ТВОРЧЕСТВО КОНЦА 1900-х- 1910-х гг.

С юных лет волновали Блока вопросы о смысле сущего, позиции человека в мире. В конце 1900-х гг. стремление обрести "трезвость белого дня (желание слушать, учиться, определиться)" возросло предельно. Прежде всего - в области, о которой Блок сказал: "слишком вечна, слишком громадна, слишком не нова", имея в виду отношения личности и народа. О них размышлял поэт наедине с собой и в публичных выступлениях.

В записной книжке за декабрь 1908 г. находим такое раздумье: "Есть "активные" и "пассивные" работники культуры. Пассивные - это масса , активные - интеллигенты, и эти две категории всегда будут существовать. Если бы интеллигенты отказались от себя,- они стали бы народом, но они не могут отказаться. Они обречены на культуру. Когда приходит революция, они (*330)уступают первое место народу..." И далее: "Мне ясно одно: ПРОПАСТЬ, недоступная черта между интеллигенцией и народом - ЕСТЬ" (всюду курсив и пропись автора).

В докладе "Народ и интеллигенция" на ноябрьском заседании 1908 г. религиозно-философского общества Блок высказался еще резче: "Бросаясь к народу, мы бросаемся под ноги бешеной тройки, на верную гибель". Но в другом сообщении "Стихия и культура" (декабрь 1908) революционная ситуация была расценена с иных позиций: "Распалилась месть Культуры, которая вздыбилась "стальной щетиной" штыков и машин. Это только знак того, что распалилась и другая месть - месть стихийная, земная". Обе силы единого процесса здесь взаимообусловлены, противоречивое состояние признавалось и за культурой.

Ощущение человека, попавшего "под ноги бешеной тройки" (народного движения), соединялось для Блока с чувством совести перед миром, полным "безумия тревоги или усталости". С точки зрения вселенской гармонии - музыки созревало новое понимание жизни, искусства, художника. В феврале 1909 г. Блок записал: "Ритм (мировой оркестр), музыка дышит, где хочет: в страсти и творчестве, в народном мятеже и в научном труде. Современный художник - искатель утраченного ритма , тороплив и тревожен. Он должен или найти нечто, или погибнуть".

В статьях этих лет: "Три вопроса", "Ирония", "Душа писателя", "Противоречия" - Блок настойчиво говорил о необходимости для интеллигенции "великой ответственности и связи с народом и общественностью", отрешения от разлагающей иронии во имя "смеха созидающего", осознания противоречий, рвущих человеческую душу на "клочки", "где все сбито с панталыку". Новые взгляды были раскрыты и в докладе "О современном состоянии символизма", прочитанном в 1910 г. на заседании Общества ревнителей художественного слова. На этом выступлении следует остановиться особо.

Блок подвел здесь черту под целым этапом новой русской поэзии. Она по-прежнему называлась символизмом - как литературное течение времени, но по существу была тесно связана с романтическим мироощущением. В творческом процессе Блок все и вся объяснил теперь состоянием души художника. Вот схема такого процесса. Сначала "из глубины мечты" (человеческой!) исходят сокровенные звуки и возникает вера в "чудо одинокого преображения". Затем, под влиянием темных, инстинктивных порывов личности, появляются "демоны-двойники", сеющие "ловкие обманы", а вместо высокого идеала - "красавица кукла". И все-таки страстное ожидание "земного чуда" продолжается. Исключительно экстатичностью авторского духовного бытия обусловил Блок взлеты и бездны символистов. Бездн, правда, он отметил больше, поскольку все кончалось "помрачением золота" (солнца) и "торжеством лилового сумрака".

Что же - Блок пришел к отрицанию опыта "братьев-соловьев(*331)цев"? Нет. Дерзания трагически обманувшейся души, перелившейся все-таки в "создание искусства", были расценены как сила, способная "пронзить хаос" восприятия сущего. За символистами закреплялся теперь дар переживания и предвидения реальных катаклизмов. Революция была названа одним из этих проявлений, как сказал Блок о себе и символистах, "тех событий, свидетелями которых мы были и в наших собственных душах". В ходе таких рассуждений истолковывалось движение 1905-1907 гг. Народная душа "прежде срока потребовала чуда, и ее испепелили лиловые миры революции". Однако подобные наблюдения венчались верой во внутреннее единство художников с "испепеленными" массами: "И сама Россия в лучах этой новой гражданственности оказалась нашей собственной душой".

Доклад Блока о символизме знаменателен во многих отношениях. В первую очередь - признанием совершению, думается, необычных влечений утонченного, мечтательного, поэтического сознания к противоречиям, заблуждениям народной души. Во-вторых, определением в творчестве большинства "младосимволистов" нового эпицентра - судеб России. Наконец, доклад стал выразительным комментарием к поэзии самого Блока 1910-х гг., где сложно переплелись мрачные мысли о "страшном мире" с просветленными думами о родине.

"Страшный мир", "Возмездие". В статье "Памяти В. Ф. Комиссаржевской" (1910) Блок назвал "душу настоящего человека" "самым сложным и самым нежным музыкальным инструментом". Одновременно сказал: "Бывают скрипки расстроенные и скрипки настроенные. Расстроенные скрипки всегда нарушают гармонию целого; ее визгливый вой врывается докучливой нотой в стройную музыку мирового оркестра".

Впечатления о таких "нарушителях мирового оркестра" воплотились в стихах цикла "Страшный мир". Опыт личной судьбы, горестных утрат Блока ощущается здесь очень сильно. В год, которым помечены первые произведения "Страшного мира" (1909-1916), поэт с горечью признался себе: "Ночное чувство непоправимости всего подползает и днем. Смерти я боюсь и жизни боюсь, милее всего прошедшее, святое место души - Люба. Она помогает - не знаю чем, может быть, тем, что отняла? - Э, да Бог с ними, с записями и реестрами тоски жизни".

Вот так, в мужественных и мучительных переживаниях, создавались произведения цикла, сначала вошедшие в сборники "Ночные часы", "Снежная ночь", затем собранные и дополненные в третьем томе издания поэзии 1916 г. Постепенно углублялся трагический тон лирического монолога: герой как бы вбирал в свою душу резкие диссонансы, необратимые уродливые метаморфозы окружающего.

Внутреннее, ослепляющее, как электрический разряд, столкновение изначальной чистоты, красоты с последующим "поруганием" "заветов священных" доведено здесь до апогея. Поэтому цикл (*332) открывался огненными строками "К Музе", совмещающей в себе несовместимое: чудо и ад, "проклятье красоты" и "страшные ласки". А заканчивалось стихотворение поистине надрывной нотой:

И была роковая отрада

В попираньи заветных святынь

И безумная сердцу услада -

Эта горькая страсть, как полынь!

Двуначалие чувствуется в каждом образе, в том числе - самой Музы. Она предстает в прямом своем значении - божества искусства, а то в облике любимой и покинувшей поэта женщины - источника вдохновения. Испытания творчеством и реальным чувством сливаются, "разжигая" друг друга, рождая горе и радость, свершения и потери.

Некоторое время было принято видеть в лирике этих лет приближение поэта к конкретным реалиям современности. Иногда говорят противоположное - о раскрытии вселенских масштабов нравственного опустошения путем обращения к области "инфернального" (потустороннего). Представляется, что такие суждения неточны, хотя и реалии, и демоны, "пляски смерти" есть в цикле "Страшный мир".

Поэт исходил из ощущения неудовлетворенности: "Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного!" ("Народ и интеллигенция"). Тем не менее в стихах любое ощущение проходило через "горнило" пламенных чувствований лирического героя. Их предельная напряженность и рождала, если можно так сказать, "внутренние ассоциации": скромные детали мгновенно превращались в таинственные знаки, впечатление от "утраты частицы души" - в образ смерти. Здесь заключен феномен поэзии Блока. Он являет нам скрытую суть, перспективу обычного, незаметного. Причем в таком образе, который не забывается. Зрительном: "пожаром зари сожжено и раздвинуто небо", "дух пряный марта был в лунном круге". Звуковом: "венгерский танец в небесной черни звенит и плачет, дразня меня"; "зашептались тревожно шелка". В образе, расширяющем какое-то устойчивое понятие: "будить мои колокола, чтобы распутица ночная от родины не увела"; "из глуби зеркал ты мне взоры бросала и, бросая, кричала: "Лови!" А рядом с таким метафорически "экзотическим" миром вдруг звучат удивительно доверительные, "прямые" признания:

Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,

Да, я в это поверил с тех пор,

Как пропел мне сиреной влюбленной

Тот, сквозь ночь пролетевший мотор.

Поэтическое видение, преобразующее всем знакомые черты во имя открытия высшей мудрости,- вот источник неповторимого блоковского искусства. Благодаря такому дару "Страшный мир" предстал "разъятым", обнажившим свое уродливое чрево.

(*333) В этот цикл включены "медальонами" подборки стихотворений, воспринимаемые как самостоятельные главки в целостном произведении: "Пляски смерти", "Жизнь моего приятеля", "Черная кровь". Последовательность их размещения логична: в первой - картина бессмысленного существования "страшного мира", во второй - судьба одного человека, в "Черной крови" - внутреннее состояние опустошенной личности.

Сильное впечатление производит "Черная кровь". В ней - исступленный монолог человека, раненного плотской, низменной страстью - "черной кровью". И не только исповедь одного, но история двух героев: каждое из стихотворений передает крутые повороты в развитии их отношений. Вполне можно сказать, что "Черная кровь" совмещает в себе элементы лирической поэмы и драмы. Сложно взаимообусловлены здесь внутренние метаморфозы личности и этапы - "акты" - поединка возлюбленных.

Перед нами - девять сцен, девять внутренних состояний героя, девять "вспышек" в его противоборстве с темным инстинктом. Динамично нарастает трагическая развязка. Первая встреча с женщиной, разжигающей "черную кровь"; появление "демонов страшных" грубой чувственности; приближение нечистого "потока многопенного" страсти; предчувствие падения - "Змеиного рая"; готовность к свиданию, при котором "в опустошенный мозг ворвется только ночь". Шестое и седьмое стихотворения отражают пик гибельных страстей (как кульминацию лирической поэмы), когда даже комната "испугом схвачена, влекома в водоворот". И последние два - не менее страшный исход:

Гаснут свечи, глаза, слова...

- Ты мертва, наконец, мертва!

Знаю, выпил я кровь твою...

Я кладу тебя в гроб и пою...

Откуда такой "кровавый" финал? "Сюжетно" он будто и не подготовлен. Зато совершенно неизменно вытекает из образного строя "Черной крови". Блок воплотил не столкновение чистоты с пороком, а постепенное отравление "черной кровью". В этом смысле одинаково виновными друг перед другом оказываются герой и героиня. Она пугает своим обликом: "буря спутанных кос, тусклый глаз и обугленный рот в крови еще просит пыток любви". Он совершает преступление против "лучшего создания божьего" - женщины и поистине "выпивает" ее душевные силы. Гибель нравственная "овеществляется" в реалиях физической смерти: вой "похоронных труб", "тяжкий гроб".

В страшном мире гаснут все человеческие проявления. Исступленными красками, неожиданными ассоциациями донесена эта трагедия. Предельность таких эмоций мотивирована, однако, не только силой отрицания порочных поползновений, но и жаждой возрождения личности. Как всегда у Блока, мраку противостоит свет. Он выражен по-разному. То в мечте: "Хочу вернуть навек на синий берег рая Тебя..." Очень часто - в мотиве (*334)пробивающегося из темноты ночи дня: "дневного солнца", горящей "заревой каймы". Просветлен заключительный аккорд:

Далекие влажные долы

И близкое бурное счастье!

Один я стою и внимаю

Тому, что мне скрипки поют.

По сфере поэтических переживаний "Черная кровь" сближает "Страшный мир" со следующим лирическим циклом - "Возмездие". Хронологически стихи этого цикла (созданы в своем большинстве в 1908-1909 гг.) предшествовали "Черной крови" (в основном написанной в 1914 г.). Но Блок, подготавливая собрание сочинений, установил такую последовательность потому, что в лирике "Возмездия" сосредоточено болезненное ощущение настигающей человека кары за отступление от священных предначертаний жизни.

Столь горькое чувство было рождено личными испытаниями: 1908-1909 гг.- острый, переломный период отношений Блока с женой. Позже, в октябре 1912 г., он, вспоминая это время, назвал его "настоящим возмездием, которое пришло и которое должно принять", и самокритично уточнил: "Ответ на мои никогда не прекращающиеся преступления были: сначала А. Белый, которого я, вероятно, ненавижу. Потом - г. г. Чулков и какая-то уж совсем мелочь (Ауслендер), от которых меня как раз теперь тошнит. Потом - "хулиган из Тьмутаракани" - актеришко - главное" (курсив автора). Многие произведения "Возмездия" отражают конкретные события и душевные потрясения поэта. Среди искренних признаний - незабываемые: "О доблестях, о подвигах, о славе...", "На смерть младенца" и др. Но значение цикла, конечно, не в биографических сведениях. Каждое из них поднимается до философско-нравственных прозрений.

Возмездие личности осмыслено как утрата свежести восприятия, способности к ярким переживаниям. Этот перелом образно соотнесен с окончанием цветущей поры жизни, веры в счастье. А разрыв с возлюбленной толкуется как прощание с молодостью:

Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою...

("О доблестях, о подвигах...")

Преждевременное старение души - страшное наказание за бездумно проведенные годы, за слабость ("отстал, ушел из строя"), забвение прежних идеалов:

Мечтали мы, мечтанья разлюбя.

Так - суждена безрадостность мечтанья

Забывшему Тебя.

("Забывшие Тебя")

Появляются бесчисленные знаки угасания: усталое "земное сердце", довольство "закатом солнечным", смирение с (*355)догоревшим днем. Сама природа посылает свои мрачные предзнаменования: "ворон черный качает мертвую сосну", слышны "гул вод холодных", "постылый крик воронья" ("Какая дивная картина"). Мучительное внутреннее опустошение приводит к осознанию обреченности.

День - как день; ведь решена задача:

Все умрут.

("Ночь как ночь", курсив автора)

Тягостное состояние усиливает, однако, раздумья о нетленном мире.

В несчастье блоковский человек обретает мудрость:

Смерть невозможна без томленья,

А жизнь, не зная истребленья,

Так - только замедляет шаг...

В конце 1911 г. Блок сделал запись, определившую его позицию в одном восклицании: "Нет, рано еще уходить из этого прекрасного и страшного мира!" "Прекрасное и страшное" бытие неудержимо влекло поэта своими загадками. За "первым планом" его лирических циклов всегда был второй, обращенный к самой сущности жизни в ее постижении художником. Лейтмотивом лирической драмы "Роза и крест" становится мысль: "Радость -страданье одно!"

Ряд стихотворений, написанных в те же годы, но не вошедших в циклы "Страшный мир", "Возмездие", "Художник", "Комета" и др., озарены поклонением таинственному космическому движению:

Длятся часы, мировое несущие.

Ширятся звуки, движенье и свет.

Прошлое страстно глядится в грядущее.

Нет настоящего. Жалкого - нет.

("Художник")

Поэт вовсе не идеализирует выход на орбиту небесных величин, а предостерегает от опасности: полететь, "как камень зыбкий, в зияющую пустоту" либо не осилить даже "творческим разумом" "новой души". И все-таки донесен пафос дерзаний самого возвышенного свойства:

Но гибель не страшна герою,

Пока безумствует мечта!

("Комета")

"Космическая тема" - знак устойчивого влечения поэта к тайнам времени, пространства, вечного бытия. И одновременно - желания разрушить узкие рамки человеческого познания.

Уж не научная ли это поэзия? Нет, все "космические" вопросы возникали в связи с человеческими чувствованиями земного свойства: тоской разочарований или, напротив, переживанием творческого подъема. Блок-лирик оставался верен себе: во внутреннем состоянии личности находил тягу к "тем мирам" ("Нет (*336) настоящего. Жалкого - нет"), а затем "возвращал" их отсвет человеческой душе в "этом мире". "Здесь" и "Там", сомнения и открытия - все сливалось в едином образе. А "мировое несущие" вдруг постигалось в любви к женщине. Именно так прозвучали десять стихотворений, составившие цикл "Кармен" (1914).

"Кармен". Это произведение было вызвано увлечением Блока оперной певицей Любовью Александровной Дельмас и написано так же стремительно и вдохновенно, как некогда "Снежная маска".

Стихотворения "Кармен" передают взлет любовного чувства. Волнения, ожидания, встречи Блока с Дельмас, о чем кратко сказано в записной книжке за март 1914 г., оживают в деталях и, главное, в своем духовном наполнении, потому что, как предопределено вначале, "сердце под грозой певучей меняет строй". Это внутреннее преображение легко прослеживается. Сначала: "в сонный входит вихрь смятенная душа" и начинает предчувствовать "забытые бури". Затем: рождается чистая страсть - "сердце захлестнула кровь", а в ответ возникают "бушующие созвучия", "творческие сны". Наконец, "образ, дорогой навек", пробуждает "память об иной отчизне".

Сразу, однако, в стихи привнесен ощутимый оттенок трагизма. Откуда? Нужно не забывать название цикла. Он обращен не просто к певице Дельмас, но к ее героине в опере Ж. Бизе - Кармен. С вольной цыганкой и связано восприятие любви во всей ее противоречивости. В момент трепетной встречи с любимой герой цикла слышит иную горькую мелодию "там" (на сцене? - в другой скучной "отчизне"), и потому: "...уйдем от этой грустной жизни!/Кричит погибший человек!" В переживания возлюбленного врывается "музыка тайных измен".

Блок тем не менее недаром называет любовь "отчизной". В ней герой открывает небывалые горизонты мира и своего пути - "даль морскую и берег счастливый и мечту, недоступную мне". Возникает мотив счастья в краю, "синем, синем, певучем, певучем", хотя и ускользающего от влюбленного. Но служение Красоте не только сохраняется, а усиливается к концу цикла: "Я буду петь тебя, я небу/Твой голос передам!" Любовь дает высшее предназначение жизни.

Кармен - символ Изменчивости: чувств, души, мира. Поэтому нелегко постичь этот образ. Во всех частях цикла заключены его "разгадки": ликов Кармен; ее символов (весенних верб, колоса полей, розы любовного плена); ее неуловимости ("и проходишь ты в думах и грезах..."); Памяти о ней ("Да, все равно - я твой!")...

В последнем стихотворении образ Кармен воспринят особенно широко - как всемировое бытие. Подступы к его тайнам усложняются. Каждое четверостишие отражает какую-то одну из них: недосягаемость величия; сосуществование земных и вселенских сфер; их связи с человеческой душой; вечное движение - полет; нетленная "бездумная младость"; слияние с нею человека:

(*337)Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен...

Мелодией одной звучат печаль и радость...

Но я люблю тебя: Я сам такой, Кармен.

Цикл "Кармен" - блестящий образец "синтетизма" поэтического мышления Блока. Глобально-всемировое, общеземное, человеческое и конкретно-личностное представали в десяти небольших стихотворениях благодаря небывалой емкости каждого образа. Сущность жизни проявилась в многозначных, оксюморонных определениях. Всем циклом читатель подведен к принятию мудрой, хотя и горькой истины: "мелодией одной звучит печаль и радость". Только в свете внутренней темы - вечного развития мира - можно понять эту мысль. Печаль потерь влечет к радости открытий, а они - к осознанию недостижимости полного счастья и потому опять к поиску. Этим путем идет человек и человечество. Вспомним сходные раздумья: в "Розе и кресте" - "радость - страданье одно"; в стихотворении "Художник" - "прошлое страстно глядится в грядущее". Таковы оправдание тягот и раскрытие перспектив жизни в философии Блока.

Неостановимое движение "всемирового" включало в себя преодоление земных "бед и утрат", переживание вполне реальных "радостей - страданий". Космические мотивы лишь укрупняли конкретные устремления личности.

В первой половине 1910-х гг. Блок, наблюдая деятельность новых поэтических групп (акмеистов, футуристов), четко определяет свое положение в литературной атмосфере. В феврале 1913 г. в его дневнике появилась характерная запись: "Пора развязать руки, я больше не школьник. Никаких символизмов больше - один, отвечаю за себя, один - и могу еще быть моложе молодых поэтов "среднего возраста" (курсив автора). Отмежевание от символистов было, видимо, связано с новой волной раздумий об искусстве. О них можно судить по дневнику Блока тех же лет.

Сокровенный смысл своих представлений он выразил в таких словах: "...искусство связано с нравственностью. Это и есть "фраза", проникающая произведение ("Розу и крест", так думаю иногда я)" (курсив автора). В "сухой пестроте" продукции модернистских режиссеров, в частности В. Мейерхольда, Блок увидел нежелание понять, "что человечность не только не убьет, но возвысит и осмыслит правдивое в их исканиях" (курсив автора). В своей поэзии он отстаивал гуманное назначение искусства особенно убежденно.

Небольшой, но очень яркий цикл лирики "Ямбы", куда вошли и стихи 1914 г., открывался пламенными строками:

О, я хочу безумно жить:

Все сущее - увековечить,

Безличное - вочеловечить,

Несбывшееся - воплотить!

"Трилогией вочеловечивания" назвал Блок и три тома своей (*338) поэзии, имея в виду выражение в ней самопознающей, формирующейся души.

Вполне понятно суровое решение:

Пускай зовут: забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта - нет. Покоя - нет.

("Земное сердце стынет вновь...")

"Уюта нет" - эта мысль, обогащаясь, варьируясь, нашла выражение и в крупных произведениях Блока - очень разных поэмах "Соловьиный сад" и "Возмездие".

"Возмездие" писалось долго, с большими перерывами. Замысел возник в 1910 г.; реализовывался он в этом и последующем 1911 г., затем некоторое время 1912-го, 1913-го, потом в августе и декабре 1914-го, частично 1915-го, далее весной - летом 1916-го, наконец, в январе и июне последнего года жизни поэта - 1921-го. Но поэма так и не была закончена. Настойчивое возвращение к ней свидетельствовало о важности и трудности этой работы для Блока.

С "Возмездием" был связан емкий круг проблем. В июне 1916 г. Блок сделал запись: "Поэма обозначает переход от личного к общему. Вот главная ее мысль". Что имелось в виду? Прежде всего, перевоплощение очень сильных впечатлений от смерти отца Александра Львовича, размышлений о нем и себе в восприятии своего времени; раздумий о двух поколениях одного рода - в соотношение XIX и XX вв. Есть и другой смысл в этом высказывании. Далее поэт записал: "Во мне самом осталось еще очень много личного. Да поможет мне Бог перейти пустыню; органически ввести новое, общее в то, органическое же, индивидуальное, что составляет содержание первых моих четырех книг". Речь шла о "преобразовании" души художника, ощутившего зовы мятежной эпохи, свою причастность к судьбе множеств. Вот почему происходило то, что назвал Блок в другой раз "преодолением матерьяла".

С этой точки зрения проясняется пролог поэмы "Возмездие". К художнику, стремящемуся к правде "жизни - без начала и конца", обращены строки:

Сотри случайного черты -

И ты увидишь: мир прекрасен.

Познай, где свет,- поймешь, где тьма.

Пускай же все пройдет неспешно,

Что в мире свято, что в нем грешно,

Сквозь жар души, сквозь хлад ума.

Поэт мечтает "хоть малую страницу из книги жизни повернуть", сказать -

О том, что мы в себе таим,

О том, что в здешнем мире живо,

О том, как зреет гнев в сердцах,

И с гневом - юность и свобода,

Как в каждом дышит дух народа.

(*339) В поэме были частично реализованы такие побуждения, тем более сложные, что они предполагали раскрытие и событий времени ("что в здешнем мире живо"), и внутреннего состояния людей ("что мы в себе таим"). Замысел предпринимался грандиозный. Может быть, потому он полностью не осуществился. Были написаны первая, небольшая часть второй и третья главы.

Совместить в одном произведении разные направления поиска позволил особый подход Блока к реальным приметам эпохи конца XIX - начала XX в. В поэме очень сильно проявлен авторский, обобщающий взгляд на мир. С первых строк читатель чувствует это.

Начинается "Возмездие" с емкой характеристики прошедшего и текущего столетий. Сразу высказана острокритическая их оценка. "Век девятнадцатый, железный, воистину жестокий век" принес "буржуазное богатство", "экономические доктрины", "темные дела", а вместе с ними "нейрастению, скуку, сплин", "бессильные проклятья бескровных душ и слабых тел" - "увяла плоть и дух погас". А далее:

Двадцатый век... Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла.

Здесь утверждалось "сознание страшное обмана всех прежних малых дум и вер". И "черная, земная кровь" сулила "неслыханные перемены, невиданные мятежи".

В контекст исторической действительности введена судьба одной семьи, двух поколений - отца и сына. Причем общее и частное сочленены "плавно", по мере знакомства с "милой дворянской семьей", характерной по своему либеральному духу для эпохи, и с не менее показательным салоном Анны Павловны Вревской, где среди вымышленных лиц появляются и реальные: Достоевский, поэт Полонский, ботаник Бекетов. Да и сами образы отца и сына, при всей автобиографичности их истоков, обладают большим общественным звучанием.

Главные герои "Возмездия" несут в себе, как вечную муку, духовные недуги своего времени. Старший - красавец, эрудит, умница, которого вслед за Достоевским все называют Байроном, Демоном, пугает дисгармоничностью чувств, эгоизмом поступков (не случайно он сравнивается автором с хищным ястребом):

На Байрона он походил,

Как брат болезненный на брата

Здорового порой похож...

...тайно околдован дух

Усталым холодом болезни,

И пламень действенный потух.

Ущербность этого странного человека многбобразно оттенена в поэме. Но нет и следа холодного обличения. Герой подвержен "тяжелому пламени печали", испытаниям "циничного, тяжкого (*340) ума", напоминает "скитальцев, гонимых по миру судьбой". От холодного, антигуманного века получил он и расточение своих природных дарований, и возмездие за свою слабость - отверженность:

Так жил отец: скупцом, забытым

Людьми, и богом, и собой,

Иль псом бездомным и забитым

В жестокой давке городской.

В полном одиночестве умирает этот некогда блестящий "Байрон".

Лишь его сын в краткий момент прощания с прахом "любил тогда отца впервой - и, может быть, последний". Молодого человека все потрясло: смерть, чужая, "в лучах больной зари", Варшава - "на задворках польских России". "Баловень судеб", он вдруг почувствовал безысходную тоску, а себя - "в самом сердце ночи". На такой тревожной ноте обрывается "Возмездие".

В предисловии (1919) к поэме Блок прояснил незавершенный замысел. Сын "демона", наследуя его "мятежные порывы и болезненные падения", так же бесславно гибнет, оставив, однако, своего ребенка "тихой и женственной дочери" польского народа. Мальчик растет, воспринимает любовь к истерзанной, униженной родной земле и в отличие от своего деда и отца набирает силу, позволяющую надеяться, что он "ухватится ручонкой за колесо, движущее человеческую историю". Но об этом Блок так и не написал.

Поэма, несмотря на свою незаконченность, выразительно воплощает мысль о возмездии опустошенным детям больного века. Ведущую роль играет сам автор. Он "расширяет" план произведения. То вводит ироническое соотнесение старшего героя с неким "мы" его современников: "...грозим министрам и законам из запертых на ключ квартир". В конкретный опыт отца и сына как бы включено самочувствие многих людей. То всемерно усилено одиночество "Демона" упоминанием "Демона" М. Врубеля (в подтексте - и М. Лермонтова), скука жизни - сопоставлением с "поправевшим и послабевшим" Фаустом, "Смрад души" - с персонажем "Скупого" Мольера, Гарпагоном. И постоянно слышится авторский голос, переключающийся с судьбы героев на состояние Варшавы, несущей угрозу возмездия всей стране - "под бременем обид, под игом наглого насилья".

Есть в поэме и главная "высота", от которой ведется "отсчет" всем недугам и утратам конца XIX - начала XX в. В "Возмездии" сразу ощущается влечение Блока к незабвенным открытиям создателя "Евгения Онегина". Пушкинское начало наблюдается в сюжетостроении, лиро-эпической структуре, в стремлении связать личную судьбу героев с общественной атмосферой, наконец, использовании "онегинской строфы". Неслучайное совпадение, конечно. Блок как бы продолжил историю "эгоиста поневоле" начала XIX в. в духовном угасании индивидуалиста порубежного времени. Степень нарастания противоречий здесь предельная, (*341) но и мучения "выпадения" из жизни - тоже. Между тем не только обострением этих моментов отличаются блоковские герои от пушкинского.

Среди трагических явлений своей эпохи Блок говорит о самом, может быть, болезненном для себя (и для многих художников-современников):

Безмолвствует народный гений,

И голоса не подает,

Не в силах сбросить ига лени,

В полях затерянный народ.

В молчании "народного гения", в глухоте к нему и созревает необратимое искажение всех "мятежных порывов". Поэтому Блок и хотел привести второго отпрыска бесславного дворянского рода к сближению с дочерью "клеверных польских полей". Здесь же должен был вырасти наследник сына, возродив утраченную его дедом и отцом силу духа.

Так была выражена мечта о внутреннем единении личности с общим, массовым опытом. Самому поэту опасность одиночества, думается, не грозила, хотя он "казнил" и себя в лице младшего героя "Возмездия". С ранних лет чувствовал Блок неразрывную связь с Россией, поэтическому проникновению в ее дух и судьбу отдавал свое вдохновение. С конца 1900-х гг. эта волнующая тема становится ведущей, противостоящей мучительным переживаниям страшного мира, близящегося возмездия. Опубликованные в периодике, сборниках "Земля в снегу", "Ночные часы", другие стихотворения, рожденные думой о России, составили цикл "Родина".

"Родина" (1907-1916). Многое в этом цикле определено словами:

Забудь, забудь о страшном мире,

Вздохни небесной глубиной.

("Дым от костра...")

Лирический герой обозревает "круг постылый бытия", провожая взглядом проплывающих мимо людей, здания, города, на вопрос: "что ж, конец?" - отвечает:

Нет... еще леса, поляны,

И проселки, и шоссе.

Наша русская дорога,

Наши русские туманы,

Наши шелесты в овсе...

("Последнее напутствие")

Они; эти нехитрые и дорогие образы, звуки, становятся целым миром, несовместимым с иным, где "коварство, слава, злато, месть" и человеческая глупость.

Восприятие Блоком родины - особого свойства. Он видит грустные: картины, но силой своей мысли, магией слова проявляет их тайный смысл "Седым туманом ползет печаль угрюмых мест", но тут же плывет свет зари - "бархат алый алой (*342) ризой" ("Дым от костра..."). "Осень сумрачным пером широко реет", а поэт различает и совсем иное:

Свободен, весел и силен,

В дали любимой

Я слышу непомерный звон

Неуследимый.

("Там неба осветленный край...")

О чем эти стихи? Об изменчивом царстве природы и "подвижном" авторском сопереживании ему? Да, несомненно. Однако сквозь пласт на редкость выразительных конкретных впечатлений проступают раздумья о родной земле. Образы леса, поля, дали, дороги по-блоковски многозначны. Иногда их высший смысл воистину "неуследим", дан намеком, в каких-то оттенках настроения лирического героя. Чаще художник открыто говорит о своем предвидении. Любые реалии становятся "проводником" важных обобщений.

Северороссийский пейзаж "подсказывает" говорящие детали поэтическому миру: "задебренные лесом кручи", "непробудной тенью ресницы мхов опушены", "печальные цапли" на болотных кочках - все спит, "убаюканное ленью". Но в этой тишине по каплям зачинаются реки, озера, болота - свидетели прошлых и предсказатели будущих испытаний:

И капли ржавые, лесные,

Родясь в глуши и темноте,

Несут испуганной России

Весть о сжигающем Христе.

("Задебренные лесом кручи...")

Неподвижность, темнота лесов, бескрайность пустых пространств - в них находит Блок образ своей трагичной современности и, одновременно, укор ищущей деяний душе. К родине, где "царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма", обращены строки:

Тихое, долгое, красное зарево

Каждую ночь над становьем твоим...

Что же маячишь ты, сонное марево?

Вольным играешься духом моим?

("Русь моя, жизнь моя...")

Мучительными чувствами исполнен мотив разоренной страны. В знаменитом стихотворении "Россия": "Россия, нищая Россия, мне избы серые твои..." В "Осеннем дне": "И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком..." Тем сильнее проявлена внутренняя тесная связь поэта с родной землей: она отождествляется в его сознании с бедной, горько плачущей женой ("Осенний день"). Не только глубоким сопереживанием отвечает автор. Он видит нетленные "прекрасные черты", "разбойную красу" России, сквозь ее заботы, слезы прозревает вечно живой, женственно-чарующий и все возрождающий дух родины ("Россия"):

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

(*343)Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка...

В облике страдающей и сильной женщины, милой, нежной жены запечатлел Блок "прекрасные черты" страны. Такая ассоциация для него естественна. Она позволяла передать особый характер любви к родине - не сына к матери, но мужа, возлюбленного, должного спасти, "расколдовать" свою суженую. Вместе с тем открытие Красоты означало для него самого начало новой жизни, новой веры, нового служения.

Воедино слились объективные запросы с субъективными устремлениями. Поэзия столь высокой, гражданственной темы приобрела интимную проникновенность. А личные, казалось бы, неповторимо-индивидуальные чувствования объединились с общими, эпохальными. Женский образ, воплощавший в творчестве Блока сначала божественную сущность мира, затем противоречивость человеческой души, мечты, изменчивость бытия, стал образом родины, получив историческую масштабность и конкретность.

Лихолетье первой мировой войны, выпавшее на долю России, внесло свои, и мудрые, и мрачные, акценты в поэзию Блока. В конце 1915 г. он, размышляя о воспитании детей "железного" века, записал: "...нашим детям предстоит в ближайшем будущем входить во все более тесное общение с народом, потому что будущее России лежит в еле еще тронутых силах народных масс и подземных богатств".

В стихах, посвященных войне, есть этот мотив - силы народной. В трагической обстановке, когда "цвели боль разлуки, тревоги любви", "были дымные тучи в крови", поэт выделил "ясную, твердую, верную сталь" тех, кто "наполнял за вагоном вагон", запевал "Варяга" и "Ермака" ("Петроградское небо мутилось дождем...").

В грозные годы между тем еще слышнее трагические ноты народных утрат и испытаний. Знакомый уже образ молчаливой, замерзшей земли - символ непробужденной страны - получает здесь особую, фактическую остроту:

Крест и насыпь могилы братской,

Вот где ты теперь, тишина!

Лишь щемящей песни солдатской

Издали несется волна.

("Я не предал белое знамя...")

"Смертный сон" в своем реальном смысле призван передать и бесчисленные жертвы войны, и общее состояние ослепшей, оглохшей родины. Как всегда у Блока, он не отделяет ее "ночные пути, роковые" от своей жизненной дороги, ее муки - от собственных страданий. Молчащая душа России (при громких стонах ее сыновей) воспринимается как призыв к спасительному деянию. Но от лица "детей страшных лет" ("Рожденные в года глухие...") поэт вынужден признать их, свою несостоятельность:

(*344) Есть немота - то гул набата

Заставил заградить уста.

В сердцах, восторженных когда-то,

Есть роковая пустота.

"Роковые пути", "роковая пустота" - выразительнее трудно сказать о трагедии народа и каждого отдельного человека. Блок бесконечно усиливает осознание этой трагедии памятью о прошлом, чуткостью к неиссякающим возможностям родины. С коршуном, кружащим над "сонным лугом", сравнивается злая судьба России, тем более недопустимая и необъяснимая, что -

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты все та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней.

("Коршун")

"Тишина", "сонное марево", "сонный луг" - вот опорные определения недугов России. Эти знаки достигают страшного предела, когда "немота" исходит от "роковой пустоты", "тишина" - от "братской могилы". Сами же по себе понятия "молчание", "сон" предполагают временность такого состояния и возможность его прервать. Вполне реальную возможность для страны, сохранившей, несмотря на все беды, "древнюю красоту". Справедливость такого толкования подтверждают другие произведения, вошедшие в цикл "Родина".

Противоборствующая печальной инерции энергия раскрыта в стихотворениях разных лет: пятичастном цикле "На поле Куликовом" (1908), в "Новой Америке" (1913), взволнованном лирическом монологе "Дикий ветер стекла гнет..." (1916). Сходное мироощущение воплощено каждый раз в особом "ключе", оригинальном образном строе.

Помещая "На поле Куликовом" в третий том "Собрания стихотворений", Блок дал такой комментарий: "Куликовская битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди". Для поэта, следовательно, равно важными представлялись ретроспекция исторического прошлого, проекция на будущее России, осмысление своей современности в связях с этими двумя временными пластами. Такая сложная структура цикла выражает не менее сложную концепцию отечественной истории.

Россию Блок назвал невестой. Такое определение родины избрано в стремлении подчеркнуть ее юность, вместе с тем - ответственность перед грядущим. В черные Дни невеста пробуждает у блоковского героя волнующее желание спасти ее, преодолев свои слабости ("Дикий ветер стекла гнет..."):

Как мне скинуть злую дрему,

Как мне гостя отогнать?

Как мне милую - чужому

Проклятому не отдать?

(*345)В форме вопроса проявлена все та же острая потребность - изжить "злую драму", сон души.

Блоковские стихи сотканы из образов, почерпнутых от истории, природы, конкретных человеческих переживаний. В поэтической лексике, интонации легко различить влияние летописных текстов, фольклорных мотивов. Тем не менее стихия романтического жизнеощущения разлита так щедро, что переплавляет самые, казалось бы, знакомые детали и штрихи.

Родина Блока - живой, бесконечно близкий ему и таинственный, неразгаданный мир, обладающий изменчивыми, но всегда дорогими ликами, неожиданной поступью, властью над самыми глубинными движениями поэтического сердца. Любые сугубо материальные проявления: каменный уголь, железная руда ("Новая Америка") - свободно преобразуются, благодаря раскованности авторского воображения, в зовы земной души. Жажда единения с нею рождает фантастическое создание "в одежде, свет струящей", сошедшее с туманом ("На поле Куликовом"). А будто обычная, ожидающая жениха невеста вдруг оказывается в черном пустом царстве, среди необъяснимых "шагов и хруста" ("Дикий ветер стекла гнет...").

Для Блока нет раздела между существующим и предчувствуемым. "Мировой оркестр" доносил до поэта не улавливаемые простым ухом созвучия. Потому он хранил в себе для нас труднопостижимое, трепетное и всеобъемлющее чувство родины.

* * *

Многократно острее, болезненнее, самокритичнее и глубже, чем многие его современники, воспринял А. Блок время революционных смещений 1917 г. В страстной притяженности к текущим бурным процессам были созданы гениальные "Двенадцать", "Скифы", написаны проникновенные статьи.

В этих произведениях Блок смело продолжил свой предшествующий поиск. Но творчество послеоктябрьских лет стало все-таки совершенно новым этапом, открытием иных эпох и духовных состояний личности. Не затенив трагических противоречий революции, поэт выразил веру в историческую перспективу страны.

В последние годы Блок пережил тягостные потрясения, по его словам, "дни безысходной тоски". Предсмертный период угасающей жизни был бесконечно трудным. Он и по сей день вызывает пока еще не решенные вопросы. Одно бесспорно: нерукотворным памятником А. А. Блоку стало его вдохновенное слово. Влечение к нему, удивление, наслаждение редким даром художника, явившим тайны нашего века, - не иссякают.