Лекция 19

Сегодня мы постараемся успеть изучить таинство покаяния. В требнике чин этого таинства называется так: "Последование о исповедании". Здесь говорится: "Приводит духовный отец хотящаго исповедатися единаго, а не два или многия, пред икону Господа нашего Иисуса Христа непокровенна". Далее ­обычное начало: 50-й Псалом, потом тропари "Помилуй нас, Господи, помилуй нас". Затем читаются две молитвы. Первая звучит так: "Боже, Спасителю наш, Иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся даде в своих согрешениих оставление даровавый, и Манассиину в покаяние молитву приемый, Сам и раба Твоего (или и рабу Твою) ..., кающагося (или кающаюся), в нихже содела согрешениих, примии обычным Твоим человеколюбием, презираяй ему (или ей) вся содеянная, оставляяй неправды, и превосходяй беззакония. Ты бо рекл еси Господи: хотением не хочу смерти грешника, то тако еже обратитися, и живу быти ему: и тако седмьдесять седмерицею оставляти грехи. Понеже тако величество Твое безприкладное, и милость Твоя безмерная, аще бо беззакония назриши, кто постоит; яко ты еси Бог кающихся, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков, аминь".

Затем вторая молитва:"Господи Иисусе Христе, Сыне Бога живаго, Пастырю и Агнче, вземляй грех мира, Иже заимования даровавый двема должникома, и грешнице давый оставление грехов ея: Сам Владыко остави, прости грехи, беззакония, согрешения вольная и невольная, яже в ведении и не в ведении, яже в преступлении и преслушании бывшая от рабов Твоих сих. И аще что тако человеци плоть носяще, и в мире живуще, в диавола прельстишася. Аще же в слове, или в деле, или в ведении, или в неведении, или слово священническое попраша, или под клятвою священническою быша, или под свою анафему падоша, или под клятву ведошася: Сам яко Благ, и Незлобивый Владыко, сия рабы Твоя словом разрешатися благоволи, прощай им и свою их анафему и клятву, по велицей Твоей милости. Ей, Владыко Человеколюбче Господи, услыши нас молящихся Твоей благости о рабех Твоих сих, и презри яко милостив прегрешения их все, измени их вечныя муки. Ты бо рекл еси Владыко: елика аще свяжете на земли, будут связани на небеси: и елика аще разрешите на земли, будут разрешени на небеси. Чко Ты Един Безгрешен, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сынц и Святому Духу, ныне и присно, ныне и присно, и во веки веков, аминь".

Далее священник говорит некое увещание: "Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене:но не отбинуяся рцы вся, елика соделал еси, да приимеши оставление от Господа нашего Иисуса Христа. Се и икона Его пред нами: аз же точию свидетель есмь, да свидетельствую пред Ним вся, елика речеши мне: аще ли что скарыеши от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо: понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши".

Затем в требнике написано: "Духовник вопрошает его (кающегося — о.Владимир) прилежно едино по единому, и ожидает его (или ее), донельже отвещает протьиву коегождо вопрошения".

Священник вопрошает: "Рцы ми чадо: аще веруеши, яко церковь кафолическая апостольская, на Востоке насажденная и взращенная, и от Востока по всей вселенней разсеянная, и на Востоце и доселе недвижимо и непременно пребывающая, предаде и научи; и аще не усомнишася в коем предании". В ответ на этот вопрос кающийся должен прочитать Символ веры — не формально, конечно, ибо это момент исповедания православной веры.

Затем следуют другие вопросы, которых в требнике весьма много. После всех этих вопросов, которые большинство из вас, наверное, никогда не слышали, священник должен прочитать еще одно увещание, которое, наверное, тоже никто из вас никогда не слышал: "От сих всех отныне должен еси блюстися, понеже вторым крещением крещаешися, по таинству христианскому, и да положищи начало благое, помогающу тебе Богу: паче же не поглумися на тоежде обращаяся, да не твориши человеком смеха, сия бо христианам не суть прилична: но честно, и право, и благоговейно пожити да поможет тебе Бог Своею благодатию".

Только теперь, после этого увещания, кающийся должен еще раз проверить свою совесть и если что-то скрыл, должен сказать, что он сделал плохого. Когда же он исповедался полностью, он должен стать на колени, и священник читает над ним разрешительную молитву: "Господи Боже спасения рабов Твоих, милостиве и щедре и долготерпеливе, каяйся о наших злобах, не хотяй смерти грешника, но еже обратитися, и живу быти ему: сам и ныне умилостивися о рабе Твоем (или рабе твоей) ..., и подаждь ему образ покаяния, прощение грехов и отпущение, прощая ему всякое согрешение, и соедини его святей Твоей Церкви, о Христе Иисусе Господе нашем, с нимже Тебе подобает держава и великолепие, ныне и присно, и во веки веков, аминь".

А дальше следует неожиданное по смыслу добавление:

"Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия , да простит ти чадо (имя) вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь".

Обычно в это время священник кладет епитрахиль на голову кающегося и благословляет его крестным перстосложением со словами: "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь". Это и есть разрешительная молитва.

Может быть, вам это покажется странным, но такой чин та­инства покаяния появился лишь в конце 17 века. Мы с вами гово­рили о том, что разные чины появлялись не мгновенно в апостольское время, а постепенно, с ходом истории. Например, проскомидия оформилась в 8 веке, таинство брака, чин венчания — в 8-9 или даже 10 веке. А вот таинство покаяния — в 17 веке. Тут встает вопрос: что же, из 20 христианских веков в течение 17 таинства покаяния не было? Церковь жила без этого чина?

Ясно, что это не так — были какие-то другие чины, и это нас в особенности побуждает обратиться к истории этого та­инства, истории его жизни в Церкви. Вероятно, история его была особенно не простой, если только в 17 веке можно было утвер­дить такой чин.

Но и здесь скажу вам несколько грустных слов, потому что хотя этот чин и появился в 17 веке, я думаю, что ни один из вас не исповедался по этому чину полностью. И вряд ли вы ког­да-нибудь слышали, чтобы где-нибудь в церкви этот чин пол­ностью осуществлялся. В некоторых церквах он читается в сокра­щении, но так, чтобы одному человеку священник полностью читал этот чин, спрашивал его таким образом и чтобы он читал Символ веры — я думаю, вы не встречали такого. Я тоже не встречал.

Значит, история становления чинопоследования таинства покаяния не окончилась? В 17 веке чин составлен, но он опять-та­ки не удовлетворяет каким-то церковным возможностям, церковным потребностям и не осуществляется Церковью все равно. Т.е., иначе говоря, Церковь с этим чином как бы особенно мучается ­более, чем с каким-либо другим чином. Это таинство оказыва­ется, может быть, наиболее трудным, наиболее непонятным и таинственным, здесь кроется какая-то особенная проблема.

Вы знаете, как сейчас обычно совершается таинство покая­ния в церквах. По большей части утром, во время часов или в начале литургии собирается в приделе храма народ, который со­бирается причаститься, и священник начинает читать чинопосле­дование с большими или меньшими сокращениями, но обычно хотя бы две молитвы, которые я прочитал вначале, читаются. А затем происходит нечто странное — то, чего в чинопоследовании вообще нет и что взялось непонятно откуда. Священник вдруг начинает говорить: "Кайтесь в своих грехах" и достает какую-то бумагу, скорее всего собственного изготовления или откуда-то пере­писанную от руки (во всяком случае нигде не изданную) и гово­рит: "Грешны". В чем? Во всем: в неверии, в богохульстве, в клятвопреступлениях, во всяких отречениях от веры, в кол­довстве — все все грехи, касающиеся веры, потом все грехи, касающиеся гордыни, потом — гнева, потом — любостяжания, во­ровства. Более или менее полный список всевозможным грехов по заповедям. А уже наученные кающиеся периодически восклицают: "Грешны, батюшка, грешны!" Некоторые говорят: "Грешны, батюш­ка, во всем". А там чего только не написано: и убийства, и ко­нокрадство, и поджоги...

Иногда эти списки бывают такими, что страшно делается. Мне довелось видеть один такой список под названием "Тайная исповедь", он был опубликован подпольно одним ревнителем пока­янного благочестия. Там было столько перечислено грехов, что я получил целое "образование" и, конечно, сжег эту бумажку и со­ветовал никому никогда не читать такие вещи.

Но вот в прошлом или позапрошлом году под грифом Оптиной пустыни (говорят, что это было подложное издание) была опубли­кована такая общая исповедь, в которой, кажется, около 500 грехов таких, что некоторые вызывали хохот, а иные ужас.

Все такие списки пишутся потому, что у священника, у ду­ховника есть такая мысль: нужно исповедоваться как можно пол­нее. Нельзя ни одного греха забыть, и нужно предусмотреть все-все, что бывает на свете. А вдруг кто-нибудь согрешил и забыл?

Прочитав такой список, священник говорит: "Теперь накло­ните головы". И читает разрешительную молитву. Затем другая команда — и все начинают быстро подходить под епитрахиль к аналою, где лежат Крест и Евангелие. Уже не читая повторно разрешительную молитву, священник просто всех благословляет причащаться. Исповедь окончена.

Как видите, такая общая исповедь фактически стала повсе­местной нормой. И у нас, в России, и на Украине (а там другого просто не бывает, говорят), и это означает, что Церковью что-то не приемлется. Многие священники, старцы, духовники эту общую исповедь обличали, отрицали, чуть ли не проклинали ее, говорили, что это профанация таинства. Даже патриарх Алексий I напечатал в "Журнале Московской патриархии" статью, где была осуждена эта общая исповедь. Неоднократно многие епископы выступали с осуждением общей исповеди. Тем не менее она живет и нисколько не уходит из нашей жизни — наоборот, все больше и больше приживается.

Наверное, кто-кто хочет сказать: все попы обманщики, лен­тяи, просто не хотят исповедовать, ведь так проще и легче жить. Но я в это не верю. По крайней мере по опыту своему не вижу, чтобы все священники были обманщики и лентяи.

В чем же дело? Значит, что-то другое есть, какая-то дру­гая причина того, что священноначалие говорит "нельзя", а свя­щенники не слушаются епископов и все равно только так и дела­ют. В чем же дело? И народ это принимает.

Более того. Я знаю священников, которые начинали свое служение с того, что исповедовали очень ревностно, обстоятель­но, подробно, медленно. Я сам, когда начинал служить, на исповеди, как говорится, горел. Отчасти поэтому меня и прогоняли из одного храма в другой, что не могли вытерпеть этой испове­ди, которую я там заводил. Там все время бывали общие испове­ди, а я старался не исповедовать так, как запрещалось, это противоречило совести моей. И поэтому я оказывался неприемле­мым для храма, и меня переводили.

Так что я от этого немало даже пострадал, а вот теперь, как и многие мои знакомые, очень ревностные священники, я иногда склоняюсь к тому, что, может быть, было бы и неплохо сделать общую исповедь. Во всяком случае проводить такую испо­ведь, как в молодости, я уже не могу, не хочу и не буду.

Значит, есть что-то такое, что противоречит нашей жизни?

И Церковь ищет новую форму, новое адекватное понимание этого таинства — и никак не может найти.

Это тема очень и очень важная для нас. Она необходима и для будущей катехизации, и вообще для будущей церковной жизни, для воспитания своих собственных детей, да и для вас самих. Для священников будущих и для мирян необходимо понимать, что такое таинство покаяния. Но, к сожалению, у нас очень мало времени, и сегодня мы сможем обсудить только самое главное.

Попробуем разобраться: что же происходит с таинством покаяния в истории и в чем трудность сегодня?

В истории таинство покаяния учреждено Самим Спасителем. Вы помните Его слова по воскресении из мертвых: ихже отпустите грехи — отпустятся, ихже свяжете — будут связаны. Эти слова Христа считаются словами, утверждающими таинство покаяния. И мы знаем, что в древности, в 1 веке по Р.Х., таинство покая­ния, действительно, понималось как второе крещение. Недаром эти слова остались в увещании, которое теперь никогда не чита­ется, хотя и содержится в чине исповеди. Второе крещение ­т.е. таинство возрождения для того, кто не смог удержаться в Церкви, который от нее отпал, погиб. Вот для такого погибшего человека, который родился в таинстве крещения, а потом от Церкви отпал, потому что согрешил тяжко (это называется смерт­ным грехом), — для такого человека имеется возможность пока­яться и возродиться в Церкви, вернуться в нее.

Какие грехи первохристиане считали самыми страшными смертными грехами? Прежде всего — отречение от Христа. Второй грех — убийство, третий — прелюбодеяние. Эти смертные грехи считались не только несовместимыми с христианской жизнью, но убивающими христианина. Человек, согрешивший так, уже не яв­лялся членом Церкви. Впоследствии православная аскетика выра­ботала более подробное учение о смертных грехах, и мы имеем список смертных грехов более пространный. Это, конечно, всякий блуд, воровство, клятвопреступление, кощунство, колдовство, ворожба. Это грехи, которые делают пребывание в Церкви невоз­можным.

Чтобы уврачевать такое отпадение от веры, Господь нам оставил таинство покаяния. Оно совершалось над тяжко согрешив­шими кающимися людьми особым образом. В древности практикова­лась исповедь публичная, когда согрешивший человек должен был перед всей общиной сказать о своем грехе, покаяться в нем и попросить прощения у Бога. Правда, древние памятники говорят нам о том, что всегда практиковалась и исповедь частная. Види­мо, с 1 века была и частная исповедь тоже, но публичная испо­ведь была не редкостью, не исключением, а правилом. Если же человек, уже прошедший таинство покаяния, вновь согрешал, то сначала (в 1 веке) первохристиане считали, что во второй раз таинство покаяния совершать уже невозможно. Т.е. таинство по­каяния, так же как и таинство крещения, совершалось однажды в жизни. Если человек крестился и согрешил, покаялся и вновь согрешил — значит, он не христианин, не хочет быть христиани­ном. В 3 веке в Карфагене был Собор, где обсуждался вопрос о том, можно ли принимать падших в Церковь через таинство покаяния. Под падшими разумелись те, кто во время гонений отрекся от Церкви, от Христа. Были сторонники того мнения, что падших в Церковь принимать нельзя и таинство покаяния для них не мо­жет быть совершено. Но победило милосердие, и Карфагенский Со­бор решил, что все-таки надо принимать и падших, хотя они и должны быть подвергнуты строгой епитимье.

Церковь и дальше постоянно шла по пути милосердия и смяг­чения строгости. От века к веку мы видим смягчение требований, и все-таки на протяжении веков составилась так называемая по­каянная дисциплина, которая имела весьма запутанный кодекс грехов и епитимий, соответствующих им, т.е. исправительных на­казаний — не в смысле возмездия, а в смысле научения. Человек, который тяжко согрешил, должен свое покаяние явить в жизни, победить этот грех в себе, и тогда только он мог быть в Церкви.

Были такие нормы: за убийство от причастия отлучали на 15-20 лет, за прелюбодеяние — на 15 лет, за блуд — на 7, за то, что мы теперь называем абортом (убийство во чреве, которое было известно и в древности, хотя это был и очень редкий грех) — на 10 лет, за гадание — на 3 или 5 лет.

Те, кто был отлучен от причастия, должны были не просто сидеть дома и не ходить в церковь, а должны были постоянно пребывать в церковном притворе (а они зачастую бывали больше самих храмов) и там, в зависимости от категории, они должны были проходить то или иное послушание. Таких категорий было четыре: припадающие, плачущие, служащие и купно стоящие. При­падающими назывались те, которые должны были стоять на коле­нях, а плачущие должны были плакать, стоя на коленях; служащие могли стоять в храме вместе с оглашенными и вместе с ними вы­ходжили из храма, когда раздавался возглас: "Оглашенные, изы­дите!" После этого они могли оставаться только в притворе. Купно стоящими назывались те, кто могли присутствовать на ли­тургии верных, но не имели права причащаться.

Такая покаянная дисциплина говорит о том, что несмотря на смягчения, покаянные нормы были весьма строгими. Многие прави­ла номоканона, Свв.Отцов или Вселенских Соборов поражают нас своей строгостью. Понятие о нравственности христианской было очень высоким, и Церковь неохотно шла на компромиссы в этой области. Но теперь мы эту покаянную дисциплину забыли. Теперь от причастия на столько лет не отлучают даже в случае самых тяжких грехов. Наши епитимии никогда не бывают такими строги­ми. Вы не видели в притворе стоящих на коленях, плачущих, при­падающих. Есть, правда, купно стоящие — тайно стоящие купно, но не причащающиеся. Но и это бывает в исключительных случаях. Епитимии тоже бывают, но очень мягкие: прочесть Евангелие или сделать поклоны. Таким образом, эта строгая покаянная дисцип­лина утрачена в наше время, и это не случайность, конечно. Она перестала соответствовать уровню требований сегодняшнегодня, тому духу, который царит сегодня в Церкви. Этот дух стал го­раздо более слабым, немощным, чем в древности. К тому же и дух времени, дух мира стал особенно страшным, жестоким, даже ужасающим, поэтому труднее спасаться в наше время.

Но мы должны разобраться не в букве канонов, а постичь дух церковного понимания таинства покаяния. Вы помните, как в Деяниях апостолов говорится, как ап.Павел со своими спутниками пошел в какую-то сторону и Дух Святый не пошел с ними. Тогда они вернулись и пошли в другую сторону, и Дух Святый пошел с ними. Такое харизматическое понимание жизни христианской, т.е. жизни благодатной, в Духе Святом, является основой для христи­анской жизни во все века. Хотя мы не можем сейчас жить так, как жили первохристиане, мы в такой мере не благодатствованы, может быть, не способны к такой мере духовности, но тем не ме­нее именно это есть цель жизни христианской — стяжание Духа Святаго. Древний христианин каялся тогда, когда чувствовал, что Дух Святый отошел от него из-за того, что он согрешил. Он должен был покаяться в своем грехе, чтобы благодать Божия вер­нулась к нему.

И сейчас тоже таинство покаяния нужно понимать, конечно, не формально. Если кто-нибудь думает, что достаточно вот так постоять в толпе, помолиться, потом подойти к аналою, чтобы священник прочитал разрешительную молитву, и все в порядке, ­он тяжко заблуждается. Всякое таинство, тем более таинство по­каяния, должно быть ощутимо. Человек должен почувствовать об­легчение от того, что с души его спал тяжкий груз греха. Он должен уйти от аналоя просветленным, должен почувствовать, что Господь его простил. Это должно быть. Но бывает только тогда, когда человек действительно кается. Не тогда, когда он совер­шает что-то формально — стоит, поклоны кладет и т.п. или когда напишет целую тетрадь своих грехов и долго рассказывает о них священнику. Но не это есть покаяние. Покаяние есть сокрушение сердца, когда человек испытывает горечь, боль, когда совесть его мучает, когда человек испытывает жажду очищения, жажду прощения. Когда он чувствует, что больше так жить не может, что он лишился самого главного — Господь отошел от него. И вот он ищет прощения и умоляет Господа простить и вернуться к не­му. Такое настоящее покаяние и есть необходимое условие того, что таинство покаяния будет совершаться.

Если мы только помыслим на одну минуту, что таинство по­каяния может совершаться без покаяния, то мы станем магами, католиками, но к православной жизни это никакого отношения уже иметь не будет и не может. Ничто формальное, никакая сакрамен­тальная формула не может спасти положения. "Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит" — так написано в 50 Псалме. Сокру­шенное, смиренное сердце, сознание своего греха и желание очиститься здесь необходимы.

Но не только это. Можно говорить о необходимых условиях покаяния. Прежде всего, конечно, нужно осознать себя грешным. Второе — испытать покаяние. Затем нужно исповедовать свой грех. Зачем нужна исповедь? Разве нельзя молча покаяться перед Богом, ничего не говоря священнику? В исключительных случаях можно. Бывают такие случаи, когда человек, не имея возможности обратиться к священнику, кается и Господь его прощает. Но не случайно Церковь сделала исповедь необходимой составной частью покаяния.

Дело в том, что исповедь — это то действие, когда человек действительно просит прощения. Объяснить это легко. Вот ребе­нок сделал что-то плохое. Маме хочется его простить, но она молчит. Почему? Потому что он набезобразничал, а мама скажет: "Прощаю тебя", и будет только вред. Ребенок должен прийти и сказать: "Мама, прости". Просить прощения — это необходимость для него, без этого прощать его не только бессмысленно, но да­же вредно. Только вред вы причините ребенку, если будете про­щать его, когда он об этом не просит. Значит, нужно, чтобы он попросил прощения. Но когда он просит прощения, мы замечаем, что часто он это делает формально. И тогда мы говорим: "Вот ты говоришь "прости", а за что ты просишь прощения, скажи-ка?" И очень часто мы видим, что ребенок пытается как-то вывернуться, уйти от ответа. Очень редко он возьмет и скажет обо всем чест­но и открыто. Даже чистой детской душе покаяние дается с боль­шим трудом. И необходимость сказать вслух о своем грехе, про­изнести эти слова имеет огромнейшую силу. Сказать свой грех ­это оказывается сильнейшим средством покаяния, самым сильным. Скажи свой грех! В древности — не только священнику. И этопо­могало человеку покаяться.

Можно о психологии этого момента более подробно говорить, но, наверное, здесь все более или менее ясно. Но скажу вам по опыту: очень часто бывает, что человек свой грех сознает и в некотором смысле даже кается — плачет, бьет себя кулаком в грудь. Потом с большой легкостью приходит к священнику и говорит — иногда даже больше, чем надо. И тем не менее священнику почему-то очень трудно прочитать разрешительную молитву. Как говорится, рука не поднимается наложить на него епитрахиль. Не чувствует он, что есть покаяние. Почему? Потому что есть еще одна необходимая составная часть покаяния — твердое желание, твердая решимость больше так не согрешать.

Вот эти четыре составные части покаяния нам нужно обяза­тельно знать и понимать. Между прочим, когда кающийся после исповеди целует Крест и Евангелие, это есть древняя форма клятвы, обещания. В летописях русских мы часто находим такие слова:"Целуй мне крест на том-то и на том-то". Скажем, князь говорит своим подчиненным: "Целуй крест, что ты сделаешь то-то". Что это значит? Это значит: обещай мне, что ты это сделаешь, и в подтверждение того, что не нарушишь своего обе­щания, целуй крест. То есть обещай мне это перед Крестом и Евангелием, т.е. перед Христом распятым. Так вот, когда каю­щийся целует Крест и Евангелие, то он обещает больше так не грешить.

Это необходимые составные части покаяния. Тогда только может быть действенно таинство, когда со стороны кающегося соблюдены эти основные условия. Но говоря о том, что такое по­каяние, мы еще далеки от проблемы, которая была поставлена вначале: в чем же трудность, которая так ясно нами ощущается, так тяжко переживается Церковью? Почему это таинство не вписы­вается в жизнь Церкви легко и просто? Почему общая исповедь является по существу профанацией таинства покаяния — профана­цией столь сильной, что даже крупнейший митрополит сегодняшне­го Синода мне сказал, что сомневается в том, что это таинство совершается таким образом, т.е. посредством общей исповеди.

Мы не говорим никогда о таких сомнениях, когда служим ли­тургию или крестим. Даже когда крещение совершается очень поспешно, очень плохо, очень неправильно, мы все-таки не до­пускаем таких сомнений — совершилось крещение или нет? Оно все-таки совершилось. Может быть, даже в суд и в осуждение, но совершилось. А вот тут епископ, митрополит высказывает сомне­ние. Почему же это так? В чем причина такой катастрофической действительности нашей?

Причина есть. Легче всего ее понять, рассматривая исто­рию. Когда первые христиане прибегали к таинству покаяния, все было совершенно иначе: они переживали грех отпавшего от общины человека как свой грех. Скажем, была община. В ней могло быть 20 человек. И вот эта община вместе живет, молится, трудится, вместе провожает на мученическую смерть кого-то из своих чле­нов и радуется за этих мучеников как за достигших Царства Христова. А может, потом один из членов этой общины отрекся, отпал от Христа — публично отрекся во время гонений под угро­зой смерти. Это тяжкий грех. И такого грешника нужно увраче­вать, довести до покаяния. Может быть, он 20 лет будет стоять с припадающими, но он хочет вернуться в Церковь, он исповедует свой грех. А другой, может быть, взял и изменил жене. Это тоже страшный грех, тоже нетерпимый в Церкви.

Вот как воспринимался грех в древности, и соответственно этому воспринималось и покаяние. Но потом приходит время, ког­да Церковь распространяется. Представьте себе, во время гоне­ний тебя того и гляди вывести на площадь, подвергнуть пыткам и казнить. Тут иначе выглядит вся жизнь христианская. Все невер­ные, все слабые отрекаются, уходят от Церкви. Остаются только те, кто готов умереть за веру, за Христа. Они хотят умереть за Христа, имея чистую совесть. Опять-таки здесь особая атмосфе­ра, особое понимание духовной жизни.

Но потом гонения кончаются, наступает эпоха Константина, и огромные толпы вчерашних язычников приходят в Церковь, крестятся массами, и им ничто не грозит, никаких гонений нет. Они приносят с собой в Церковь совершенно иные понятия о жизни, о грехе. Грехи становятся очень частыми, и уже нет возмож­ности общине так переживать, общины делаются очень большими. И вот новая жизнь уже не вмещает в себя прежние нормы. Возникает новая норма — исповедь делается только частной, только тайной. И постепенно приходит в Церковь такое сознание, что причастие Св.Христовых Таин как бы связано с таинством покаяния.

Сначала это было очень опосредовано, очень не сразу, но это от того происходило, что согрешил человек, и его отлучали от причастия. Значит, чтобы снова причащаться, нужно пока­яться. Но в древности — и вы должны это знать — люди причаща­лись без таинства покаяния. Оно совершалось только для тех, кто отпал от Церкви, остальные причащались без исповеди, без покаяния. Постоянно причащались, каждую неделю. Так, как те­перь это делают священники. Они служат и вовсе не обязательно перед причастием исповедуются.

Раньше это было нормой. Но постепенно она уходит. По мере того как все большее количество язычников приходит в Церковь и Церковь разрастается, уровень духовной жизни катастрофически снижается. Начинают грешить постоянно и причащаться редко. Епитимии отлучают от причастия на годы, и очень многие могут причаститься только раз в год. Целый год они не причащаются, потом приходят к исповеди и причащаются, как на Пасху, а потом опять долго не причащаются. Словом, постепенно получилось так, что в России (в особенности) возникла норма очень тяжелая, в каком-то смысле трагическая норма: без исповеди нельзя прича­щаться, таинство причастия соединилось с таинством покаяния неразрывно. Мирянин не может причаститься без исповеди.

Говорят, что это отчасти по полицейским соображениям так было, это ввели Петр I и его Синод. Но я думаю, что не только в этом дело. Это норма довольно поздняя. Еще в 16, 15 веке можно было причащаться без исповеди, только в 17-м веке был наложен такой запрет. Естественно, когда перед причастием нуж­но говеть (семь дней поститься, усиленно молиться, ходить в храм, исповедоваться) и только потом причаститься, причастие делается очень редким. Эта норма оборачивается другой сторо­ной. Она была установлена для того, чтобы не допускать к при­частию людей формально, чтобы нельзя было грешить и прича­щаться, чтобы христиане все-таки помнили, что причащаться мож­но только с чистой совестью.

Но получается результат другой: если нельзя причащаться без исповеди, то будем причащаться редко. И вот в России уста­навливается ужасная норма — причащаться раз в год Великим Постом. Вроде бы заодно уж попостишься, поговеешь. Наступает расцерковление, потеря литургической жизни. Но это отчасти можно объяснить. Если обязательно нужно исповедоваться перед причастием, то не только самим кающимся трудно пройти эту по­каянную дисциплину, но и священнику невозможно постоянно всех причащать и исповедовать. Это просто немыслимо. Если для каж­дого, как написано в требнике, нужно такое правило прочесть, то на каждого нужно потратить час времени. Даже если приход небольшой, человек сто, то это уже сто часов. Где же их взять?

Поэтому и священники начинают уже ограничивать причастие, причащаться только редко. Но вот здесь нас подстерегает новая беда: если причащаться редко, раз в год, Великим Постом, то на священника обрушиваются толпы кающихся. И тут начинается уже борьба темных сил за то, чтобы и этот единственный раз в году тоже отнять у христиан. И когда приходит на исповедь человек 200 или 400, их тоже никак нельзя поисповедовать подробно. И эта единственная в году исповедь тоже теряется. Отсюда и появ­ляется общая исповедь.

Я служил в таком приходе, где было много прихожан пожи­лых, они причащались раз в год, Великим Постом. И вот начина­ется литургия, и вот эти бабушки набиваются битком в храме. Я служил в двухэтажном храме в Вешняках. В нижнем храме идет литургия, а исповедь идет в верхнем, потому что не помещается народ. А ведь все те, кто хочет причаститься, кто являются полными, настоящими участниками литургии, они стоят в верхнем храме, а литургия идет в нижнем. Их набивается человек 400 там, а воскресная литургия идет два часа. И если на каждого такого человека потратить всего полминуты, то нужно уже 200 минут — больше трех часов. В литургию не успеть. А они — любую спроси — все причащались год назад. "Какие у тебя грехи?" ­"Во всем грешен, батюшка". Во всем — и все. Этих людей уже не пробьешь. Надо такого человека трясти 20 минут, чтобы он ска­зал хоть один грех.

Что делать? Практически тут ничего не остается, кроме как, ничего не говоря, прочитать молитвы и сказать несколько слов о том, что все мы грешны, а потом прощать и разрешать ­может быть, успеешь к концу литургии. Как хочешь, так и выходи из положения. А если ты не пропустил кого-то до литургии, то все с ревом бросаются на тебя: "Батюшка, как же так, я пришла с клюкой, шла полчаса по лужам, я не могу ходить, а ты меня не причастил!"

Ситуация ужасная, безвыходная. Поэтому священники и вы­нуждены прибегать к общей исповеди. И хотя я всегда был побор­ником исповеди подробной, обстоятельной, но в этой ситуации тоже был вынужден поступить таким образом. Правда, я никогда не вычитывал грехи за бабушек, не обманывал их в этом, не де­лал вид, что все в порядке. Я просто говорил, что нужно пока­яться в своих грехах, а дальше уж на вашей совести. Большая часть времени уходила на то, чтобы объяснить, как это все пло­хо. Но их это не волновало.

Вот в чем сегодняшняя проблема.

Почему так получилось? Есть еще одна причина. Не только постоянно повышающийся уровень греховности нас погубил. Когда язычники пришли в Церковь в огромной массе при Константине Ве­ликом, значительная часть ревностных христиан ушла в пустыню, в монастыри. Возникло монашество. Именно потому, что была ут­рачена та духовная атмосфера, та духовная жизнь, которая была во время гонений, и они, оказавшись в миру, решили уйти в пустыню.

У монахов в монастырях сложилась своя духовная жизнь, и там покаянная дисциплина осталась, но в другом виде. Там нужно было каждому монаху постоянно исповедовать свои грехи, свои помыслы старцу. А старцем назывался авва, которому поручался новоначальный инок, новоначальный монах. Этот старец изначаль­но не был священником просто потому, что в первые века христи­анства монашество и священство были несовместимы. Считалось, что монах священником быть не может. Таким образом, исповедь своих помыслов старцу не была таинством покаяния. Это было по­каяние, но как бы покаяние дисциплинарное, учебное, оно пони­малось как способ духовного возрастания, духовного научения, воспитания. Такая дисциплина преследовала как бы воспитатель­ную цель.

Затем эпоха иконоборчества внесла некий новый момент в жизнь Церкви. Во время иконоборчества (а эпоха эта продолжа­лась примерно полтора века, это была очень длительная ересь) белое духовенство себя очень сильно скомпрометировало, потому что в массе своей перешло на сторону иконоборцев. А иконопочи­тание отстояли монастыри, монахи. Поэтому в народе церковном утвердилось такое понимание, что можно ходить в храм, но в ру­ководители, в духовники надо выбирать себе монаха настоящего, настоящего духовника. К белому духовенству появилось большое недоверие.

Когда монахи стали духовниками и для мирян тоже, то они привнесли со своей стороны в таинство покаяния эту монашескую дисциплину откровения помыслов, т.е. они как бы соединили то таинство покаяния, которое Церковь имела с первых веков христианства, с дисциплинарным покаянием периодическим, частым, которое осуществлялось в монастырях. И дело оконча­тельно запуталось, потому что таинство покаяния нужно совер­шать редко, а открывать свои помыслы старцу — каждый день. Как же исповедоваться теперь — часто или редко?

Все это вместе взятое составило ком, клубок противоречи­вых пониманий этого таинства, и все это досталось теперь нам. И здесь надо сказать, что положение наше безвыходное. Хотя разные выходы ищут в наше время разные богословы. Например, на Западе католики или западные православные решили так: разде­лить снова таинство покаяния и таинство причащения, т.е. раз­решить причащаться без исповеди. В Америке, во Франции везде практикуется такое понимание этих таинств. Ты можешь прича­щаться без исповеди, но раз в месяц или раз в полгода надо все-таки поисповедоваться. Независимо от причастия, а так, как у нас живут священники. Вернуться в этом к древней норме.

Вроде бы это хорошо, и многим священникам это нравится.

Так просто и хорошо разрубили этот гордиев узел, поставили все на свои места, сделали все как в дрености: причащение — это одно, покаяние — это другое. Почему каждый христианин должен обязательно все время каяться? Не все же мы отпадаем от Церкви каждую неделю, зачем жу нужно таинство покаяния?

Вообще говоря, это правильно, и нужно было бы это сделать — по таким показаниям. Но вот ужас: на Западе это сделали, а получилось только хуже. Христиане западные православные вообще утратили ощущение покаяния. И теперь, когда их священники как-то побуждают к этому, они отвечают: "А зачем? Я не греш­ник". То есть дело, оказывается, вовсе не в том, чтобы фор­мально соответствовать первому веку христианскому. Нельзя фор­мально нормы первохристианские перенести в 20 век — это невоз­можно. Это станет возможным только тогда, когда будет пере­несен дух первохристиан в наше время. Как, например, во време­на гонений в нашем 20 веке в России это было вполне возможно. Когда наступили гонения, когда опять стали убивать, сажать в тюрьмы, подвергать пыткам, тогда первохристианские нормы, пер­вохристианский образ жизни сам вошел в нашу жизнь. И христиане начали жить так сами собой, даже не зная о том, как это было во времена первохристианства, не имея книг, археологических раскопок. То есть перенести это можно только вместе с самим духом первохристианства. А вот перенести дух — это так просто не делается. Недостаточно взять и перевести на русский язык, скажем, Св.Писание, или службу, или ввести катехизацию. Таким образом, механическое перенесение тех норм в наше время ничего не дает, делается только хуже.

Какой же выход? Общая исповедь — плохо, разделение та­инств — плохо, сделать исповедь частной, постоянной и подроб­ной — тоже плохо.

Мы у себя в храме по вечерам проводим длинные исповеди под праздник, под воскресенье до глубокой ночи, чтобы каждый мог поисповедоваться отдельно. И многие священники, особенно те, у кого сил побольше, просто погибают на этих исповедях, и я сам погибал, приходилось по 18 часов там проводить. Должен сказать: и это плохо, результата нет. Более того, такая посто­янная подробная исповедь может быть даже вредной. Вам это не­понятно, вы удивляетесь, но я вам скажу. Вот у меня есть общи­на, которую я подробно исповедую много лет, стараюсь с каждым работать по отдельности. Ну и что? Там очень высокий уровень духовной жизни? Ничего подобного. Люди привыкают к подробной исповеди, и она профанируется. Люди привыкают проходить эту исповедь, но они не умеют каяться. Потому что покаяние в серд­це человека. От того, что мы сделаем это так, или иначе, или еще как-нибудь, сердце-то не меняется.

То есть вот такая подробная исповедь с откровением по­мыслов, к которой у нас многие стремятся и упрекают своих духовников:"почему вы меня не слушаете, я хочу постоянно вам свои грехи открывать — каждый день или хотя бы раз в три дня", — это все от лукавого. Это вовсе не является признаком высокой духовной жизни. Наоборот, скорее всего это приведет к фа­рисейству, лицемерию, лукавству и к духовному отупению.

Все это я говорю потому, что это мною выстрадано, это не просто теория. Какой же выход? Его нет. Таинство покаяния не случайно не вписывается в нашу жизнь. Почему? Потому что пока­яния нет. И пока не будет покаяния, мы не найдем никакой фор­мы, ее не будет. Чего стоит форма без содержания?

Поэтому Иоанн Предтеча, когда пришел, восклицал: "Покай­теся!" И Христос начал свою проповедь с этого слова. Христи­анства без покаяния нет. А покаяние есть подвиг. Пока не будет такого подвига, пока не будет в нас постоянно покаянного духа, таинство покаяния совершаться правильно не будет. И никакие формы, никакие проповеди ничего не дадут.

Что же нам делать теперь? Во-первых, не нужно делать ни­каких революций. Отменять таинство покаяния перед причастием нельзя. Это нельзя было даже на Западе делать, потому что это дает только худшие плоды. А у нас тем более: если при нашей жизни разрешить причащаться без покаяния, это будет просто проходной двор. Толпа хлынет и смятет священника. Это означа­ет, что мы будем причащать всех убийц, блудников, это будет полная профанация таинства. Недаром наши старцы категорически это воспрещают. Они знают духом, что нет на это воли Божией.

Можно ли сделать общую исповедь? Такую, как у нас сейчас проводят, — нет. Это обман. Потому что те, кто проводит общую исповедь, хотят внушить народу, что они покаялась. Вместо то­го, чтобы совесть будить, они ее успокаивают, они хотят сде­лать вид, что люди исповедались и покаялись. А они ни в чем не каялись и ни в чем не исповедовались. Это батюшка читал грехи, а они пришли, когда он уже все прочел. Или вообще опоздали.

Так что общей исповеди быть не должно. Но должна ли быть вот такая постоянная и подробная частная исповедь? Конечно, нет. Она невозможна, она нереальна. Даже если в Москве будет 10 тысяч священников. А если даже это и получится, то в ре­зультате будет фарисейство и лицемерие. Покаяния-то нет. Зна­чит, это тоже не способ.

Что же делать?

Опыт и слово самых мудрых наших духовников таковы: мы ни­чего сейчас не можем отменить; хотя первохристианские нормы лучше наших, вернуться к ним механически мы не можем. Значит, нельзя исповедь отменять, нужно ее проводить. Но нужно ввести как бы два способа исповеди. Один — для тех, кто часто прича­щается, живет церковной жизнью, не совершает тяжких смертных грехов: не убивает, не делает абортов, не блудит, не ворует, не колдует, не бьет родителей, не пьянствует, не колется нар­котиками — не делает вещей, абсолютно не совместимых с христи­анской жизнью, не совершает смертных грехов. Для этих людей нужно ввести исповедь упрощенную. Они должны иметь возможность покаяться кратко, двумя-тремя словами, может быть, дать за­писку. И получить разрешительную молитву к причастию. Не нужно вычитывать этим людям списки этих грехов — они их не делают. Им нужно сказать другое: вы будете причащаться, имейте в виду, что причаститься вы можете в суд и в осуждение, если вы лука­вите, лицемерите, фарисействуете, если совесть ваша молчит, если у вас нет в душе покаяния. Их нужно предупредить, а даль­ше пусть они по совести подходят и получают разрешительную мо­литву.

Это не будет общей исповедью. Она есть там, где для всех произносится общая исповедь, которой на самом деле никто в сердце не имеет. Этого делать не надо. Второй способ покаяния — для тех, кто отпал от Церкви или пришел в церковь впервые, кто только что обратился к вере или отпал от Церкви, совершив страшный смертный грех. К таковым относятся, в частности, все люди, кто не причащался год, пять, десять лет. Это тоже люди, отпавшие от Церкви, не христиане. Это те, кто не удосужился прочитать Евангелие за всю свою жизнь, которые не желают жить церковной жизнью: не соблюдают посты, не приходят в храм на праздники, не причащаются, не говеют. Или те, кто живут в бра­ке, но не считают нужным повенчаться. Все это — люди, находя­щиеся вне Церкви.

Им необходима подробная частная исповедь. Ее невозможно совершить во время литургии. Им нужно назначить время, чтобы они пришли и поисповедовались подробно отдельно. Как это прак­тически получается? У нас в храме, например, введена норма ­часто причащаться. Нам очень трудно, за каждой литургией у нас бывает 400-600 причастников Великим Постом, а в обычное время — 200-300 человек. Начинается литургия, священник идет на исповедь. Я делаю так. Я говорю: те, кто часто причащается и не имеет на совести тяжких грехов, проходите к разрешительной молитве. Читаю молитву, а они мне говорят два-три слова. Кто-то плохо молился, кто-то обидел маму, поссорился с женой и т.п. И все. Так можно пропустить много людей. А те из вас, кто не причащался больше года без особой причины, пришел пер­вый раз, согрешил тяжкими грехами, те должны подойти ко мне в конце. Сначала я пропускаю тех, кто являются церковными людь­ми, а остальные пусть подходят во вторую очередь, с ними нужно поговорить более подробно.

Фактически получается так, что все, кто может при­частиться, проходят, а все, кто не может, остаются после ли­тургии и исповедуются. И здесь я некоторых поисповедую, а не­которым назначу время: прочитайте Евангелие и приходите в та­кое-то время. Вот как должно быть на сегодняшний день, так это благословляется и духовниками нашими.

 

Л Е К Ц И Я 20

Я не успел вам сказать довольно важную вещь: в современ­ном виде таинство покаяния, как вы знаете, имеет форму католи­ческую — в том смысле, что имеет в себе ярко выраженную тай­носовершительную молитву: "Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти ча­до (имя) вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию Его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь". Эта молитва читается одновременно с возложением епитрахили на голову кающегося и совершением крестного знамения на голове его.

Как я вам уже говорил в прошлый раз, этой молитве пред­шествует другая молитва, перед которой есть киноварное приме­чание: "Тогда преклоняет главу исповедуемый: духовный же гла­голет молитву сию: Господу помолимся. Господи Боже спасения рабов Твоих, многомилостиве и щедре и долготерпеливе, каяйся о наших злобах не хотяй смерти грешника, но еже обратитися и жи­ву быти ему: Сам и ныне умилостивися о рабе Твоем (или рабе твоей) ..., и подаждь ему образ покаяния, прощение грехов и отпущение, прощая ему всякое согрешение, вольное же и неволь­ное: примири, и соедини его святей Твоей церкви, о Христе Иисусе Господе нашем, с Нимже тебе подобает держава и велико­леепие, ныне и присно, и во веки веков, аминь".

Это древняя православная молитва, и раньше именно она на­зывалась молитвой разрешительной, или кульминационной. Не тай­носовершительной, здесь не было магического элемента; этой мо­литвой священник просит о том, чтобы кающийся был примирен и соединен со святою Христовой Церковью. Это есть молитва свя­щенника над кающимся, тут нет и слова, и мысли о том, что "я прощаю и разрешаю тебе". Такое весьма юридическое звучание в разрешительной молитве последней появляется, конечно, под вли­янием католическим. Сама формула этой тайносовершительной мо­литвы поражает нас: пожалуй, ни в одном другом таинстве, ни в одном другом чине мы не найдем такой юридической формы: "Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Свое­го человеколюбия, да простит ти чадо ... вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей властию Его мне данною, прощаю и разре­шаю тя от всех грехов твоих..." То есть тут все юридически оговорено: Господь тебя простит, и я тебя прощаю властию, ко­торая мне дана — все объяснено, все формально соблюдено и обусловлено. Но этот формализм и этот юридизм как раз и оказы­ваются самыми вредными и самыми как бы противоречащими сути этого таинства. И до сих пор богословы не находят возможности объяснить, каким образом древний смысл таинства покаяния вдруг начинает пониматься совсем другим образом, когда власть про­щать и разрешать, данная апостолам, здесь вдруг кладется как бы в основу:"и я прощаю и разрешаю тебя".

Тем не менее все-таки мы подвергаем некоторому истори­ческому анализу разные исторические наслоения в этом чине, как и в других чинах, выделяя здесь католическое влияние. Но все-таки мы должны помнить, что здесь есть влияние еван­гельского слова. Господь в Евангелии говорит: кому простите, тому простятся, кому оставите, тому оставятся. Видно, что ка­толическое понимание таинства восходит именно к той установи­тельной форме, которая дается в Евангелии, а оттуда как бы продолжает силу этого таинства.

Конечно, сейчас мы ничего не можем тут менять, не можем ничего подвергать сомнению, но должны помнить, что православ­ное понимание таинства состоит не в магическом употреблении власти, а в молитве и любви, в вере. Не так важно нам помнить, что "я властью Его мне данною, прощаю и разрешаю"; тут упор делается на преемство апостольской власти.

Гораздо ближе нам православное понимание таинства, когда священник читал молитву, но в основном он именно молился; ему была дана эта власть и он ее использовал, молясь. Но в наше время это таинство подвергается вновь очень сильной деформа­ции, и понимание его очень сильно меняется под влиянием разных труджностей времени. Мы часто оказываемся лицом к лицу с тяже­лой проблемой: что же будет дальше, если так пойдет, и что можно исправить. И надо сказать, что исправить что-либо очень трудно, потому что время такое сейчас скорбное, духовно труд­ное, когда покаяние как бы теряется человечеством. Люди пе­рестают понимать, что значит каяться. Соответственно этому как бы уходит постепенно и таинство покаяния из жизни христианской.

Сегодня мы переходим к следующему таинству — таинствелеосвящения. Вы помните, что таинство созидает жизнь челове­ка: крещение, в котором человек рождается для новой жизни; ми­ропомазание, таинство брака, в котором созидается семья; та­инство покаяния, где отпавший от Церкви человек вновь возвра­щается в нее.

И вот — таинство елеосвящения. Оно имеет некий сходный смысл c таинством покаяния. Об этом лучше всего говорится в Послании ап.Иакова, где апостол заповедует нам совершать это таинство: "Болен ли кто из вас, путь призовет пресвитеров 4Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя 4Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит Его 4Господь; и если он соделал грехи, простятся ему. Признавайтесь 4друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы 4исцелиться: много может усиленная молитва праведного".

Этот 4текст лучше всего указывает нам на происхождение 4этого таинства. Оно заповедано Самим Господом Иисусом Христом. 4Вы помните, что Господь во множестве исцелял болящих, 4одержимых и очень часто, исцеляя, говорил: "Прощаются тебе 4грехи твои". Сам помазывал болящих, иногда брением, иногда 4как-то еще; погружал в воду. И когда апостолы были посылаемы 4Христом на проповедь, они тоже исцеляли болящих и часто мазали 4больных елеем, и они исцелялись. Значит ли это, что они уже 4совершали таинство елеосвящения в полном смысле слова? 4По-видимому, нет, потому что силу таинства всё приобретает 4после Пятидесятницы. Но как крестили они крещением Иоанновым 4еще до Пятидесятницы, а потом это крещение стало таинством 4рождения духовного, так же точно и здесь было, по-видимому, 4некое приготовление формы этого таинства.

И вот уже в Новом Завете после Пятидесятницы Церковь это 4таинство как бы из рук ап.Иакова, брата Господня, принимает, 4чтобы совершать всегда. Здесь говорится уже о том, что таинство это совершается над болящим и нужно призвать не одного священника, а нескольких, чтобы они молились над ним вместе, потому что тяжелая болезнь требует общецерковной молитвы.

Есть еще второе очень важное основание этого таинства: не только медицинское исцеление здесь происходит и требуется, но 4и прощение грехов. Так же, как Господь, ап.Иаков видит прямую связь между болезнями и грехами человека. Здесь требуется 4прощение грехов. Очень часто, может быть, наши болезни связаны 4с нашими нераскаянными грехами. Очень часто мы не можем их исповедовать, потому что мы их забыли. Есть таинство, в 4котором мы можем получить очищение от таких грехов, — это таинство елеосвящения, или таинство соборования.

Очевидно, что свое название соборование получает именно 4от того, что здесь требуется собор священников, соборная 4молитва Церкви. Чинопоследование этого таинства находится во второй части нового требникаи называется оно так:

"Последование святаго елея, певаемое от седми священников, 4собравшихся в церкви, или в дому". И дальше написано, как 4следует готовиться к нему: поставляется столец, на нем бывает 4какой-то сосуд, куда насыпается пшеница, затем сосуд с елеем; 4приготавливается вино обычное. Каждому священнику нужен стручец — помазок, чтобы мазать елеем. Обычно заготавливают

таких семь помазков. Зажигаются свечи и говорится возглас: "Благословен Бог наш". Далее — обычное начало; потом читается Псалом, малая ектения, поется "Аллилуиа" со стихами: "Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим 4накажеши мене. Помилуй мя Господи, яко немощен есмь". Затем 4покаянные тропари: "Помилуй нас Господи, помилуй нас", 50-й Псалом и канон покаянный "Моря чермную пучину", которым испрашивается исцеление болящих.

4После пения канона и экзапостилария повторяется обычное 4начало. Это немного странно, но потом причина этого повторения станет ясной. Затем поется тропарь "Скорый в заступлении един 4сый Христе" — тропарь о болящих и, наконец, произносится 4мирная ектения, в которой имеются особые прошения: "О еже 4благословитися елею сему силою и действом и наитием Святаго 4Духа, помолимся. О рабе Божии (или: о рабе Божией) ... и о еже в Бозе посещении его, и еже приити на него благодати Святаго 4Духа, Господу помолимся. О еже избавитися ему и нам от всякия 4скорби, гнева и нужды".

4После этого священник вливает в кандило (лампаду) елей и вино и читает молитву на освящение этого елея с вином: "Господи, милостию и щедротами Твоими...". Сослужащие ему священники читают эту молитву как бы вместе с ним.

Затем поются тропари на разные гласы и возглашается 4прокимен; читается Апостол, потом Евангелие, затем говорится 4краткая ектения, читается молитва об исцелении и, наконец, 4молитва "Отче святый". Во время чтения этой молитвы (которая 4здесь считается тайносовершительной, если мы будем обращаться 4к семинарскому обычному пониманию таинств, то есть

кульминационной молитвой) или после чтения ее священник помазывает болящего елеем: лоб, ланиты, ноздри, уста, грудь, 4руки с двух сторон. Конечно, не возбраняется вам помазать 4какое-то другое больное место, например, глаза или уши.

Такой цикл повторяется семь раз — по числу священников, которые должны участвовать в таинстве. Но собрать семь священников не так-то просто. Так было и раньше: один священник в одном селе, другой — в другом. Есть оговорка: таинство может быть совершено и меньшим числом священников, и даже одним священником.

Все чинопоследование, если читать довольно быстро, идет 4примерно полтора часа. Это полтора часа непрерывного чтения. 4Конечно, это весьма утомительно и для болящего, и для 4священника. Иногда священник просто изнемогает, и в трудных 4случаях, особенно когда болящему угрожает быстрая смерть, 4разрешается прочитать только начало первой молитвы и помазать 4елеем. Конечно, Апостол, Евангелие, ектения, начало молитвы 4"Отче святый". И помазывается елеем. И тогда считается, что 4таинство совершилось, даже если помазан болящий будет только один раз.

Такие нормы, которые предусматриваются для экстремальных 4случаев, особенно трудных, очень часто переворачиваются в жизни и делаются нормами общепринятыми: раз достаточно один раз помазать, то и хорошо, будем мазать один раз. И многие священники, когда ходят по домам помазывать, мажут один раз. Если можно ограничиться только началом молитвы, значит, так и сделаем.

Конечно, это неправильно. И если позволяет состояние болящего, то нужно читать чин полностью, тем более что он удивительно красив и удивительно благодатен. Представьте: читается семь апостольских посланий, семь Евангелий, семь молитв замечательных. Так что эта полнота выражает соборность. 4Имеется в виду, что каждый священник читает этот цикл сам, а потом помазывает. То есть сам этот чин выражает идею соборности. Даже когда один священник совершает его, то 4е-таки эта идея выражается чином, как бы в этом чине 4храняется идея соборности, что, конечно, очень важно. 4Поэтому и называется: "соборование".

После семикратного повторения чина священник открывает Евангелие, возлагает его на голову больного, и читается еще 4одна молитва: "Царю святый" — очень трогательная, имеющая 4покаянный характер. В ней есть такие слова: не я возлагаю руку 4на главу болящего, но Ты Сам, Господи, в этом Евангелии, которое держит сослужитель мой, Ты в нем возлагаешь руку и 4исцеляешь этого больного. Смысл этой молитвы прямо противоположен смыслу той молитвы, которая читается в конце исповеди ("И аз недостойный иерей..."). Здесь как раз наоборот: не я, а Ты, Господи, возлагаешь руку через это Евангелие, которое мы держим над головой болящего. Это смиренное, очень православное и умилительное понимание таинства.

Потом болящий должен поцеловать Евангелие и поблагодарить 4священников, что обычно никто не делает, конечно. В отпусте 4поминается ап.Иаков, брат Господень.

Таков чин этого таинства. Но рассказав о нем, мы далеко 4еще не продвинулись, потому что совершение этого таинства 4являет нам немалую проблему. Какую? Совсем недавно многие священники (да и сейчас есть такие) категорически отказывались совершать это таинство таким образом, как оно совершается постоянно теперь. Они говорили:4это таинство должно совершаться только у одра больного на 4дому, а вовсе не в храме. Сейчас, как мы знаем, Великим 4постом, а в некоторых местах постоянно, совершается это 4таинство над множеством людей, которые приходят без разбора 4и больные, и здоровые, и взрослые, и дети. Бывает, собирается 700-900 человек, полный храм. Людей ставят рядами, настоятель 4обычно начинает быстро читать чинопоследование, а остальные4священники ходят по рядам и мажут всех, не останавливаясь и нисколько не согласовывая свои действия с чтением чина таинства. Очень часто из-за большого числа желающих собороваться священники не успевают помазать всех, пока читается чин, и ограничиваются двумя-тремя помазаниями. Во 4время такого чинопоследования очень много всяких нарушений из-за большой спешки; все как бы формализуется. Священник, который помазывает, уже почти и не молится, ему надо быстро все сделать, и он сердится, когда кто-то не так подает ему руки и т.п. или "поджигает" его свечкой.

Такое совершение таинства иногда, к сожалению, производит довольно тяжелое впечатление. И многие благоговейные старцы отказываются совершать таинство таким образом. Должен быть один больной и семь священников, а не 700 больных и один священник. Нужно, чтобы таинство совершалось в тишине и благоговении, в сосредоточенной молитве над болящим, когда действительно просят об исцелении этого болящего, потому что он тяжко страдает. А не так, что приходят все кто попало и неизвестно зачем, просто потому, что сказали: надо пособороваться.

Здесь есть некий экономический момент: если соберешь несколько сот человек и каждого попросишь заплатить, то это уже было неплохо для храма или для кармана батюшки. И этот экономический стимул немалую роль сыграл в том, что утвердилось такое совершение таинства, когда привлекается как можно больше народа и соборование проходит не один раз, а дважды за пост.

В пастырских руководствах обычно говорится, что собороваться в одной и той же болезни два раза нельзя. А вообще соборование совершается раз в год. То есть это не такое таинство, которое можно совершать часто: сегодня в Донском, завтра в Даниловом, а потом к себе в храм приду пособоруюсь. Такая беготня если и приветствуется, то только из экономических соображений, и больше не из каких. Тут мы видим одну важную проблему. Удивительно серьезное, таинственное совершение соборования на дому над болящим часто 4дает чудесное исцеление болящему, когда соберется много священников и они усердно молятся. Всё это может потеряться в погоне за деньгами и за "охватом", и часто так получается.

Решить эту проблему не так просто: нельзя взят и сказать, что так соборовать нельзя. Такое массовое, всем храмом, соборование Великим постом, и не только Великим постом, обязано своим появлением настойчивым советам современных старцев. Не знаю, почему они так на этом настаивают — потому ли, что они в курсе разных исторических колебаний, по духовному ли наитию? На самом деле их настойчивость оправдана, потому что оказывается, что таинство это в истории, как и все другие таинства, в разные эпохи понималось по-разному. Если ап.Иаков говорит, чтобы болящий призвал к себе домой пресвитеров церковных, это было еще в то время, когда храмов не было много, это были самые первые времена. На дому совершалась и Евхаристия. Немного позже, когда Литургия и Евхаристия начинают развиваться и совершаться во всем христианском мире, становятся центром жизни христианской, все таинства укореняются в Евхаристии, соединяются с нею, тяготеют к храму и к престолу Евхаристии. Тогда таинство елеосвящения тоже присоединяется к Евхаристии или к какой-то другой службе церковной, например, вечерней.

Следы этого мы находим в древних списках чинопоследования этого таинства. И вот оказывается, что канон, который теперь читается в начале чинопоследования, в древних списках отсутствует. Поэтому после канона и сохранилось второе обычное начало: возглас (если есть священник; а если нет, то молитва...), затем "Царю Небесный", "Святый Боже", "Пресвятая Троице, помилуй нас", "Господи, помилуй" (трижды), Слава, и ныне, "Отче наш", "Господи, помилуй" (12 раз). Этот цикл, которым начинается любое чинопоследование, называется обычным началом. В чинопоследовании елеосвящения оно встречается дважды: в самом начале и после канона. Оказывается, в древности канона не было, а совершалась какая-то церковная служба — литургия, но скорее всего вечерняя служба или утренняя — а потом совершалось елеосвящение. Есть списки, в которых елеосвящение помещается в начале литургии, после "Благословено Царство", еще до пения антифонов. Мирная ектения, елеосвящение, а потом уже те, кто пособоровались, причащаются за литургией.

Когда это таинство присоединяется к литругии, включается в храмовый молитвенный круг, то, естественно, оно совершается уже не только над тяжелобольными. И понимается оно уже в смысле таинства очищения — духовного исцеления. Поэтому оно 4совершается Великим Постом, в те периоды, когда особенно мы 4заботимся о покаянии.

Так, в древних чинах есть сведения о том, что таинство совершалось в Страстную седмицу — в Великую Пятницу или Великую Субботу. Те, кто прошел пост, приходили и здесь как бы заканчивали, дополняли свой постный подвиг таинством соборования. Полностью очистившись от всех ведомых и неведомых грехов, приступали к Пасхальному торжеству. Конечно, когда понимание таинства расширяется и получается, что оно нужно не только телесно больным, в нем начинают участвовать многие и таинство начинает совершаться над многими людьми в храме. То есть вовсе не только в наше время выдуман этот способ совершения таинства. Он был известен в глубокой древности, но потом наступает эпоха секуляризации таинства, т.е. отделения, выделения его.Это слово вам необходимо знать и понимать его смысл, потому что оно очень употребительно в богословской литературе. Говорится, например, об отделении Церкви и от Церкви, выделении из Церкви, скажем, искусства. Раньше искусство было церковным, потом оно выделяется из Церкви, становится независимым. Школа отделяется от Церкви. И не только от Церкви. Скажем, жизнь, даже церковная, очень часто в какой-то мере отделяется от литургии. Вот такой процесс секуляризации, т.е. выделения таинств из состава литургии (мы уже говорили об этом в применении к таинствам крещения и брака) затрагивает и таинство елеосвящения. И тогда снова как бы елеосвящение начинает совершаться вне храмовой молитвы, вне суточного или годового круга, независимо от него.

Для того чтобы восполнить пробел, который образовался здесь, к таинству и присоединяется канон. Он как бы заменяет собой те службы, которые предшествовали таинству елеосвящения — вечерние или утренние. Такое чинопоследование составилось на Руси примерно в 15 веке. Конечно, здесь сыграло роль и то, что примерно с 13 века исчезает обычай строить церковные больницы при храмах, и чин елеосвящения теперь совершается не в этих церковных больницах, а на дому и все дальше и дальше от литургии, от храма уходит снова в домашнюю жизнь, что очень сильно затрудняет совершение таинства. В России, где священников всегда не хватало, всегда большие пространства русской земли приводили к некоторому качественному изменению жизни. Есть такой диалектический принцип: количество переходит в качество и в ту, и в другую сторону. Когда священников много, то другое качество жизнь церковная приобретает. Когда их мало, то это качество теряется. Так вот, плотность священников "на один квадратный километр" в России всегда была катастрофически мала — слишком много квадратных километров, и у нас появляются многие страшные явления. Например, многие крестьяне до революции вообще никогда в жизни не видели епископа. Потому что наши русские епархии по территории бывали с целую Европу. Якутская епархия, например, больше Европы, поэтому естественно, что большинство православных якутов никогда не видели епископа — объехать епархию на санях не представляется возможным. Даже сейчас, в наше время, самая большая по территории русская Церковь имеет весьма малое количество епископов. В Греции, которая очень мала, епископов гораздо больше, чем у нас. Тем более священников. И вот такое малое количество священников (до революции их было 300 тысяч, и это очень мало, не говоря уже о теперешних 10 тысячах)производило свои тяжелые следствия: священники не могли сделать многого из того, что делалось, например, в Греции, где на каждого священника было небольшое количество прихожан. И, конечно, ходить по деревням по домам совершать 4соборование — это очень трудно. Возникает такая норма: собороваться нужно только в крайнем случае, когда человек уже умирает. А раз так, то и понимание таинства соборования в народе делается противоположным. Если из Евангелия, из Послания ап.Иакова оно доходит до нас со смыслом исцеления, 4прощения грехов для дальнейшей жизни, то теперь, раз нужно только перед смертью собороваться, то значит, это есть приготовление к смерти. Само слово соборование легко перепутать со словом "собирание" — "собираться на тот свет". Поэтому очень часто у нас интеллигентные люди не хотят собороваться, они считают, что еще надо пожить. В наше время происходит новый возврат к древней традиции, когда соборование возвращается в жизнь Церкви, в жизнь громад­ных масс наших церковных людей. Это знамение времени. Оно вы­ражается в старческих благословениях больше всего, и старцы это тоже ощущают как некую необходимость и потребность. Чем диктуется эта потребность, почему старцы так настаивают на со­боровании? Потому что это та