рефераты конспекты курсовые дипломные лекции шпоры

Реферат Курсовая Конспект

Произведения Вильфредо Парето

Произведения Вильфредо Парето - раздел История, Раймон Арон этапы РАЗВИТИЯ «Le Traité De Sociologie Générale». Paris, Payot, 1933....

«Le Traité de sociologie générale». Paris, Payot, 1933.

«Fatti e teorie». Florence, Vallechi, 1920;

«Transformazioni délia democrazia». Milan, Corbaccio, 1921;

«Mon Journal». Padoue, C.E.D.A.M., 1958;

«Le Mythe vertuiste et la littérature immorale». Paris, Rivière, 1911.

La Librairie Droz de Genève a commencé la publication, sous la direction de G. Busino, des Œuvres complètes; 7 volumes sont actuellement (juin 1966) parus:

«Cours d'économie politique». I vol., 1964;

«Le Marché financier italien (1891 —1899)». I vol., 1965;

«Écrits sur la courbe de répartition de la richesse». I vol., 1965;

«Libre-échangisme, protectionnisme et socialisme, I vol., 1965;

«Les Systèmes socialistes». I vol., 1965;

«Mythes et idéologies de la politique». I vol., 1965;

«Manuel d'économie politique». I vol., 1966.

Работы о Вильфредо Парето* '

L. Amoroso et P. Jannaccone. Vilfredo Pareto économiste e sociologo, Rome, Bardi, 1948.

R. Aron. La sociologie de Pareto. Zeitschrift für Socialforschung, 1937.

F. Borkenau. Pareto. Londres, Chapman Hall, 1936.

С.-H. Bousquet. Précis de sogiologie d'après Vilfredo Pareto. Paris, Payot, 1925.

G.-H. Bousquet. Vilfredo Pareto, sa vie et son oeuvre. Paris, Payot, 1928.

G.-H. Bousquet. Pareto (1848—1923). Le savant et l'homme. Lausanne, Payot, 1960.

J. Bumham. Les Machiavéliens défenseurs de la liberté. Paris, Calmaim-Lévy, 1949.

T. Giacalone-Monaco. PaTeto e Sorel. Riflessioni e ricerche. Padoue, C.E.D.A.M., t. I, 1960; t. II, 1961.

T. Giacalone-Monaco. Le «Cronache» politiche e economiche di Pareto. Padoue, C.E.D.A.M., 1961.

L.J. Henderson. Pareto's General Sociology. A Physiologist's Interpretation. Cambridge, Harvard University Press, 1935.

G. La Ferla. Vilfredo Pareto, filosofo voHeriano. Padou, C.E.D.A.M., 1958.


James H. Meisel. Pareto and Mosca, New Jersey. Prentice Hall, 1965.

James H. Meisel. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor, Michigan Press, 1958.

Finnin Oules. L'École de Lausanne. Textes choisis de L. Walras et V. Pareto, présentés et commentés par F. Oules, Paris, Dalloz, 1950.

T. Parsons. The Structure of Social Action. New York, Mac Graw Hill, 1937.

G. Perrin. Sociologie de Pareto. Paris, P.U.F., 1966 (importante bibliog­raphie).

G: Pitou. Les Théories de l'équilibre économique. Walras et Pareto. Paris, Domat-Montchrestien, 1938, 2 éd.

J. Schumpeter. Ten Great Economists. New York, Oxford University Press, 1965.

J. Schumpeter, History of Economie Analysis. Londres, Allen Unwin, 1963.


МАКС ВЕБЕР

Универсализация знания об условиях и связях общественно объединяющих действий не только не ведет к их рационализации но, скорее, наоборот. «Дикарь» знает неизмеримо больше об экономических и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова,

Макс Вебер

Творчество Макса Вебера значительно и разнообразно. По­этому мне не представляется возможным комментировать его по тому же методу, что Дюркгейма и Парето.

В целом труды Вебера можно разделить на четыре кате­гории:

1. Методологические исследования, критические и филосо'
ские разработки. Эти труды касаются в основном духа,
объекта и методологии истории и социологии. Они одно­
временно научно-исследовательские и философские и вы­
водят нас к философскому постижению человека в ходе,;
истории, к осмыслению концепции взаимоотношений науки
и практики. Главные из этих работ включены в сборник
«Очерки о теории науки» .

2. Работы сугубо исторического характера: исследование о
производственных отношениях в сельском хозяйстве ан­
тичной эпохи, общая история экономики (курс лекций, про­
читанный Вебером и опубликованный после его смерти),
работы, посвященные некоторым специфическим пробле­
мам Германии или современной Европы, например об эко­
номическом положении Восточной Пруссии или о взаимо­
отношениях польского крестьянина и правящих классов
Германии .

3. Социологические работы о религии, начиная со знаменитой
работы «Протестантская этика и дух капитализма», в про­
должение которой Вебер написал сравнительный анализ
наиболее значительных религий и проанализировал взаимо­
действие экономических условий, социальных факторов и

религиозных убеждений .


4. И наконец, главный труд Вебера — трактат по общей со­циологии,' который он назвал «Хозяйство и общество», — был опубликован уже после смерти автора. Вебер продол­жал работать над ним, даже заболев испанкой, вскоре по­сле окончания первой мировой войны .

Содержание исключительно богатого творчества Макса Ве­бера невозможно резюмировать на нескольких страницах. По­этому я начну с анализа его главных идей, отнесенных мною к первой категории, и постараюсь изложить основные концеп­ции Вебера, касающиеся науки, политики и взаимосвязи меж­ду ними. Интерпретация взаимосвязей между наукой и поли­тикой выводит нас на определенную философию, которую в то время еще не называли экзистенциалистской, но которая, по сути, относится именно к тому, что действительно сейчас так называют. Затем я кратко изложу главные темы чисто со­циологических исследований и уже в третьей части перейду к анализу той интерпретации, которую Вебер дал современной эпохе с тем, чтобы провести параллель между двумя предыду­щими и этим последним разделом.

1. Теория науки

Для рассмотрения веберовской теории науки можно при­держиваться того же метода, что и в предыдущей главе, и в ка­честве отправного пункта взять классификацию типов социаль­ного поведения. Парето исходит из антитезы: логическое — не­логическое. Что касается Вебера, то он исходит — хотя это и не классическая форма изложения — из подразделения понятия «поведение» на четыре типа: целерациональное (zweckrational), ценностно-рациональное (wertrational), аффективное, или эмо­циональное, и, наконец,традиционное.

Рациональный по отношению к цели, целерациональный по­ступок приблизительно соответствует «логическому» поступку Парето. Это действия инженера, который строит мост; спеку­лянта, который- стремится заработать деньги; генерала, кото­рый хочет одержать победу. Во всех этих случаях целерацио­нальное поведение определяется тем, что субъект ставит пе­ред собой ясную цель и применяет соответствующие средства для ее достижения.

Однако Вебер не утверждает, как Парето, что поступок, совершаемый с применением неадекватных способов из-за ошибочности в знаниях, нерационален. Целерациональность


поступка определяется опытом субъекта, а не наблюдателя. Но таким должно быть скорее определение Парето5.

Рациональный по. отношению к ценности, ценностно-рацио­нальный поступок совершил, например, немецкий социалист Лассаль, убитый на дуэли, или капитан, который утонул, отка­завшись покинуть свое судно. Поступок оказывается ценност­но-рациональным в таком случае не потому, что направлен на достижение определенной, внешне фиксируемой цели, а пото­му, что не принять вызова или покинуть тонущий корабль было бы бесчестием. Субъект поступает рационально, идя на риск не ради достижения внешне фиксируемого результата, а из верно­сти собственному представлению о чести.

Поступок, который Вебер называет аффективным, обус­ловлен исключительно душевным состоянием или настроением индивида. Мать может ударить своего ребенка, потому что его поведение невыносимо, футболист наносит удар в ходе матча другому игроку, потеряв контроль над собой. В этих случаях поступок определяется не целью или системой ценностей, а эмоциональной реакцией субъекта в определенных обстоя­тельствах.

И наконец, традиционное поведение диктуется привычка­ми, обычаями, верованиями, ставшими второй натурой. Субъ­ект поступает по традиции, ему нет нужды ни ставить перед собой цель, ни определять ценности, ни испытывать эмоцио-v нальное возбуждение — он просто подчиняется укоренившим­ся в нем за долгую практику рефлексам.

Эта классификация типов социального поведения обсужда-' лась и уточнялась на протяжении полувека. Я ограничусь упо­минанием о ней и подчеркну, что она некоторым образом ос­вещает все умозаключения Вебера. Действительно, он не раз обращается к ней в своих трудах.

Социология — наука, восприимчивая к социальному пове­дению. Восприимчивость подразумевает осмысленность, кото­рую субъект придает сзоему поведению. В то время как Паре-то судит о логичности поступков, ссылаясь на знания другого лица (наблюдателя), Вебер задается целью понять смысл, при­даваемый каждым субъектом своему поведению. Осознание субъективных значений тех или иных поступков подразумева­ет необходимость классификации категорий или типов соци­ального поведения. Оно приводит нас к пониманию структуры их осмысления.

Классификация типов социального поведения оказывает в определенной степени воздействие на веберовское толкова­ние современной эпохи. Характерная черта мира, в котором


мы живем, — рациональность. При первой оценке она соот­ветствует расширению сферы целерациональных поступков. Хозяйственноепредприятие — рационально,управление госу­дарством при помощи бюрократического аппарата— тоже. Всесовременное общество также стремится кцелерациональ-ной организации, а философская проблема нашего времени, проблема в высшей степени экзистенциалистская, заключает­ся в том, чтобы определить границы той части общества, где продолжает существовать и должно существовать поведение другого типа.

Наконец, эта классификация видов поступков связана с тем, что составляет дух философских размышлений Вебера, а именно понимание путей взаимодействия и размежевания нау­ки и политики.

Макса Вебера страстно увлекало стремление получить от­вет на вопрос: каков идеальный тип политика, ученого? Как можно быть одновременно человеком действия и преподава­телем? Эта проблема была для него одновременно и личной, и философской. Хотя Вебер никогда не был политическим деятелем, он всегда мечтал об этом.· В жизни его чисто по­литическая активность оставалась связанной с преподава­тельской деятельностью, в редких случаях с журналистикой, иногда он привлекался в качестве советника государя, к чьим советам не прислушивались. Так, в момент, когда воен­ные и гражданские власти Германии готовились объявить то­тальную подводную войну, рискуя тем самым заставить всту­пить в войну американцев, он направил в Берлин секретный меморандум, где изложил причины, по которым это решение должно привести к катастрофе Германии. Вебер входил так­же в состав германской делегации, направленной во Фран­цию для принятия условий мира. Однако Вебер, который хо­тел бы стать руководителем партии, вести за собой людей, был прежде всего, преподавателем и ученым. Наделенный ясным мышлением,, „глубоким интеллектом и честностью, он не переставал задзвдть себе вопрос: при каких условиях ис­торическая и социологическая науки могут быть объективны­ми, какие условия позволили бы политической деятельности соответствовать своему предназначению?

Свои тезисы по этому вопросу Макс Вебер кратко изло­жил в двух лекциях: «Политика как призвание и профессия» и «Наука как призвание и профессия»6.

Поведение ученого — целерационально. Ученый ставит пе­ред собой цель найти подтверждение суждения фактами, оп-

' 491


ределить причинные связи и всеобъемлющие толкования, ко­торые были бы общезначимыми.

Научное исследование, таким образом, — прекрасный при­мер целерационального поведения, конечная цель которого — истина. Но сама эта цель определяется ценностным суждени­ем, т.е. суждением о ценности истины, доказанной фактами или аргументами общезначимого характера.

Наука как действие является, следовательно, целерацио-нальной и ценностно-рациональной по отношению к истине. Рациональность здесь — следствие соблюдения законов логи­ки и науки, необходимого для того, чтобы полученные резуль­таты имели значимость.

Наука, какой ее видит Вебер, — один из аспектов процес­са рационализации, характерного для современных западных обществ. Вебер замечал, а иногда даже категорично утверж­дал, что историческая и социологическая науки нашего време­ни представляют собой с исторической точки зрения нечто феноменальное, поскольку в других культурах не могло быть такого рационального осмысления жизни и такого развития общества, как на Западе7.

Позитивная и рациональная наука, с которой Вебер Teert связал себя, — составная часть всего исторического процес­са рационализации. Она имеет два характерных признака, которые определяют смысл и значение научной истины: не­завершенность в своей основе, а также объективность, ко­торая определяется обоснованностью науки для всех тех! кто стремится к такого рода истине, не прибегая к оценоч­ным суждениям8. Человек науки с одинаковой непредвзято­стью рассматривает шарлатана и врача, демагога и государ­ственного деятеля.

Незавершенность, по Веберу, — фундаментальная харак­терная черта современной науки. Он никогда бы не упомянул, как любил делать Дюркгейм, о том времени, когда создание социологии будет наконец завершено и будет существовать целостная система социальных законов. Нет ничего более чуждого образу мысли Вебера, чем дорогое Конту представле­ние о науке, которой удалось создать полную и завершенную картину фундаментальных законов. «Науку» прежних времен еще можно было в определенном смысле представить себе как завершенную, потому что она стремилась к понятию прин­ципов бытия. Современная же наука по своей сути находится в стадии становления; она не знает объяснений, касающихся смысла вещей, она стремится к цели, находящейся в беско-


нечном пространстве, и вновь и вновь беспрестанно задает вопросы природе.

Для всех направлений естественных наук, как и наук о культуре, познание — лишь одна из побед, которая никогда не может быть окончательной. Наука сегодня — это основа нау­ки завтра. Можно все время идти дальше в анализе, продол­жать исследования в направлении двух противоположных бес­конечностей.

Однако что касается наук о человеческой действительно­сти, об истории и культуре, то здесь добавляется и другое. Познание тут зависит и от вопросов, которые ученый ставит перед самой действительностью. По ходу истории, с обнов­лением системы ценностей и памятников человеческого ра­зума, у историка или социолога немедленно — в свете ак­туальных событий и фактов — возникают новые вопросы. Поскольку история как реальность неизменно вызывает ин­терес у историка или социолога, то завершенность историче­ской науки или социологии немыслима. История или социо­логия смогут стать окончательными только, если судьба че­ловечества достигнет своего конца. Человечеству нужно по­терять способность к творчеству, чтобы наука о человеческом творчестве оказалась завершенной9.

Может показаться, что такое обновление исторических на­ук, благодаря постоянно возникающим перед историками про­блемам, ставит под вопрос универсальную значимость науки. Однако, по мнению Вебера, дело обстоит совсем не так. Уни­версальная значимость науки требует, чтобы оценочные суж­дения ученого не вторгались в его исследования, т.е. чтобы он не выражал в них свои эстетические или политические вкусы. То, что его предпочтительное отношение влияет на ориента­цию его научного интереса, не исключает универсальной зна­чимости исторических наук и социологии. Мы даем универ­сально значимые ответы, по крайней мере теоретически, на вопросы, закономерно ориентированные нашим интересом или тем, что мы считаем нашими ценностями.

Мы обнаруживаем, что историческая и социальная науки, характерные черты которых рассматривает Вебер, глубоко отличаются от естественных наук, хотя и имеют общее ра­циональное начало. Назовем три характерные и отличитель­ные черты этих наук: понимание, историчность и связь с культурой.

Термин «понимание» представляет собой классический пе­ревод с немецкого verstehen. Идея Вебера заключается в сле­дующем: в области феноменов природы объяснить наблюдае-


мые закономерности мы можем только посредством математи­ческих по форме и характеру посылок. Другими словами, нам нужно объяснить явления суждениями, подтвержденными опытом, чтобы иметь ощущение, что мы их понимаем. Понима­ние, таким образом, носит опосредованный характер, оно до­стигается через понятия и связи. Что же касается человече­ского поведения, то понимание в некотором роде оказывается непосредственным: профессор понимает поведение студентов, которые слушают его лекции, пассажир понимает, почему шо­фер такси не едет на красный свет. У него нет необходимости фиксировать, сколько водителей останавливаются у светофо­ра, чтобы понять, почему они это делают. Человеческое пове­дение представляет собой внешне проявленную осмыслен­ность, связанную с тем фактом, что люди наделены разумом. Чаще всего определенные осмысленные связи между действи­ем и целями, между поступками одного и поступками другого индивида воспринимаются непосредственно. Социальное по­ведение содержит осмысленное построение, которое наука о человеческой действительности способна понять. Эта осмыс­ленность ни в коей мере не означает, что социолог или исто­рик постигли поведение интуитивно. Наоборот, они реконст-| руируют их постепенно, используют тексты и документы. Для^ социолога субъективно подразумеваемый смысл воспринима­ется одновременно и как непосредственно понятный, и как вызывающий сомнение.

Понимание, по представлению Вебера, ни в коей мере не" связано с какими-либо загадочными, заумными или сверхра­зумными способностями, сверхъестественными свойствами, не поддающимися логике естественных наук. Осмысленность поступка не является непосредственно, т.е. мы не можем по­нять сразу, без предварительного исследования, значение по­ведения других. Даже когда речь идет о наших современни­ках, мы почти всегда можем немедленно дать какую-то интер­претацию их поступков или их деятельности, но мы не можем знать без исследования и без доказательств, какая интерпре­тация правильна. Короче говоря, лучше сказать «внешне обна­руживается осмысленность», чем «непосредственная осмыс­ленность», и вспомнить о том, что эта самая «осмысленность» по своей сути двусмысленна. Субъект не всегда знает мотивы своего поступка, исследователь еще меньше способен интуи­тивно постигнугь его: он должен искать, чтобы отличить ис­тинные мотивы от правдоподобных.

Веберовская идея понимания в большой мере заимствова­на К. Ясперсом и отражена в работах, посвященных им в


молодости психопатологии, а также в его «Трактате», кото­рый частично перевел Ж. П. Сартр10. В центре внимания психопатологической концепции Ясперса — различение между объяснением и пониманием. Психоаналитик проникает в суть сна, улавливая связь между событием, имевшим место в детстве, и рожденным на этой почве комплексом, видит ход развития невроза. Таким образом, говорил Ясперс, осоз­наются внешние проявления смысловых значений, опыт пе­режитых событий. Но такому осознанию есть предел. Мы все еще очень далеки от понимания связи между тем или иным душевным состоянием и патологическим симптомом. Мы понимаем суть невроза, но не понимаем сути психоза. В какой-то момент осознание патологических явлений исче­зает. Кроме того, мы не понимаем рефлекторных действий. В общих чертах скажем, что поведение людей понятно в каких-то пределах; за этими пределами связи между душев­ным состоянием и физическим или психологическим пере­стают быть ясными, даже если они поддаются объяснению.

Это различие, по моему мнению, — отправная точка для мысли Вебера о том, что социальное поведение представляет собой для социолога обширную область деятельности в плане его понимания, сравнимого с тем, какого достигает психолог. Само собой разумеется, что социологическое понимание ни в коем случае не следует смешивать с пониманием психологиче­ским. Автономная сфера социального понимания не покрывает сферы психологического понимания.

Основываясь на нашей способности понимать, мы прихо­дим к выводу, что можем также объяснить единичные явле­ния без посредства обобщающих посылок. Между понимани­ем внешне фиксируемого момента человеческих феноменов и исторической ориентацией наук имеется связь. Не в том, что науки, изучающие человеческую действительность, всег­да выбирают объектом однократное или проявляют интерес исключительно к особым сторонам явлений. А в том, что мы понимаем единичное постольку, поскольку в науках о чело­веческой действительности истинно исторические масштабы приобретает то, "что в естественных науках не может иметь такого значения.

В науках о человеческой реальности следует различать две ориентации: историческую, изучающую факты, свидетелями которых мы не можем быть дважды; и социологическую, ко­торая концептуально реконструирует социальные институты и изучает их функционирование. Обе ориентации дополняют друг друга. Никогда Вебер, в отличие от Дюркгейма, не сказал


бы, что исторический интерес должен быть подчинен исследо­ваниям признаков общего характера. Когда человечество ста­новится объектом познания, совершенно закономерно прояв­лять интерес к особым чертам индивида, индивидуальным ха­рактеристикам какой-либо эпохи, той или иной общности лю­дей, так же, как к законам, по которым живут и развиваются те или иные человеческие общества.

Науки о человеческой реальности — это, наконец, науки о человеческой культуре. Они стремятся понять и объяснить творения человека за время его жизни, и не только произве­дения искусства, но также законы, социальные институты, формы политического устройства, религиозные верования, на­учные теории. Веберовскую науку можно определить, таким образом, как усилие, направленное на то, чтобы понять и ис­толковать те ценности, которые люди считали своими, и творе­ния, ими созданные.

Человеческие деяния, создающие ценности, носят творче­
ский характер или определяются таковыми через соотнесение
с ценностями. Каким образом в таком случае можно сделать
науку объективной, т.е. не искаженной нашими оценочными
суждениями и нашими деяниями, имеющими собственные цей-
ности? Специфическая цель науки — общепринятая значи­
мость. Наука, по Веберу, — это целерациональное действие,
цель которого — суждения, основанные на фактах, имеющих4
общезначимый, универсальный характер. Каким образом мож­
но сформулировать такого рода суждения о творениях, опре-*
деляемых как ценности? , * '

На этот вопрос, который находится в центре философских и исследовательских размышлений Вебера, он отвечал разгра­ничением двух фактов — ценностное суждение, или оценка (Werturteil), и отнесение к ценности (Wertbeziehung).

Смысловое значение понятия «ценностное суждение»
представить легко. Гражданин, считающий, что свобода суть
й нечто важное, и утверждающий, что свобода слова или свобо-

да мысли — это фундаментальные ценности, высказывает
суждение, в котором выражается его личность. Другой чело-
век может не согласиться с этим суждением и придерживать-

ся мнения, что свобода слова особого значения не имеет. Оце ночные суждения — личны и субъективны, каждый имеет

право признать свободу в качестве позитивной или негативной

ценности, первостепенной или второстепенной важности, в

качестве ценности, которую следует защитить прежде всего

или же пожертвовать ею ради какой-либо другой. Напротив,
, формулировка «отнесение к ценностям», если использовать


уже приведенный пример, означает, что социолог политики будет рассматривать свободу как объект, как причину споров и конфликтов между людьми и между партиями и будет изу­чать политическую реальность прошлого, соотнося ее с ценно­стью свободы. Она окажется в центре исследования социоло­га, который может быть не очень-то привязан к ней. Но ему достаточно того, что свобода станет одним из понятий, с по­мощью которых он выделит ту историческую часть действи­тельности, изучение которой он намерен провести. Эта работа требует, чтобы политическая свобода была ценностью для лю- дей, которые с ней жили. Короче, мы не формулируем оце­ночного суждения, мы относим исследуемый материал к цен- ности, каковой служит политическая свобода.

Оценочное суждение — это утверждение морального или жизненного порядка, тогда как отнесение к ценностям — это процесс отбора и организации, имеющий отношение к объективной науке. Макс Вебер, преподавая, хотел быть ученым, а не политическим деятелем. Разграничение между ценностным суждением и отнесением к ценностям позволяло ему обозначить разницу между научной работой и политиче­ской деятельностью и одновременно — общность интересов ученого и политика.

Такое разделение, впрочем, не очевидно и ставит ряд проблем.

В чем необходимость использования такой методологии — «отнесения исторического или социологического материала к ценностям»? В самой элементарной форме ответ на этот воп­рос заключается в том, что ученый для разработки объекта своего исследования вынужден сделать реальный выбор, по­скольку отбор фактов и формирование понятий требуют тако­го рода процедуры, как отнесение к ценностям.

В чем необходимость отбора? Ответ Вебера носит двойст­венный, характер. Он может быть или в духе Кантовой транс­цендентальной критики, или на уровне научно-методологиче­ского исследования без каких-либо философских или крити­ческих выкладок.!}

Что касается трансцендентальной критики, то Вебер заим­ствовал ее у неокантианского философа Риккерта* *, для кото­рого то, что первоначально дано человеческому сознанию, представляет собой бесформенный материал, а наука — это завершенная разработка или конструкция из него. Риккерт, кроме того, развивал мысль о существовании двух видов нау­ки, наличие которых зависит от формы лепки этого первород­ного материала. Разработка, характерная для естественных на-


ук, заключается в рассмотрении общих признаков явлений и установлении систематических и неизбежных связей между ними. Ее цель — создание системы всеобъемлющих понятий, законов и взаимосвязей наиболее общего, по возможности математического, характера. Идеал естественной науки — фи­зика Ньютона и Эйнштейна, в которой понятия используются для названия объектов, построенных человеческим сознанием. Это — дедуктивная система, самоорганизующаяся на базе простых фундаментальных законов и принципов.

Но существует и второй тип научной разработки, характер­ный для исторической науки и науки о культуре. В этом слу­чае сознание не стремится данную ему первородную бесфор­менную материю ввести в систему математических взаимосвя­зей, а проводит в этом материале отбор, относя его результа­ты к ценностям. Если бы историк захотел описать во всех деталях, со всеми качественными характеристиками каждую возникшую мысль и каждый совершенный акт в течение толь­ко одного дня лишь одним человеком, то он не смог бы этого сделать. Современные писатели пытались поминутно распи­сать ход мыслей, способных родиться в сознании в течение какого-то времени. Так, Мишель Бютор в своем романе «Видо| изменение» описывает все, что происходит за время пути из? Парижа в Рим. На эту картину однодневных мысленных при­ключений единственного человека ушло несколько сот стра­ниц. Достаточно представить себе историка, пытающегося описать таким же образом то, что происходило в сознании" всех солдат, участвовавших в битве при Аустерлице, чтобы по­нять, что все книги, написанные во все эпохи истории челове­чества, насчитывают, видимо, меньше страниц, чем потребовал бы такой невообразимый рассказ.

Этот пример, в котором использован метод мыслительного опыта, ясно показывает, что историческое описание суть, вос­становление эпизодов прошлого путем отбора, отчасти пред­определенного выбором документов. Мы не в состоянии восп­роизвести значительную часть событий, охватывающих целые века, по той простой причине, что у нас нет материалов. Но даже если есть бесчисленные документы, историк проводит их отбор по принципу, который Риккерт и Вебер называют от­несением к эстетическим, моральным или политическим цен­ностям. Мы не стараемся оживить все, что пережили люди прошлого, мы пытаемся на документальной основе выстроить существование людей, которых больше нет, исходя из того, что служило ценностями для людей, являющихся объектом ис-


торических исследовании, или для историков прошлого, инте­ресующих нашу историческую науку.

Предположив, что естественные науки носят законченный, завершенный характер, мы выходим на гипотетико-дедуктив-ный метод, который мог бы дать объяснение всем явлениям, основываясь на принципах, аксиомах и законах. Эта гипотети-ко-дедуктивная система не позволяет, однако, определить во всех деталях, как и почему в определенный момент в опреде­ленном месте вселенной произошел взрыв. То есть между объяснением на основе закономерностей и конкретным исто­рическим событием всегда имеется разрыв.

Что касается наук о культуре и истории, то речь идет не о гипотетико-дедуктивной системе, а о совокупности толкова­ний, каждое из которых основывается на отборе фактов и не­разрывно связано с системой ценностей. Но если каждое ис­торическое построение произведено на основе отбора и обус­ловлено системой ценностей, то мы будем иметь столько исто­рических или социологических интерпретаций, сколько систем ценностей нами получено при отборе. Итак, при отбо­ре мы переходим с надэмпирической позиции на методологи­ческую, на которой стоит историк или социолог.

Разделение реконструкции исторического объекта на ге­нерализирующую и индивидуализирующую в зависимости от связи с ценностями Вебер заимствовал у Риккерта. Будучи социологом, а не профессиональным философом, он увлекся этой идеей, потому что она позволяла ему привлечь внима­ние к тому факту, что историческое или социологическое исследование по уровню вызываемого им интереса в боль­шой мере обязано значительности проблем, поставленных историком или социологом. Гуманитарные науки поднимают и рассматривают вопросы, которые ставит реальная действи­тельность. Ответы на них часто зависят от того, насколько интересны -вопросы. В этом смысле неплохо, чтобы социоло­ги политики интересовались политикой, а социологи рели­гии — религией. у«

Макс Вебер рассчотывал таким способом преодолеть хоро­шо известную антиномию: ученый, увлеченный объектом сво­его исследования, не может быть беспристрастным и объек­тивным. Вместе с тем исследователь, который в религии видит только предрассудки, рискует никогда глубоко не понять ре­лигиозной жизни. Разделяя, таким образом, вопросы и ответы, Вебер находит выход из положения. Нужно проявлять заинте­ресованность в жизни людей, чтобы действительно понять их, но вместе с тем необходимо отказаться от своего собственно-


го чувства, чтобы найти общезначимый ответ на вопрос, по­ставленный под влиянием страстей человека, выбранного объ­ектом исторического исследования.

Вопросы, на которых основывался Макс Вебер, разраба­тывая свои концепции социологии религии, политики и со­временного общества, — экзистенциалистского порядка. Они касаются существования каждого из нас во взаимоотноше­ниях с городом, с религиозной и метафизической истинами. Вебер спрашивал себя, каковы правила, которым подчиняет­ся человек действия, каковы законы политической жизни и какой смысл может придавать человек своему существова­нию в этом мире; какова взаимосвязь между религиозными взглядами человека и его образом жизни; каково его личное отношение к экономике, государству? Веберовская социоло­гия находит свое вдохновение в экзистенциалистской фило­софии, которая до начала всякого исследования несет в себе две отрицательные позиции.

Никакая наука не может научить людей, как им жить, или
преподать обществу, как оно должно быть организовано. Ни­
какая наука не сможет предсказать человечеству его будущее.
Первое отрицание противопоставляет экзистенциалистскук|
философию Дюркгеймовой, второе — Марксовой. йо.

Марксистская философия ошибочна, поскольку она несов­местима с научной природой человеческого существования. Всякая историческая наука и социология имеют лишь частич­ное представление о реальности. Они не в состоянии предска* ' зать нам заранее, что с нами будет, т.к. будущее не предопр,е: ' делено. Даже в том случае, когда некоторые события будуще­го предопределены, человек свободен в выборе: или отказать­ся от такого частичного детерминизма, или приспособиться к нему различными способами.

Разграничение между оценочным суждением и отнесением к ценностям ставит две другие фундаментальные проблемы.

Поскольку отбор и конструирование объекта науки зави­сят от вопросов, поставленных исследователем, то научные результаты внешне представляются обусловленными научны­ми интересами ученого и окружающей его исторической об­становкой. Но цель науки — сформулировать общезначимые суждения. Как наука, ориентированная изменчивыми вопро­сами, может, несмотря ни на что, добиться всеобщей значи­мости?

Впрочем — и этот вопрос, в противовес предыдущему, является философским, а не методологическим, — почему оценочные суждения по своей сущности не общезначимы?


Почему, независимо от того, носят ли они субъективный или экзистенциалистский характер, они обязательно противоре­чивы?

Научное действие, как действие рациональное, ориентиру­ется на ценность общезначимой истины. Научная работа начи­нается с отбора, который всегда носит субъективный харак­тер. Что же может обеспечить при таком субъективном отбо­ре общезначимость результатов науки?

Большая часть методологических трудов Макса Вебера посвящена поиску ответа на этот трудный вопрос. Очень схематично его ответ можно сформулировать так: результаты научного труда должны быть получены на основе субъектив­ного отбора, но таким способом, который давал бы возмож­ность подвергнуть их проверке, независимо от взглядов и настроений исследователя. Он стремится доказать, что исто­рическая наука рационально доказательна и стремится толь­ко к научно обоснованным постулатам. В исторической нау­ке и социологии интуиция играет роль, аналогичную той, что и в естественных науках. Исторические и социологические посылки основаны на фактах и ни в коей мере не направ­лены на постижение высшей непререкаемой истины. Вебер охотно сказал бы, как Парето: кто претендует на то, что до конца понял сущность явления, стоит вне науки. Историче­ские и социологические научные суждения касаются фактов, доступных для наблюдения, и призваны постичь определен­ную реальность, поведение людей в том смысле, какой при­дают ему те, кто совершают действие.

Вебер, как и Парето, считает социологию наукой, изуча­ющей социальное поведение человека. Парето, ставя в центр своей концепции логические поступки, делает акцент на не­логических аспектах этих поступков, которые он объясняет или душевным состоянием, или тем, что они совершаются отбросами общества. Вебер, который тоже изучает социаль­ное поведение, делает акцент на понятии смысла пережитого или субъективного;'^смысла. Его самое большое желание — постичь, как людиi могли жить в отличных друг от друга обществах, при различных верованиях, как на протяжении веков они посвящали себя различного рода деятельности, связывая свои надежды то с потусторонним миром, то с су­ществующим, одержимые то мыслями о спасении, то эконо­мическим развитием.

Каждое общество имеет свою культуру в том смысле, ко­торый придают этому термину социологи-американцы, т.е. систему верований и ценностей. Социолог стремится понять


бесчисленные формы существования людей, той жизни, ко­торая может быть понятой только в свете системы верова­ний и знаний, какими живет рассматриваемое общество.

2. История и социология

Исторические науки и социология не только являются по­нимающими интерпретациями субъективных смыслов поведе­ния, но и науками, изучающими причинные связи. Социолог не ограничивается тем, что делает понятной систему верований и социального поведения человеческих общностей; он стремит­ся установить, как все происходило, как некая вера, образ мыслей обусловливают манеру поведения, как определенная организация политической структуры воздействует на органи­зацию экономики. Другими словами, цель исторических наук и социологии — дать объяснение с точки зрения причинных свя­зей и одновременно — понимающую интерпретацию. Анализ каузальных определений — одна из процедур, гарантирующих общезначимость результатов научных исследований.

Исследование в области причинности, по мнению Вебера| может быть ориентировано в двух направлениях, которые мы для упрощения назовем исторической причинностью и причинностью социологической. Первая определяет единст­венные в своем роде обстоятельства, которые вызвали опре- . деленное, событие. Вторая предполагает установление зако-' номерной взаимосвязи между двумя явлениями. Эта связь не обязательно принимает форму: явление А неизбежно вызы­вает явление В. Она может выражаться формулой: явление А в той или иной степени благоприятствует явлению В. На­пример, посылка (она может быть верной или ошибочной) «деспотический режим способствует вмешательству государ­ства в управление экономикой» относится к такому типу причинной связи,

Проблема исторической причинности заключается в опре­делении роли различных предшествующих фактов, вызывав­ших события. Оно предполагает следующие действия:

В первую очередь следует выстроить идеально-типиче­скую конструкцию индивидуального исторического события, причины которого условно найдены. Это может быть такое отдельное событие, как война 1914 г. или революция 1917 г.; это может быть и такое широкомасштабное истори­ческое индивидуальное образование, как капитализм. Конст­рукция исторической индивидуальности помогает определить


характеристики того события, причины которого исследуют­ся. Искать причины войны 1914 г. означает найти причины начала европейской войны в августе 1914 г. Причины этого индивидуального события нельзя объяснить ни частыми вой­нами в Европе, ни явлением, которое имеет место во всех цивилизациях и называется «война». Иначе говоря, первое правило причинной методологии в историческом и социоло­гическом смысле слова требует с точностью определить ха­рактеристики той исторической индивидуальности, которую хотят исследовать.

Во-вторых, необходимо проанализировать элементы исто­рического события по принципу: от сложного целого к частно­му. Причинная связь никогда не может быть связью аналогич­ной существующей между суммой момента t и суммой пре­дыдущего момента t— 1. Причинные взаимосвязи — это всегда частичные взаимосвязи, построенные на связях между отдель­ными элементами исторической индивидуальности и некото­рыми данными предшествующего ей периода.

На третьем этапе, в случае если мы рассматриваем некую единичную последовательность во времени (которая имела ме­сто только один раз) в целях найти причинную обусловлен­ность, нам необходимо после проведения анализа индивиду­ального исторического события и предшествовавших ему со­бытий мысленно, чисто условно предположить, что одно из предшествовавших событий не произошло или произошло ина­че. Грубо говоря, нужно задать себе вопрос: а что было бы, если бы... В примере с войной 1914 г.: что бы произошло, ес­ли бы Пуанкаре не был президентом Французской республики или если бы царь Николай II не подписал указ о мобилизации за несколько часов до того, как сделал то же самое австрий­ский император, если бы Сербия приняла австрийский ульти­матум и т.д. Каузальный анализ, примененный к единичной ис­торической последовательности во времени должен пройти через нереальное видоизменение одного из элементов и дать ответ на вопрос: что'произошло бы, если бы этого элемента не существовало или если бы он был иным?

Наконец, следует сопоставить нереальный, мысленный ход событий (построенный на гипотезе, что один из предшество­вавших элементов изменен) с реальным их развитием, чтобы иметь возможность сделать вывод, что мысленно измененный элемент был одной из причин проявления характерного при­знака в том историческом индивидуальном, на котором мы ос­тановились в самом начале исследования.


Этот логический анализ, представленный в абстрактной и упрощенной форме, поднимает очевидную проблему: как можно познать, что произошло бы, если бы не произошло то, что произошло? Это -логическое построение часто подверга­лось критике и даже осмеивалось профессиональными исто­риками именно потому, что этот прием, казалось, требовал знания того, что с уверенностью познать невозможно, иначе говоря, знания нереального.

Макс Вебер отвечал, что историки сколько угодно могут утверждать, будто они не задают себе таких вопросов/но на деле они их не могут не задавать. Нет исторических трудов, которые подспудно не содержали бы таких вопросов и отве­тов, какие мы только что привели. Если не задавать вопросов такого порядка, то в исторических трудах останется описание в чистом виде; такого-то числа такой-то сказал или сделал то-то. Чтобы труд был действительно причинно-аналитическим, необходимо косвенно выразить мысль, что без определенного акта ход событий был бы иным. Только это и предлагает дан­ная методология.

«И тем не менее, невзирая на все сказанное, вопрос, что могло бы случиться, если бы Бисмарк, например, не принял ре­шения начать войну, отнюдь не «праздный». Ведь именно в этой постановке вопроса кроется решающий момент истори­ческого формирования действительности, и сводится он к сле­дующему: какое каузальное значение следует придавать инди­видуальному решению во всей совокупности бесконечного множества «моментов», которые должны были бы быть имен­но в таком, а не ином соотношении, для того чтобы получился именно этот результат, и какое место оно, следовательно, должно занимать в историческом изложении событий. Если история хочет подняться над уровнем простой хроники, пове­ствующей о значительных событиях и людях, ей не остается ничего другого, как ставить такого рода вопросы. Именно так она и поступает с той поры, как стала наукой» (М. Вебер. Из­бранные произведения. М., 1990, с. 465).

Свободно комментируя Вебера, можно добавить, что ис­торики склонны одновременно считать, что прошлое было фатальным, а будущее — неопределенно. Но эти два тезиса противоречивы. Время неоднозначно. То, что для нас про­шлое, для других будущее. Если бы будущее как таковое было неопределенным, то в истории не было бы никаких детерминистских объяснений. Теоретически возможность причинного объяснения аналогична как для прошлого, так и для будущего. Будущее невозможно знать с уверенностью


по той же причине, по которой невозможно добиться необ­ходимого объяснения, когда предпринимается причинный анализ прошлого. Сложное событие всегда было результатом одновременного воздействия большого числа обстоятельств. В решающие моменты истории один человек принимал реше­ние. Таким же образом завтра примет решение другой. И эти решения под воздействием обстоятельств всегда содер­жат в себе значительную долю неопределенности в том са­мом смысле, что иной человек на том же месте мог бы при­нять иное решение. Каждому моменту присущи определен­ные тенденции, которые, однако, оставляют людям некото­рую свободу действий. И кроме того, возникают многочисленные факторы, оказывающие разное влияние.

Цель причинного исторического анализа — установить, насколько сильным было влияние обстоятельств общего по­рядка, какова эффективность воздействия случайности или личности в данный момент истории. Именно потому что лич­ности и случайности имеют свою роль в истории, именно потому что судьба заранее не определена, представляет ин­терес проводить причинный анализ прошлого, чтобы вычле­нить ответственность, которую брали на себя люди, которые потом сталкивались с превратностями судьбы, поскольку в момент, когда они принимали то или иное решение, история шла в том или ином направлении. Такое представление о ходе истории позволяло Веберу сохранять ощущение вели­чия человека действия. Если бы люди были лишь соучастни­ками заранее расписанной судьбы, то политика была бы жалкой рутиной. Именно потому что будущее неопределен­но, что его могут ковать отдельные люди, политика является одной из благородных профессий человечества.

Итак, ретроспективный причинный анализ связан с концеп­цией исторического развития, а такая абстрактная методоло­гия — с философией истории. В свою очередь, эта философия есть философия позитивной истории и ограничивается тем, что стремится облечь в соответствующую форму то, о чем все мы непосредственно думаем и чем живем. Нет ни одного че­ловека действия, который считал бы, что его поступок «все равно ничего не изменит»; нет ни одного человека действия, который думал бы, что любой другой на его месте сделал бы то же самое или, если бы даже тот поступил иначе, результат был бы тот же. То, что Вебер облекает в логическую форму, это непосредственный и, по моему мнению, подлинный опыт исторического человека, т.е. опыт живого человека, делающе­го историю прежде, чем ее восстанавливают в памяти.


Итак, научный прием, посредством которого мы достига- ем исторической причинности, содержит в качестве главного элемента мысленное построение того, что могло бы произой- ти, если бы один из элементов предшествовавших событий не имел места или был бы иным, чем он был. То есть мыс- лительное образование нереального — это средство, необхо- димое для понимания того, как действительно развивались события.

Каким образом можно построить мысленную конструк­цию нереального хода событий? Ответ на этот вопрос за­ключается в том, что нет необходимости выстраивать деталь­но то, что могло бы произойти. Достаточно, исходя из по­длинной исторической реальности, показать, что если бы то или иное единичное предшествующее событие не произошло или произошло иначе, то и исследуемое историческое собы­тие было бы иным,

Тот, кто утверждает, будто индивидуальное историческое событие не было бы иным, если бы даже один из предшеству­ющих элементов не был тем, чем он в действительности был, должен доказать это утверждение. Роль личностей и случай­ностей в исторических событиях является первым и непосред­ственным элементом; тем же, кто отрицает такую роль, нужно доказать, что это не так.

Вместе с тем можно инргда найти способ — не реконстру­
ируя детали ирреального течения событий — сделать путем
сравнения вероятным иной вариант возможного развития со­
бытий. Сам Вебер приводит пример греко-персидских войн.
Мысленно представим себе, что афиняне проиграли битву при
Марафоне или при Саламине и Персия завоевала Грецию. При
реализации такой гипотезы, как изменилось бы дальнейшее
развитие Греции? Если бы мы смогли счесть правдоподобным
(при условии завоевания Греции Персией) существенное из­
менение значительных элементов греческой культуры, то мы
Я бы высветили каузальную эффективность военной победы.

Такое ирреальное развитие событий можно, пишет Вебер, сконструировать двумя способами: либо изучить, что произош­ло в регионах, действительно завоеванных персами, либо про­анализировать состояние Греции в момент битв при Марафоне и Саламине. В Греции той эпохи появились зачатки культуры и религии, отличной от той, которая процветала в городах-госу­дарствах. В тот период начали развиваться религии дионисий-ского типа, схожие с восточными религиями. Мы подошли, та­ким образом, к тому, что путем сравнения с другими региона­ми можем получить правдоподобную картину того, как победа


персов могла бы задушить прогресс рациональной мысли, ко­торая оказалась значительнейшим вкладом греческой культу­ры в общее развитие всего человечества. В этом смысле мож­но сказать, что битва при Марафоне, явившаяся гарантом не­зависимости греческих городов, была одной из причин, необ­ходимых для развития рациональной культуры.

«Никто не излагал так пластично и ясно, как он [Э. Май-ер], «значение» персидских войн для мировой истории и культурного развития Запада. Однако как же это выглядит в логическом аспекте? Прежде всего сопоставляются две «воз­можности»: 1) распространение теократически-религиозной культуры, уходящей своими корнями в мистерии и пророче­ства оракулов, под эгидой и протекторатом персов, повсюду стремившихся использовать национальную религию как ору­дие господства (примером может служить их политика по отношению к иудеям), и 2) победа посюстороннего, свобод­ного духовного мира эллинов, который подарил нам культур­ные ценности, вдохновляющие нас по сей день. Дело «реши­ло» сражение, небольшая по своим масштабам «битва» при Марафоне, которая представляла собой необходимую «пред­посылку» создания аттического флота и, следовательно, даль­нейшей борьбы за свободу и сохранение независимости эл­линской культуры, позитивных стимулов возникновения спе­цифической западной историографии, развитие драмы и всей той неповторимой духовной жизни, сложившейся на этой, в чисто количественном отношении более чем второстепенной арене мировой истории» (там же, с. 470—471).

По-видимому, в определенных исторических ситуациях бывает достаточно одного события, например победы в вой­не или поражения, чтобы решить судьбу развития целой культуры в одном или другом направлении. Заслуга такого рода интерпретации истории заключается в том, что она от­дает должное роли личности и событий, показывает, что ис­тория не предопределена заранее и деятельные люди могут изменить ее течение.

Аналогичный по характеру анализ можно применить и к другой исторической ситуации. Например, что могло бы про­изойти во Франции Луи Филиппа, если бы герцог Орлеанский не разбился в своей карете и династическая оппозиция объе­динилась бы вокруг наследника престола, слывшего либера­лом? Что произошло бы, если бы после первых волнений в феврале 1848 г. восстание не вспыхнуло бы вновь от не­скольких случайных выстрелов на бульварах и трон Луи Фи­липпа именно в этот день был бы спасен?


Показать, как отдельные факты могут определить значи­мость целого движения, не значит отрицать глобальный детер­минизм экономических или демографических факторов (назо­вем абстрактными терминами — факторов массового характе­ра), а значит, придать событиям прошлого то состояние неоп­ределенности или вероятности, которое характеризует события такими, какими мы их переживаем, или такими, каки­ми их себе представляет любой человек действия.

Наконец, анализ исторической причинности тем более то­чен, чем большим числом предпосылок общего характера рас­полагает историк, что позволяет ему конструировать мыслен­ные нереальные образования либо уточнять вероятность того или иного события в зависимости от того или иного предшест­вующего элемента.

В размышлении Вебера проходит мысль о некой своего ро­да тесной солидарности между исторической и социологиче­ской причинностью, поскольку и та и другая изъясняются по­средством терминологии вероятности. Историческая причин­ность позволяет, например, допустить, что с учетом общей внутренней обстановки во Франции в 1848 г. революция была вероятна. Это означает, что ее могло вызвать большое число всякого рода случайностей. Сказать, что война 1914 г. была вероятна, означает, что многочисленных случайных факторов при общей политической обстановке в Европе было вполне достаточно, чтобы привести к взрыву^ Причинная связь между ситуацией и событием, стало быть, адекватна в том случае, ес­ли мы полагаем, что такая-то ситуация делала, если не неиз­бежным, то по меньшей мере вероятным событие, которое мы стремимся объяснить. Степень вероятности такой связи варьи­руется, кстати, в зависимости от обстоятельств.

В более широком плане мысль Вебера о причинности вы­ражается в терминах вероятности и шансов. Типичным пред­ставляется пример взаимосвязи между определенным эконо­мическим строем и организацией политической власти. Мно­гие либеральные авторы писали, что экономическое планиро­вание делало невозможным существование демократического строя в то время, как марксисты утверждали, что режим, основанный на частной собственности на средства производ­ства, неизбежно ведет к захвату политической власти мень­шинством, владеющим этими средствами производства. Все эти утверждения, касающиеся обусловленности одного эле­мента общества другим, должны, .по мнению Вебера, выра­жаться в терминах, связанных с понятием вероятности. Эко­номическая система, основанная на всеобщем планировании,


ведет к тому, что определенный тип политической организа­ции становится более чем вероятным. Мысленно представив себе определенное экономическое устройство, мы ограничи­ваем рамки, в которых располагается организация соответст­вующей политической власти, и пределы этих рамок можно более или менее точно определить.

Итак, односторонней обусловленности целого общества одним элементом — будь то элемент экономический, поли­тический или религиозный — не существует. Причинные связи социологии Вебер представляет себе как связи частич­ные и вероятные. Эти связи частичны в том смысле, что какой-то фрагмент совокупной реальности делает вероятным или невозможным иной элемент реальной действительности. Например, абсолютистская политическая власть способствует вмешательству государства в функции экономики. Но можно с таким же успехом представить себе и установить обрат­ные связи: т.е. идти от экономической характеристики, как, например, планирование, частная или общественная собст­венность, и показать, в какой мере этот элемент экономики способствует или не способствует такому-то образу мышле­ния или такой-то форме организации власти. Причинные свя­зи Частичны, а не целостны; они носят характер вероятности, а не необходимой обусловленности.

Эта теория частичной и аналитической причинности служит и намерена быть опровержением той интерпретации, которую дает причинным связям вульгарный исторический материа­лизм. Она исключает возможность детерминирующего влия­ния стдного элемента действительности на другие ее аспекты без ответного влияния на него с их стороны.

Это неприятие детерминирующего влияния единичного элемента на общество в его целостности исключает также детерминирующее влияние существующего общества через какие-либо его характерные элементы на будущее общество в его целостности. Будучи аналитической и частичной, фило­софия Вебера отказывается представить в деталях капитали­стическое общество будущего или посткапиталистическое общество. Однако это не связано с тем, что Вебер считает невозможным предвидеть некоторые характерные черты бу­дущего общества. Он был убежден, что процесс рационали­зации и бюрократизации неизбежен. Но сами по себе эти процессы не определяют с точностью ни характера полити­ческих режимов, ни образа жизни, ни образа мысли и веры людей будущего.


Другими словами, больше всего нас интересует то, что остается неопределенным. Рационализированное и бюрокра­тизированное общество может, как сказал бы Токвиль, быть и деспотическим, и либеральным. Оно может, как сказал бы Вебер, состоять только из бездушных людей или, наоборот, дать приют истинным религиозным чувствам и позволить лю­дям — пусть они будут в меньшинстве — жить по-челове­чески.

Такова общая интерпретация, которую Вёбер дает одно­временно причинным связям и в сопоставлении — причин­ным связям истории и социологии. Эта теория представляет собой синтез двух вариантов толкования специфики гумани­тарных наук, которые в свое время преподавали немецкие философы. Одни считали, что специфика этих наук заключа­ется в том интересе, который мы проявляем ко всему исто­рическому, к уникальности происходящего, к тому, что уже больше не повторится. Такой ход рассуждений приводил к теории, по которой науки о человеческой действительно­сти — это прежде всего исторические науки. Другие ученые делали акцент на оригинальности человеческого материала и считали, что подлинные науки — науки гуманитарные, по­скольку они понимают осмысленность, свойственную челове; ческому поведению.

Макс Вебер сохранил одновременно элементы обоих на­правлений, но отказался согласиться с тем, что науки, имею­щие в качестве объекта исследования человеческую действи­тельность, должны быть непременно приоритетно историче­скими. Действительно, эти науки больше интересуются еди­ничным, индивидуальным, чем естественные науки. Но было бы ошибкой считать, что они пренебрегают проблемами обще­го характера. Эти науки только тогда подлинны, когда в состо­янии давать обобщенные суждения, даже когда в качестве главного объекта изучения они рассматривают частные случаи. Имеется тесная связь между анализом отдельных событий и обобщающими выводами. История и социология есть два на­правления научного интереса, а не две разные дисциплины, которые должны игнорировать друг друга. Категория истори­ческого понимания требует использования обобщающих суж­дений, которые могут быть выработаны только на основе ана­лиза и исторических сопоставлений.

Такого рода единство исторической науки и социологии очень ярко проявляется в концепции идеального типа, которая некоторым образом служит центром научно-исследователь­ской доктрины Макса Вебера.


 


Понятие идеального типа — это в целом ряде случаев завершающий момент в концептуальных тенденциях Веберо-вой мысли. Идеальный тип связан с категорией понимания, поскольку всякий идеальный тип — это установление ос­мысленных связей, свойственных какой-либо исторической целостности или последовательности событий. Вместе с тем идеальный тип связан с явлением, характерным для обще­ства и современной науки, а именно — с процессом рацио­нализации. Теоретическая конструкция идеального типа — это воплощение усилий всех научных дисциплин, направлен­ных на то, чтобы представить научный материал в осмыслен­ном, понятном виде, извлечь из него содержащееся в нем рациональное начало, при необходимости путем создания мысленной конструкции этой рациональности из полубес-форменного материала. И наконец, идеальный тип связан с аналитической частностной концепцией причинности. Дейст­вительно, категория идеального типа позволяет выявить ис­торические индивидуальности или исторические целостности. В то же время идеальный тип — это частичное постижение общего целого. Он позволяет любой причинной связи сохра­нить свой частный, единичный характер, даже когда внешне кажется, будто охватывается все общество в целом.

Сложность Веберовой теории идеального типа связана с тем, что это понятие применяется одновременно и для обозна­чения понятий, используемых в науках о культуре, и некото­рых других четко определенных понятий. Я думаю, будет яс­нее, если разграничить — хотя это разграничение в четкой форме не представлено в творчестве Вебера — идеально-ти­пическую тенденцию всех понятий, используемых в науке о культуре, и четко выраженные идеальные типы, которые он сам выделяет, по меньшей мере косвенно.

Идеально-типической тенденцией всех понятий, использу­емых наукой о культуре, я называю наиболее характерные понятия этой науки (независимо от того, относятся ли они к религии, господству, пророчеству или бюрократии), которые содержат элемент стилизации и рационализации. Я охотно сказал бы, рискуя шокировать читателя, что профессия со­циолога заключается в том, чтобы подать социальный или исторический материал более осмысленным, чем он был в опыте реальной жизни. Вся социология есть теоретическая конструкция, стремящаяся к пониманию смутного и неясного в человеческом существовании, того, что также смутно и не­ясно, как все человеческое существование. Нигде капита­лизм не представляется так ясно, как в понятиях социологов,


и было бы ошибкой упрекать их в этом. Цель социологов — сделать максимально, до предела понятным то, что не было таковым в реальности, выявить смысл того, что было пере­жито, даже тогда, когда этот смысл в жизни людей не был осознан.

Идеальные типы выражаются в терминах, которые не соот­ветствуют определениям Аристотелевой логики. Историческое понятие не содержит в себе всех характеристик, свойствен­ных всем индивидуальностям, входящим в объем этого поня­тия, и тем более усредненных характеристик рассматривае­мых индивидуальностей; оно стремится выявить нечто типич­ное, сущностное. Когда мы говорим, что французы недисцип­линированны и умны, мы не хотим сказать, что все французы недисциплинированны и умны, это мало вероятно. Мы хотим сконструировать мысленно историческую индивидуальность француза, выделив некоторые характерные черты, которые кажутся типичными и определяют оригинальность индивида. Так же, как философ, когда он пишет, что люди проникнуты прометеевским духом веры в человека, что они определяют свое будущее, осознавая прошлое, что человеческое сущест­вование строится на взятом на себя обязательстве, он не хо­чет тем самым сказать, что все люди представляют себе свое существование, постоянно размышляя над тем, что было и что будет. Он лишь высказывает мысль о том, что человек только тогда действительно человек, когда он поднимается до такого уровня мышления и принятия решения. Идет ли речь о бюрок­ратии или капитализме, о демократическом государстве или такой специфической стране, как Германия, понятие создает­ся не общими для всех этих исторических индивидуальностей чертами и не усредненными характеристиками. Оно суть сти­лизованное построение теоретической конструкции, вычлене­ние типичных признаков12.

Идеально-типическая тенденция в концепции Макса Вебе-ра связана с общей его философией и предполагает отнесе­ние к ценностям и категории «понимания». Понимать чело­века в истории, приверженного прометеевскому духу — значит понимать его в соотнесении с тем, что кажется нам решающим, то есть в отношении самого его предназначения. Чтобы назвать исторического индивида «прометеевским че­ловеком», необходимо предположить, что он задается вопро­сами о самом себе, о своей системе ценностей, о своем предназначении. Идеально типическая тенденция .неотделима от осмысленности человеческого поведения и его существо-


вания так же, как от изначального принципа науки о куль­туре — отнесения к ценностям13.

Упрощая, можно сказать, что Вебер называет идеальными типами три вида понятий.

К первому виду он относит идеальные типы индивидуаль­ных исторических образований, например «капитализм» или «западный город». Идеальный тип в этом случае является ос­мысленной конструкцией исторической реальности одновре­менно общего и частного характера. Общего — потому что со­вокупность экономического строя определяется термином «капитализм», и частного — поскольку, с точки зрения Вебе-ра, капитализм, в том смысле, в каком этот термин его опреде­ляет, в полной мере был реализован только в современных за­падных обществах. Идеальный тип исторической индивидуаль­ности остается вместе с тем частичной ее реконструкцией, по­скольку социолог выбирает в этой исторической совокупности только некоторые признаки, чтобы создать затем осмысленное целое. Эта мысленная конструкция — одна из ряда возмож­ных, и действительность в ней не охвачена воображением социолога во всей ее полноте.

Вторым видом идеальных типов, по Веберу, служат поня­тия, определяющие абстрактные элементы исторической ре­альности, которые проявляют себя при многочисленных обсто­ятельствах. Эти понятия позволяют, при определенных сопо­ставлениях, охарактеризовать и дать понимающее толкование реальным историческим целостностям.

Различие между этими двумя видами идеальных типов об­наруживается особенно явно, если взять в качестве примера первого вида понятие «капитализм», а второго — «бюрокра­тия». В первом случае называется реальная и единичная исто­рическая целостность. Во втором — определяется один из признаков политических институтов, который не покрывает всего строя в целом и многократно встречается в различные исторические периоды.

Эти идеальные типы характерных признаков общества име­ют разную степень абстракции. К более низкому уровню абст­ракции можно отнести такие понятия, как «бюрократия», «фе­одализм». К более высокому — три типа легитимного господ­ства (легальный или рациональный, традиционный и харизма­тический). Каждый из трех указанных типов власти определяется мотивами

– Конец работы –

Эта тема принадлежит разделу:

Раймон Арон этапы РАЗВИТИЯ

LES Eacute TAPES DE LA PENS Eacute E SOCIOLOGIQUE... Gallimard Paris... РаймонАрон этапы РАЗВИТИЯ Общая редакция и предисловие д ф н П С Гуревича Перевод с французского Москва...

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: Произведения Вильфредо Парето

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

РАЗВИТИЯ
социологической мысли Общая редакция и предисловие д.ф.н. П.С.Гуревича Перевод с французского Москва ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «ПРОГРЕСС» «УНИВЕРС»

ШАРЛЬ ЛУИ МОНТЕСКЬЕ
Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей от предрассудков. Предрассудками я называю не то, что мешает нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познавать сами

Зак. № 4 33
Вместе с тем нет сомнения в том, что именно занимает цен­тральное место в его труде «О духе законов», ибо, как мне представляется со всей очевидностью, основу замысла этого труда составляет, к

Неизбежными недостатками общественной гармонии, крайняя услож­ненность которой не защищает ее от злоупотреблений.
Этого привычного убеждения будет, однако, недостаточно, чтобы сдержать анархические претензии, если чувство, способное их оправ­дать, не получит в то же время определенного нормального удов

E. Sellière. Auguste Comte. Paris, Vrin, 1924.
КАРЛ МАРКС Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего... Общество, если даже оно напало на след естественного закона св

Зак. № 4
Наоборот, азиатский способ производства, кажется, не со­ставляет этапа в западной истории. Поэтому комментаторы Маркса без устали спорили о том, един или не един историче­ский процесс.

Зак. № 4 193
развитие производительных сил ни в коей мере не устраняет право на собственность и что теоретического противоречия между производительными силами и производственными отно­шениями не существует

АЛЕКСИС де ТОКВИЛЬ
Кто ищет в свободе не свободу, а что-то другое, рожден быть слугой. Алексис де Токвиль Имя Токвиля обычно не фигурирует среди зачинателей социологии. Такая недооценка крупн

Работы по теме в целом
J.-J. Chevallier. Les Grandes Œuvres politiques. Paris, Armand Colin, 1949. FJ.C. Heamshaw, éd. The Social and Political Ideas of some Representative Thinkers oi

СОЦИОЛОГИ И РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА
Когда я приступаю к поискам той действительной причины, которая вызывала падение правящих классов в разные века, разные эпохи, у разных народов, я отлично представляю себе такое-то событие, такого-

Зак. № 4 289
стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество» (Соч., т. 8, с. 208). Налицо очень проникновенное описание двусмысленного положения (класс и некласс) массы крест

ЭМИЛЬ ДЮРКГЕЙМ
Человеческие страсти пасуют только перед лицом нравственной силы, которую они уважают. При недостаточности авторитета подобного рода господствует право сильного, и явное или скрытое состояние войны

Элк. № 4 385
6. Социология и философия Немало было сказано о том, что под названием социологии Дюркгейм представил социальную философию, что он был скорее философом, чем социологом. Бесспорно, Дюр

ВИЛЬФРЕДО ПАРЕТО
Проблема организации общества должна решаться не декламациями вокруг более или менее смутного идеала справедливости, а только научными исследованиями, задача которых — найти способ соотнесения сред

От экспрессивности к ее истокам
Проблему логического или научного изучения нелогиче­ских поступков можно схематически изобразить следующим образом, как это сделал Парето во второй главе «Трактата по общей социологии»:

Работы о Максе Вебере
R. Aron. La Philosophie critique de l'histoire. Essai sur une théorie allemande de l'histoire. Paris, Vrin, 1964. R. Aron. La Sociologie allemande contemporaine. Paris

Карл Маркс
1. Социально-экономический анализ капитализма........................... 152 2. «Капитал»..................................................................................................

Алексис де Токвиль
1. Демократия и свобода................................................................................ 227 2. Американский опыт............................................................

Эмиль Дюркгейм
1. «О разделении общественного труда» (1893) ....................... , 315 2. «Самоубийство» (1897)........................................................................ 326 3.

Макс Вебер
1.Теория науки '................................................................................................. 489 2. История и социология..............................

Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Education Insider Sample
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Реклама
Соответствующий теме материал
  • Похожее
  • Популярное
  • Облако тегов
  • Здесь
  • Временно
  • Пусто
Теги