Заказ № 855.

благодаря работе Палея*, которая восхвалялась с не меньшим
рвением, чем третировалась.

Понятие «естественная религия», используемое в науке о ре-
лигии, соответствует понятию Gramma/re generate* в языкозна-
нии, которое означает совокупность фундаментальных правил,
считающихся самоочевидными и обязательными для каждой
грамматики, но, как ни странно, эти правила не существуют ни
в одном языке в чистом и завершенном виде. То же самое мож-
но сказать и о религии. Действительно, никогда не существова-
ло религии, основанной исключительно на ясных и простых
догматах естественной религии, хотя некоторые философы
были уверены в том, что их религия является вполне рацио-
нальной и фактически представляет собой чистый и простой
деизм*.

Следовательно, когда мы говорим о разделении всех истори-
ческих религий на откровенные и естественные, подразумевая
при этом, что естественное является простым отрицанием от-
кровенного, то, реализуя эту классификацию на практике, мы
получим тот же результат, о котором шла речь выше. Мы имели
бы, с одной стороны, только христианство или, согласно неко-
торым теологам, христианство и иудаизм, а с другой — все ос-
тальные религии мира.

Следовательно, эта классификация, хотя она и может иметь
практическую ценность, совершенно бесполезна для научных
целей. Более обширное исследование тотчас покажет нам, что
претензии на откровение высказывались основателями боль-
шинства религий, а если не ими самими, то их последователя-
ми и защитниками; и, следовательно, откровение, как отличи-
тельная черта христианства и иудаизма, не признается никем,
кроме нас самих. Впоследствии мы увидим, что на требовани-
ях авторитета откровения почитатели Вед настаивают с боль-
шей силой и более продуманно, чем теологи-апологеты среди
иудеев и христиан. Даже Будда, первоначально наиболее чело-
вечный и независимый среди основателей религий, в более
поздних полемических работах предстает перед нами в весь-
ма странном виде обладателя откровенной истины⁵³. Он сам

' MullerM. History of Ancient Sanskrit Literature. P. 83.

не мог, как Нум*, Заратустра* или Мухаммед⁵⁴, претендовать на
общение с высшими духами, еще меньше мог он, подобно по-
этам Вед, говорить о божественном вдохновении и о боже-
ственном характере своих высказываний: по его мнению, ник-
то из духов не был более велик и мудр, чем он сам, а боги Вед
превратились в его слуг и почитателей. Сам Будда апеллировал
только к тому, что мы называем внутренним светом⁵⁵. Когда он
впервые произнес четыре основополагающих принципа свое-
го учения, он сказал: «Для постижения этой ранее неизвестной
доктрины, о монахи, я развил в себе наблюдательность, зна-
ние, мудрость, ясное понимание и свет». Первые ученики на-
зывали его Sarvagca, или всезнающим, но когда позднее было
замечено, что по некоторым вопросам Будда говорил языком
своей эпохи и разделял заблуждения своих современников от-
носительно формы Земли и движения небесных тел, тогда буд-
дистские теологи пошли на значительные уступки. Они огра-
ничили значение слова «всезнающий», относящегося к Будде,
знанием основных положений его системы, и в отношении
этого, только этого, они провозглашали его непогрешимым.
Может показаться, что такая точка зрения относится к более
позднему времени, что она вполне современна, но, независи-
мо от того, является ли она современной или древней, такой
взгляд на вещи вызывает большое доверие к буддистским тео-
логам. Однако в книге «Милиндапаньха»*, признанной кано-
нической, мы находим ту же самую идею, которая уже зарож-
далась в уме великого Нагасены*. На вопрос царя Милинды*,
является ли Будда всезнающим, он отвечает: «Да, великий царь,
благословенный Будда всезнающ. Но Будда не всегда обнару-
живает свое всезнание. Путем медитации он познает все вещи;
медитируя, он познает все, что желает узнать». В этом ответе
проводится различие между предметами, которые познаются
с помощью чувств и разума, и предметами, которые могут быть
познаны только путем медитации. Нагасена не признает все-
знания или непогрешимости Будды в сфере чувств и разума,

^⁴ Sprenger. Mohammad. Vol. II. P. 426.

" Gogerly. The Evidences and Doctrines of Christian Religion. Colombo,
1862. Part I.

 

У

но он провозглашает и всезнание, и непогрешимость Будды во
всем, что постигается только путем медитации, или, как мы
могли бы сказать, в делах веры.

В дальнейшем я покажу вам хитроумные выдумки, путем ко-
торых брахманы пытались исключить все человеческое из гим-
нов Вед и обосновать не только откровенный, но внеистори-
ческий и даже неземной характер этих Писаний. Ни один
писатель-апологет не сделал больше них в развитии теории от-
кровения.

В настоящий момент я хочу подчеркнуть, что основатели
или защитники почти всех религий мира ссылаются в том или
ином виде на откровение для обоснования истинности своих
учений; я же полагаю, что построение любой классификации
на такой шаткой почве не принесет пользы. Насколько хорошо
обоснована идея естественного или сверхъестественного от-
кровения, которую выдвигают почти все религии, — не является
вопросом сегодняшнего дня. Объяснение истинного смысла
откровения относится к области теоретической теологии, ибо
трудно найти слова столь же туманные и многозначительные,
как слово «откровение». Здесь мы встречаемся с объяснениями
не только того, как была сдернута завеса, долгое время скрывав-
шая от нас лучи божественной истины, а, что является более
трудной проблемой, как могла когда-то существовать завеса
между истиной и ищущим истину, между любящим сердцем и
объектом наивысшей любви, между Отцом и его детьми.

В сравнительной теологии у нас другая задача: мы рассматри- |
ваем факты такими, каковы они есть. Если люди считают свою
религию откровенной, значит, именно эта религия является для
них откровенной, и с этим должен считаться каждый беспри-
страстный историк.

Но принцип деления религий на откровенные и естествен-
ные оказывается еще более несовершенным, когда мы посмот-
рим на него с другой точки зрения. Если мы даже признаем,
что все религии, кроме христианства и мозаизма, имеют сво-
им источником те способности разума, которые, согласно Па-
лею, являются самодостаточными для того, чтобы вызвать к
жизни основополагающие догмы так называемой естествен-
ной религии, то противопоставление христианства и иуда-

изма как откровенных всем остальным религиям как есте-
ственным, было бы еще более ошибочным по той простой
причине, что ни одна религия, основанная на откровении, ни-
когда не может быть полностью отделена от естественной ре-
лигии. Принципы естественной религии, хотя и не могли сами
по себе создать действительно историческую религию, явля-
лись единственной основой, на которой могли утвердиться
откровенные религии, единственной почвой, в которой они
могли пустить корни и из которой они получали питание и
жизнь. Если же мы уберем эту основу, или если мы предполо-
жим, что она тоже дана нам в виде откровения, мы не только
пойдем против буквы и духа Ветхого и Нового Заветов, но и
подвергнем унижению откровенную религию, превращая ее в
простую формулу, дарованную людям, не способным вопро-
шать, взвешивать и оценивать ее истинность; даже если мы
действительно имеем семя, то мы будем лишены той благо-
приятной почвы, на которой единственно только и могут про-
израстать семена истинной религии.

Христианство, обращаясь не только к евреям, но и к язычни-
кам, не только к простолюдинам, но и к образованным слоям
общества, не только к верующим, но в первую очередь к неверу-
ющим, предлагало всем им элементы естественной религии, а
вместе с ними возможность выбора между истиной и ложью.
Так мог сказать только св. Павел: «Все испытывайте, хорошего
держитесь» (1 Фес. 5:21).

Это высказывание приложимо и к Ветхому Завету. Здесь вера
в Божество или, по крайней мере, в некоторые его неотъемле-
мые атрибуты дается как дар, и пророки, которые призывают
заблудших евреев вернуться к культу Иеговы*, взывают к ним
как к людям, обладающим внутренней силой, благодаря кото-
рой они могут выбирать между Иеговой и богами язычников,
между истиной и ложью. Так, Иисус Навин* собрал все колена
Израилевы в Сихем и призвал старейшин Израиля, и начальни-
ков его, и судей его, и надзирателей его, и они предстали перед
Богом:

«И сказал Иисус всему народу: Так говорит Господь Бог Изра-
илев: „За рекою отцы жили ваши издревле, Фарра*, отец Авраа-
ма* и отец Нахора*, и служили иным Богам"» (Нав. 24:2).

 

И потом, напомнив им о том, что Бог сделал для них, он
сказал:

«Итак, бойтесь Господа и служите Ему в чистоте и искренно-
сти; отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и
в Египте, а служите Господу.

Если же не угодно вам служить Господу, то изберите себе
ныне, кому служить, богам ли, которым служили отцы ваши,
бывшие за рекою, или богам Аморреев*, в земле которых живе-
те; а я и дом мой будем служить Господу» (Нав. 24:14-15).

Чтобы выбирать между разными богами и различными фор-
мами веры, человек должен обладать способностью выбирать,
уметь отличать истину от лжи, будь эта истина откровенной
или нет; он должен знать, что некоторые основополагающие
догматы не могут быть отвергнуты ни в одной истинной рели-
гии, и в то же время существуют учения, против которых вос-
стают его разум и нравственное сознание, как против несов-
местимых с истиной. Короче, должно быть основание религии,
должна быть твердая скала, на которой возможно воздвигнуть
алтарь, храм или церковь; и если мы называем это основание
естественной религией, то ясно, что ни одна откровенная рели-
гия немыслима без того, чтобы она в большей или меньшей сте-
пени не опиралась на естественную религию.

С этими трудностями в той или иной степени столкнулись
некоторые из наших самых образованных теологов, попытав-
шихся со своих позиций создать различные классификации ре-
лигий. Чтобы избежать частичных совпадений двух определе-
ний естественной и откровенной религий⁵⁶, были предложены
новые определения естественной религии. Например, естествен-
ная религия трактовалась как религия природы, существовавшая
предположительно в том виде, в каком она имела распростране-
ние среди патриархов или в котором она все еще существует у
первобытных народов, пока не озаренных христианством, но и
не испорченных идолопоклонством.

В соответствии с этой точкой зрения мы должны будем раз-
личать не два, а три класса религий: первобытную, или естествен-
ную, испорченную, или идолопоклонство, и откровенную. Но,

⁵⁶ CM.:./oweft. Essay on Natural Religion. P. 458.

как уже отмечалось выше, так называемая первобытная, или есте-
ственная, религия скорее существует в умах современных фило-
софов, чем в писаниях древних поэтов и пророков. История не
повествует нам о народах, у которых простое чувство почитания
высших сил не было бы сокрыто под мифологической оболоч-
кой. Но даже если бы было возможно провести четкие и опреде-
ленные демаркационные линии между тремя классами религий,
то и испорченная религия, или идолопоклонство, и чистая, или
откровенная, религия с необходимостью включали бы в себя
элементы естественной религии.

Мы также не уменьшим эти трудности на стадии классифика-
ции в нашей науке, если вместо простой естественной религии
мы, согласившись с другими теологами и философами, допустим
всеобщее первобытное откровение. Это всеобщее первобытное
откровение есть только другое название естественной религии,
и оно основывается не на авторитете, а на спекуляциях филосо-
фов. Подобного рода философы, считающие язык столь чудес-
ным, что он не может быть продуктом человеческого разума,
настаивали на необходимости признания всеобщего первобыт-
ного языка, непосредственно открытого Богом людям или, вер-
нее, немым существам; в то время как наиболее вдумчивые и
наиболее почитаемые среди Отцов церкви, а также среди осно-
вателей современной философии указывали, что с общей рабо-
той Всемудрого и Всемогущего Творца гораздо больше согласу-
ется положение о том, что он создал в человеке необходимые
предпосылки для возникновения речи, чем то, что он одарил не-
мые существа готовыми словарями и грамматиками. Разве ребе-
нок вызывает меньшее удивление, чем взрослый человек? Или
куст менее удивителен, чем дерево дуба? И разве клетка, потенци-
ально содержащая в себе все то, что в дальнейшем получает раз-
витие, менее удивительна, чем все движущиеся существа, кото-
рые наделены жизнью? Все вышеизложенное можно отнести и к
религии. Всеобщая первобытная религия, понимаемая как не-
посредственное откровение Бога человеку или, точнее, толпе
атеистов, может показаться, с позиций человеческого разума,
лучшим разрешением всех трудностей; но высшая мудрость, ос-
нованная на действительной истории, говорит нам и учит нас,
если мы захотим учиться, что мы все ищем Господа, и мы сможем

 

случайно ощутить его и обнаружить его, потому что он недалеко
от каждого из нас.

Мы еще поговорим о гипотезе всеобщего первобытного от-
кровения и о всех трудностях, связанных с ней; в настоящий
момент будет достаточно показать, что проблема научной клас-
сификации религий не приблизится к своему решению, если
мы допустим существование еще одного чисто гипотетическо-
го класса религий.

Другая, явно более научная классификация предполагает де-
ление на национальные и индивидуальные религии; под первы-
ми из них подразумевались религии, основатели которых, так
же как и их последователи, нам не известны; под вторыми по-
нимались религиозные системы, которые носят имена тех, кто
предположительно стоял у их истоков. К первому классу, говоря
о тех религиях, которые известны нам лучше всех, относятся
религии древних брахманов, греков, римлян, тевтонцев, славян
и кельтов; ко второму — религии Моисея, Заратустры, Будды,
Конфуция, Лао-цзы, Христа и Мухаммеда.

Это деление, хотя и может быть легко использовано в каче-
стве общего метода и ведет к достижению определенных целей,
обманывает наши ожидания, как только мы попытаемся приме-
нить его критически. Совершенно верно то, что ни брахман, ни
грек, ни римлянин не знал бы, что ответить на вопрос: кто был
основателем их религии, кто первым провозгласил существова-
ние Индры*, Зевса или Юпитера; но человек, изучающий древ-
нюю историю, может еще открыть в различных формах, кото-
рые были заимствованы древним арийским культом из Индии,
Греции и Италии, влияние идей отдельных индивидов или школ.
Если к тому же мы спросим основателей так называемых инди-
видуальных религий, является ли их учение новым, проповеду-
ют ли они существование нового Бога, мы почти всегда полу-
чим отрицательный ответ. Конфуций решительно заявлял, что
он был посредником, а не творцом; Будда довольствовался тем,
что представлял себя звеном в длинной цепи просвещенных
учителей; Христос провозглашал, что он пришел не нарушить, а
исполнить Закон и Пророков; и даже Мухаммед настаивал на
том, что у истоков его веры стоял Ибрагим, т. е. Авраам, друг
Бога, которого он называл мусульманином, а не иудеем или

христианином (Коран. III. 60), и который, по мнению Мухамме-
да, основал храм в Мекке*⁵⁷. Почти невозможно определить, что
нового привнес предполагаемый основатель религии, что он
заимствовал у своих предшественников, что было дополнено
его учениками; совершенно верно лишь то, что ни одна религия
никогда не смогла бы пустить корни и расцвести, если бы она
не нашла подходящей почвы, на которой произрастала бы и
получала реальную силу. Если они находят такую почву, то ин-
дивидуальные религии имеют тенденцию к развитию во всеоб-
щие религии, в то время как национальные вероучения остают-
ся более замкнутыми, а во многих случаях даже противостоят
всей миссионерской деятельности⁵⁸.

Но мы еще не закончили. Очень важная и очень полезная для
достижения определенных целей классификация выделяет по-
литеистические*, дуалистические* и монотеистические* рели-
гии. Если религия опирается главным образом на веру в Высшую
Силу, то наиболее характерной чертой, по которой классифи-
цируются религии мира, по-видимому, является природа этой
Высшей Силы. Я не отрицаю, что для определенных целей такая
классификация весьма полезна; я утверждаю лишь, что, идя этим
путем, мы должны будем включить в один класс религии, кото-
рые имеют одинаковое число богов, но очень разнородны в дру-
гих отношениях. Кроме того, было бы необходимо добавить и
два других класса религий — генотеистические* и атеистичес-
кие. Генотеистические религии отличаются от политеистичес-
ких тем, что, признавая существование различных божеств или
названий божеств, они представляют каждое божество как неза-
висимое от всех остальных, как единственное божество, присут-
ствующее в сознании верующего во время культовых действий и
молитвы. Эта черта отчетливо прослеживается в религии веди-
ческих поэтов. Хотя в различных гимнах, а иногда в одном гимне
упоминаегся несколько богов, однако здесь нет иерархии богов,
и в соответствии с различными обстоятельствами и побуждения-
ми человеческого сердца [верующие] обращаются то к Индре —

"•' Sprengec. Mohammad. Vol. III. P. 49,489.

^5t! См.: Kuenen. Hibbert lectures // National Religions and Universal Reli-
gions. 1882.

 

богу голубого неба, то к Агни — богу огня, то к Варуне* — древне-
му богу небесного свода, и каждый из них почитается как выс-
ший, и невозможно обнаружить намеков на соперничество меж-
ду ними или какое-либо представление о подчинении одного
бога другому. Эта особая фаза религии, этот культ отдельных бо-
гов, вероятно, везде является первой стадией в развитии полите-
изма, которая заслуживает отдельного названия⁵⁹.

Что касается атеистических религий, они могут показаться
совершенно невозможными, но пока фактически мы не можем
отрицать того, что религия Будды первоначально была чисто
атеистической. Идея Божества, после того как она была иска-
жена бесконечными нелепостями, которые возмущали сердце
Будды и отвергались им, была, по крайней мере временно, со-
вершенно изгнана из святилища человеческого разума; вместе с
тем высшая форма морали, существовавшая до возникновения
христианства, была дана людям, для которых боги преврати-
лись в фантомы, людям, отвергшим алтари и даже алтарь непо-
знаваемого Бога.

Задача моей следующей лекции состоит в том, чтобы пока-
зать, что единственно научная и подлинно генетическая клас-
сификация религий аналогична классификации языков и что
существует самая тесная связь между языком, религией и народ-
ностью, особенно на ранних этапах истории человеческого
интеллекта, — связь, которая совершенно не зависит от тех фи-
зических элементов, крови, кожи или волос, основываясь на ко-
торых, этнологи пытаются построить свою классификацию че-
ловеческих рас.

⁵⁹ Mullet Ы. History of Ancient Sanskrit Literature. Second edition. P. 532;
Kuenen. Hibbert Lectures. P. 286.

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ,

прочитанная в Лондонском Королевском
институте 5марта 187О года

Если мы приступаем к изучению религий человечества без пред-
рассудков или предубеждений, с тем настроем, который при-
сущ любителю истины или человеку науки при рассмотрении
любого предмета, то я уверен, что мы будем близки к признанию
естественных демаркационных линий, которые разделяют весь
религиозный мир на несколько больших континентов. В данном
случае, конечно, речь идет только о древних религиях или о
самом раннем периоде в истории религиозной мысли. Я утвер-
ждаю, что в этот первобытный период, — который может быть
назван если не доисторическим, то по крайней мере чисто этни-
ческим, поскольку мы знаем, что его главным содержанием было
общее движение народов, а не индивидов, партий или госу-
дарств, — название народа соответствовало названию языка, и в
наших лучших работах по древней истории человечества карта
языков сегодня используется вместо карты народов. Но в тот же
самый первобытный период названия народов с равным правом
могли соответствовать названиям религий, поскольку в то время
связь между религией и народностью была не менее, а зачастую
и более тесной, чем связь между языком и народностью.

Чтобы пояснить мою мысль, я сошлюсь, по возможности
кратко, на размышления некоторых немецких философов по
поводу истинного отношения между языком, религией и народ-
ностью — на размышления, которые заслуживают большего
внимания, чем им уделяют часть современных этнологов.

Шеллинг*, один из самых глубоких мыслителей Германии,
первым задумался над вопросами: что такое этнос? то является
подлинной первопричиной возникновения народов? как от-
дельные человеческие существа стали народом? Ответ, который
он дал в 1845 году, когда я слушал лекции старого философа в
Берлине, весьма поразил меня, но в дальнейшем он находил все
больше и больше подтверждений в исследованиях по истории
языка и религии.

Сказать, что человек — это стадное животное и что, подобно
пчелам или диким слонам, люди инстинктивно держатся вместе
и таким образом формируют народ, значит почти ничего не
сказать. Так можно объяснить объединение людей в одну ог-
ромную толпу, но невозможно объяснить образование наро-
дов, обладающих сознанием их национальной индивидуаль-
ности.

Мы не приблизимся к решению этой проблемы, если ска-
жем, что люди разделились на народы, как пчелы на улья, следуя
за различными матками или выражая преданность различным
формам правления. Преданность той или иной форме правле-
ния, особенно в древние времена, является скорее результатом,
чем причиной существования народности; тогда как в истори-
ческие времена все смешалось под влиянием внешних факто-
ров, грубой силы или династических амбиций, которые полно-
стью задерживали естественное развитие народов, и мы часто
находим один и тот же народ, разделенный различными фор-
мами правления, и разные народы, объединенные одним пра-
вителем.

Рассматривая наш вопрос — что создает народ, — мы долж-
ны обратиться к самым древним временам. Каким образом от-
дельные люди объединились в народ в то время, когда не было
ни царей, ни «пастырей>> людей? Быть может, благодаря общно-
сти крови? Я сомневаюсь в этом. Общность крови создает се-
мьи, кланы, возможно, расы, но она не может создать то высшее
и чистое моральное чувство, которое связывает людей вместе и
превращает их в народ.

Язык и религия создают народ, при этом религия является
даже более могущественным фактором, чем язык. Языки мно-
гих аборигенов Северной Америки представляют собой раз-

личные диалекты одного типа, но те, кто говорит на этих диа-
лектах, по всей видимости, никогда не объединялись в один на-
род, они оставались лишь кланами или кочующими племенами,
и даже их вражда к иноземным захватчикам не вызывала у них
чувства национальной общности и единства, потому что они не
обладали более высоким чувством единения, которое порож-
далось или, во всяком случае, усиливалось благодаря поклоне-
нию одному и тому же богу или богам. Греки⁶⁰, напротив, хотя и
говорили на столь разных диалектах, что я сомневаюсь в том,
понимали ли они друг друга, тем не менее эолийцы, дорийцы,
ионийцы чувствовали себя во все времена одним великим эл-
линским народом, даже когда ими правили разные тираны или
когда они были разделены на многочисленные республики. Что
же сохранило в их сердцах глубокое чувство того идеального
единства, которое создает народ, несмотря на различие в диа-
лектах, несмотря на правление разных династий, несмотря на
вражду племен и соперничество государств? Это была их пер-
вобытная религия; это было смутное воспоминание об общем
поклонении великому Отцу богов и людей, которое они обя-
заны были осуществлять с незапамятных времен; это была их
вера в древнего Зевса Додонского, Зевса всех эллинов.

Возможно, самое замечательное подтверждение той точки
зрения, согласно которой религия, даже в большей степени,
чем язык, составляет основу народности, обнаруживается в ис-
тории евреев, богоизбранного народа. Язык евреев отличается
от языков финикийцев, маовитов* и других соседних племен
гораздо меньше, чем различаются между собой греческие диа-
лекты. Но культ Иеговы сделал евреев особенным народом, на-
родом Иеговы, отделенным благодаря их Богу, а не языку, от на-
рода Хамоса* (моавитов)⁶¹ и от поклонников Ваала* и Астарты*.
Именно их вера в Иегову превратила кочевые племена Израиля
в народ.

⁶⁰ Herodotus. VIII, 144. a-otic; 5е то EAAriviKOV eov оцспцоу те кол
бцбуХсоастоу, коа 9efl>v 18рг>цата те koivu ка! вгхпоа fj9edt те оцотрояа, tcqv
яроботас; yeveoSai 'Автууа1ог><; отж av ей exoi*. См.: Eclinb. Review. 1874.
R433.

⁶¹ Числ. 21, 29; Иер. 48, 7. «И Хамос пойдет в плен вместе со своими
священниками и со своими князьями».

 

«Народ, — как говорит Шеллинг, — появляется лишь тогда,
когда он определился и решился на что-то касательно своей
мифологии. Таковая, следовательно, не может возникать для
него в эпоху уже совершившегося отделения и после того, как
он стал народом, а поскольку она не могла возникнуть для него
и тогда, когда он, как пока еще незримая часть целого, обнимал-
ся целым человечеством, то, следовательно, начало мифологии
должно прийтись на самый переход, когда он не наличествовал
еще как определенный народ, но как раз готовился к тому, что-
бы отделиться от целого и замкнуться в себе.

Это же будет верно сказать и о языке любого народа: язык
определяется тогда, когда народ решает стать нардом»⁶².

Гегель*, великий соперник Шеллинга, пришел к такому же за-
ключению. В своей «Философии истории» он говорит.- «...Пред-
ставление о Боге составляет общую основу народа. (...) Поэтому
природа государства и его конституция таковы же, как и при-
рода религии; государство действительно произошло из рели-
гии, и притом так, что Афинское или Римское государство было
возможно лишь при специфической форме языческой религии
этих народов так же, как католическому государству* свойствен-
ны иной дух и иная конституция, чем протестантскому*. (...) ...Оп-
ределенный дух народа сам является лишь отдельным индивиду-
умом в ходе всемирной истории. Ведь всемирная история есть...
выражение... ряда ступеней... Эти ступени находят свое выраже-
ние во всемирно-исторических духах, в определенности их
нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и
науки»⁶³.

⁶²ШеллингФ. Соч.-В 2т.М., 1989.Т. 2.С. 250-251.

^w Гегель Г. Соч.: В 14 т. М._; Л., 1935. Т. VIII. С. 48, 49, 51. Хотя эти слова
Гегеля были опубликованы задолго до лекций Шеллинга, мне кажется,
они проникнуты духом Шеллинга больше, чем духом самого Гегеля, и,
следовательно, было бы справедливым утверждать, что лекции Шел-
линга, хотя и неопубликованные, были отпечатаны и имели хождение
среди его друзей за двадцать лет до того, как они были прочитаны в
Берлине. Вопрос о том, кто был первым, не имеет большого значения в
делах такого рода, и все же в замечании Шеллинга очень верно то, что
философия преуспевает не в том, что решает сложные проблемы, а в
том, что ставит новые проблемы и задает те вопросы, которые никто
даже не подумал бы задать.

Но эта идея принадлежит не только философам. Историки, и
в особенности специалисты в области истории права, пришли к
тому же самому вывод}'. Хотя многим из них право кажется есте-
ственным фундаментом общества и тем, что связывает народ
воедино, однако исследователи, смотрящие глубже, довольно
быстро обнаруживают, что само право, по крайней мере древнее
право, черпает свой авторитет, свою силу, саму свою жизнь из ре-
лигии. Сэр Майн, несомненно, прав, когда, рассматривая так на-
зываемые Законы Ману, отрицает идею Божества, диктующего
полный кодекс или свод законов как идею, имеющую явно совре-
менное происхождение. Вместе с тем, верой в то, что законода-
тель находился в более тесной связи с Божеством, чем простые
смертные, проникнуты древние традиции многих народов. Так,
Диодор Сицилийский* (LI. С. 94) рассказывает нам, что египтяне
верили, будто бы их законы сообщил Мневису* Гермес*; жители
Крита считали, что Минос* получил законы от Зевса; лакедемо-
няне — что Ликургу* дал законы Аполлон. Согласно арийцам, их
законодатель Заратустра получил законы от Доброго Духа; со-
гласно гетам*, Замолксис* получил законы от богини Гестии*; а
евреи считали, что Моисей получил законы от бога Яхве*.

Никто не показал более убедительно, чем сэр Майн, что в
древние времена религия, имеющая божественную природу, ле-
жала в основе и поддерживала житейские отношения и все со-
циальные институты. «Почитание сверхъестественного, — пи-
шет он, — освящало и соединяло вместе все основные институты
древнейших времен — государство, расу и семью... Элементар-
ной группой является семья; соединение семей образует род, или
дом. Соединение домов создает племя. Соединение племен со-
ставляет общину... Теперь семью удерживает вместе ее семейный
обычай; ...то же самое было и с кланами, племенем и общиной; и
чужестранец мог быть допущен к их братству только в том слу-
чае, если он признавал их обычаи⁶⁴. Позднее право отделяется

^w Совершенно отличного мнения придерживался Варрон*. «Varro
propterea se prius de rebus humanis, de divinis autem postea scripsisse
testatur, quod prius extiterint civitates, deinde ab eis hmc instituta sint... sicut
prior est, inquit, pictor quam tabula picta, prior faber quam aedificium: ita
priores sunt civitates quam ea qua; a civitatibus instituta sunt»*. (August. Civ.
Dei, 6.4.)

 

от религии... но даже тогда остается множество следов, которые
показывают, что домашний очаг был первым алтарем, отец —
первым жрецом, его жена, дети и рабы — первым религиозным
сообществом, объединившимся вокруг священного огня Гес-
тии, богини дома, и в конечном итоге — богини всего народа.
В наши дни вступление в брак, один из самых важных граждан-
ских актов, основа гражданской жизни, сохранило религиоз-
ный характер, который был присущ ему на начальных этапах
истории».

Давайте теперь посмотрим, чем в действительности являлась
религия в те далекие времена, о которых идет речь: я не имею в
виду религию как безмолвную силу, совершающую свою работу
в душе человека, я имею в виду внешнее проявление религии,
религию, искренне говорящую, осязаемую и определенную, ко-
торая может быть описана и о которой можно сообщить дру-
гим людям. Мы обнаруживаем, что в этом смысле религия огра-
ничена очень узкими рамками. Несколько слов, означающих
имена богов, несколько эпитетов, которые изначально имели
материальное значение, но были подняты на более высокую и
более духовную стадию, — я имею в виду слова, которые внача-
ле выражали телесную мощь, блеск или чистоту и которые по-
степенно обрели значение величия, добродетели и святости;
наконец, некоторые более или менее технические термины, вы-
ражающие такие понятия, как жертва, алтарь, молитва, мо-
жет быть, добродетель и грех, тело и дух, — вот то, что состав-
ляет внешний каркас зарождающейся древней религии. Если
мы посмотрим на эти простые проявления религии, мы сразу
же увидим, почему она в те далекие времена, о которых мы
здесь говорим, может доподлинно быть названа священным ди-
алектом человеческой речи, так как ранняя религия и ранний
язык были теснейшим образом связаны между собой во многих
моментах, ибо религия в своем внешнем выражении всецело за-
висела от более или менее адекватных возможностей языка.

Как только мы ясно осознаем эту зависимость ранней ре-
лигии от языка, мы с неизбежностью придем к выводу, что та
классификация, которая считается полезной в науке о языке, с
равной степенью должна быть признана полезной в науке о ре-
лигии. Если существует подлинная генетическая связь языков.

то существует точно такая же связь между религиями мира, по
крайней мере между самыми древними из них.

Следовательно, прежде чем мы приступим к классификации
религий, нам необходимо, опираясь на уровень достигнутого в
наше время знания, сказать несколько слов о генетической связи
языков.

Если мы ограничимся Азиатским континентом и примыкаю-
щим к нему европейским полуостровом, мы обнаружим, что в
обширной пустыне развивающейся человеческой речи сфор-
мировались три, и только три, оазиса, в которых еще до начала
всякой истории язык стал устойчивым и традиционным, полу-
чив, по сути дела, новый характер, абсолютно отличный от пер-
воначального характера подвижной и изменчивой речи чело-
веческих существ. Эти три оазиса известны под названиями
туранский, семитский и арийский. В этих трех центрах, осо-
бенно в арийском и семитском, язык перестал быть естествен-
ным языком; его развитие было задержано, и он стал непод-
вижным, твердым, окаменелым или, если хотите, историческим
языком. Я всегда утверждал, что эта централизация и традици-
онная консервация языка могли произойти только в результате
религиозных и политических влияний, а теперь я намерен по-
казать, что со всей очевидностью можно говорить о трех неза-
висимых семействах религии: туранской, семитской и арий-
ской, которым соответствуют три великих семейства языка.

Взявшись за изучение китайского языка, который, несомнен-
но, является древнейшим представителем туранского семейства,
мы обнаруживаем древнюю религию, лишенную красок и по-
эзии, религию, которую мы рискнем назвать односложной, со-
стоящей из почитания множества отдельных духов, олицетво-
ряющих небо, солнце, бури и молнии, горы и реки; стоящих
отдельно друг от друга, без какой-либо взаимосвязи, без какого-
то высшего принципа, объединяющего их вместе. В дополнение
к этому мы встречаемся в Китае с культом предков, духов умер-
ших, которые, как предполагалось, остаются осведомленными о
человеческих делах и обладают особым и силами, с помощью ко-
торых они творят добро или зло. Это двойное поклонение чело-
веческим и природным духам состав! то ядро древней народ! iofi
религии Китая, которая жива и в паши дни, по крайней мере

 

среди низших слоев общества, хотя над нею возвышается ряд по-
лурелигиозных и полуфилософских верований, вера в две выс-
шие Силы, которые на языке философии могут быть названы
формой и материей, на языке этики — добром и злом, но кото-
рые на языке древней религии и мифологии называются небом и
землей.

Правда, мы знаем об этой народной религии Китая только
из работ Конфуция или даже из более современных источни-
ков. Но Конфуций, хотя его и называют основателем новой ре-
лигии, в действительности был новым проповедником старой
религии. Он был главным образом тем, кто воспроизводил, а не
творил⁶⁵. Он говорил о себе.- «Я передаю, но не создаю. Я верю в
древность и люблю ее»⁶⁶.

Во вторую очередь, мы обнаруживаем древний культ семитс-
ких народов, четко обозначенный именами Бога, которые воз-
никают в политеистических религиях вавилонян, финикийцев
и карфагенян, так же как в монотеистических вероучениях
иудаистов, христиан и магометан. Почти невозможно дать об-
щую характеристику религии народов, столь отличных друг от
друга в языке, в литературе и в других областях общественной
жизни, народов, претерпевавших значительные изменения на
разных этапах своей истории; но если бы я рискнул охаракте-
ризовать культ всех семитских народов одним словом, я сказал
бы, что это было главным образом почитание Бога в истории,
Бога, определяющего судьбы индивидов, рас и народов, скорее,
чем Бога, повелевающего силами природы. Названия семитских
божеств выражают в основном моральные качества; среди них
встречаются Сильный, Почтенный, Господин, Царь; и они редко
дорастают до божественных персонификаций, определенных в
своих внешних проявлениях или без труда узнаваемых по ярко
выраженным чертам их реального драматического характера.
Благодаря этому многие древние семитские боги имели тенден-
цию к объединению, и переход от поклонения отдельным бо-
гам к культу единого Бога произошел без больших затруднений.
Особенно плавно произошел переход от почитания отдельных

богов к культу единого Бога в однообразных условиях жизни в
пустыне. К этому можно добавить с некоторыми оговорками,
что семитские религии не использовали имена женского рода
для обозначения своих божеств или что все их женские боже-
ства были лишь олицетворением активных сил древних и бес-
полых богов; также требует многих оговорок и утверждение
Ренана* о том, что семитские религии были инстинктивно-мо-
нотеистическими⁶⁷.

Наконец, мы находим древнеарийский культ, рассеянный по
всем уголкам земли усилиями его смелых почитателей и легко
узнаваемый в долинах Индии и лесах Германии благодаря об-
щим названиям божеств, изначально олицетворяющих силы
природы. Этот культ не является, как часто утверждают, культом
природы. Но если охарактеризовать его одним словом, я риск-
нул бы назвать его культом Бога в природе, Бога, завуалирован-
ного великолепием природы, а не скрытого в тайниках челове-
ческого сердца. Боги арийского пантеона обладали такой ярко
выраженной индивидуальностью и были столь неизменны, что
переход к монотеизму у арийцев потребовал ожесточенной
борьбы и редко происходил без иконоборческих революций
или без приступов философского отчаяния.

Эти три класса религий можно безошибочно отличить друг
от друга, так же как три класса языков: туранский, семитский и
арийский. Они были тремя факторами древнейшей истории,
определившими судьбу всего человечества и влияние которых
мы до сих пор ощущаем в нашем языке, в наших мыслях и в на-
шей религии.

Но хаос, который эти три фактора оставили позади себя в
языках, мышлении и религиях туранских, семитских и арийс-
ких народов, не всегда был хаосом. Поток языка, разделившись
на эти три части, продолжил свое течение; священный огонь
религии, от которого зажглись эти три алтаря, не погас, хотя и
стал менее заметен в дыму и пепле. Повсеместно существовали
язык и религия, но это были естественные и дикорастущие
язык и религия; они не имели истории, они не оставили своей

 

⁶⁵ См.: Legge. Life of Confucius. P. 96.

"'Liin-yii (§ 1. a); Schott. Chinesische Literature. S. 7.

⁶⁷ См. мой очерк по семитскому монотеизму в работе «Chips from a
German Workshop». Vol. I. P. 342, 380.

 

истории, и поэтому они ускользали от тех научных методов, ко-
торые применялись при изучении языков и религий китайско-
го, семитских и арийских народов.

Вызывает удивление, почему лингвисты установили только
три языковых семейства — или, вернее, два, — потому что ту-
ранские языки едва ли могут быть названы семейством в стро-
гом смысле этого слова до тех пор, пока не будет окончательно
доказано, что китайский язык образует основу двух туранских
ветвей, северной туранской, с одной стороны, и южной туранс-
кой — с другой, что фактически китайский язык⁶⁸ формирует
самый ранний слой того подвижного массива речи, который
позднее становится более неподвижным и традиционным, пре-
образуясь на севере в тунгусский, монгольский, татарский и
финский языки, а на юге — в тайский, малайский, ботийский и
тамильский языки.

Причина, по которой ученые не открыли больше, чем эти
два или три великих языковых семейства, очень проста. Мы не
можем открыть больше, потому что их больше не существует.
Семейства языков — это очень специфические образования;
они — исключение (они и должны быть исключением), а не
правило в развитии языка. Всегда была возможность, но, на-
сколько я могу судить, никогда не было необходимости для
того, чтобы человеческая речь вышла за рамки первобытной
стации своего стихийного развития и столь же стихийного
упадка. Я считаю, что если бы предшественники семитских,
арийских и туранских народов чисто спонтанно не реализо-
вали эту возможность, то все языки остались бы эфемерными,
отвечающими целям сменяющих друг друга поколений людей;
они боролись бы, приобретая и теряя, иногда достигая опре-
деленной стабильности, но после этого снова разрушались бы
и уносились бы, подобно ледяным глыбам, подхваченным по-
токами вешних вод. Само наше понятие о языке было бы тогда
совершенно отличным от того, которое мы имеем теперь.
Как мы приходим к этому понятию?

Сначала мы формируем наше понятие о том, чем должен
быть язык, основываясь на тех немногих языках, естественное

^s См.: Mailer M. Lecture on the Stratification of Language. P. 4.

развитие которых было приостановлено социальными, религи-
озными, политическими или другими внешними влияниями, а
затем мы смотрим вокруг и удивляемся, почему все языки не по-
хожи на эти два или три выделяющихся языковых семейства.
Но мы могли бы с равным основанием удивляться тому, почему
не все животные являются домашними или почему кроме садо-
вого анемона на лугах и в лесах растет много разновидностей
того же самого, но дикорастущего цветка.

В туранских языках, в которых первоначальная концентра-
ция не была такой мощной, как в арийском и семитском семей-
ствах, мы еще можем уловить проблеск естественного развития
языка, хотя и ограниченный определенными рамками. Различ-
ные слои этой огромной подвижной массы однородной речи
предоставляют нам не определенные свидетельства родства
между еврейским и арабским, между греческим и санскритом, а
только спорадические совпадения и сходства в общей структу-
ре, которые могут быть объяснены признанием первобытной
концентрации, за которой последовал новый период независи-
мого развития. Было бы преднамеренным заблуждением не при-
знавать определенные и специфические черты, присущие севе-
ротуранским языкам: невозможно объяснить сходство между
венгерским, лапландским, эстонским и финским языками без
предположения о том, что существовала очень ранняя концент-
рация речи, на основе которой возникли эти диалекты. Менее
отчетливо мы наблюдаем это в южнотуранской группе, хотя,
сознаюсь, меня всегда удивляло не столько то, что существует
мало свидетельств о прежнем единстве этих разошедшихся по-
токов языка, сколько то, что эти свидетельства вообще сохра-
нились. Точку соприкосновения южнотуранских и североту-
ранских языков мы находим в китайском языке, потому что
китайский язык является корнем маньчжурского и монгольско-
го языков, так же как сиамского и тибетского, и с каждым днем
это становится все более очевидным благодаря трудам м-ра Эд-
кинса* и других исследователей Китая.

Я готов признать, что не стоит спешить с категоричными за-
явлениями по этим проблемам, и я хорошо знаю, что может быть
сказано против этих широких обобщений, затрагивающих «про-
исхождение видов» в языке. В моих публикациях двадцатилетней

 

давности, в моем письме к Бунзену «О туранских языках» впер-
вые были изложены эти взгляды и предупреждение против опас-
ностей догматического скептицизма, который в то время угро-
жал свободе исследований и всякому прогрессу в науке о языке.
Ни один метод не считался тогда верным для сравнительного
анализа языков, кроме метода изучения романских языков*, но и
он не считался единственно возможным методом для научного
изучения всех других языков. Не признавались и доказательства
связи между языками, находящимися за пределами арийского и
семитского семейств, за исключением тех, которые использова-
лись для установления родства между различными членами этих
двух великих языковых семейств. Моей задачей было показать,
что при рассмотрении более ранних этапов развития языка мы
не вправе требовать таких доказательств, ибо в то время они не
могли существовать, а их отсутствие ни в коей мере не отрицает
возможности более отдаленного родства. Сегодня в науке о язы-
ке происходят значительные изменения, как и во многих отрас-
лях естествознания. Благодаря влиянию идей, которые Дарвин*
снова выдвинул на передний план естественной философии,
специалисты в разных областях уделяют гораздо больше внима-
ния общему, чем частному. Каждый вид изменения, называемый
развитием, теперь кажется постижимым и допустимым, и когда
псе человеческие расы будут сведены к одному общему источни-
ку, когда их следы будут обнаружены в период, в который еще не
существовало человеческого сообщества, то устранятся трудно-
сти при выявлении родства между всеми так называемыми ту-
ранскими языками, более того, будет выявлена общая основа все-
го многообразия человеческой речи. Эта фаза мышления в ее
крайней форме, несомненно, будет отходом от предшествую-
щей, но подобные колебания научат нас на этом примере, что
диктаторский авторитет никогда не сможет остановить про-
гресс науки и ничто не является таким опасным, как вера в соб-
ственную непогрешимость.

Если мы покинем Азиатский континент, исконный дом арий-
ских, семитских и туранских языков, мы обнаружим, что и в Аф-
рике сравнительное изучение диалектов ясно доказывает концен-
трацию африканской речи, результаты которой можно видеть в
сходстве диалектов банту (кафра, сейтчуана, дамара, отигере-

ро, ангольский, конго, ки-суахили и др.)*, на которых говорят
от экватора до Кейскама*⁶⁹. Севернее языка банту или кафра мы
находим независимые образования семитской речи в берберс-
ком* и галла* диалектах; южнее мы видим только языки готтен-
тотов и бушменов*, очень близкие, как считает д-р Хан, друг
другу. Существует ли реальная лингвистическая связь между эти-
ми языками в Южной Африке и нубийским и даже древнееги-
петским языками, были ли эти языки отделены друг от друга из-
за вторжения кафрских племен — это проблема, разрешение
которой возможно в будущем. Определенно лишь то, что Древ-
ний Египет представляет нам независимую первобытную кон-
центрацию интеллектуальной работы в стране Нила, независи-
мую постольку, поскольку мы знаем сейчас о древней арийской
и семитской концентрации языка и религии.

Но если разговорные языки африканского континента по-
зволяют нам проследить общий путь артикуляции первобыт-
ных народов Африки — ибо существует неизменное ядро в язы-
ке, которое никогда не может быть уничтожено, — мы все же
очень мало знаем и в дальнейшем сможем узнать очень немно-
го о развитии и упадке африканской религии. Во многих мес-
тах магометанство и христианство полностью вытеснили вос-
поминания о древних богах; и даже тогда, когда миссионеры
или путешественники пытались описать состояние религиоз-
ности зулусов и готтентотов, они могли наблюдать лишь самые
поздние формы африканских верований, а их изображение но-
сило скорее карикатурный, чем серьезный характер. Большую
роль в ошибках при изучении африканских верований сыграла
теория первобытного фетишизма, которая ослепляла наиболее
внимательных исследователей и уводила их от всего, что лежа-
ло за пределами культа фетиша.

Существует только одна африканская религия, литературны-
ми памятниками которой мы располагаем, — это религия Егип-
та, являющаяся для нас такой же загадкой, какой она была для
греков и римлян. Благодаря письменным источникам освещают-
ся по крайней мере самые мрачные уголки египетских храмов и

⁶⁹ Bleek. Comparative Grammar of the South African Languages. P. 2; cm.
также: Bleek. Report concerning his researches into the Bushman Language.
1873.

 

глубочайшие тайники человеческого сердца, из которого берут
свое начало вера в древних богов и поклонение им. На первый
взгляд нет ничего более запутанного, сбивающего с толку и ма-
лообещающего, чем религия Египта, где обнаруживаются, с од-
ной стороны, приземленный культ животных, а с другой сто-
роны — высший полет таинственной мудрости. Можно смело
сказать, что даже сейчас, после расшифровки древнего египетс-
кого языка, этот странный контраст совершенно необъясним.
До сих пор, после тщательного прочтения превосходных «Джи-
фортских лекций» Ренуфа невозможно отделаться от чувства,
что в религии Египта есть нечто разумное, более того, что разви-
тие религиозных идей в Египте осуществлялось таким же замеча-
тельным образом, как и развитие религиозных идей у арийских
народов.

Религия египтян возникла не из простого поклонения жи-
вотным. Египетская зоолатрия* относилась к периоду упадка и
была основана на символах, взятых из мифологии. Подобно
арийской, египетская мифология первоначально рассматрива-
ла те явления природы, которые носят закономерный характер,
такие, как восход и заход Солнца, движение Луны и звезд; при-
знание закономерности и порядка, существующих во Вселен-
ной, лежало в основе всей системы египетской религии. По-
добно санскритскому Рите*, египетская Маат*, выведенная из
простых чувственных впечатлений, становится в конце концов
названием нравственного порядка и справедливости.

Но кроме нескольких сил, представленных в их мифологии
(большинство из них в настоящее время может быть сведено к
единому источнику), египтяне с самого начала говорили о Еди-
ной Силе, управляющей всеми физическими и моральными про-
цессами во Вселенной, от которой зависит каждый человек и
перед которой он несет ответственность. И наконец, они ока-
зывали почести умершим, потому что смерть считалась нача-
лом новой жизни, жизни, не имеющей конца.

Вместе с тем мифология, как неизбежная болезнь языка, ужас-
но ухудшала раннее развитие искусства в тех формах, что оно
принимало в Египте. Сила, которую египтяне признавали без
всяких мифологических дополнений, в честь которой не было
возведено ни одного храма (в противоположность тому, что

было в Индии, где существовало святилище, посвященное Пара
Брахману, Высшему Брахману), «имя которой никогда не высека-
лось на камне», «чей лик не может быть найден среди нарисован-
ных фигур», «кто не требовал ни мистерий*, ни жертвоприноше-
ний» и «чья обитель была неизвестна», в особенности должна
была ускользать от внимания почитателей великолепных храмов
Мемфиса*, Гелиополя*, Абидоса*, Фив или Дендеры, в которых
обитали другие божества, и люди молились им, восхваляли их и
приносили им жертвы. Видимо, поэтому как в Египте, так и в Ин-
дии с трудом находит признание понятие единого Бога. Самосу-
ществование или самостановление Одного, Одного Его, Одного-
Единственного, Одного без кого-либо другого (как в санскрите,
svayambhu, Ekam advitiyam), «стоящего у истоков всего сущего,
сотворившего все вещи, но Которого Самого никто не сотво-
рил» — подобные высказывания постоянно встречаются в ре-
лигиозных текстах и относятся к тому или иному богу (геноте-
истически), каждый из которых считается высшим из богов,
Создателем и Творцом всех вещей. Так, Ра*, изначально богу сол-
нца, происходящему от Нун* — «отца богов» и самому являюще-
муся отцом Шу* (воздуха) и Тефнут* (росы), поклонялись как
высшему небесному божеству. Осирис*, самый старший из пяти
детей Геб* (земли) и Нут* (неба) — «более великий, чем его отец,
более могущественный, чем его мать», муж Исиды*, отец Гора*,
был другим олицетворением солнца, понимаемый главным об-
разом как победитель темноты. Мы читаем, что Ра — «душа Оси-
риса и Осирис — душа Ра». Гор также является именем солнца,
первоначально утреннего солнца, «чьи глаза возвращают день».
Тот* олицетворяет луну, является «измеряющим землю», «распре-
деляющим время» и, наконец, изобретателем письменности и ис-
кусств. Ренуф правильно отмечает, что специалисты в области
санскрита, которые не знают ни слова на египетском языке, и
специалисты в области египетского языка, которые не знают ни
слова на санскрите, будут давать различные имена одним и тем
же персонажам. Но ученый, занимающийся сравнительной ми-
фологией, едва ли будет колебаться в определении действитель-
ных имен каждого из этих арийских или египетских персонажей.
Мы можем подвести итоги вышесказанному словами Марие-
та*: «На вершине египетского пантеона находится единственный

Бог, бессмертный, несотворенный, невидимый и скрытый в не-
досягаемых глубинах его собственной сущности. Он явля-
ется творцом неба и земли; он создал все то, что существует, и
ничего не может быть создано без него. Это Бог, познание кото-
рого было недоступно непосвященным. Но египетский разум
не мог или не хотел остаться на этой величественной высоте. Он
рассматривал мир, его формирование, принципы, которые уп-
равляют им, человека и его земную судьбу как великую драму,
действующим лицом которой является только одно Бытие. Все
происходит из него, и все возвращается к нему. Но оно имеет
посланников, наделенных персонифицированными чертами и
принимающих форму видимых божеств, ограниченных в своей
деятельности, но все же проявляющих свои силы и качества в
этой драме»⁷⁰.

Если мы обратим свои взоры от Африки к Америке, мы обна-
ружим там на севере множество языков, которые свидетельству-
ют о древних миграциях, но почти ничего не говорят нам о
древних религиях. На юге мы знаем два языковых и политичес-
ких центра; там в Мексике и в Перу мы встречаемся с любопыт-
ными, хотя не всегда заслуживающими доверия традициями
древней и прочно установившейся системы религиозной веры
и культа.

Наконец, если возможно реконструировать первоначаль-
ный полинезийский язык, который является общим для диалек- |
тов островов, расположенных от Америки до Африки (Мада- |
гаскар), фрагменты первоначальной полинезийской религии,
которые заслуживают трудов нового Гумбольдта, будут мало-
помалу появляться на свет.

Наука о религии имеет то преимущество перед наукой о
языке, если это может быть названо преимуществом, что в не-
которых случаях последняя располагает материалами, доста-
точными для постановки проблем наивысшей важности, но i
недостаточными для их успешного разрешения, а первая не '

⁷⁰ В этом описании египетской религии я использовал главным об-
разом RenoufM. LePage. Hibbert Lectures. 1879, «Lectures on the Origin and
growth of Religion», иллюстрирующие религию Древнего Египта; а так-
же De Rouge. Sur la Religion des anciens Egyptiens // Annales de Philosophic
Chretienne. Nov. 1869.

имеет всех материалов, которые могли бы подтверждать даже
простые гипотезы. Во многих частях света, где диалекты, хотя
и искаженные, все же до сих пор доносят до нас отблески да-
лекого прошлого, древние храмы окончательно исчезли, а
имена древних богов преданы забвению. Мы ничего не знаем,
и мы должны довольствоваться нашим незнанием, поэтому ис-
тинный ученый вынужден покинуть область деятельности, ко-
торая оказывается все более привлекательной для любителей
априорных теорий.

Но даже если дело обстоит иначе, я думаю, что люди, изуча-
ющие религию, поступят правильно, последовав примеру лин-
гвистов, и займутся сравнительным исследованием арийских
и семитских религий. Если может быть доказано, что религии
арийских народов объединены теми же узами действительно-
го родства, которые дают нам возможность трактовать их язы-
ки как множество видов одного семейства, и если такой же
факт может быть установлен при изучении семитского мира,
то перед нами открывается достаточно широкое поле иссле-
дования, тщательной расчисткой и культивацией которого бу-
дут заняты несколько поколений ученых. И это первоначаль-
ное родство, я уверен, может быть доказано. Имена основных
божеств, а также слова, выражающие наиболее существенные
элементы религии, такие, как молитвя, жертва, алтарь, дух и
веря, сохранились среди арийских и среди семитских наро-
дов, и эти реликты допускают только одно объяснение. После
этого можно с большой надеждой на успех приступить к срав-
нительному изучению туранских религий; я уверен и сейчас
практически не сомневаюсь в своей правоте, что существова-
ли не только первобытная арийская и первобытная семитская
религии, но также и первобытная туранская религия еще до
того, как каждая из этих первобытных рас раскололась и стала
независимой в языке, культе и народном чувстве.

Давайте начнем с наших собственных предков арийцев.
В лекции, прочитанной мною здесь же несколько лет назад, я
набросал схему жизни арийцев до их первого разделения, т. е.
до того времени, когда в Индии начали говорить на санскрите,
а в Малой Азии и Европе — на греческом языке. Контур этой
схемы и краски, которыми она была нарисована, были просто

 

заимствованы из языка. Мы пришли к выводу, что если взять все
слова, которые существуют в одной и той же форме во фран-
цузском, итальянском и испанском языках, то можно показать,
какие слова, а следовательно, и какие предметы должны быть
известны народу, не говорящему пока ни на французском, ни на
итальянском, ни на испанском языке, но говорящему на языке,
предшествовавшем этим романским диалектам. Мы знаем, что
этим языком был латинский; но, если бы мы не знали ни слова
по-латински или ни одной главы римской истории, мы все же
смогли бы, используя наиболее очевидные слова, являющиеся
общими для всех романских языков, нарисовать картину осно-
вополагающих мыслей и занятий того народа, который должен
был жить в Италии по крайней мере за тысячу лет до Карла Ве-
ликого*. Мы смогли легко доказать, что у этого народа должны
были быть короли и законы, храмы и дворцы, корябли и экипа-
жи, прямые дороги и мосты и почти все элементы высокоциви-
лизованной жизни. Как я утверждал, мы можем доказать это,
просто взяв названия всех этих предметов, существующие во
французском, итальянском и испанском языках, и показав, что
в том случае, если испанский язык не заимствовал их из фран-
цузского или итальянский из испанского, они должны были су-
ществовать в более раннем языковом слое, от которого берут
свое происхождение эти три современных романских диа-
лекта.

Точно такая же аргументация дает нам возможность выло-
жить мозаичную картину древнейшей цивилизации арийского
народа до времени его разделения. Поскольку мы находим в
греческом, латинском и санскрите, а также в славянском, кельт-
ском и тевтонском языках одно и то же слово «дом», то мы име-
ем все основания заключить, что еще до того, как каждый из
этих языков получил самостоятельное существование по край-
ней мере за тысячу лет до Агамемнона* и Ману, прародители
арийских народов уже не обитали в палатках, а строили дома
для постоянного проживания⁷¹. Поскольку мы находим одно и
то же название для обозначения города в санскрите и гречес-

⁷' Санек. — dama, 86uo<;, domus; готск. — timrjan, «to build»; слав.
dom; санск — vesa, ошск;, vicus; готск — veih-s.

ком языке⁷², мы можем вполне определенно заключить, что арий-
цам были знакомы если не города в прямом смысле слова, то во
всяком случае цитадели или лагеря до того, как они стали гово-
рить на греческом и санскрите. Поскольку «царь» на санскрите,
латинском, тевтонском и кельтском⁷³ языках обозначается од-
ним и тем же словом, мы снова можем утверждать, что некото-
рые виды царского правления были установлены и признаны
арийцами в тот же самый доисторический период.

Я не должен соблазнять себя тем, чтобы нарисовать картину
этой первобытной цивилизации в целом⁷⁴. Я желаю лишь на-
помнить вам, как, разбирая вместе с вами древние архивы, мы
обнаружили, что Высшее Божество называлось одним и тем же
именем в древней мифологии Индии, Греции, Италии и Герма-
нии и сохраняло это имя, поклонялись ли ему в горах Гималаев*
или среди дубов Додоны, на Капитолийском холме* или в лесах
Германии. Я указал, что его именем было Дьяус — на санскрите,
Зевс — на греческом языке, Ювис — на латинском, Тиу* — на не-
мецком; но я уделил недостаточно внимания поразительной
природе этого открытия. Эти имена не являются просто име-
нами-, они — исторические факты, поистине факты более непос-
редственные, более надежные, чем многие факты средневековой
истории. Эти слова не просто слова, они доносят до нас всю яр-
кость события, свидетелями которого были прародители целой
арийской расы, жившие, возможно, за тысячелетия до Гомера и
Вед, поклоняющиеся невидимому Существу, нареченному тем
же самым именем, наилучшим, самым возвышенным именем,
которое они могли найти в своем словаре, — именем Света и
Неба.

И давайте не будем забывать об этом и говорить, что это был
всего лишь культ природы и идолопоклонство. Нет, их верова-
ния не сводились к культу природы и идолопоклонству, хотя
они и могли развиться в этом направлении в более поздние вре-
мена. Дьяус не означал «голубое небо» и даже не был простой

^?- Сянск. —- pur, puri или puri; греч. — TtoXig; санск. — vastu, «house»;
греч. — aatu

⁷³ Санск. — Rag, ragan, rex; готск. — reiks; ирллнд. — riogh.

⁷⁴ См.: Selected Essays. Vol. I. P. 317 seq.

 

персонификацией неба — он означал нечто большее. В Ведах
мы находим воззвание к <