СОСТОЯНИЕ ВЕРЫ И НРАВСТВЕННОСТИ

Картина нравственного состояния наших предков с ее мрачною и светлою сторонами в общих чертах оставалась и теперь та же самая, какую мы видели в предшествовавший период. Но в частностях совершились немаловажные перемены, и почти все к лучшему.

Главные недостатки, нами прежде замеченные, с которыми еще надлежало бороться в России христианству, были двух родов: одни происходили от существовавшего некогда в России язычества, другие поддерживались и раскрывались преимущественно под влиянием господствовавшего духа времени.

Недостатки первого рода заметно начали теперь ослабевать. Мы встречаем еще между русскими христиан, которые, держась старых обычаев, ставили трапезы Роду и рожаницам, хотя, может быть, уже не понимали языческого значения этих Рода и рожаниц. Видим женщин, которые в случае болезни своих детей носили их к волхвам, считая волхвов, очевидно, не за представителей язычества, а только за знахарей и врачей [346]. Но ни летописи, ни другие достоверные памятники не показывают, чтобы оставались еще между русскими такие христиане, которые бы открыто или тайно поклонялись своим прежним языческим богам и приносили им жертвы, увлекались внушениями волхвов, явно враждебными христианству, и восставали против пастырей Церкви, как это случалось в конце XI и в начале XII в. Напротив, на волшебство даже простой народ смотрел уже неприязненно, и новгородцы в 1227 г. сожгли четырех волхвов по одному подозрению их в чародеяниях [347]. Далеко не в прежней силе является и другой закоренелый обычай языческой старины — обычай многоженства и вообще чувственной жизни. В записках Кярика упоминаются люди, которые держали у себя тайно и явно наложниц, и распутство представляется пороком самым распространенным в народе. Но уже не упоминается о людях, какие были во дни митрополита Иоанна II, написавшего известное Церковное правило, которые имели у себя по нескольку жен разом или переменяли их по своему произволу, похищали себе жен и вовсе не уважали церковного венчания, признавая его учреждением для одних князей и бояр. Мало того, летопись рассказывает, что в 1174 г. галичане сожгли одну несчастную женщину по имени Анастасия, бывшую наложницею их князя Ярослава, а самого князя приводили к присяге, чтобы он вперед жил с своею законною женою — до такой степени сделались у нас строгими к распутной жизни и возвысились понятия о святости брачного союза! [348]

Недостатки, зависевшие от господствовавшего духа времени, духа междоусобий, кровопролития, жестокости, не только не ослабевали, но по временам обнаруживались даже сильнее. Излишне было бы перечислять самые междоусобия с их неизбежными спутниками: коварством, злобою, вероломством и другими подобными пороками, но не можем не остановиться на некоторых особых случаях, показывающих, до чего доводили иногда эти кровавые распри наших князей и до чего простиралась иногда жестокость нравов.

В 1169 г. войска Боголюбского и других одиннадцати князей, его союзников, взяв Киев приступом, в продолжение трех дней грабили не только жилища киевлян, но и храмы — Софийский, Десятинный и все другие, равно как и монастыри, и похитили из них все сокровища, иконы, ризы, книги, колокола и прочую утварь, а некоторые церкви даже зажгли — такого открытого неуважения к святыне прежде не бывало. Племянник Боголюбского Ярополк, выгнав после кровавого междоусобия дядю своего Михаила из Владимира и заняв (1175) его престол, в первый день своего княжения не только отнял волости и доходы у соборной владимирской церкви, пожалованные ей Боголюбским, но насильно взял все ее золото и серебро, хранившиеся на церковных палатях, и лишил ее величайшего сокровища — чудотворной иконы Богоматери, подарив эту икону зятю своему Глебу рязанскому. В 1177 г., когда два племянника Всеволода владимирского Мстислав и Ярополк Ростиславичи, воевавшие против него, взяты были в плен и посажены в темницу, владимирцы с такою яростию восстали против них, что, несмотря на сопротивление своего князя, извлекли их из темницы и ослепили. В 1211 г. галичане, движимые ненавистию к бывшим своим князьям Роману, Святославу и Ростиславу Игоревичам, умолили венгров, завладевших Галичем, выдать им этих князей и повесили их. В 1217 г. Глеб, князь рязанский, и брат его Константин условились между собою погубить всех своих родственников, чтобы одним владеть Рязанскою областию, и воспользовались первым представившимся к тому случаем. Князья съехались в поле для общего совещания. Глеб пригласил всех их к себе на пир в свой шатер, и они, ничего не подозревая, явились окруженные многочисленными свитами. Но едва пир открылся и гости начали пить и веселиться, как Глеб и Константин обнажили свои мечи и при помощи своих слуг и половцев, которые дотоле были скрыты близ шатра, бросились на свои жертвы и умертвили шестерых князей и бесчисленное множество их бояр и челяди [349].

Надобно, однако ж, заметить, что и теперь, как прежде, несмотря на преобладавшее направление к междоусобиям и кровопролитию, голос веры и любви к родине часто возвышался в сердцах наших предков и они старались прекращать свои кровавые распри. Так, когда в 1148 г. князья черниговские, долго воевавшие с великим князем Изяславом киевским, прислали к нему просить мира и этот князь обратился за советом к младшему брату своему Ростиславу смоленскому, последний отвечал: “Брат, кланяюсь тебе, ты старше меня, и как ты сгадаешь, на то я готов. Но если предоставляешь дело моей чести, я скажу тебе: ради Русской земли и ради христиан я люблю больше мир, и потому, брат, ради христиан и всей Русской земли примирись ныне”. Другой враг того же великого князя Изяслава, родной дядя его Юрий Долгорукий, накануне сражения, после которого Изяслав на время лишился (1149) киевского престола, писал к своему племяннику: “Ты, брат, приходил в землю мою и повоевал ее, ты лишил меня старейшинства; но ныне, брат и сын, ради Русской земли и ради христиан не прольем крови христианской. Дай мне Переяславь, и я посажу в нем сына, а ты царствуй в Киеве. Если же на это не согласишься, пусть нас рассудит Бог”. Через два года (1151), когда война между Изяславом и Юрием продолжалась с переменным счастием и последний с войском своим приступил к самому Киеву, старший брат Юрия Вячеслав, княживший в Киеве вместе с Изяславом, послал сказать своему брату: “Сколько раз, брат, я молил тебя и Изяслава: не проливайте крови христианской, не губите Русской земли! Я не стоял за себя, как вы оба меня обидели и положили на меня двоякое бесчестие, хотя имею полки и силу мне Бог дал; всего того я не поминал вам ради Русской земли и ради христиан... за все то я не требовал от вас воздаяния, а еще об вас же заботился, и вы не слушаете меня. Я был уже брадат, когда ты родился — подымешь ли руку на брата старейшего?” Когда Юрий не послушался и необходимо было вступить с ним в битву, Вячеслав воскликнул: “Суди Бог моего брата: он довел меня до сего; я от юности гнушался кровопролитием” [350]. Не приводим многих других подобных примеров, а вспомним только, как часто наши пастыри, по чувству своего долга или по желанию князей и народа, являлись посредниками между враждовавшими сторонами и именем веры и любви успевали склонять их к примирению.

Между добрыми нравами и обычаями, которые насадило у нас христианство, одни оставались в прежней силе, а другие еще более раскрывались и усиливались. Мы уже видели, до какой степени простиралась тогда ревность к построению храмов Божиих и святых обителей; некоторые князья и другие достаточные люди созидали не по одной, а по нескольку церквей, не по одному, а по нескольку монастырей, и важнейшие города — Владимир, Новгород, Ростов были наполнены церквами и монастырями. Видели также, как велико было уважение к пастырям Церкви и инокам, как сами князья обращались к ним за советами и наставлениями, слушались их голоса, заботились о содержании их, оказывали им подобающую честь в разных случаях. В частности, любовь и уважение к монашеству выражались тем, что многие даже из княжеских фамилий принимали на себя иноческий образ, большею частию пред своею кончиною. Из князей, принявших таким образом монашество и схиму, летописи упоминают о Святославе киевском (1194), Всеволоде Мстиславиче (1195), Давиде смоленском (1197), Владимире Всеволодовиче (1227), Давиде муромском (1228), Мстиславе Мстиславиче (1228). Из княгинь — о Евфросинии, княжне полоцкой († 1173), о Марии Казимировне (1179), Евфросинии, сестре великого князя Всеволода (1183), Марии, супруге того же князя Всеволода (1206), о супруге князя смоленского Давида (1197), о супруге князя киевского Рюрика (1206), супруге князя галицкого Романа (1213), супруге великого князя владимирского Константина (1218), супруге князя Святослава Мстиславича, внука Данилова (1228) [351].

Благочестивые путешествия для поклонения святыне сделались у нас довольно обыкновенными. Владимирке, князь галицкий, овладев вместе с Юрием Долгоруким Киевом (1150), отправился в Вышгород для поклонения святым мученикам Борису и Глебу, оттуда приехал к святой Софии киевской, затем — к святой Богородице Десятинной, наконец — к святой Богородице в Печерский монастырь. Юрий Долгорукий, находясь (1151) в Переяславле, когда настал праздник святых мучеников Бориса и Глеба, ходил для богомолья вместе с детьми своими на реку Альту, где вкусил мученическую смерть святой Борис и где существовала церковь во имя святых страстотерпцев. Даниил, князь галицкий, ездил (1227) в Жидичин поклониться образу святого Николая Чудотворца [352]. Во 2-й половине XII в. путешествовала в Иерусалим преподобная Евфросиния, княжна полоцкая, вместе с сестрою своею Евпраксиею и братом Давидом. Там останавливалась она в русском монастыре Пресвятой Богородицы, который носил это имя или потому, что был населен русскими иноками, или потому, что служил пристанищем для русских пилигримов. В Новгородской области эти путешествия к святым местам Палестины до того усилились было, что епископ Нифонт дозволял запрещать их некоторым, а архиепископ Иоанн определил даже подвергать епитимии всякого, кто налагал на себя обет идти во Иерусалим; такая мера оправдывалась тем, что иные предпринимали путешествия к святым местам не по чувству благочестия, а чтобы только скитаться, быть праздными и даром есть и пить [353].

Благочестивый дух наших предков обнаруживался и по случаю военных событий, которые были тогда так часты. Отправляясь на брань, князья и их воины призывали на помощь Бога и иногда приобщались Святых Христовых Тайн; в продолжение брани при войсках носимы были святые иконы и кресты; по окончании битв победители приносили Богу торжественные благодарения. Так, князья киевские Вячеслав и Изяслав с Ростиславом смоленским, выступая из Киева (1151) против Юрия Долгорукого, предварительно “поклонились святой Богородице Десятинной и святой Софии”. А одержав над ним победу, “восхваляли Бога и Его Пречистую Матерь и силу Животворящего Креста” и, торжественно встреченные в Киеве самим митрополитом Климентом и другими святителями со множеством духовенства, снова здесь “поклонились святой Софии и святой Богородице Десятинной” [354]. Великий князь Андрей Боголюбский, приготовляясь к борьбе (1164) с волжскими болгарами, велел священникам обносить пред войсками (такого обычая он держался всегда) чудотворную икону Владимирской Богоматери, икону Всемилостивого Спаса и честные кресты, и в то время, как все взывали к Богу о помощи, лобызали иконы и кресты, сам князь, а за ним и воины, приобщились Святых Тайн. Когда после этого Господь благословил Боголюбского знаменитою победою над неверными, то прежде всего он поспешил со всею дружиною к иконе Богоматери и все “ударили челом пред святою Богородицею, с радостию великою и со слезами воздавая ей хвалы и песни” [355]. В 1170 г. князья русские, выступая соединенными силами против половцев, положились “на помощь Божию, на силу Честного Креста и на молитву святой Богородицы” и после весьма удачного похода в землю половецкую, истребив множество неприятелей, освободив многих пленников русских и стяжав огромные добычи, “похвалили Всемилостивого Бога и силу Честного Креста с радостию великою” [356].

Но самыми главными, самыми господствующими добродетелями того времени были две: это вспомоществование церквам и монастырям, равно как и пастырям Церкви, а во-вторых, милосердие к бедным и несчастным. О каждом добром князе, о каком только говорят летописи, они непременно замечают, что он был милостив к нищим, не щадил имения своего для церквей и монастырей, снабдевал всем священников и черноризцев и т. п. Особенно богатые подаяния делали князья во дни радости, по случаю каких-либо празднеств и в дни скорби — пред своею смертию или по случаю кончины своих близких родственников. Например, когда по приглашению великого князя киевского Рюрика прибыл к нему брат его Давид Смоленский (1195) и здесь в честь дорогого гостя дано было несколько торжественных обедов, то и Давид, желая отвечать тем же, позвал к себе на пир сначала великого князя с его детьми, а на другой день “позва монастыре все на обед, и бысть с ними весел, и милостыню сильну раздава им и нищим”. В 1218 г., когда в Ростове освящена была церковь святых мучеников Бориса и Глеба в присутствии великого князя владимирского Константина, и его детей, и бояр, князь “сотвори пир, и учреди люди, и многу милостыню сътвори к убогим, таков бо, замечает летописец, бе обычай того блаженнаго князя Константина”. Ростислав, князь киевский, похоронив с честию дядю своего Вячеслава (1154), приказал снести все оставшееся имение покойного, и одежды, и золото, и серебро, и “нача раздавати по монастырем, и по церквам, и по затвором, и нищим, и тако раздая все, собе не прия ничто”. Ярослав, князь галицкий, находясь в тяжкой болезни и предчувствуя близкую кончину, позвал (1187) к себе мужей своих и всю Галицкую землю, также все соборы и монастыри и, в продолжение трех дней испрашивая себе прощения во грехах у всех, “повеле раздавати имение свое монастырем и нищим, и тако даваша по всему Галичю по три дни, и не могоша раздати” [357].

Впрочем, чтобы составить себе более подробное и раздельное понятие о добродетелях того времени, переберем некоторые отзывы летописей о наших тогдашних благочестивых князьях, ибо о других лицах, к сожалению, почти ничего такого не говорится в летописях. Судя по этим отзывам, надобно допустить, что христианское благочестие было уже глубоко насаждено в княжеских семействах и что во всех уделах, на всех престолах являлись по временам князья истинно добрые и благочестивые.

Начнем с важнейшего тогда княжения Владимирского. Андрей Боголюбский основал и возвел это княжение на степень великого. Он же первый был и украшением великокняжеского престола в новой русской столице не только по своим гражданским доблестям, но и христианским. Вот что говорят о нем летописи: “Сей благоверный и христолюбивый князь Андрей с юных лет возлюбил Христа и Его Пречистую Матерь, очистив свой ум, как светлую палату, и украсив душу всеми добрыми нравами. Он уподобился Соломону, соорудив две великолепные и богатейшие церкви: одну — в Боголюбове, другую — во Владимире... А потом создал и многие другие каменные церкви и многие монастыри, ибо Бог отверз его сердечные очи на весь церковный чин и на церковники. Не омрачил он ума своего пьянством; был кормителем чернецам, и черницам, и убогим и для всех людей был как бы отцом любвеобильным. Особенно же любил подавать милостыню: каждый день приказывал возить по городу различное брашно и питье и раздавать больным и нищим и, видя всякого нищего, просящего милостыню, подавал ему и говорил в себе: “Не Христос ли это пришел испытать меня?” Мужество и ум жили в нем, правда и истина с ним ходили, и он держался всех добрых обычаев. По ночам входил он в церковь, сам зажигал свечи и, повергаясь пред иконами Господа и святых Его, с сердцем сокрушенным и смиренным приносил, подобно Давиду, покаяние и плакал о грехах своих. Возлюбив нетленное более временного и Царство Небесное более царства земного, он был украшен всякою добродетелию”. Церковь причла благоверного князя Андрея, вкусившего насильственную смерть от своих сродников и близких людей, к лику святых [358]. Другой достойнейший князь владимирский был брат Андреев Всеволод, заслуживший в истории имя великого; и этот князь, по словам летописи, “был украшен всеми добрыми нравами. Он казнил злодеев, миловал добрых; имени его трепетали все страны, и так как он не возносился и не величался собою, но всю свою надежду возлагал на Бога, то Бог и покорял под ноги его всех врагов. Много церквей создал он в своей области, и церковь прекрасную святого Димитрия на дворе своем, и монастырь святой Богородицы... Всегда имел он в сердце страх Божий, подавал милостыню требующим, творил суд истинный и нелицемерный, не обинуяся лица сильных своих бояр, защищал слабых и сирот от притеснителей, всего же более любил черноризский и священнические чины. За то и Бог даровал ему чад добромысленных, которых и воспитал он в благочестии и разуме совершенном даже до мужества” [359]. Еще выше отзывы летописей о старшем сыне Всеволода — владимирском князе Константине, хотя он скончался только на 33-м году своей жизни. “Этот блаженный князь возлюбил Бога всею душою и всем желанием; не омрачил он ума своего суетною славою мира сего, но весь свой ум устремлял туда, к жизни вечной, которую и улучил своими милостынями и великим незлобием. Был правдив, щедр, кроток, смирен, всех миловал, всех снабдевал, особенно же любил дивную и славную милостыню и церковное строение, помышляя о том день и ночь. Весьма заботился он о создании прекрасных Божиих церквей и много их создал в своей области, наделяя святыми иконами, книгами и разными украшениями. Чрезмерно любил иерейский и монашеский чин, подавая им потребное и принимая от них молитвы и благословение. Не щадил имения своего, раздавая его требующим, и воистину был, по Иову, оком — слепым, ногою — хромым, рукою — неимущим, всех любя, нагих одевая, усталым доставляя покой, печальных утешая и не огорчая никого ничем. Всех умудрял телесными и духовными беседами, ибо часто читал книги с прилежанием и все творил по Писанию, не воздавая злом за зло. Поистине Господь одарил его кротостию Давидовою, мудростию Соломоновою, ибо он исполнен был апостольского правоверия. По преставлении его жители Владимира стеклись на его двор и плакали о нем великим плачем: бояре — как о заступнике земли их, слуги — как о кормителе их и господине, убогие и черноризцы — как об утешении их и одеянии наготы их, и все плакали, лишившись такого милостивца”. Всю душу свою показал благоверный князь Константин в следующем кратком наставлении детям, посылая их незадолго пред кончиною своею в их уделы: “Возлюбленные чада мои! Будьте между собою в любви, Бога бойтесь всею душою, заповеди Его соблюдайте во всем и восприимите все мои нравы, которые вы видели во мне. Нищих и вдовиц не презирайте, церкви не отлучайтесь, иерейский и монашеский чин любите, книжного учения слушайте, и Бог мира да будет с вами. Имейте послушание к старейшим вас, которые внушают вам доброе, так как вы еще малолетни. Чувствую, дети мои, что отшествие мое из мира приближается, и вот я поручаю вас Богу и Его Пречистой Матери и брату моему Георгию, который да будет вам вместо меня” [360]. Этот брат Константина Георгий, наследовавший после него великокняжеский престол во Владимире, отличался также высоким христианским благочестием. “Он старался, — говорит летописец, — хранить заповеди Божии, всегда имея в сердце страх Божий, и любил не только друзей, но и врагов. Милостив был выше меры, не щадя имения своего и раздавая его требующим; создал многие церкви и монастырь святой Богородицы в Нижнем Новгороде, украшая их бесценными иконами и книгами; до крайности любил черноризский и поповский чин, подавая им потребное”. Вкусив смерть от татар на берегах реки Сити (1238), христолюбивый князь Георгий причтен Церковию за благочестие к лику святых [361].

Древняя русская столица — Киев видела также немало благочестивых князей на своем престоле. Таков был Ростислав Мстиславич ( 1168). Он имел великую любовь к Пресвятой Богородице и святому отцу Феодосию Печерскому и часто говорил печерскому игумену Поликарпу: “Хотел бы я освободиться от маловременного и суетного света и многомятежного жития; поставь мне, игумене, добрую келью: боюсь напрасной смерти”. Игумен обыкновенно отвечал: “Вам Бог повелел жить в мире, творить суд и правду и соблюдать данную присягу”. “Но, отче, — заметил на это Ростислав, — княжение не может обойтись без греха; я уже немало пожил на свете и хотел бы поревновать благоверным царям, пострадавшим для Господа, святым мученикам, пролившим за Него свою кровь, и святым отцам, удручавшим тело свое постом и достигшим тесным путем Царствия Небесного”. Наконец игумен согласился и сказал: “Ежели желаешь сего, княже, да будет воля Божия”. Ростислав отложил на время исполнение этого желания, вероятно подчинившись внушению духовника своего Семиона, потому что, когда внезапная болезнь приблизила его к могиле, он позвал отца Семиона и сказал ему: “Ты отдашь слово пред Богом за то, что удержал меня от пострижения”. Между тем во время княжения своего в Киеве Ростислав имел такой обычай: в Великий пост, в каждую субботу и воскресенье приглашал к себе на обед двенадцать чернецов печерских и с ними тринадцатого игумена Поликарпа и, угостив их, отпускал с дарами, а сам каждое воскресенье приобщался Святых Христовых Тайн, омывая лицо свое слезами и испуская из глубины сердца стенания и вздохи, так что все видевшие его в таком смирении не могли удержаться от слез. По окончании поста, в Лазареву субботу, он приглашал к себе не только всех печерян, но и черноризцев из всех других монастырей, а в следующие дни года утешал печерскую братию по средам и пяткам. В 1173 г. скончался благоверный князь киевский Глеб Юрьевич, и вот что замечено о нем в летописи: “Этот князь был братолюбец; если кому целовал крест, то не изменял слова до смерти; был кроток, благонравен, любил монастыри, чтил чернеческий чин, щедро снабдевал нищих”. Под 1200 г. читаем о киевском князе Рюрике и супруге его следующий отзыв: “Он имел страх Господень, целомудрие Иосифа, добродетель Моисея, кротость Давида, правоверие Константина, был милостив ко всем, от великих до самых малых, подавал требующим без скудости, был расположен к монастырям и ко всем церквам, любя созидать их. Равно и христолюбивая княгиня его Анна ни о чем другом не заботилась, как только об удовлетворении церковных потреб и о помиловании обидимых, маломощных и всех бедствующих” [362].

Обращаясь к другим уделам русским, мы видим благочестивых князей: в Новгороде — Святослава и Мстислава Ростиславичей, в Смоленске — Романа и Давида Ростиславичей, в Галиче — Ярослава Владимировича, в Ростове — Василька Константиновича, в Муроме — Петра Георгиевича и т.д. О двух первых князьях — Святославе († 1172) и Мстиславе († 1179) Ростиславичах, каждом порознь, летопись говорит одно и то же: “Был украшен всякою добродетелию, любовь имел ко всем, особенно же прилежал милостыне, снабдевал монастыри, утешая черноризцев и мирские церкви, воздавал достойную честь священникам и всему святительскому чину; не щадил имения своего, но раздавал его любимой дружине и на пользу души своей”. Роман Ростиславич смоленский († 1180) “был смирен, кроток, незлобив, правдив, исполнен страха Божия; питал истинную любовь ко всем и к своим братьям, миловал нищих, снабжал монастыри и создал каменную церковь святого Иоанна, которую украсил всяким строением и иконами драгоценными, на помин души своей”. Давид Ростиславич смоленский († 1197) “был благонравен, христолюбив, нищелюбив, наделял монастыри и прочие церкви, с любовию принимал к себе чернецов и игуменов, испрашивая от них благословение, и вообще достойно чтил всех священнослужителей; он имел обычай каждый день ходить в церковь святого Михаила, которую сам создал, и здесь, смиренно повергаясь пред святыми иконами, со слезами молился, чтобы Господь простил ему грехи и удостоил его воспринять ангельский образ, чего и удостоился незадолго пред своею кончиною”. Ярослав Владимирович галицкий († 1187) “был князь мудрый, красноречивый, богобоязненный, раздавал большую милостыню, принимал странников, кормил нищих, любил черноризцев и помогал им, сколько мог, ходил во всем законе Божием и сам наблюдал за церковным чином, сам благоустроял церковный клир”. Василько Константинович ростовский “был для всех церковников, нищих и печальных как отец любвеобильный, особенно же отличался милостынею; был ласков к боярам и весьма снисходителен к своим слугам; мужество и ум в нем жили, правда и истина с ним ходили”. Убиенный татарами в 1238 г., он причтен Церковию за свои добродетели к лику святых [363]. Что же касается муромского князя Петра, в монашестве Давида, Георгиевича († 1228), о котором не встречаем отзыва в летописях, то довольно заметить, что и этот князь вместе с супругою своею Феврониею, в монашестве Евфросиниею, причтен Церковию к лику святых [364].

Если в числе одних князей русских в продолжение столетия было столько благочестивых, хотя еще нельзя сказать, чтобы летописи перечислили их всех, то можем, по крайней мере, гадать о нравственном настроении и вообще русского общества в то время. Пример князей и княжеских семейств не мог оставаться без влияния на подданных, да и сами князья, конечно, жили сообразно с господствовавшим духом времени.