Проповедничество архиепископа Иннокентия

 

Начнем с изложения гомилетических взглядов архиепископа Иннокентия. Еще в бытность студентом Киевской академии он указывал: «Пишите, во-первых, просто, без всяких умствований... Видите, как евангельские истины просты и доступны для каждого, и как они обильны мыслями. Читаем и не начитаемся. Пишите, во-вторых, не с тем, чтобы блеснуть, себя показать..., а чтобы убедить, наставить, вразумить... Но главное, вы сами должны быть прежде всего убежденными в той истине, какую хотите передать другим, а для этого нужна твердая вера и доброе сердце. В-третьих, помните, что выходя на середину церкви для проповеди, вы выходите как на всемирную апостольскую проповедь, что вы то же, что посланники Божии... Вы возблагоговеете... и произнесете проповедь прекрасно... Наконец, в-четвертых, принимайте слушателей, кто бы они ни были, не более, как за ваших учеников, и вы будете говорить смело и свободно. Говорите, а не читайте...».[11]

«Братия мои, – говорил Иннокентий, – вместе с проповедником христианским действует и Сам Дух Святый... Без Него все наше красноречие – медь звенящая, а с Ним самая простота и безыскусственность всесильны».[12]

Истины веры, по Иннокентию, действуют не искусством проповедника, а собственной силой. В самых истинах и таинствах веры христианской заключается «такая внутренняя мощь и жизнь, что они вполне могут заменить собою всякое искусство проповедника, тогда как их ничто заменить не может». Источник веры в эти истины, по мысли Иннокентия, лежит не в уме, а в сердце человека («сердцем веруется в правду»).

Но как воздействовать на сердце? Как для обнаружения внешнего чувства нужны видимые осязаемые предметы, так и для обнаружения сердечного, внутреннего чувства нужны яркие краски, живая образная форма изложения.

К этой живой образной форме изображения истин христианского вероучения и прибегал знаменитый отечественный вития. Хорошо зная эти истины, он изображал их жизненно-практически, сводя их на почву реальных жизненных отношений. Для него важно было найти для своей проповеди какое-либо исходное жизненное положение, чтобы затем из него развернуть все внутреннее содержание своей проповеди.

И он обычно находил его. Так в день усекновения главы Иоанна Крестителя архиепископ Иннокентий начинает проповедь следующими словами:

«На самой середине жизни, проводимой в строжайшем исполнении закона Божия, перед самым пришествием Царства Божия в силе, для коего ветхозаветные проповедники, готовы были восстать от гробов, вдруг лишиться жизни»... и пр.

В день архистратига Михаила святитель предваряет проповедь так:

«На праздник обыкновенно предлагается какое-либо утешение... На праздник в честь бесплотных сил должно быть и утешение – не плотяному, а духовному».

В Великий пяток у плащаницы проповедник употребляет не только сравнение, но и внешние действия, усиливающие это сравнение:

«Надо знать последнюю волю умершего, как то всегда делают люди. Спаситель оставил нам завещание. Дерзнем же развернуть сию священную книгу (лежащую на плащанице), которая заключает в себе это завещание».

Проповедник, как видим из приведенных примеров, склонен отмечать самые характерные свойства продуктов и употреблять смелые сопоставления этих свойств при изложении темы проповеди.

Так, завещание людей перед смертью он сближает с завещанием Спасителя, бесплотность архистратига Михаила кладет в основу бесплотности, духовности утешения...

Приведем еще примеры такого сближения и сопоставления:

«Наконец, братия мои, нас всех учит само небо. Слыхали ли вы гром? Видели ли молнию? Эта молния сверкнула здесь. Этот гром прогремел в этом храме. Разумею слова Апостола: «аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят» (1 Кор. 16, 22).

Говоря об исповеди, проповедник приводит яркие сопоставления:

«В суды мирския приходят для того, чтобы оправдаться, и кто более устранил обвинений, тот более прав.

Здесь, в суд духовный, являются для того, чтобы обвинять себя, и кто более признал свою виновность, тот наиболее свободен».

Этот прием проповедника, удивляющий слушателей неожиданностью сближений и сопоставлений, заставляет их задуматься над сочетанием понятий, над их внутренним смыслом и располагает к восприятию духовной истины, раскрываемой проповедником в дальнейшем течении проповеди.

Проповедник убеждает слушателя не столько силой логики, сколько обаянием яркой живописности, непосредственно действующими на слушателя жизненными фактами, раскрываемыми в проповеди в свете духовной истины о нашем спасении.

Таким образом, архиепископ Иннокентий более живописует, чем рассуждает и богословствует. В проповеди в «Неделю святых праотец и Святых отец» он дает ряд кратких, художественных образов святых, вводящих нас в тайны духовной жизни. Особой живости и художественной выразительности святитель достигает в тех проповедях, где он использует для иллюстрации или доказательства большой запас своих естественнонаучных знаний. Таковы, например, три слова о весне.

В первом из них проповедник проводит параллель между днями творения мира и днями весеннего обновления природы.

«Как там, – говорит он, – свет был, так сказать, главною причиною организации мира и развития бесконечной цепи существ, так и здесь. Сначала солнце увеличивает свет и теплоту, бросая лучи на землю вертикально, вследствие этого тают снега и воды уходят в океан... Все везде возрождается: на полях, в лесу и в воздухе проявляется жизнь, все движется, поет, радуется, даже камни бесчувственные орошаются и украшаются мхом».

Художественно живо и убедительно составлены и знаменитые «Три седмицы» (первая Великого поста, страстная и светлая).

Содержание их внутренне связано: 1-я седмица выражает нашу временную жизнь как приготовление к вечной, в словах на страстную седмицу изображаются страдания Господа, открывающие нам доступ к вечности; светлая седмица есть осуществление наших надежд, нашей веры и любви.

Из обличительных слов особенно ярко и убедительно его слово «против ушедших в театр накануне Святой Троицы».

В нем проповедник устами иностранцев-артистов, работавших в театре, обличает тех русских, которые предпочли храму театр накануне великого праздника.

Таким образом видно, что тематикой проповедей архиепископа Иннокентия были преимущественно истины, близкие человеческому сердцу и делу спасения.

Искупление человека, страдания Спасителя привлекали его особое внимание из всего обширного круга догматических и нравственных истин.

Каково сравнительное достоинство проповедничества митрополита Филарета и архиепископа Иннокентия?

Один из историков отечественной гомилетики, А. И. Разумихин, так говорит об этом:

«Можно сказать, что они дополняют один другого. Через чтение проповедей митрополита Филарета можно создать навык к раскрытию религиозных истин, заимствуя из них глубокие и сильные мысли и применяя их к различным обстоятельствам жизни слушателей. Через чтение проповедей архиепископа Иннокентия можно развить в себе силу чувства и способность воображения и научиться тому, как высокие христианские истины облекать в живые, обаятельные для сердца образы.[13] Таким образом, по мнению видного гомилета, архиепископ Иннокентий – крупнейший после митрополита Филарета проповедник на Руси, и не только при жизни, но и после смерти последнего.

Многое содействовало этому: и талант литератора, и всесторонняя образованность, и убежденность в религиозной истине, и живая связь с обществом, и обаяние самой личности проповедника.

Он, как никакой другой проповедник, привлек внимание общества к жизни Церкви, к ее делам во спасение человека. Его знаменитые сочинения – «Седмицы» и «Последние дни земной жизни Спасителя» – имели широкое распространение во всех слоях русского общества.

Это был проповедник-трибун, с церковной кафедры ярко и убежденно звавший русское общество к обновлению жизни светлым и животворным Евангельским учением. Сам он не был приверженцем какой-либо теории или школы в деле проповедничества. Он сам был целой школой, прокладывающей новые пути и в богословской науке, и в проповедничестве.

В своем проповедническом служении народу и Церкви архиепископ Иннокентий исходил из убеждения, что средоточием веры и истины Христовой у человека является сердце. Поэтому слушателя надо убеждать не столько логикой рассудка, сколько живой правдой религиозного чувства, непосредственно действующей на душу и ум человека.

В этом состояло коренное отличие архиепископа Иннокентия, как проповедника, от митрополита Филарета, стремившегося влиять прежде всего на рассудок, разум слушателя. Другое различие между ними заключалось в том, что архиепископ Иннокентий рассматривал догматы нашей веры с практической стороны, показывая их соответствие духовным запросам и нуждам верующего человека. У московского же святителя преобладал углубленный интерес к самим основам нашей веры – к догматическим, вероучительным истинам о нашем спасении.

И, наконец, третье различие между ними заключалось в том, что духовное созерцание и раскрытие вероучительных истин у митрополита Филарета шло впереди и занимало его внимание больше, чем стоящий перед ним слушатель его проповеди. Херсонский же святитель, наоборот, исходил от человека, приспосабливая к нему очередную истину своей проповеди. Вот почему он особенно любил проповедовать о таких предметах, темах или истинах, которые наиболее близки человеческому сердцу.

«Не забывайте Бога и вечности, – говорил он Вологодской пастве, расставаясь с ней. – Не забывайте души и совести, не забывайте смерти и Суда Страшного, не забывайте покаяния и любви».

В этих прощальных словах звучит та глубокая душепопечительная забота и любовь пастыря к человеку, которая руководила всеми делами и словами знаменитого херсонского проповедника.