Из всех этих черт вас может смутить преимущественно это безразличие как признак грубости общественного сознания. Но необходимо осторожно всматриваться в изучаемые старинные документы, чтобы не ошибиться в понимании людей, их составлявших. И Калита, конечно, понимал, что владеть Москвой с ее населением далеко не то же, что владеть своим сундуком с его содержимым. Понимание этого так просто само по себе, что трудно отказать в нем кому-либо, даже людям XIV в. Калита различал в своем лице владельца и властелина, собственника и правителя. Он считал своей личной собственностью землю под городом Москвой с ее угодьями, право возводить на это земле постройки, промышлять и торговать или за все это брать пошлины. Всем этим он и распоряжается в своих духовных наравне с платьем и посудой. Но он еще судил и наказывал обывателей Москвы за преступления и проступки, разбирал их иски, издавал обязательные для них распоряжения с целью поддержания общественного порядка, облагал их сборами на общественные нужды, например данью для уплаты ордынского выхода. Все он считал не своей собственностью, а делом властелина, от бога поставленного «люди своя уймати от лихого обычая», как писал потом преп. Кирилл Белозерский одному из удельных московских князей. Потому Калита ничего и не говорит об этих державных правах в своих духовных: эти грамоты — частные завещательные распоряжения, а не земские уставы. И великого княжения Владимирского, где московские князья были только правителями, они не вносили в свои духовные, пока с Димитрия Донского не стали присвоять его себе на вотчинном праве. Наследовались по завещанию вещи, хозяйства, а не лица и не общества как политические союзы, которые и тогда отличались от хозяйственных статей. И все-таки московского князя по рассматриваемым духовным грамотам нельзя признать государем в настоящем политическом смысле слова по двум причинам: пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей, а не государственной территорией; державные права их, составляющие содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной наравне с хозяйственными статьями. У этих князей нельзя отвергать присутствия государственных понятий, но понятий, еще не успевших получить форм и средств действия, которые соответствовали бы их природе. Итак, указанное безразличие движимого и недвижимого имущества в завещаниях московских князей характеризует не столько их общественное сознание, сколько их владельческие привычки, еще не освободившиеся от удельного смешения владения с управлением.