронт с неясной грезой о переломе к лучшему. Это упование было у Л. Андреева.
Эпиграфом к разделу "Желтый" автор сделал неточно процитированную строку Ф. Тютчева: "Стоим, мы слепы, пред судьбою..." Прозреть в тяготах сражений хотел поэт. И сферу для прозрений выбрал на редкость масштабную. "Старый вопрос" (название (*297)лирического произведения) ставит он - о месте России, точнее, русской культуры, в "старой Европе":
Иль мы - тот народ, кто обрел
Двух сфинксов на отмели невской,
Кто миру титанов привел,
Как Пушкин, Толстой, Достоевский?
Да, так, мы - славяне! Иным
Доныне ль наш род ненавистен?
Легендой ли кажется им
Слова исторических истин?
Брюсову казалось, что вольный гений отечественного искусства должен принести духовное очищение миру. Такое представление было, конечно, наивным. Но оно не мешало осознанию той силы русской и мировой культуры, которая должна противостоять милитаризму. Народ - спаситель стран - этот образ вполне соответствовал историческим фактам многих веков, вплоть до XX, главное же - духу свободы российских "титанов, как Пушкин, Толстой, Достоевский".
Очень скоро мотив очистительных страданий вытеснили другие, хотя стремление познать "свою судьбину - до конца" осталось. Художник находит впечатляющие образы боли, утрат. В "Кругах на воде" (название - уже обобщение): "повязки белые на ранах и пятна красные крестов". В стихотворении "Пора!": "темны мечты, виденья дики, водоворотом схвачен мир"...
Брюсов переосмысливает военную действительность, поименованную теперь "бойней", "хаосом, развязанным". "Подмененная" сильными мира сего святая цель приводит к страшному результату. Мечты "порабощенных народов" поруганы, а "Некто темный, Некто властный" "опьянел бездонной кровью" либо "золотом безмерным пьян".
В стихах о первой мировой войне ощутим высокий стиль: торжественная лексика, патетические интонации. Поэзию Брюсова часто (и поныне) называют рационалистической. Имеются в виду произведения и военной темы. Действительно, в них заметна некая неоклассицистская тенденция: апелляция к человеческому разуму, раскрытие конфликта между Правдой и ложью, Справедливостью и пороком, вера в торжество высшего начала. Но несомненна и неоромантическая склонность. Многоводной волной хлынули в стихи образы мечты, грезы, "призраков милых", "диких видений", смятенных чувств и ощущений. Явственен и трезвый, "окопный" реализм, с его жесткими деталями и грозными красками, символика здесь тоже реалистического толка. Такое сочетание разноисходных устремлений (в тех или иных пропорциях) вообще характерно для творчества Брюсова. "Торжественное" же начало заметнее потому, что оно связано не только с авторским внутренним состоянием, а в значительной доле с историко-культурными реминисценциями. Свой взгляд на текущее поэт, как всегда, выверял в соотношениях с минувшим, в частности, с войной 1812 г., где человек все еще оставался детищем XVIII в.
(*298)