Статья 9

Имея в своей основе ст. 7 Псковской Судной грамоты, ст. 9 перечисляет особо опасные преступления против государства и церкви, а также деяния, совершаемые феодально-зависимым населением против своих господ. На первом месте упоминается государский убойца, т. е. убийца своего господина. Именно так переводит это выражение Герберштейн112. Введение специального понятия государский убойца и установление смертной казни для лиц, совершивших это деяние, обусловливалось учащением случаев выступления зависимого населения против своих господ и необходимостью защиты жизни представителей господствующего класса.

Крамола упоминается, например, в докончании (договоре) князя Семена Ивановича (сына Калиты) с братьями в начале 50-х годов XIV в. по отношению к боярину Олексию Хвосту, который вшел в коромолу к великому князю. Первоначально крамола выражалась главным образом в отъездах князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Крамольник и его дети лишались боярского чина и права на имущество, но не подлежали еще уголовному наказанию. По мере усиления борьбы с великокняжеской властью крупные бояре стали прибегать к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самого великого князя.

Можно предположить, что крамольник, покушавшийся на государственный строй или особу государя, наказывался даже за голый умысел. Так, в 1456 году за прежние деяния и по подозрению в умыслах крамолы был пойман на Москве и сослан в Углич серпуховской князь Василий Ярославич. Несомненно, что крамола инкриминировалась и всем тем представителям низов феодального общества, которые вступали в открытую борьбу против господствующего класса. Интересно, что В. Н. Татищев называет крамольника возмутителем народа.

Под церковным татем, по мнению большинства исследователей Судебника, понимается лицо, совершившее святотатство, т. е. деяние, так или иначе нарушающее права и интересы церкви, являющейся оплотом феодального государства. Однако ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года не определяют еще специальных составов святотатства.

Относительно понятия головной татьбы нет единого мнения. По словам В. И. Татищева, “головной тать на многих местех разумеет смертноубийцу, да и всякий тать, по словам христовым, из того не выключен”, т. е. тать включал и понятие убийцы. Л. В. Черепнин считал, что под головной татъбой следует рассматривать воровство, сопровождавшееся убийством. Оспаривая это положение, Е. И. Колычева присоединяется к сложившейся в историко-правовой литературе позиции, согласно которой головная татьба — это похищение людеи, преимущественно холопов.

Квалификация головной татьбы, как кражи холопов наиболее ценного для господствующего класса имущества, — не лишена основания. Тем более что ст. 10, открывающая цикл статей о порядке ответственности за разного рода кражи, включает в их число головную татьбу. К толкованию термина головная татьба, как кражи людей (для продажи в холопство), присоединяется и А. А. Зимин, считая нелогичным с точки зрения древнерусского права понимать головную татьбу как татьбу с убийством. Однако, как показывает Л. В. Черепнин, укрывательство людей, похищение холопов или переправка их за рубеж влекли не смертную казнь, а похолопление виновных.

Ярко выраженный классовый характер Судебника 1497 года, защищавшего феодальную собственность и личность феодала, не исключает установления высшей меры наказания за такое квалифицированное преступление, как кража, сопровождавшееся убийством собственника, что могло быть одновременно и средством расправы с тем или иным представителем господствующего класса, но не группой лиц, а в одиночку. Исходя из вышесказанного, точка зрения Л. В. Черепнина представляется убедительнее.

Еще более спорным является определение преступных деяний, инкриминируемых подымщикам и зажигалникам. Подымщик. досоветской историографией трактовался преимущественно как поджигатель дома, двора, жилого помещения (дыма), в отличие от поджигателя укреплении, города — зажигалника. Справедливо отмечая, что данная трактовка не объясняет, почему понадобилось такое подразделение, если оба вида поджога относятся к числу наиболее опасных преступлений и влекут высшую меру наказания, Л. В. Черепнин заменяет термин ст. 9 подымщик другим, содержащимся в ст. 61 Судебника 1550 года, термином — подметчик. А затем высказывает предположение, воспринятое советской историографией, что подмел — это шпионаж или разглашение секретных сведений121. Впервые на неточность такой трактовки ст. 9 обратил внимание О. И. Чистяков. Он отметил не только неправомерность проведенной замены и отождествления термина подымщик с подметчиком, но и не согласился с тем, что подмет означает шпионаж. Подмет — это подбрасывание кому-либо не только похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе, но и подметных писем. Аналогичную трактовку давал и В. Н. Татищев: “Подметчик двояков: 1) которой поличное кому подкинет, хотя оного невинно ополичить..; 2) пасквилянт, которой поносительные или возмутительные письма, сочиня, подкладывает...” . Подметное письмо, по мнению О. И. Чистякова, не шпионаж, а скорее какая-то прокламация, которую подбрасывают (подметывают) для возбуждения народа против власти или ее представителей, поэтому подымщика можно рассматривать как человека, поднимающего бунт, возмущение. Это предположение находит подтверждение в раскрытии значения слова подымщик. По Далю, оно отождествляется не с “дымом”, а с характеристикой человека — подъименный, подъименщик, принявший чужое имя, живущий не под своим, а под именем другого. Более чем вероятно, что человек, занимавшийся противоправной деятельностью, “промышляющий не по праву” ... “не платя торговых податей”, вынужден скрываться, жить под чужим именем, быть подъименным. Представляется, что подымщик — лицо, нарушившее существующие, господствующие нормы поведения, скрывающееся от властей и бесспорно относящееся к разряду лихих людей. Еще более важны некоторые значения глагола подымати, приводимые И. И. Срезневским (поднимать, вооружать, возбуждать) с примерами из летописных известий, относящихся к XV в. (подъемша всю ... область, идоша на немецкую землю; присла ... посла псковичь подъимать на Новгород). То есть подымщик, по ст. 9 Судебника 1497 года, — лицо, поднимающее, возбуждающее кого-то, население или какую-то его часть против основ существующего правопорядка (о том, что это — серьезное покушение на правопорядок, свидетельствует сама тяжесть наказания), может быть на восстание.

Зажигалник — человек, совершивший поджог, что расценивалось как тягчайшее преступление еще во времена Русской Правды. Поэтому вполне справедливо замечание О. И. Чистякова о том, что норму ст. 9 нельзя рассматривать только как поджог города с целью сдачи его врагу. Однако наказание за поджог зависело, вероятно, от того, принадлежал ли преступник к категории лихих людей. Так, из судного списка от 1503 г. явствует, что виновный в поджоге монастырской деревни Михалка Жук, приговорен к возмещению нанесенного монастырю ущерба в размере 5 рублей. За отсутствием денег и поручительства в уплате их виновный был передан монастырю до искупа, т. е. до отработки долга. Из судного списка видно, что Жук совершил поджог рнясь, т. е. злясь за взятое монастырем с него пожилое. Налицо злая воля. Но представляется неправильным относить, как это делает А. Г. Поляк, человека, совершившего деяние умышленно, по злой воле, к числу ведомых лихих людей. Подразумевается, что первоначально, когда понятия случайного и неосторожного деяния еще не были выделены, виновный действовал умышленно. Но это еще не означало, что он был лихим человеком, да еще ведомым. Смертная казнь по ст. 9 имеет в виду, как справедливо подчеркивает Л. В. Черепнин, особую опасность поджога, совершенного либо ведомым лихим человеком, либо как акт классовой борьбы. Так, когда в 1547 году начались пожары в Москве, то сразу же возникли слухи, что виной пожара были зажигалники. Многих поджигателей имали и пытали, а затем казнили смертною казнью: глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали. Зажигалники, т.е. те, кто пожар учиняли нарочным делом, подлежали смертной казни и по нормам последующего законодательства.