ПОЛИЦИЯ ИДЕНТИФИЦИРОВАЛА ПРОПАВШУЮ СТУДЕНТКУ

Нью‑Хэвен. Сегодня полиция провела опознание тела, обнаруженного в сельской местности Нью‑Хэмпшира. Это пропавшая в ноябре студентка Кэлхуна.

Двадцатилетнюю Марису Эшбрук опознали по зубам.

Эшбрук, выступавшая за команду пловцов университета, три месяца назад ушла из общежития на вечеринку и не вернулась.

– Это трагедия для всего Йеля, – заявил глава университета Ричард Левин. – Мы приносим соболезнования семье Эшбрук.

Хотя судебно‑медицинский эксперт округа Графтон еще не закончил экспертизу, местный полицейский отдел уже начал расследование предполагаемого убийства совместно с департаментом шерифа округа Нью‑Хэвен, говорится в заявлении департамента.

Поскольку тело Эшбрук было найдено за пределами штата, добавил представитель полиции…

 

 

В архивах местных газет – та же самая фотография: светлые, но без блеска, волосы, прямоугольное лицо, дорогущие брекеты, по которым ее, конечно, легко было опознать. Как, должно быть, плакали родители над этими металлическими скобками. И над одеждой, хранимой со времен детского сада. Ее первые карманные деньги, ее первый автомобиль, ее платье на выпускной. Детские болезни и тренировки по утрам, перед школой. Отец – консультант по налогам в Чаттануге. В какой‑то статье девушку именовали многообещающей юной спортсменкой, хотя, судя по тому, что Джона успел прочесть, вряд ли она могла рассчитывать на выдающиеся достижения. Училась хорошо, была кандидатом на общенациональную стипендию. Приятная, жизнерадостная девочка.

Чуть позже Джона обнаружил в сети блог МРАЧНЫЕ СИЛЫ РОКА И ДРУГИЕ УЖАСНЫЕ ИСТОРИИ. Автор представлялся на заглавной странице аспирантом экономического отделения Массачусетсского Технологического и криминалистом‑любителем: он‑де любит расследовать нераскрытые дела. Анализ убийства Марисы Эшбрук был весьма подробен и страшен. Поскольку тело практически с самого момента убийства лежало под снегом, писал аспирант‑экономист, оно почти не разложилось.

Так почему же для опознания понадобились снимки и записи зубного врача? Потому что убийца хорошенько потрудился над жертвой, прежде чем выбросил ее в сугроб. Он освежевал ее.

Полиция так и не вышла на след.

 

Среда, 8 декабря 2004

Отделение психиатрии детей и подростков,

вторая неделя практики

 

Белзер ясно дал понять, что полиция не станет заниматься делом о преследовании: им подавай внятное, материальное преступление. Вот Джона и старался, как мог, изобразить перед офицером из Двадцать третьего участка опасные повадки Ив – то бишь Кармен – во всей красе. Но как бы ни хотелось добавить до кучи гибель Марисы Эшбрук, он еще соображал, что «я раскрыл убийство десятилетней давности» – верный признак безумия, а он‑то старался излучать Рациональность, время от времени разрешая себе выплюнуть разумных размеров окатыш Паники в виде напряженного хихиканья.

Вроде бы удалось: не прошло и часа, как к нему наведались двое полицейских в форме, приземистый крепыш и женщина с обвисшей грудью и кроткими коровьими глазами. Офицеры Деграсси и Виллануэва, представились они.

– Я вас знаю, – сказал Деграсси. – Супердок.

Не дослушав повторный рассказ Джоны, они посулили разобраться.

– Позвоните, если она снова станет вам докучать, – предложила Виллануэва, вручая ему визитку.

 

– Вот и правильно, – похвалил Белзер, – пусть разбираются.

– А мне ждать, пока она что‑нибудь сделает ?

– Ты в Нью‑Йорке, дорогой.

 

Понадобилась одежда, и в тот вечер он заглянул на квартиру. К его изумлению, там был и Ланс – уже два дня как.

– Ты же сказал, что поселишься у Руби, – напомнил ему Джона.

– Я солгал, чувак. У меня тут всякие вещи.

– Здесь небезопасно.

– Так зачем ты‑то вернулся?

– Возьму носки и тут же уйду. И ты со мной.

– Чувак, я всячески «за».

– Врешь ты все, – сказал Джона. – Ты уже так говорил, а сам…

– Тогда я тебе не поверил.

– А сейчас поверил?

Ланс помедлил:

– Я тебе кое‑что расскажу, только ты не бесись.

– Что?

– Обещай, что не будешь злиться.

– Как я могу знать, буду или нет? – удивился Джона. – Мало ли.

– Так я не могу. Мне требуется свидетельский иммунитет.

Джона вздохнул:

– Ладно, выкладывай.

Они прошли в студию, и Ланс включил свою аудиовидеосистему.

– Я обнаружил это сегодня, когда отсматривал съемку для второй части главных хитов самоменталистики.

Он открыл папку, нашел файл, нажал кнопку. В кадр вплыла гостиная с пометкой 11/29/04 7:13 PM.

– В тот вечер мы ушли из дома. – Ланс стал быстро прокручивать, время на экране большими прыжками приблизилось к 9.00. Ланс ткнул в Play.

Все та же гостиная на экране.

– Я не… – начал Джона.

– Смотри.

В девять часов одну минуту послышался глухой стук. Угол обзора камеры не давал разглядеть, откуда исходит шум. С пожарной лестницы? Они ведь все закрыли, прежде чем покинуть корабль.

В кадр вошла Ив.

Джона так и крякнул:

– Мать твою!

Она прошлась по гостиной, ни к чему не притрагиваясь. На несколько минут застыла у дивана перед окном.

– Не знаю, что она там нашла интересного, на что смотрит, – прокомментировал Ланс.

– Я знаю, – сказал Джона. – Музей человеческих слабостей.

В девять десять она вышла из кадра.

– Не понимаю, – сказал Джона. – Окно…

– Целое, верно? Ща увидишь. – Ланс схватил пульт и начал прокручивать рывками по минуте.

Фигура Ив на экране дергалась и металась и в одиннадцать сорок восемь выскочила из гостиной.

– Она ушла тем же путем, каким пришла.

– Нет, – сказал Ланс. – Она пошла туда. Она спит в твоей комнате, чувак.

Часы летели вперед. Семь утра. Восемь. Четверть девятого.

Вновь появилась Ив с мобильником в руках. Она говорит что‑то вроде…

– Она продиктовала наш адрес?

Снова быстрая перемотка. Девять часов пятьдесят восемь минут. Стук в дверь. Ив – до того она два часа пролежала на полу – поднимается и впускает человека в рабочем комбинезоне. Они вместе уходят из кадра в сторону пожарной лестницы. В десять двадцать девять рабочий выходит из квартиры.

– Кто это был? – недоумевал Джона.

– Погоди – увидишь.

В одиннадцать двадцать две Ив прилегла вздремнуть. В два сорок семь поднялась.

Вернулся человек в комбинезоне, и с ним еще один. Они принесли нечто, завернутое в бумагу, размером с постер. Унесли это куда‑то за пределы кадра. Заработала дрель. Сорок пять минут спустя они ушли. Ив пересекла гостиную с щеткой в руках. В четыре часа шесть минут она покинула квартиру и захлопнула за собой дверь. Снова неподвижный кадр.

– Урок на будущее, – сказал Ланс. – Если понадобится, окно всегда можно заменить.

Джона заметил:

– Мы же договорились: никаких камер в гостиной.

– Уф! – Ланс беспомощно усмехнулся. – Иммунитет?

– Где она?

– Чувак, я…

– Где?

С кухонного шкафчика подглядывал хорошо замаскированный объектив. Джона потянулся и вытащил квадратный корпус с гибким хоботом, на конце хобота – окуляры.

– Телефон давай, на хрен, – потребовал Джона. Набрал номер Виллануэвы. – Сиди тут! – велел он Лансу, который попытался было пробраться к выходу.

Виллануэва выслушала новую информацию и пообещала зайти на следующий день посмотреть съемку.

– Не сердись, чувак.

– Больше ты сюда не полезешь, – сказал Джона. – Пока я не разрешу. Усек?

Ланс кивнул.

– Все собрал, что нужно? – спросил Джона.

Ланс опять кивнул.

– Хорошо, – сказал Джона и врезал Лансу в солнечное сплетение. Тот рухнул на пол, ловя воздух ртом.

– Чууууувак!

– Нам пора, – напомнил Джона, подталкивая его носком ноги. – Здесь небезопасно.

 

 

Пятница, 10 декабря 2004

Отделение психиатрии детей и подростков,

вторая неделя

 

Легкое дежа‑вю накрыло Джону, пока они ждали, чтобы кто‑нибудь откликнулся на стук Иветты. Все тот же коридор, и так же холодно, и орет ток‑шоу. Выглянула Адия все в тех же джинсах, только сверху накинула драный халат. Ее трясло, пробивал пот, она крепко прижимала к себе маленького Маркиза и злобно таращилась на Иветту, не замечая ни Джону, ни Сулеймани.

– Я позвонила тому человеку, которому вы советовали, а он ничего не стал делать. – И она принялась бранить Иветту, а Сулеймани с Джоной тем временем проскользнули в квартиру.

ДеШона сидела на полу, поджав под себя ноги, волосы собраны в тугие ровные косички. Она‑то заметила врачей – и уставилась в стену.

– Не скучала без нас? – спросил Джона.

Девочка покачала головой.

– Правильно, – сказал он. – На твоем месте я бы тоже без меня особо не скучал.

Уговорить ее обернуться к ним – а тем более отвечать на вопросы – оказалось непросто. Еле‑еле Сулеймани выяснил, что тетушки уже неделю нет дома и Адия провозгласила себя главной.

– Куда она отправилась? – спросил Сулеймани.

ДеШона поглядела на него как на безнадежного дурака.

В соседней комнате Адия уже громко выкрикивала: Так твою мать! Так твою мать!

– Если ты хочешь что‑то нам рассказать, мы затем и пришли, чтобы тебя выслушать, – напомнил Сулеймани.

ДеШона в упор посмотрела на Джону:

– Ничего не хочу.

Сулеймани поднялся:

– Схожу‑ка я к Иветте. – Он подмигнул Джоне и прикрыл за собой дверь, хоть сколько‑то приглушив разгоравшийся в соседней комнате непристойный скандал.

– Во орет, – прокомментировала ДеШона.

– Как ты к ней относишься? – спросил Джона.

– Я ее ненавижу. – Девочка утерла нос рукавом. – Хоть бы она сдохла.

– Похоже, у тебя немало таких знакомых.

ДеШона кивнула.

– Она курит при тебе?

– Ага.

– Тебе есть к кому пойти, когда она такая? – спросил Джона. – К подружке, например?

ДеШона пожала плечами.

– Я пришел сюда, потому что беспокоюсь о тебе. Мы все беспокоимся. Мы пришли сюда только затем, чтобы повидаться с тобой. Вот нас уже трое, кто думает о тебе. Может, ты и не догадывалась, но, честное слово, я всю эту неделю думаю о тебе.

– Ага, конечно.

– Считаешь, я в вонючем лифте просто так катаюсь, для удовольствия?

Она слегка усмехнулась. Оценила его старания.

– Я бы лучше сунул голову мартышке в зад.

– Пойди и сунь.

– Пойду и суну.

– Прям сейчас пойди и сунь.

– Непременно. И твою голову тоже засуну в мартышкин зад.

– Нет!

– Тебе сразу станет лучше. Там, в заду у мартышки, тепло, приятно.

– Фу, нет ! – Она захихикала. – Иди в жопень.

– Неплохой у тебя словарь, – оценил он. – Пари держу, я бы многому мог у тебя научиться.

– Еще бы, – сказала девочка. – Научился бы.

Похоже, Иветта надавила не на ту кнопку, поскольку, попрощавшись с ДеШоной и выйдя в соседнюю комнату, Джона застал соцработника и психиатра в бедственном положении: Адия во весь голос поносила социальные службы, прерываясь, лишь чтобы сплюнуть в салфетку. Иветта пыталась объяснить, что работает не в районной соцслужбе, а в больнице, но Адия обозвала ее мошенницей, а Сулеймани террористом и принялась размахивать младенцем, словно магическим жезлом. Так, размахивая младенцем, она вытеснила их в коридор, непрерывно вопя: Пошли вон, прочь отсюда!

Она и в лифт впихнулась вместе с ними, вышла с ними из здания, прошла через двор, осыпая их все более изощренными ругательствами. Джона тревожился, как это они оставляют ее на холоде с младенцем, но Сулеймани и Иветту это мало волновало: им бы удрать поскорее.

 

До общежития Джона добрался только к восьми. Охранник был, как всегда, пьян. Обдав Джону пряным дыханием, он спросил, что подарить ему на Рождество.

– Еще не решил, – пробормотал Джона, пытаясь вытащить удостоверение.

– Оставь, оставь. – Охранник величественным взмахом руки пропустил его.

– Спасибо, – сказал Джона и переступил порог.

– Эй! – ухватил его за рукав охранник. – Ты мне не ответил на вопрос!

Джона глянул через плечо. Никого пока: тротуар чист до самого угла, если не считать горы мусорных мешков и разбитой тумбочки, загородившей служебный вход.

– Мне правда некогда сейчас.

Охранник нахмурился:

– Мне что, яйца тебе прижать?

Господи, вот денек! Сплошные придурки обдолбанные.

– Я хочу перископ, – заявил Джона.

– Чего?

– Посмотри в словаре, – посоветовал он.

Добравшись до комнаты Вика, Джона позвонил Деграсси: тот оставил свой номер на голосовой почте.

– Мы побеседовали сегодня с мисс Коув. Она заявила, что понятия не имеет, о чем идет речь. Мы велели ей оставить вас в покое.

– И на этом все?

– Боюсь, в данный момент мы больше никаких мер принять не можем.

– Но видео…

– Мы – офицер Виллануэва и я – не видим возможности далее обсуждать эту ситуацию. Мисс Коув отрицала свое присутствие в вашей квартире…

– Посмотрите запись.

– Я понимаю вас, – сказал Деграсси. – Но подумайте вот о чем. Сам я запись не видел, но, допустим, там именно то, что вы утверждаете. Она разбила окно в вашей квартире – она заплатила, чтобы его вставили. Она не разгромила квартиру, не причинила вам физического вреда.

– Это пока.

– В данный момент у нас нет оснований предполагать, будто у нее есть такие намерения.

– Она влезла в мою квартиру, когда меня там не было, – настаивал Джона.

– Вот именно, – сказал Деграсси. – Значит, и не могла ничего вам причинить. И кстати – минуточку! – она утверждает, что вы были дома.

– Я был ?

– Она сказала, что вы ждали ее в спальне.

– Да нет же!

– Можете это доказать?

– Послушайте, – сказал Джона, – либо я там был, либо нет, и мы не в суде… впрочем, да, конечно, я могу доказать. Я живу сейчас у друга, он…

– Понимаю, как вам нелегко. Но мы не станем углубляться в это. О’кей? Я стараюсь помочь. У нее нет приводов, она работает и, когда мы с ней беседовали, выглядела вполне адекватной.

– Да, когда беседовала с вами , – подчеркнул Джона. – Это с вами, а как она ведет себя со мной, это…

– Я не стану ее задерживать, – отрезал Деграсси. – Если б я ее арестовал, ее бы тут же выпустили. Понимаете? Сегодня сядет, завтра выйдет. Заноза в заднице, готов вам поверить. Но это не повод сажать ее за решетку. Сколько людей так уж устроены, и ничего с этим не поделаешь, приходится терпеть. Если она еще станет вам досаждать, звоните нам. Если попытается угрожать вам…

– Уже угрожала.

– Физически. Если будет угрожать вам физически… или словесно, но чтоб это было доказуемо. Тогда звоните.

Джона промолчал.

– Ну, о’кей? – поторопил его Деграсси. – Берегите себя.

– Погодите, – спохватился Джона, – вы сказали, она работает?

– Ага.

– Могу я узнать, где именно?

Полицейский вздохнул.

– Я не собираюсь жаловаться по месту работы, – сказал Джона, – честное слово. – Он приостановился и добавил: – Мне просто любопытно. Не думал, что она работает.

Деграсси усмехнулся:

– Вы обделаетесь, когда я скажу, где она работает.

Выпендрежный детский сад, в котором Кармен Коув вела подготовительную группу, находился на Аппер‑Ист‑Сайд, в полукилометре от общежития. Деграсси пояснил:

– Из тех садов, где детишек с кубиками тестируют, прежде чем их принять.

В ту ночь Джона никак не мог сосредоточиться на учебниках, мешала мысль об Ив, от которой – дома она или на работе – его отделяют в лучшем случае три километра. Ни плана действий, ни защиты закона – он полностью в ее власти.

Для самоуспокоения Джона стал думать о ДеШоне. Кому‑то ведь хуже, чем ему.

 

Суббота, 11 декабря 2004

 

– Я улетаю через неделю, – напомнил Джордж. – Трансферт входит в тур. Рейс в шесть. Выезжаю в аэропорт примерно в полпятого. Если доберешься к полудню, я тебе все покажу. Это, значит, восемнадцатое. Ты же все…

– Да. Да.

– Отлично. Хорошо. – В трубке послышался щелчок. Отключился Джордж, что ли? Но нет: – Еще один небольшой вопрос, Джона. Что ты делаешь накануне?

– Накануне чего?

– Накануне той субботы. В смысле, в пятницу. Семнадцатого.

– Буду в городе.

– И чем занят?

Спасаюсь бегством.

– Найду чем заняться.

– А то я думал, может, сразу и приедешь.

– Ты думал, – размеренно повторил Джона.

– Как скажешь, у тебя получится?

– Мы это не обсуждали.

– Я все понимаю, – сказал Джордж. – Но ты проверь свое расписание, а? Если б у тебя получилось, было бы удачно.

– На судно заранее не посадят.

– Я думал, имеет смысл ввести тебя в курс дела. Если вдруг какие вопросы возникнут, чтобы я ответил на них, пока я тут.

– Можешь дать мне все указания прямо сейчас.

– Я говорю: если появятся вопросы.

– Появятся, так утром и спрошу, – отрезал Джона. – Не вижу нужды приезжать с вечера, если…

– Ну тогда ладно. Если тебя все устраивает, меня тем более. Но если сможешь приехать с вечера, ты уж, пожалуйста, приезжай. А то думаешь, что все в доме знаешь, а как дойдет до дела, может, мне и некогда будет, надо то и се. Понимаешь? Или, может, я выйти хотел, поесть чего‑нибудь.

– Это когда?

– В тот вечер. В пятницу вечером. Хотел сходить поесть перед отъездом.

Вообще‑то Джона ездил в круиз по Карибскому морю с родителями и хорошо знал, что половину груза на этих роскошных лайнерах составляет еда – тематические ужины, сюрпризы с фламбе, шоколадный бар по ночам. Нет нужды заправляться перед путешествием.

– Собираешься поужинать со своей Луизой?

– У нас годовщина, – признался Джордж.

Ставшая уже привычной волна гнева и сочувствия накрыла Джону. Так устроен мир. Он сказал:

– Я подумаю.

 

Воскресенье, 12 декабря 2004

 

Проснулся он поздно. Вик уже отправился на работу, недолго поспав, – накануне он дежурил, – ушли и Майк с Катлером на утреннюю пробежку. Джона пошарил на кухне – отыскалась начатая упаковка риса быстрого приготовления, соевый соус и кастрюлька. Можно изобразить усеченную версию традиционного японского завтрака. Когда он рылся под раковиной в поисках дуршлага, из туалета послышался грохот сливаемой воды.

– Кто там? – окликнул он.

– Это Майк? – спросил женский голос.

– Это Джона.

– Привет. – Из туалета вышла Дина, подружка Вика. – Не знала, что ты здесь.

– Перекантовываюсь пока.

Он думал, что придется объяснять причину, однако девушка не стала расспрашивать. Подвязала потуже халатик, легонько поцеловала Джону в щеку и сказала:

– Рада тебя видеть. Который час? Ей‑богу, я только проснулась. Будешь кофе?

– И я не знал, что ты здесь, – сказал он.

Дина открыла кухонный шкафчик, скроила гримасу:

– Пусто. Прилетела ночным из Гонконга. В семь утра. Вик тоже не знает, что я уже тут. Приехала сюда прямиком из Кеннеди. Кофе совсем нету?

– Как долетела?

– Кое‑как. Зато приплюсовала восемь тысяч миль, у меня их уже – не сосчитать. Могу свозить все семейство вместе с собакой на Луну и обратно. К тому же «Катай Пасифик» дарит подарки пассажирам бизнес‑класса.

Дина Жирардо подхватила в 1990‑е моду на ретро‑пятидесятые: подпоясанные платья выгодно обрисовывали ее длинное и узкое тело, черно‑белый контрастный макияж на личике сердечком смотрелся куда лучше трехсот миллионов современных оттенков. Волосы она удерживала заколками‑невидимками, ногти на ногах красила в лиловый вампирский цвет.

– Пойдем‑ка в «Старбакс». Ты как?

– Я за.

Полчаса ушло на макияж: девица укладывала челку, обводила глаза карандашом и тушью, придавала с помощью вишнево‑красной помады пухлость губам.

– Вылитая Гвен Стефани, – похвалил Джона.

– Я‑то имела в виду Джейн Мансфилд, – призналась она. – Но сойдет.

Они взяли зонтики. На выходе охранник, все еще подшофе, икнул и отдал им честь. Не прошли они и полквартала, как вслед им раздался затяжной свист. Дина польщенно улыбнулась.

За кофе она рассказывала о своей работе. Она ее терпеть не могла, но дело есть дело.

– Сама решаю, за что браться, – пояснила она. – И график свободный.

На выходе из кафе ветер рванул у Дины из рук зонтик, сломал две спицы. Джона держал свой купол над ней, пока она ждала такси, чтобы ехать в центр на праздничные закупки. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, Дина обхватила Джону за спину: столько времени потрачено на прическу, обидно, если волосы намокнут.

Подъехало такси, Джона распахнул перед Диной дверцу.

– Бери, – сказал он и протянул ей свой зонт.

– Да ты что?

– Леди! – рыкнул водитель. – Вы мне сиденье намочите.

– Ты просто лапочка, – сказала она Джоне и мазнула его по щеке губами, оставив яркий помадный след.

Он поднял воротник и побежал назад в общежитие. Целые сутки не выходил, а стоило высунуться – промок до костей. Добежал, разделся, развесил мокрые вещи в ванной.

 

 

Понедельник, 13 декабря, 2004

Отделение детской и юношеской психиатрии,

третья неделя практики

 

Он думал, что последняя неделя практики – это и сожаление о детях, к которым успел привязаться, но о которых ничего не узнает больше, и облегчение: наконец‑то заканчивается семестр. Пожалуй, немножко и гордости: оглянуться и припомнить, сколько всего узнал за эти месяцы.

Чего он не ожидал, так это вызова в одиннадцать утра к божеству, которого никогда не видел воочию. Не ожидал, что его сопроводят в кабинет доктора Сулеймани и мрачно велят сесть. Не ожидал, что будет извиваться, точно ему тарантула засунули в задний проход. Не ожидал, что придется защищаться от подобных обвинений.

– Вы должны осознать юридические последствия, – внушал ему психиатр.

Человек, сидевший по левую руку от него, кивнул.

Сулеймани продолжал:

– Я отвечаю за вас, Джона, и потому должен прямо спросить: есть ли хоть крупица правды в…

– Нет.

– Хорошо‑хорошо. – Сулеймани утер лоб носовым платком. – Я всего лишь задал вопрос.

– Сам факт, что вы задаете такие вопросы, – да вся эта история….

– Я вам верю, – сказал Сулеймани. – Мы все вам верим. Существует же презумпция невиновности. – Он покосился на того, по левую руку. – Я понимаю, как вы переживаете.

– Неужто? – съязвил Джона.

– Н‑наверное, нет, но вам сочувствую, вам кажется, будто вы под микроскоп попали…

– Неплохое сравнение.

– И это я понимаю.

– Когда она вам позвонила?

– Сегодня утром.

– И что сказала?

Сулеймани оглянулся на своего соседа, ожидая инструкций.

– Не… не уверен, что нам стоит это обсуждать.

– Да полно же, не можете же вы обвинять меня и не…

Человек, сидевший по левую руку от Сулеймани, доктор Пьер, возглавлявший учебную работу больницы, сложил на коленях руки с набухшими венами и сказал:

– Никто вас ни в чем не обвиняет. Мы пытаемся установить, есть ли хоть доля истины в обвинениях, предъявленных мисс Хатчинс. – Декан откинулся к спинке стула и добавил: – Мы должны в этом разобраться. В ваших интересах сотрудничать с нами.

Джона воззвал к Сулеймани:

– Мы же все время были вместе.

– Это отчасти верно, однако, если уж говорить правду до конца, следует припомнить…

– Да вы что, смеетесь?

– Что мы были вместе не все время.

– Право, смеетесь!

– Десять минут, – сказал Сулеймани. – Без присмотра. За закрытой дверью.

– Исусе‑сраный‑Христе!

– Спокойнее, Джона, прошу вас, – сделал ему замечание декан.

Дикая жара. Ковер заплесневел, полки ломятся от книг по детской психологии, на стенах раскручиваются веретена линейных графиков, пристроились библиографии, отпечатки компьютерной томографии. Доктор Сулеймани не смотрел Джоне в глаза, играл с зеленой пружинкой, завалявшейся на столе, переставлял пресс‑папье, удерживавшие на столе корректуру пособия «Руководство по лечению на ранних этапах» под ред. С. И. Сулеймани, д. м.

Много чего можно было бы сказать, но любое его слово, чувствовал Джона, с легкостью обратится против него самого.

Я хочу работать с детьми.

Меня никогда прежде ни в чем подобном не обвиняли.

Мне нужен адвокат.

Проще выбросить белый флаг: конечно же, он все понимает, конечно же, нельзя подставлять больницу, да‑да, конечно же, конечно. Впервые в жизни он стал догадываться, отчего люди признаются в преступлениях, которых не совершали. Лучше любая определенность – самая страшная, – чем страх неизвестности. Все десять минут произвивался на горячей сковороде – и спекся.

Декан сказал:

– Я пригласил мисс Хатчинс подъехать и обсудить это вместе с нами.

– Что говорит ДеШона? – спохватился Джона. – Спросите ее, она скажет правду.

– Я поговорю с ней, – сказал Сулеймани. – Как только…

– Спросите ее, – повторил Джона. – Позвоните прямо сейчас и спросите ее.

– Думаю, сейчас нам всем стоит сделать глубокий вдох, – намекнул декан.

– Эта история может загубить мою карьеру, – сказал Джона. – Тут вдыхай не вдыхай.

– Подобного рода проблема… – заговорил Сулеймани.

– Проблема не во мне!

– Конечно же, нет, – ободрил Джону декан. – И мы безотлагательно во всем разберемся. Но пока что на сегодняшний день вы освобождены от практики. Доктор Сулеймани свяжется с вами, как только это будет уместно, и мы сможем возобновить работу.

– А как же экзамен? – воскликнул Джона.

– Что‑что?

– У меня в пятницу итоговый экзамен.

– Давайте для начала разберемся с этой проблемой. Об экзамене поговорим, когда это будет актуально.

Доктор Пьер вышел, оставив дверь нараспашку. Сулеймани поднялся и прикрыл за ним дверь.

– Мне жаль, что так вышло.

Джона промолчал.

– Если мое мнение чего‑то стоит – я и сейчас уверен, что не ошибся в вас. – Сулеймани обошел стол, уселся на край напротив Джоны.

– Ну да.

Сулеймани нахмурился:

– Я пытаюсь помочь.

– Так постарайтесь мне поверить.

– Я верю…

– Вы предъявили мне обвинение со слов малолетней наркоманки, которую ДеШона терпеть не может! Разве не очевидно, что все это шито белыми нитками?

– Я хоть словом вам возразил? – Сулеймани выгнул пружинку‑радугу, соединил ее концы. – Но мы – больница, отделение. Мы, как организация, должны соблюдать осторожность. Достаточно и намека. Вы же понимаете, пресса. Допрашивать жертву…

– Нет никакой жертвы! – не утерпел Джона. – Есть только третья сторона.

– Ладно, ладно, но поймите же: делу дан ход и уже все равно, кто виноват, – я же не говорю, что виновны вы, о’кей? Не говорю ничего подобного. Но в нас полетит грязь. Никто и разбираться не станет. Люди принимают такие вещи на веру – и вам, и нам на беду.

– Да, если бы в этом была хоть капля правды, – подчеркнул Джона. – Но ведь это сплошное вранье.

– Впечатление, вот что важно. Как люди это воспримут. И… ладно, я вижу, что вы не…

– Нет. Нет. Нет. Нет.

– Позвольте – позвольте задать вам один вопрос. На ваш взгляд, мы тут делаем полезное дело? Вы с этим согласны? И вы согласны, что важно продолжать эту работу? Никто другой не сможет помочь населению этих кварталов так профессионально, со знанием дела, как мы. Вы же видели, в каких условиях живет эта девочка. Наша программа – ее шанс на спасение. Мы не можем рисковать, портить себе репутацию или там… Если бы это была правда , – но я вижу, вы опять расстроились…

Джона покачал головой:

– Чушь какая.

– Гипотетически, – настаивал Сулеймани. – Будь эти обвинения правдой, вы бы согласились, что мы должны защищать нечто большее, чем вы и ваша карьера? В этом мы согласны?

– Ладно. Хорошо. Как скажете.

– Нет. Не как я скажу. Это слишком серьезно. Послушайте, – Сулеймани подался к нему, – не в первый раз нашему отделению предъявляют подобные претензии.

Джона промолчал.

– Не стану обсуждать с вами детали – все это очень, очень надежно удалось замолчать. Но поймите одно: мы не можем допустить, чтобы в больнице обнаружился еще один растлитель малолетних.

Джона сказал:

– Я – не растлитель.

– Конечно же, нет, – подхватил Сулеймани. – Конечно.

 

Как было велено, Джона ушел с работы, пропустил дневную лекцию.

Не переживайте, Джона. Мы разберемся во всем, вы и глазом моргнуть не успеете.

Соблазн был силен – отправиться в новостройки, отыскать Адию Хатчинс, приволочь ее в больницу. А еще лучше – доставить туда саму ДеШону. Девочка выступит в его защиту. Если доктор Пьер готов верить всяким вракам – пусть его. Джона сам подаст в суд. Диффамация. Харассмент. С заранее обдуманным намерением. Наймет в адвокаты Роберто Медину.

В школах вдоль Мэдисон‑авеню как раз завершились уроки. Пробегавших мимо детей Джона мысленно сортировал по форме и поведению: в вельветовых штанах – из престижного Хантер‑колледжа; анорексичные старшеклассницы в темных колготках и небесно‑голубых юбках бегут за угол пить диет‑колу и закусывать горохом с васаби. А вон те болтают по телефону и жуют пиццу, хвастаются репетиторами и бранят школьных учителей.

Мы не можем допустить, чтобы в больнице обнаружился…

На первом году обучения у Джоны, как у всех его сокурсников, развился синдром студента‑медика. Если после целого дня в анатомическом театре болели ноги – значит, начинается подагра. Если от сидения над учебниками молоточки стучали в голове и шее – менингит, лихорадка Западного Нила, опухоль мозга.

Теперь этот синдром вернулся, но на этот раз Джона отыскивал у себя не физические, а моральные недуги. Вдруг ДеШона и в самом деле вообразила, будто он покушался на нее? С чего бы вдруг? – но перегруженный мозг готов был допустить все что угодно. Вдруг он и в самом деле переступил некую незримую линию? Ведь никогда неизвестно, как и что воспринимает ребенок, тем более такая задумчивая, молчаливая, травмированная малышка. Она уже прошла через насилие, быть может, ее пугает любое прикосновение? Он положил руку ей на плечо – и ожила старая травма. А может быть, – что, если – он и в самом деле изнасиловал ее, по полной программе, надругался и теперь обо всем забыл? Ну уж это полный бред, сказал он себе. Он же знает, что ничего подобного не делал. Но ведь скажи ему кто пять месяцев тому назад, что он способен зарезать человека, он бы и такую мысль отверг с негодованием. Вот какие с ним произошли перемены. Вот как она изменила его. Все самое скверное в нем выплыло наружу, как жир поднимается на поверхность кастрюли.

Полыхая, он дошел до остановки автобуса. Пробрался в дальний конец салона и по испуганным лицам пассажиров догадался, как перекошено злобой его лицо. Вот и хорошо, решил он. Это ему сейчас пригодится.

 

Здание, где жила Ив, охранял другой консьерж, молодой латиноамериканец, коротко стриженный и в очках.

– Кармен Коув, – произнес Джона.

– Как вас представить?

– Джона.

Консьерж набрал номер:

– Вас спрашивает мистер Джона. Да, мэм. – Положил трубку. – Восьмой этаж, квартира 8G.

В лифте Джона поймал себя на том, что непроизвольно трещит суставами, выгибает пальцы. Вышел стремительно – так и вломится к ней, сметая дверь, – и столкнулся с Ив.

– Как мило, что ты заглянул, – приветствовала она его.

– Пятьдесят баксов, – сказал он.

– Ты о чем?

– Или сотня? – Он вытер ладони о брюки. – Или ты купила ей крэк и этого хватило?

– Честно говоря, не понимаю, о чем ты…

Он сильно ее толкнул. Ив врезалась головой в стену, звук – словно две книги с силой ударились твердыми переплетами. Накренившись вбок, она падала в сторону и вперед, медленно, пока не рухнула бессильной грудой.

– Джона Стэм, – пробормотала она, – как же я по тебе скучала.

Он опустился на колени, сдавил ее лицо руками в гримасу – засочилась кровь.

– Я прикусила язык, – сообщила она.

– Я знаю, это твоих рук дело, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты призналась: это все ты.

Ее глаза, жидкие, дрожащие, так честно недоумевали, что Джона подумал: а вдруг он и вправду ошибся, вдруг она не сговаривалась с Адией Хатчинс. Нельзя же винить Ив всякий раз, как в его жизни что‑то не склеится. Он допустил ошибку, чудовищную ошибку. Клеточки стыда делились, размножались, метастазировали. На этот раз придется попросить у Ив прощения. Он уж и рот раскрыл, но тут под его пальцами ее щеки, губы задвигались, складываясь – если б пальцы Джоны им не мешали – в улыбку. Дрожь сотрясла Джону от такого преображения. Он отпустил чужое лицо, отшатнулся.

– Ты послал двух бандитов в форме запугивать меня, – сказала она. Села, утерла рот. – Что мне было делать? Ты поступил дурно, Джона Стэм, тебя следовало одернуть. Сожалею, если такой оборот событий причинил тебе неудобство, но, право же, ты неблагодарен, Джона Стэм. Я же могла и не промолчать, а рассказать офицеру Крупке[27]и его напарнице, как ты избивал меня.

– Это не сработает, – сказал он. – Ты проиграешь.

– Мы, из Лиги Плюща, не проигрываем. – Она слегка откашлялась. – Не зайдешь на чашечку чая? Неловко вести такие разговоры на лестничной площадке.

– Мариса Эшбрук, – напомнил он. – Ей ты проиграла?

Впервые ему удалось застать Ив врасплох, но она тут же пожала плечами.

– А… – И вновь утерла рот. – Ты все перепутал. Она была вовсе не как Рэймонд, не как ты, если на то пошло. У нас с ней были особые отношения, и то, что с ней случилось, – трагедия, – это все же был просто несчастный случай.

Она перекатилась по полу, стала гладить Джона по щиколотке. Захоти он, мог бы рубануть ногой ей по горлу. Он сделал еще один шаг назад.

– Не трогай меня, пизда.

– Джона Стэм, мне точно известно, что в семье тебя таким словам не учили. Кстати, как поживает твоя семья? Это я росла не как ты, не в Мейберри.[28]Мои родители вечно цапались как кошка с собакой. Трудная жизнь. Либо прислушиваться, как отец всю ночь колотит мать, либо вмешаться и в таком случае самой отхватить ремня. А иногда, когда я пыталась ей помочь, она же и била меня за то, что вмешалась. У моих родителей имелись строгие правила, неписаные, постоянно пересма…

– У которых твоих родителей? – уточнил он. – У тех, которые умерли от рака, или у тех, которые расстались, когда твоя мать сбежала с Лу Ридом?

Она рассмеялась:

– Умница. Ладно, раз уж спросил. Мой отец – бухгалтер. Моя мать – учительница. Они живут в Бал‑ли‑море. Возможно ли сочинить более скучный миф о собственном происхождении? И для протокола: они никогда не ссорились. Ни разу в жизни. Très ennuyeux.[29]Думаю, и секс у них бывал раз в геологическую эру.

Нужно уходить. Поскорее, пока снова ей не врезал. Черный двойник готов был вырваться на свободу. Ив, похоже, читала в его душе: слегка улыбнулась, раздвинула ноги, позвала:

– Иди сюда.

Он вызвал лифт.

– Знаешь, я видела, как ты ее целовал.

Он не оборачивался.

– Ту женщину, – пояснила она. – Губастую. Я очень ревновала. Думала, не стоит ли объяснить ей, что я при этом чувствую.

Приехал лифт.

Джона не вошел в него.

Двери лифта сомкнулись.

Он сказал:

– Это подруга Вика.

– Аааааааа, – протянула она. – А со стороны посмотреть – по уши в тебя влюблена.

– Не трогай ее.

– Возможно, я загляну к вам пометить территорию. – Она поднялась.

Он снова нажал кнопку вызова лифта.

– Вспомни любой великий роман, – сказала она. – Антоний и Клеопатра, Ромео и Джульетта, Гумберт и Лолита, Том и Джерри. Все они рождаются в муках. Может, все это вымысел, но ничего более устойчивого в нашей культуре нет. Мода меняется, а эти сюжеты остаются. Знаешь, я ждала тебя сегодня. Приятно видеть, что ты – все тот же надежный и предсказуемый Джона, в которого я влюбилась.

Он шагнул в лифт, и она повторила ему вслед: Я люблю тебя.

 

 

Пятница, 17 декабря 2004

Отделение психиатрии детей и подростков,

третья неделя практики

 

В пятницу он не сдавал экзамен – о дне экзамена его, как было сказано, известят отдельно. Он сидел в кабинете доктора Пьера с Сулеймани, Иветтой, Адией, в присутствии самого декана, который вел слушания с беспристрастной и невротической точностью: Перри Мейсон, попавший в пьесу Кафки. Судя по тому, как Адия с трудом держала себя в руках, в кои‑то веки она была трезва и необкурена. В показаниях путалась, излагала дело то так, то эдак. На вопрос, как она вообще узнала о свершившемся преступлении, ответила: Она мне рассказала.

Тогда привели ДеШону и поговорили с ней наедине. Адия и Джона дожидались снаружи, в приемной, где красовался герб больницы. Адия то пыталась окрыситься на Джону, то пряталась глубоко в свою зеленую куртку‑пуховик – легким дымком выходил из швов синтетический пух – и тогда казалась очень испуганной, совсем юной. Не в силах смотреть на нее, Джона поднялся и вышел в туалет. Когда он вернулся в приемную, девушки там не было.

Декан выглянул из кабинета, согнутым пальцем поманил к себе Джону.

– Где Адия?

– Не знаю. Ушла.

Декан нахмурился:

– Заходите.

ДеШона плакала. Иветта стояла у нее за спиной, гладила девочку по волосам. Как только Джона вошел, малышка бросилась к нему и сказала: Я ничего такого ей не говорила, честное слово. Иветта сказала: Пошли, моя хорошая, пройдемся.

ДеШона позволила соблазнить себя мороженым. Выходя из кабинета, она еще раз обняла Джону – как пришлось, за талию. Сулеймани и декан отводили взгляд.

– Все в порядке, – сказал он, присаживаясь на корточки. – Иди с Иветтой.

Девочка кивнула и отпустила его. Иветта спросила: Шоколадное или ванильное?

 

Сулеймани принес Джоне ланч, и они поднялись в лабораторию, мрачное помещение на двадцатом этаже, с окнами на север и на восток, наступающие сугробы, голые леса, два моста, остров Рэндалла.

– Вы знаете, что Ист‑Ривер течет в обоих направлениях?

В пустой комнате гулко отдавалось эхо.

– Это не река, а залив. Течение меняется с отливом и приливом. – Сулеймани пожевал откушенный кусок, проглотил. – Кажется, я собирался начать с этого как с аллегории. Но теперь не соображу, как продолжить.

Джона промолчал. Сулеймани отпил кофе, поставил стаканчик на твердое, из черного пластика, покрытие лабораторного стола. Возле каждого стола – два высоких стула, на каждом столе – два микроскопа, в каждом столе – два ящика с именами студентов второго курса. А вон тот стол, за которым Джона провел немало часов в прошлом году, прикидываясь, будто начал разбираться в медицине.

– Я хочу сказать вам, что считаю вас одаренным врачом. События этой недели не должны отразиться на вашей самооценке или вашем будущем. Это все политика. Я ни на минуту не усомнился в вас. Больница – это бюрократическая организация. Надеюсь, наступит день, когда вы меня поймете. – Сулеймани обтер очки о халат, посмотрел на стекла: еще грязнее стали, с разводами жира и соли. – Как проведете каникулы?

– Поеду к друзьям.

– Отдыхайте. Имеете полное право. И позвольте сказать вам одну вещь: я старался защитить свое отделение, а ни в коем случае не навредить вам. Вы отлично держались, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы получили наилучшую оценку.

Вот забавно. Глядишь, в качестве компенсации пятерку поставят. Надо бы послать Ив благодарственную открытку.

– Большое спасибо, – сказал Джона.

– Я хотел, чтоб вы знали. – Сулеймани еще раз обтер очки, поднял их, поглядел. Надо же, все равно грязные.

 

Вернувшись в общежитие, Джона выпустил воздух из надувного матраса и упаковал вещи. Вик, которому он все подробно изложил, уже уехал на недельку в Трибеку к Дине. Джона предпочел бы, чтобы они сразу убрались из города кататься на лыжах, но Вик обещал смотреть в оба.

Ты бы обратился в полицию.

Джона сказал: обращался, то‑то и то‑то ответили ему копы.

Пушкой, что ли, обзавелся бы.

Сперва Джона громко расхохотался в ответ. Потом подумал: а ведь и правда.

Вещей у него с собой было мало, и все не те. Он взял такси и окольной дорогой вернулся в Ист‑Виллидж за одеждой. Квартира словно стала чужой. Уходя, они выключили отопление, и Джона рылся в шкафу в поисках свитеров и джинсов, не снимая куртки. За окном уже вовсю валил снег, прогноз обещал первые за сезон основательные осадки. Нашлись дырявые шерстяные носки и другие шерстяные носки, которые он штопал сам. Ханна как‑то забавы ради обучила.

Проверка безопасности: стекло в окне цело, пыль на подоконнике. Может, переночевать разок? Он набрал номер Джорджа:

– Сегодня приеду.

Джордж фыркнул:

– В каком смысле?

– В смысле скоро увидимся, – пояснил Джона. – Приеду на электричке девять сорок пять.

– Сегодня пятница. Я думал, ты приезжаешь завтра.

– Я тоже так думал. Планы изменились.

– Предупредил бы заранее. Я бы договорился с Луизой. Теперь уже поздно.

– Встречай меня на станции, – сказал Джона.

 

Суббота, 18 декабря 2004

 

Диван в гостевой комнате весь в рытвинах, проваливается, после беспокойной ночи спина болела. Рукава пижамы задрались до подмышек, одна штанина свернулась улиткой, воздух в комнате пропитался ночными кошмарами.

Джона выбрался из подвала, прошел по затемненной гостиной, пересек луч света, забавлявшийся с кошачьими шерстинками. Снаружи ветер сдувал снег с оград. Снег перед домом нетронут и свеж – лишь чернеет «Нью‑Йорк таймс». Белые барашки, пенная ванна.

В ванной второго этажа Джона умыл лицо и шею. Он слышал, как Ханна что‑то бормочет во сне, она и до болезни так часто делала. Спала на животе, вывернул голову набок, смеялась над неслышными ему шутками, а он гладил ее по голой спине, успокаивая.

Полгода назад он вошел бы к ней в комнату и точно так же погладил бы по спине, но сейчас, стоя у раковины, он напомнил себе, что время подобной интимности миновало.

В девять тридцать девять проскакал вниз Джордж, приостановился у бара, затем выскочил на порог за газетой. Отряхнул с тапочек снег и расчистил себе место за столом – доесть, что осталось от завтрака, приготовленного Джоной.

– Как спалось? Кошку выпустил погулять?

– Да.

Джордж впился зубами в бекон.

– Не знал, что у нас это имелось в холодильнике.

– Имелось.

– Вот же черт… Тебе спортивную страницу?

Просматривая результаты баскетбольных матчей, Джона гадал, отчего Джордж не побрился. Романтическая щетина к романтическому отпуску?

В блокноте с цветочным рисунком Джона составил список покупок. Изначально блокнот предназначался в подарок, теперь уж и не припомнить, с какой стати. Думал, что Ханне понравятся цветы на обложке? Надеялся, что расчерченные под план дня страницы помогут навести порядок в жизни?

– Я в город.

Джордж сделал последний глоток, достал чековую книжку:

– Тебя подвезти?

– Пройдусь. – И, прежде чем успел себя одернуть: – Что‑нибудь нужно?

Джордж хотел было что‑то ответить, запнулся, покачал головой.

– Что? – переспросил Джона.

– Сам куплю. Неважно.

– Я же все равно иду. (Стэм, тварь бесхребетная, услужливая. Шел бы уж скорее, пока еще какие‑нибудь услуги не вздумал предложить. Может, сбрить пушок с трусов Джорджа? Или почистить желоба зубной щеткой, смазав ее бузинным вареньем?) – Он резко поднялся из‑за стола: – Я быстро.

Он уже был в холле, когда Джордж нагнал его, размахивая вырванной из блокнота страницей:

– Раз уж ты идешь в город.

Джона взял записку.

3 уп Троянов обыч смазкой

– Машина придет в четыре пятнадцать, – предупредил Джордж. – Постарайся к тому времени вернуться.

 

С мостовой снег расчищен, зато по обе стороны – блистающий белизной снежный брег. Идти приходилось по середине улицы. Жители окрестных домов расчищали каждый свою подъездную дорожку, прерывали работу посмотреть, кто это там бредет, рука козырьком ко лбу от яркого солнца. Сыновья, которых вытащили из постели и заставили помогать, угрюмо горбились над лопатами. А вот девочка пристраивает зеленые бутылочные крышечки снеговику вместо глаз. Ее мать виднеется за высоким окном, греет руки о чашку и болтает по телефону. Джона с легкостью реконструировал ее речь:

Да я прямо сейчас смотрю на нее поверить не могу как же она выросла она скоро уже перерастет Нэта – что привезти – салат, пожалуй, и да, если тебе хочется, как насчет фильма, который мы могли бы посмотреть все вместе было бы так Джун Кливер например вот что бы нам подошло В супермаркете Джона закупился нескоропортящимися продуктами. Кассирша поморщилась, когда он поинтересовался доставкой.

– Быстро не получится, – предупредила она.

– Времени у меня сколько угодно, – ответил он.

Он не был готов возвращаться. Побродил по площади, глядя, как выходит изо рта и рассеивается пар. Сходил постричься. Купил набор фотографий – танцоры 1920‑х годов, – попросил завернуть в подарочную упаковку. Для Ханны. Купил себе новую рубашку. Зашел в охотничий отдел спортивного магазина.

– Шесть месяцев, – ответил продавец на вопрос, сколько ждать разрешения на покупку оружия. – Закон штата. Проверят вас, как положено, вдруг вы, знаете, по людям стрелять надумаете.

 

Джордж запихивал чемодан в багажник такси. Теплая куртка поехала вверх по согбенной спине, обнажив яркую гавайскую рубаху. Джона стоял на пороге, в спину дул теплый воздух из дома, в лицо холодными лучами светило закатное солнце.

– Номер для срочной связи, – напомнил Джордж, вернувшись на крыльцо.

– Есть.

– Деньги про запас.

– Есть.

– Я позвоню из Майами. Если рейс задержат, позвоню из аэропорта. – Джордж через плечо Джоны поглядел на свой дом. Ханна отказалась попрощаться с отцом. – Скажи ей, что я ее люблю.

– Скажу.

– Скажи ей, что люблю ее, понял? Скажи, что я все еще часто вспоминаю ее мать.

– Я скажу ей, что ты ее любишь, – пообещал Джона.

Джордж навалился на входную дверь, словно цепляясь за корму отплывающего судна. Он бы вошел в дом, он бы поднялся в комнату дочери, он бы просил прощения за то, что пытается жить своей жизнью, за смерть Венди, за то, что ему не хватает терпения, за то, что он пьет. В чем‑то он вправду был виноват, в чем‑то не был, отделить одно от другого не мог, так все в нем и перегнивало.

Джордж развернулся и пошел к машине.

Колеса завертелись, пробуксовывая, наконец сила трения вступила в свои права, автомобиль начал разворачиваться по дуге, длинноносому «линкольну» удалось это проделать лишь в три приема, тормозя и снова газуя. Визжала на снегу, чуть ли не крошась, резина. Джона смотрел вслед: вот уже автомобиль на углу, просигналил, прощаясь, и скрылся. Он еще постоял, прислушиваясь к тишине. Потом вернулся в дом разбираться с ужином.

Пиццу, которую они обычно заказывали, не брались доставить – не могли пробиться через снежные заносы. Тот же ответ он получил в китайском ресторанчике, в мексиканском, в тайском. Поджарит яичницу. Насыщенные холестерином каникулы.

Запах жареного лука выманил в кухню Ханну. Она присела за стол, поджала ноги под ночную рубашку – предпочитала именно такой наряд, когда соглашалась снять с себя джинсы и халат. В студенческую пору не укладывалась, как все, в постель, нацепив растянутую футболку и трусы, а наряжалась в викторианскую ночнушку с оборочками – призрак Офелии, да и только.

– Привет, – улыбнулся ей Джона.

Ханна старательно заправляла за ухо выбившуюся прядь.

– Будешь яичницу?

– Ладно.

Однако есть не стала, только следила, как он ест.

– Хочешь что‑то другое? Супу?

Она потыкалась в тарелку и не ответила.

Джона составил посуду в раковину.

Без Джорджа, наполнявшего дом своим эго, их словно погребло покровом тишины, отгородило от всех, будто в космическом корабле или в сибирской юрте. Джона пообещал себе съездить с Ханной в кино, когда расчистятся дороги. Они поиграли в «Скрэббл», но Ханна все время отвлекалась. Болтала что‑то о будущем, смесь нумерологии с астрономией, нахваталась из псевдонаучных телешоу. Как бы у нее приступа не случилось, встревожился Джона. Если понадобится помощь – в такую погоду…

Игру они бросили на полпути. Джона видел, как Ханна борется, подавляя неверные мысли, допуская только те, которые следует допускать. Наконец пожала плечами, давая понять, что сдается.

Джона отошел к камину, взял фотографию Венди с маленькой Ханной в чем‑то вроде слинга. В левом верхнем углу отметился Джордж – пальцем, частично перекрывшим объектив.

За спиной Джоны сонный голос Ханны:

– Я тебя люблю.

Он не ответил. Она захрапела.

Собравшись с силами, Джона отнес ее наверх.

В шкафу у Ханны пряталась большая картонная коробка с надписью SYLVANIA, куда Ханна свалила накопленные за двадцать лет письма, поздравительные открытки, корешки билетов – бумажный след своей жизни. Тайные летние влюбленности, поддерживаемые перепиской, растягивались на первые полтора месяца школьного года. Приглашения в команды по софтболу из разных городов Штатов. Почему она не поехала в Калифорнийский университет, подумал Джона. Или еще куда‑нибудь, где теплее, чем в Анн‑Арбор. Открытка (БРЮССЕЛЬ) от Джорджа, раньше она не попадалась Джоне на глаза.

6‑22‑71 Дорогая Венди, в Европе жарко, мы живем в гостинице у вокзала.

Усевшись и поджав под себя ноги, Джона принялся выкладывать содержимое коробки в обратном порядке на пол. Ханна повернулась в постели, всхрапнула, затихла.

На дне коробки обнаружилась книга.

«Щедрое дерево» .[30]

Джона заглянул внутрь. На форзаце надпись:

Моей ХАННЕ на двадцатилетие.

Я люблю тебя, ты хороший человек. Всегда оставайся такой же.

Твой Джона.

 

В темной комнате Джона пересаживался до тех пор, пока не поймал луч лунного света, и при таком освещении прочел всю книгу от корки до корки. Дерево отдавало свои плоды и свои ветки, с него сдирали кору, на нем вырезали надписи, его спилили – и на все оно соглашалось во имя любви. В детстве Джона восхищался этой сказкой, теперь она его растревожила. Даря книгу Ханне, он имел в виду только хорошее: превознести ее бескорыстие, скромность точки, движущейся вдоль линии.

Он сидел в лунном свете и вспоминал свою Ханну.

День Колумба, первый курс. Они провели выходные вдвоем в хижине на озере Гурон – эту хижину арендовали родители подруги Ханны по команде. Маленький городок, рано закрывающиеся магазинчики. Ханна с восторгом перебирала второразрядный антиквариат, Джона играл в солидного мужчину средних лет. Ханна купила ему старинный портсигар, он ей – бижутерию. Поболтали с продавцом, он сказал им, что сезон закончился. Парень, который водит по лесу, в тот самый день перебрался в Боку. В супермаркете они запаслись продуктами и купили брошюру «Флора и фауна Верхнего полуострова». Покатались на машине по берегу, проехали мимо безлесного участка, на котором якобы было старое индейское кладбище. Ханна то и дело заглядывала в брошюру, опознавая деревья. Ели и осины, березы и белый кедр. Джона остановил машину, они отправились собирать чернику. Берегись ядовитого дуба, предостерегала Ханна, бывший скаут. А он и не знал, что она была скаутом, он пришел в восторг. Каждое новое знание о любимой – словно подарок.

В тот вечер Ханна приготовила на медленном огне лосося. Только три блюда она и умела готовить. Они распили полбутылки дешевого белого вина. Заниматься любовью перед камином – по идее романтично, а на деле пол жесткий, его давно не подметали, оба расчихались. Сдались и пошли в спальню, а к камину потом вернулись допить вино и поиграть в «Скрэббл».

Он выложил «нуль», она – «грязь». Он выложил «мясо», она – «яргх». Что за слово «яргх», возмутился Джона. Такой звук, сказала она. Какой звук, спросил он. Звук «яргх», сказала она.

Они вышли на балкон. Тучи собрались, но и звезды меж ними светили ярко. Поджимая пальцы в тапочках, Джона спросил: О чем ты думаешь?

Она сказала: О моей маме.

Оба притихли.

Он спросил: Ты замуж собираешься?

Она кивнула.

Он сказал: Так что?

Здесь так красиво, сказала она. Спасибо, что привез меня сюда.

Он улыбнулся: Твоя затея.

Она улыбнулась ему, и это, видимо, было ответом на его вопрос. Она сказала: Знаю.

Перед их глазами медленно смещались небеса.

Люди говорят, несчастных случаев не бывает, все навлекаешь на себя сам. Восхвалим свои ноги за высокий прыжок, свалим на ободранные коленки вину за то, что так быстро вращается Земля.

 

Воскресенье, 19 декабря 2004

 

Под конец первого полного дня на дежурстве одиночество начало сказываться. Сколько можно таращиться в телевизор, читать, смотреть на Ханну. Снег огромными мягкими хлопьями завалил наружные подоконники, в доме в полдень стемнело, а вскоре после полудня стал уходить и тот скудный свет, что еще просачивался в окна. Отопление работало кое‑как, Джона не снимал толстые носки и свитер, Ханна куталась в одеяло, как супергерой в свой плащ.

Кошка потрогала Джону лапой за ногу, просясь на улицу.

Воздух аж звенит.

На миг ему стало жаль Джорджа, как мог он в чем‑то отказывать бедолаге. Хоть в чем‑то. Разве это жизнь. Но тут же он напомнил себе, что Джордж сам выбрал такую жизнь, отказавшись поместить Ханну в лечебное заведение. Он мог бросить выпивку, бегать трусцой, сесть на вегетарианскую диету. Его манера спать до полудня, запускать себя – все это проявилось раньше, уже после смерти Венди.

Ханна стеснялась отца. На выходные, на летние каникулы она неизменно приезжала в Скарсдейл, сколько бы Джона ни предлагал сам к ней приехать. Сяду на «Хатч», и через час я у тебя.

Нет, папочка нездоров.

Конечно, когда она сама заболела, ей стало все равно. Одна из странностей шизофрении – нормальное самоощущение вытесняется иррациональным. Весь мир против тебя, потому что ты такая важная шишка, а не потому что вышел голым на улицу.

К пяти часам Джона уже не знал, куда себя девать. С утра прошла бездна времени. Чтобы хоть голос свой услышать, он начал звонить по телефону. В первую очередь матери – и зря.

– Я сейчас же приеду, – заявила она, стоило Джоне признаться, что он уже сутки напролет питается яйцами. – Свожу вас обоих поужинать.

– Все в порядке, мама. Я уж лучше тут сам.

– Ты только что жаловался на одиночество.

– Для того и звоню, – сказал он. – Чтобы пожаловаться.

– Приехала бы, жаловался бы мне живьем, а не по телефону.

Он кое‑как распрощался и позвонил Лансу. Тот гостил у матери в Амагансетте.

– На мне рубашка за девяносто девять долларов.

– Рад за тебя, – рассмеялся Джона.

– Это не моя, – пояснил Ланс. – Все мои вещи остались у нас в квартире, теперь я все беру у графа. Он задаривает меня, словно мне шесть лет. Он травку мне покупает – как думаешь, это очень странно?

– Не страннее всего, что с тобой обычно случается.

– Я так догадываюсь, – продолжал Ланс, – что он из тех парней, кто в восьмидесятые сильно баловался коксом. Носовая перегородка расплавилась, все дела. Во всяком случае, нос ему точно пластический хирург поправлял.

– Твоя мать, должно быть, на седьмом небе.

– Чувак, мне кажется, он вот‑вот сделает предложение.

– Да ты шутишь!

– У меня предчувствие. У мамы уже палец дергается, вроде как нужно его придержать перстнем, да потяжелее.

– Поздравляю.

– Представляешь меня в роли дружки жениха, на хрен? И заметь себе, он привез с собой личного повара. Сегодня у нас официальный ужин, во фраках, с официантами. И так будет каждый вечер, всю неделю. Мама созвала всех своих подруг. Честное слово, настоящие вампирши, чувак. Только о деньгах и думают, противно, правда, тачки у них – зашибись. Все до единой риелторши, кроме самой старой маминой подруги, та ведет гендерные исследования в колледже Сары Лоренс и с детства приучает сына носить стринги. Бедный дурачок. А ее подружка – продюсер. Попытаюсь всучить ей мою самоменталистику, часть первую и вторую.

– Удачи.

– Спасибо. Как известно, я веду борьбу за прогресс с 1977 года. Как тебе живется отшельником?

– Неплохо.

– Славно. Когда можно будет вернуться в квартиру?

– Не знаю.

– Ты же поговорил с копами.

– И они поговорили с Ив.

– И что?

– Они не станут ее… По правде говоря, не знаю, что для этого нужно. Чтобы она сперва убила меня, наверное.

– Не смешно. Сейчас ты в безопасности?

– Она не сумеет прознать, где я, – сказал Джона. – Еще в городе человека выследить можно. Здесь – ну как?

– Надеюсь, ты прав.

– Да, – без особой уверенности подтвердил Джона. – После каникул вернемся. Поставим еще замок.

Он позвонил сестре, позвонил Вику, но тот не ответил. Наверное, они с Диной забрались высоко в горы и многие мили сосен блокируют сигнал. Джона оставил сообщение на голосовой почте, пожелал ребятам хорошо провести время.

Дом совсем затих. Он казался очень большим и в то же время словно съежился.

Джона проверил, как там Ханна. Она сидела перед телевизором и что‑то напевала. Накручивала волосы на палец, обдирала заусенцы и не откликнулась, даже когда он позвал ее по имени.

Около восьми Джона выглянул за дверь. Их дом – единственный такой темный на всей улице. Все фонарики на подъездной дорожке перегорели, праздничную гирлянду не вывешивали. А вот домик напротив – загляденье, фронтон ярко освещен, на лужайке пляшет Санта. Дрожа в ознобе, Джона пересчитывал звезды, пытался напеть колядки, слова которых забыл, слушал, как ухают совы.

Только он немного успокоился, как вдруг раздался сильный грохот, и Джона опрометью кинулся в дом. Кое‑как справился с паникой, выглянул в глазок.

Пусто.

Он приволок толстый стеклянный подсвечник. Открыл дверь и вышел на крыльцо. Ветер бросил тяжелую охапку снега на скелет живой изгороди. Кусты оседали и с треском ломались. Идиот, строго сказал себе Джона и вернулся в дом.

 

Понедельник, 20 декабря 2004

 

– Долго разговаривать не могу, – предупредил Джордж. – Четыре доллара минута. Все в порядке?

– У нас все о’кей, – сказал Джона. – Скучновато, но…

– Погоди.

Трубку отложили в сторону, послышался женский смех. Прекрати, сказала женщина. Джона расхаживал взад‑вперед по комнате, пробежался пальцами по крышке пианино, превращенного в склад нечитаемых книг. Он же переживал насчет лишних расходов, этот Джордж, а теперь щекочет эту женщину, уже на восемь долларов нащекотал.

Хоть кто‑то сейчас веселится. Джона был до чертиков уверен, что чертов козел Джордж дорвался до лучшего в своей чертовой жизни времечка, мать его.

– Значит, в порядке, все хорошо?

– Послушай, в котором часу приедет сиделка в пятницу? Я…

– Джона? Мне пора.

– Постой‑постой‑постой…

– Я еще позвоню. Извини, я… Лу!

Джона еще несколько раз повторил: Джордж!

Алло! Но в ухо уже выл долгий гудок.

– Черт!

Заскрипели ступеньки. Он обернулся, увидел Ханну в ночной рубашке.

– Это папа, – сказал он ей. – Передавал тебе привет.

 

Вторник, 21 декабря 2004

 

Он дробил день на части: отжимания, беговая дорожка, чтение. Покормил кошку и вычистил ее лоток. Снег повалил снова, засыпал следы, сгладил отпечатки шин. Окна спальни заперты изнутри. Парадная дверь и боковые заперты на замки, задвинуты засовы. Заднюю дверь Джона дополнительно укрепил стулом.

Уборка не входила в его обязанности, но помогала не сойти с ума, а дом был грязен. Джона ведь не допустит, чтобы все тут окончательно развалилось. Нет, только не в его вахту. Говорил сам с собой, как битый‑опытный сержант из военных киношек: «Чарли» повсюду, ребята. Повернешься спиной – он тебя цап за задницу. Дисциплина – залог выживания. Я держу свой взвод в ежовых рукавицах. Залатать все дыры – или судно потонет.

Он включил пылесос.

Окна полностью завалены снегом.

Ничего не видно.

 

Среда, 22 декабря 2004

 

Джордж уже два дня не звонил. В его записной книжке Джона отыскал номер Бернадетты, которая обычно сидела с Ханной. Телефон был отключен.

Никто никогда не придет вовеки.

Сидя за кухонным столом, Ханна следила, как он спорит с туркомпанией, добиваясь, чтобы его соединили с круизным судном. Нет, не факс, не электронное письмо, а срочный звонок, неотложный. Почему не соединяют? Он догадывался почему: хотят, чтобы Джордж сам звонил ему по четыре доллара минута.

Днем корабль зайдет на несколько часов в порт, посулили ему. В пять часов зазвонил телефон. Джона заговорил самым твердым, самым укоризненным тоном, каким только мог.

– Алло! – сказал он. – Алло!

И телефон умер.

Он позвонил по мобильному Виллануэве, та перезвонила местным копам, они отзвонили Джоне и пообещали прислать патрульную машину.

Местные копы были приветливы, типичные стражи порядка из пригорода. Выслушали Джону и сказали, что будут проезжать мимо раз в пару часов. Он бы хотел, чтобы они остались с ним, остались навсегда, ну хотя бы до конца недели.

Если что случится, позвоните на…

Доброй ночи, пожелали ему копы – и уехали.

Они с Ханной посмотрели несколько избранных серий из старых сериалов. Грустно было не только от давно забытых шуток – больше от мысли, что снявшиеся в этих эпизодах детишки выросли наркоманами, ворами или ведущими коммерческих шоу.

Джона разморозил давно забытую курицу, приправил ее терияки и сунул в духовку. Час спустя кухня наполнилась вонючим дымом. Обошлись разогретым в микроволновке картофельным пюре и салатом. Завтра придется идти за покупками.

Ханна закапала малиновым соусом футболку с логотипом Stussi. Его футболку. Он уж и забыл, когда отдал ее Ханне.

 

Ему снился круизный корабль. Завыла сирена. Судно горит. Вишневое празднество не удалось: сок хлынул через щель в полу бального зала, обтекая дымовые трубы, пропитывая палубу. Горят спасательные жилеты, пассажиры вопят, прорываются к шлюпкам, скользят на горячем сиропе в развевающихся фраках, в порванных вечерних платьях. Ив созерцает эту сцену с носа, спокойно потряхивая ледяными кубиками в стакане, улыбаясь Джоне. Он совсем рядом, но дотянутся до нее все не может, пальцы пронзают бесконечную пустоту, никак не соприкоснуться с ней, хотя вот же она, в полумиллиметре от него. Корабль кренится, выпускает отрыжк