Дежа вю

 

Странное чувство охватило Майкла, когда он вступил на борт «Наяды». Яхта была действительно очень дорогая, даже не то, что дорогая, а возмутительно дорогая. Беловски видел много дорогих яхт, но такую роскошь впервые. Казалось, что главной целью ее создателей было потратить как можно больше денег. Великолепные современные формы судна отлично сочетались с общим, немного восточным стилем дизайнерского решения. Золоченый такелаж, перламутровые стекла, даже открытая палуба, была инкрустирована наборным паркетом. Мягкие, при каждом шаге издающие приятные клавишные звуки ступеньки трапов вели в потрясающие интерьеры. Кругом редкие породы дерева, кожа, натуральные камни, живопись, и что самое поразительное – все напичкано электроникой так, что неожиданные сюрпризы встречались буквально на каждом шагу.

Но не это больше всего потрясло. Острое восхищение увиденным, странным образом перебивалось ощущением того, что он все это уже видел. Что ему все тут знакомо. Это трудно объяснить, но с любопытством заглядывая в каюты, с открытым ртом рассматривая их, он как будто вспоминал какой-то забытый сон. Он пытался вспомнить этот сон, но ровным счетом ничего в памяти не было, да и быть не могло. Он совершенно точно никогда этого не видел и видеть не мог. Но, поворачивая голову в другую сторону, он опять ловил себя на том, что какое-то ускользающее от его сознания воспоминание все-таки было.

«Дежа вю», – подумал Майкл. Ничего удивительного… после всего случившегося с ним, этот маленький психический дискомфорт, наверное – мелочь. Хорошо хоть совсем крыша не съехала. Он вспомнил, что где-то читал о том, что некоторых людей это психическое расстройство доводит до полного сумасшествия. Что оно может измотать человека, заставить потерять ощущение реальности, действительности всего происходящего вокруг. Этого еще не хватало…

Причем началось оно несколько дней назад, еще в катере, когда он отлеживался на банке и смотрел в качающийся потолок бота. На корме переговаривались Бизон с Палмером, по палубе каталась консервная банка. Вся эта ситуация, включая фразы и ощущение затекшей от долгого лежания спины, как-то остро вспомнилась, но неуловимо тут же забылась. Потом это чувство стало повторяться. Он брал в руку галету, надрывал пакетик с джемом и ловил себя на мысли, что он это уже делал. Именно тут, именно расставив широко от качки ноги, именно глядя в серую Атлантику за окном. Но где, когда? Воспоминание было где-то близко. Где-то рядом, в сознании. Казалось, что еще немного, еще чуть-чуть зацепиться за какую-нибудь мельчайшую, но конкретную деталь и оно потянется как цепочка, вспомнится целиком. Но оно не цеплялось. Но оно продолжало дразнить своей близостью и, почему-то, важностью.

Когда он попал на борт яхты, это расстройство усилилось. Беловски чувствовал, что сходит с ума, что просто тупеет, становится неадекватным. Нет, так дальше нельзя, нужно что-то делать! Он вспомнил про Саню и Изволь. Может быть, им пожаловаться? В конце-то концов, психика – это тоже здоровье. Может, скажут, что на яхте лежит еще какой-нибудь русский тюбик, чтобы помазать голову? Чтобы опять стать нормальным человеком!

Он активировал интернет-приемник и позвал Изволь.

– Здравствуй, Миша. Я все знаю, уже работаю…

– Что ты знаешь?! – чуть не заорал Беловский. – Где Саня? Позови Саню!

– Да я и без Сани справлюсь. Чего шумишь?

– Позови Саню! – угрожающе повторил Михаил.

– Миш, ну поверь мне, не стоит так волноваться, сейчас я все исправлю! – уже дрожащим голосом взмолилась Изволь.

– Что ты исправишь, что?!

– Это я виновата, Миш, не говори Сане. Это моя недоработка. Сейчас почистим следы. Забыла совсем… дура! – почти плача сказала она.

– Какие следы?! Ты чего городишь? Зови Саню, виртуальная кукла!

– Я не виртуальная, – сухо и обиженно сказала Изволь. От плаксивости в голосе не осталось и следа. – Будет тебе Саня, истерик…

– Что? Что?? Я??? – заикаясь от неожиданности такого поведения электронного оператора, замямлил было Беловский, но появился Саня. Он без подготовки, не обращая внимания на склоненного в позе гневного вопросительного знака над приемником Беловского, накинулся на Изволь:

– Ты чего наделала! А? Ты, ты соображаешь – чего ты натворила?!

– Саша, я…

– Что я? Что я? Ты чуть не испортила ВСЕ! Ты чуть не уничтожила ВСЕ! Осталось девяносто семь часов, ты это понимаешь?! Мы уже никого не успеем подготовить! Уже никогда! Понимаешь?! У нас уже нет ресурсов на новый проект!

– Саша, – всхлипывала Изволь, – Саша, я все понимаю, я сама в ужасе, Саша, я сейчас, я уже заканчиваю, я уже почти развела и стерла. Все будет нормально!

– Ты хоть ощущаешь свою ответственность?!

– Да, Саш, ощущаю, понимаю. Я стараюсь. С Мишей все будет нормально. Я уже почти закончила!

– При чем тут Миша? Ты только про Мишу и думаешь! А нужно про всех, про всех думать! Про семнадцать миллиардов думать! Брось из головы своего Мишу! Говорил я, что вместо тебя нужен мужик, говорил, что нужен мужик! Э-эх!

– Еще один истерик… Поздно, Саня, мужика искать, осталось девяносто семь часов…

– Ты посмотри на нее, она еще и огрызается!

Изволь, напряженно что-то делая, бормотала под нос:

– Мужик ему нужен... Истерики все мужики… что один, что другой… Сейчас все будет, сейчас, не волнуйтесь, мужики…

Она замолчала, было слышно ее сосредоточенное сопение. Беловский подумал: так она и правда живая?

– Ну, вот, мужики мои, все готово, можете вытирать сопли…

Беловский, молчавший все это время, наконец осмелился спросить:

– Что у вас там случилось-то?

– Привет, Миха, – ответил Саня, – это не у нас случилось, это у тебя чуть не случилось.

– А что со мной могло случиться?

– Да многое могло. Мог оказаться в открытом океане в одних трусах, в лучшем случае.

– А в худшем?

– А в худшем ты мог вообще бесследно исчезнуть или погибнуть от внутриклеточной микроаритмии.

– Что это такое?

– Это когда все элементы твоего организма живут в разное время.

– Чего-чего?!

– Ну, не то чтобы совсем в разное время, но с почти нефиксируемым опережением или отставанием. Буквально на тысячные доли секунды. Происходит нарушение внутренних ритмов, и в организме чего-нибудь рвется. Чаще всего, что тоньше – сосуды…

– А если на миллионные доли секунды?

– На миллионных аритмиях вся жизнь и существует. Это нормальное состояние внутреннего времени любого предмета. Если бы не было временной разницы элементов всей природы, то мир бы остановился. Прекратилось бы движение элементарных частиц, произошел бы застой и прекращение всяческого движения. Все мировое вещество вернулось бы в первоначальное состояние.

– Это что за состояние?

– Это наиболее рациональное состояние. Наиболее компактное состояние мирового вещества. Помнишь, в нашем детстве продавали сладкую вату? Мы покупали ее большущими пакетами. Но на самом деле это был взбитый сахар. На самую большую порцию уходило меньше ложки сахара. Так и вещество во вселенной взбито временной аритмией. Частицы находятся чуть-чуть в разном времени и не могут соединиться в компактный брикет. Хотя стремятся все время к этому, но бесконечно не могут встретиться. Вот они и крутятся.

– Это как такты в двигателе?

– Точно, Миш, похоже на такты. Если бы во всех цилиндрах двигателя происходило зажигание ОДНОВРЕМЕННО, то двигатель бы заглох.

– А со мной-то что было?

– С тобой? Да вот, по вине этой стрелочницы, начали встречаться два твоих временных проекта.

– ???

– Тебе еще многое предстоит узнать. Пока скажу лишь, что у всех людей существует множество путей. Имеется в виду – временные пути. Один приводит человека в пропасть, другой в тупик, десятый в огонь и лишь один из миллионов вариантов правильный. В данном случае, по техническим причинам произошло наслоение одного временного пути на другой. Знаешь, как железнодорожные пути сходятся в один на стрелках?

– Ну, знаю…

– У тебя ведь было острое дежа вю?

– Да…

– Дежа вю, это не болезнь, Миха. Это наслоение путей, ошибки диспетчера, так сказать. Ты одновременно находился в двух проектах.

– А, понятно теперь… теперь кое-что выстраивается. Мои трупы – это другие проекты моей жизни?

– Да.

– И много их у меня?

– Трупов?

– Нет, проектов.

– Бесконечно много. Жизнь – это дерево, где каждый новый миг может развиться по-разному. Ты можешь проснуться и встать с левой ноги, а можешь с правой. Это уже разные ветви. Ты ежесекундно находишься как витязь на распутье. Ты миллионы раз мог погибнуть под колесами каждой, проезжающей мимо тебя машины. Сколько машин проехало мимо тебя – считал? У каждой из них могли отказать тормоза, лопнуть колесо. Но этого не случилось, так как у всех этих машин и у их водителей – миллионы своих проектов. Они по ряду причин тебя не сбили.

– Что это за причины? Можно как-то их регулировать, выбирать проекты?

– Конечно, можно. Это было известно давно. Даже всегда.

– Как это? Почему я не знал?

– Ты знал, просто не задумывался. Ты же верующий, Миха. Значит, способен молиться и каяться. Что такое покаяние? Это сожаление о прошлом, о содеянном когда-то. Если ты сильно и искренне каешься, то тем самым исправляешь свое прошлое. Бывает даже так, что ты как бы обратно возвращаешься в прошлое и переживаешь всю жизнь заново по другому проекту, потому что ты понял, что твой нынешний проект неверен, ведет не туда. Но в этом случае из твоей памяти начисто стирается твой первый проект. Ты совершенно его забываешь. Просто твоя жизнь очищается от твоей сегодняшней или вчерашней ошибки, как и не было ее, потому что ты в ней уже раскаялся в будущем.

– Уже в будущем? Ты русский язык не забыл?

– Нет, не забыл. Бывают, правда, некоторые накладки в виде тех же дежа вю или снов, в которых мы видим себя в таких ситуациях, в которых мы никогда не были, а на самом деле были, только не помним.

– Ты это серьезно?

– А русский тюбик в бардачке американского бота ты нашел серьезно?

– А какое отношение тюбик имеет к покаянию?

– Ха-ха! Нет, к покаянию – никакого. Просто если в принципе возможна работа со временем, значит, можно и тюбик просунуть завтра, а получишь ты его сегодня.

– Но как?

– Об этом позже тебе расскажет Изволь. Прости, мне нужно отключиться, дел по горло! Мы с тобой еще накалякаемся!

– Ну, пока!