СЕМАРЬГЛ

 

Идет удалый бог, Ярило-молодец,

И снежный саван рвет по всей Руси широкой!

Идет могучий бог, враг смерти тусклоокой,

Ярило, жизни царь и властелин сердец'

Из мака алого сплетен его венец,

В руках - зеленой ржи трепещет сноп высокий,

Глаза как жар горят, румянцем пышут щеки,

Идет веселый бог, цветов и жатв отец!

Петр Бутурлин, «Ярило»

 

 

Вслед за Богами правителей, жрецов и воинов логично должен быть упомянут Бог общинников, хозяев, земледельцев, скотоводов, торговцев. Попросту говоря - простонародья. Как ни странно, именно на этом месте расположился в летописном перечне самый загадочный из Богов. Мы не знаем, повторюсь, об этом Боге совершенно ничего достоверного, кроме имени. Оно не отозвалось в личных именах людей или названиях рек, лесов, гор, селений и городов. О Семарьгле не вспоминают предания, пословицы или поговорки, о Нем не поют песни - по крайней мере, так может показаться на первый, пусть и сколь угодно пристальный, взгляд. Поучения против Язычества лишь упоминают его в перечнях Богов - скорее всего, заимствованых из летописи. Некоторые ученые даже эти упоминания считают позднейшими вставками. Даже «Слово о полку Игореве», бесстрашно упоминающее Хорса Дажбога, Стрибога, Велеса, Трояна и прочих Богов и демонов русского Язычества, Семарьгла обошло молчанием. Зато какой простор открывается для воображения ученых!

Надо сказать, простором этим воспользовались на славу, и первыми, конечно же, были именно ученые, охотно усматривавшие в Божествах Киевского святилища «заимствования» или вообще книжное влияние - благо невнятно звучащее имя киевского Божества давало к тому прекрасный повод. Так, например, в Ветхом Завете упоминается, что население Самарии, области Палестины, заселенной выходцами из разных провинций Ассирийского царства, принесло с собою своих прежних Богов, объединив их почитание с «Единым» иудеев. В частности, «кутийцы сделали Нергала, Емафяне - Ашиму» (Четвертая книга Царств, глава 17, стих 30). Первое имя погречески пишется как Ергел, второе - как Асимаф. Вот вам, заявляли исследователи «школы заимствований», и Сим с Ерглом или Реглом, как видоизменялось имя четвертого из Пятибожия в позднейших поучениях. Некий Прейс видел в Ашиме - и, соотве-ственно, в Семарьгле - огненное Божество, на том, не слишком внятном основании, что «аши» по-персидски - чистый. Заметим, кстати, что один из лидеров так называемых «русских ведистов» и горячий популяризатор «Велесовой книги» Александр Асов видит доказательство ее подлинности в том, что Семарьгл в ней назван «Огнебогом» - мол, как раз такая гипотеза учеными не высказывалась. А стало быть, ее не мог употребить и вставить в свое сочинение фальсификатор (обыкновенно им считают Юрия Миролюбова). Во-первых, конечно же, фальсификатор мог вставить в составленный им текст ту версию, которая взошла ему на ум, а вовсе не обязательно кем-то высказанную. А во-вторых, Александру Игоревичу следует пенять исключительно на собственную начитанность - такая версия не только высказывалась, как видим, но и была опубликована в фундаментальном трехтомнике Афанасьева «Поэтические воззрения древних славян на природу». Так что любой всерьез интересовавшийся славянским Язычеством человек - в том числе, конечно, и Юрий Петрович Миролюбов, сам упомянувший «Поэтические воззрения» в числе изученных им книг в работе «Материалы к предыстории русов» - про эту версию отлично знал. Разделял, кстати, эту версию и другой крайне известный в дореволюционной России исследователь, И.Е. Забелин, труды которого были вообще хорошо известны, а в силу своего патриотического пафоса мимо внимания того же Миролюбова вряд ли могли пройти. Забелин даже наметил путь проникновения «ассирийских божеств» на Русь - через Тмуторокань, где якобы эти «божества» упомянуты в надписи Понтийской царицы Комосарии (III - II веков до н.х.л.). Версии Прейса и Забелина, со ссылкой на работу Афанасьева, упомянуты в вышедшей в 1916 году книге Н.М. Галь-ковского «Борьба христианства с остатками Язычества в древней Руси» - так что об их малоизвестноеT говорить не приходится. Некто Великанов, издавший в 1878 году в Одессе книгу «Разведки о древнейшей Русьславянской грамотности», попытался истолковать имя загадочного Божества при помощи санскрита. Симаргл, по его мнению, образовался из слов «сима» или «си-ман» - рубеж, граница - в самом широком смысле, от грани миров до пробора в прическе, «ракха» - страж (на самом деле произносилось как «ракшас»), и «кала» - Яма, Бог смерти. Вообще-то Калой, темным, чаще именовали Рудру-Шиву. Но, так или иначе, Си-марьгл у Великанова оказался «рубеж (очевидно, между жизнью и смертью, тем и этим светом) сторожащим Ямой». Воплощением же этого грозного стража Великанов считал намогильных каменных баб, во множестве стоящих по украинским и донским степям. Несколько особняком стоят робкие попытки придать Киевскому Божеству все же славянское происхождение. Квашнин -Самарин увидел в нем «богиню молний» (от «си», якобы означающего «сивый, светлый» и «маргла» - моргающая). А. Леже, к коему впоследствии присоединились - на некоторое время - и лингвисты В.Н. Топоров и В.В. Иванов, увидел в Семарьгле «Седмаругла-ва» - семиголового идола вроде рюгенского Руевита. Польский ученый А. Брюкнер, разделив имя Божества надвое, первую половину связал с «семьей», вторую же превратил в «божество», ответственное за… ферментацию - есть же слово «рыгать»!

На любопытные ассоциации наводит иных ученых соприкосновение с древней славянской Верой и именами Богов… Впрочем, ни одной из этих славянских и неславянских версий происхождения имени четвертого из Пяти Богов с киевского холма не удалось догнать по популярности одну из теорий заимствования, самую разрекламированную, воплощенную во множестве научных, популярных и художественных книг, принятую и подавляющим большинством современных язычников-родноверов. В 1876 году А.С. Петрушевич назвал Семарьгла «древним по своему названию из арийского (общеиндоевропейского. - Л.П.) периода уцелевшим Божеством». Хотя Божество это и «есть по свойствам его неизвестное», однако имя его «подобнозвучаще» «с древнеперсидским Симургом, божеством с орлиной головою». Сочинения Петрушевича прочно позабылись. Однако вот этой его догадке суждена была долгая жизнь. В 1916 году предположение «не представляет ли слово Симаргл переделку слова Симург, название фантастической птицы иранских сказаний», повторил независимо от канувшего в лету Петрушевича Н.М. Гальковский. Подробно и обстоятельно - и, по-видимому, независимо и от Петрушевича, и от Гальковского - разработала эту тему в 1933 году знаток иранской мифологии К.Н. Тре-вер. Скрупулезно изучив корни образа Симурга, она указала на его глубинные индоарийские истоки. «Саена-Мрига» - «собако-птица» - описана еще в священном писании древних персов-зороастрийцев, «Авесте» («Яшт», XIV, 41). Кроме чисто птичьего облика («Увидишь ты гору, главою до туч, / Там - птицу, чей облик суров и могуч. / Симургом зовут ее. Полного сил, // Его бы с крылатой горой ты сравнил» - описывает это дивное существо персидский поэт Фирдоуси в «Шахнамэ»), это волшебное существо воплотилось для иранцев в облике «сенмурва» - существа с головою и лапами пса, крыльями орла и чешуей рыбы. «Са-ена - не единой природы, а о трех естествах, трех образов». Вот к этому существу, которому Единый Господь зороастрийцев, Ахурамазда, поручил защиту ростков и посевов, более того - мифического «дерева всех семян», древа Жизни, от злых сил, и возвела К.Н. Тревер «родословную» самого загадочного из Богов 980 года.

В шестидесятых годах двадцатого столетия эту идею решительно поддержал Борис Александрович Рыбаков. В памятниках русского прикладного искусства XI-XIII веков - в переплетениях узорочья обрядовых створчатых браслетов, на пластинах царского венца из болгарской Преславы, на рязанских и черниговских височных украшениях-колтах, на новгородских подвесках, даже на церковной утвари - пластине врат собора из Суздаля и напрестольной сени, накрывавшей когда-то церковный алтарь в городке Черниговского княжества Вщиж, сожженном монгольской ордой, академик видел фигурки странных крылатых существ - зверей, головой и передними лапами похожих на собаку и с мощными орлиными крыльями. Иногда даже чешуя на боках просматривалась - как на упомянутой пластине с церковных дверей Суздаля.

Все, казалось бы, говорило о том, что загадочный Бог наконец-то найден. Изображения птиц с собачьими головами и лапами обычно соседствовали с растительными узорами, переплетаясь с корнями и стеблями, даже крылья и острые уши украшали изображения проросших ростков. Эти волшебные существа часто изображались на ритуальной утвари, связанной с весенне-летними обрядами плодородия, Русалиями. Их окружали символы воды, Солнца, растительности, семян (вспомните, читатель - «древо всех семян»), плодородной земли. Рядом с ними изображали пирующих, пляшущих под игру гусляров юношей и девушек. Этих псов академик Рыбаков сближал с собаками, сторожившими ростки и колосья еще на глинянной расписной посуде древней Трипо-льской культуры, на заре медного века. Возводя образ Киевского Божества к такой древности, Борис Александрович, конечно, отводил мысль о «заимствовании» его у иранцев: «Перед нами не столько заимствование, сколько одинаковость образа (возможно, речь об общем индоевропейском происхождении? - Л.П.). В пользу этого говорит и то, что ни один из многочисленных иранских вариантов имени Сэнмурва не совпадает с русской формой». Далее ученый прямо отсылает читателя к эпохе земледельцев медного века (трипольцев) и общим предкам «индоиранцев, славян, греков и фракийцев». В те времена, писал он, собака, охранявшая первые поля первых земледельцев от многочисленного зверья - косуль, серн, коз - и птиц, стала «олицетворением вооруженного добра».

Эта версия своей красотой и убедительностью покорила многих. Те же Топоров и Иванов впоследствии отказались от своего «Семероглава» и склонились именно к этой версии. Даже рьяные противники Рыбакова - хотя те-то постарались как раз в очередной раз стащить все к очередному «заимствованию». Правда, каким-то загадочным образом у них в одной статье оказывались утверждения, что о славянах нельзя говорить ранее VI века (какое-то прямо-таки ритуальное убеждение наших «объективистов», по обыкновению имеющее мало общего и со здравым смыслом, и с сообщениями источников), и что Семарьгл заимствован славянами от… скифов, сошедших с исторической арены еще до начала христианского летосчисления. Вот такие вот строго научные методы…

Столь же охотно, хоть, конечно, и по другим причинам, восприняли идею о птице-псе Семарьгле ученые - наследники и единомышленники Бориса Александровича, а также те, кто популяризировал, а то и возрождал Веру предков.

Охотно принял бы ее и я, благо такой Семарьгл как раз прекрасно укладывается в схему Пятибожия. Нет, в самом деле, обрисованное Рыбаковым Божество словно напрашивается на нишу покровителя-заступника касты земледельцев-общинников, их полей, их главного богатства - хлеба. Однако же есть, читатель, ряд обстоятельств, которые в данном случае препятствуют мне согласиться с мнением уважаемого ученого.[55]

Первое указал сам же Борис Александрович со ссылкой на работы выдающегося языковеда Измаила Ивановича Срезневского. Словом «кумир» на Руси никогда не называли изображение животного, будь то реального или сказочного, мифического. Лишь человекоподобные изваяния могли называться «кумирами», а значит, и изваяние Семарьгла на Киевском холме, в летописи названное «кумиром», должно было иметь человеческий облик, а никак не звериный. Предположение Рыбакова о Семарьгле, изображенном в качестве барельефа на кумире Мокоши, - домысел исследователя, никак не подкрепленный источниками. Во-вторых, приходит на ум то же возражение, которым сам Борис Александрович разрушал построения тех исследователей, что желали видеть в Роде, Боге Богов древней Руси, обычного… домового. Ученый справедливо возражал им - какой же это «домовой», если он во всех памятниках упомянут всегда и только в единственном числе? Разве может быть на весь мир - да ладно, даже хотя бы и на всю Русь - единственный домовой? Совершенно то же самое можно спросить и у самого Рыбакова - какие могут быть «симарглы», по две-три штуки изображающиеся на каком-нибудь браслете, если Бог Семарьгл везде и всюду упомянут в единственном числе? Ну и в-третьих, и, пожалуй, в главных - совершенно непонятно такое бесследное исчезновение этого Божества из народной памяти. Об угрюмом и опасном Стрибоге остались памятки в местных преданиях, в названиях мест, в однокоренном названии нежити, наконец. Где же память о Семарьгле? Как мог «затеряться» настолько древний - восходящий к мотыжным земледельцам Триполья! - и столь популярный культ? Если изображения Семарьгла столь щедро покрывали украшения и обрядовую утварь, проникая даже в храмы новой религии, если с ним было связано самое важное для земледельцев (бывших, напомню, подавляющим большинством русского народа еще в XX веке) - плодородие Земли, урожай, если его образ освящал один из самых живучих и устойчивых Языческих обрядов на Руси, весенне-летние Русалии - как понять столь полное забвение? Почему уже в трудах книжников-обличителей Язычества в XII-XIV веках возникают вместо него какие-то невнятные Сим и Регл (к концу XV века «эволюционировавший» до совершенно неузнаваемого «Раклея», которого наряду с Перуном, «Гурсом»-Хорсом и Магометом призывает Мамай в «Сказании о Мамаевом побоище»)?

Нельзя сказать, что Б.А. Рыбаков совершенно не замечал этих вопросов. Он старался ответить на них в книге «Язычество древней Руси», но эти его ответы, увы, не выглядят вполне убедительными. Борис Александрович утверждал, что в XII-XIII веках имя Сема-рьгла уже оказалось… забыто, как книжниками, так и большинством русских людей, как непонятное и заимствованное, а сменил древнего Бога Переплут1, которого в одном из списков «Слова об идолах» упоминают на месте, где в других списках фигурирует Семарьгл. Переплута Борис Александрович сопоставил с литовским и прусским божеством растительности Пергрубием, которому, по словам автора XVI века Менеция, в день святого Георгия (23 апреля) литовские племена приносили жертву несколько акробатическим образом. Именно - жрец-вуршкайт, держа в правой руке полную пива чашу, воспевал прогоняющего зиму Пергрубия, а затем ухватывал чашу зубами и выпивал ее, не прикасаясь руками, и перебрасывал (любопытно - тоже зубами?) опустошенную чашу назад через голову. Переплуту же, согласно сообщению составителя того же «Слова об идолах», «вертячеся ему пиют в розех, забывши Бога». Некоторую аналогию здесь действительно можно усмотреть[56]. Б.А. Рыбаков также проводит параллель между заключительным слогом имени Переплута и греческим «плутос» - богатство (сравните «плутократия» - власть богатых). Если выводы ученого касательно Переплута верны, то вхождение его в «Слове об идолах» в триаду со Стрибогом и Даждьбогом в качестве «замыкающего» можно рассмотреть не только в космическом плане (Небо и ветры, Солнце, плодородная Земля), как то делал сам Б.А. Рыбаков, но и в кастовом - все Божества оказываются покровителями трех основных каст - воинов, жрецов и земледельцев соответственно. Очевидно, «Переплут» было местное прозвище этого Божества. В самом деле, наивно было бы ожидать, что только на «Поморье Варяжском» славянской Прибалтики общеславянские Божества получали местные прозвища вроде Радагаст, Свентовит, Триглав или Чернобог.

Однако если Переплута Б.А. Рыбаков сумел весьма убедительно разъяснить и связать Его с Семарьглом, то все прочие вопросы еще более запутались. О каком «недавнем заимствовании» можно говорить в отношении Божества, чей образ восходит к Трипольской эпохе? Далее, если бы это и было скифо-сарматское заимствование, то что ж с того? Таковым признает Б.А. Рыбаков (и многие другие исследователи) и Хорса - что не помешало тому оставить весомый след в именах людей и мест по всем заселенным славянами землям, да и в самом русском языке, отметиться в «Слове о полку Иго-реве», собственно, такой яркий след оставили вообще все три предыдущих Бога из киевского святилища; далее мы убедимся, читатель, что и его единственная Богиня не оказалась исключением. Отчего же тогда нет ни имен людей - Семарьглов и Переплутов, ни названных в честь этого (этих) Божества (Божеств) рек, гор, низин, островов, ни поговорок в честь них, не преданий об их святилищах? Наконец, о каком «забвении» Семарь-гла в XII-XIV веках можно говорить, если буквально на тех же страницах исследователь говорит, что именно в XIIXIII столетиях изображения Семарьгла (и странного существа с птичьим телом, звериными лапами и человеческой головою, которое Рыбаков признал изображением Переплута, окончательно запутав вопрос - о каком замещении Семарьгла Переплутом идет разговор, если оба Бога украшают своими изображениями один и тот же браслет?) щедро усыпали произведения русских мастеров? Фактически здесь исследователь внезапно и не очень оправданно переходит на позиции «школы заимствований». Однако, по моему разумению, если уж остальные четыре Божества капища 980 года не были забыты народом, совершенно невероятно, чтобы подобная участь постигла пятого, да еще того, кто был связан с самыми насущными нуждами самого многочисленного слоя населения Руси, Московии и Российской империи. Значит, надо искать следы культа киевского Семарьгла среди самых распространенных и живучих. Замена Семарьгла Переплутом в противоязыческих поучениях, на которую указал Б.А. Рыбаков, закрепляет нас в уверенности, что поиски надо производить в весенней обрядности плодородия и заклинания урожая.

И эти поиски выводят нас на след. В 1884 уже упоминавшийся на этих страницах А.С. Фаминцын в своей работе «Божества древних славян» высказывает весьма остроумное предположение. Согласно ему, загадочное имя Семарьгл, причинившее столько головной боли исследователям, породившее столько гипотез, не более чем… описка. Описка, освященная авторитетом святого Нестора и закрепленная последующими писцами - напоминаю, читатель, что вне летописи мы встречаем имя Семарьгла исключительно в перечнях Богов, очевиднейшим образом списанных с того же летописного. Переписчики приняли за две буквы - «ьг» - одну, «ы».

Читать, по мысли Фаминцына, следует Сем Ерыл, или Сем Ярил, точнее, Сем Ярила - ведь это имя употребляется в источниках всегда в родительном падеже (напомню, что древнерусское «Я» писалось как «ia»). Слово Сем Фаминцын истолковывал от древнеиталийского Semo - полубог, находя много сходств в культе италиков с одной стороны, и древних славян - с другой. Надо сказать, что и современные ученые говорят о ранних и близких контактах италиков и праславян.

Вторая же часть имени Киевского Божества в особом переводе не нуждается. Это - Ярило!

Ярило - один из известнейших славянских Богов; но с ним же связано и одно из известнейших заблуждений в области славянской мифологии, закрепленное популярной и художественной литературой, а ныне - и иными произведениями «славянского фэнтези». Я говорю, конечно, об отождествлении Ярилы с Солнцем. Живучестью своей этот миф (на сей раз не в смысле священного предания, но лишь в смысле устойчивого и распространенного заблуждения) обязан замечательной пьесе Александра Николаевича Островского «Снегурочка» (1873 год). Тот, кто не видел ее постановок и посвященных им рисунков и декораций Виктора Васнецова и Николая Рериха, не слышал великолепной музыки Римского-Корсакова, тот наверняка хоть раз в жизни видел игровой или рисованный мультипликационный фильм по мотивам этой пьесы. И чуть ли не на уровне подкорки врезалось в память многих поколений русских людей - в первую очередь неравнодушных к родной культуре - торжественное песнопение:

 

Свет и сила, Бог наш Ярило, Красное

Солнце наше, Нет тебя в мире краше!

 

Пьеса, что и говорить, гениальна. Однако нельзя использовать ее как учебник по Языческому прошлому славян. Берендеи - не славянский идиллически-мирный народец, а степные кочевники, осаженные на землю по границам Руси киевскими князьями за военную службу. Аель - не юный пастушок, а Богиня любви Леля, дочь покровительницы космической и семейной гармонии Лады. Да и Ярило имел с Солнцем очень мало общего. Как мы с вами видели, читатель, Царь-Солнце, Хоре Даждьбог, выступал, помимо прочего, как установитель брачных норм и суровый преследователь их нарушителей. Ярило же, как мы сейчас увидим, считался покровителем буйных разгульных праздников, на которых и супружеская измена если не поощрялась, то допускалась. Солнечное Божество и Ярило в этом плане составляют скорее противоположность - но не враждебную, антогонистическую, а взаимно дополняющую друг друга - как, соответственно, аполлоническое и диони-сийское начало в Древней Греции. Главные праздники Ярилы - в конце апреля и в начале июня - плохо соотносятся с солнечным культом. Что до Островского - он писал с оглядкой на популярные тогда сочинения ми-фологистов так называемой солярной (солнечной) школы, видевших Солнце (или тучу, или гром) решительно во всех персонажах славянского (и не только) фольклора[57]. Так что интуиция писателя в данном случае, право же, ни при чем.

Ярь - это весна, зелень, вешний хлеб, желание, похоть, ярец - май, яр - жар. Слово «ярь»-весна схоже с немецким (yahr), английским (year) обозначением года, отсюда же греческое «эра». Переярок - волчонок, переживший одну весну, а овечка, пережившая весну, - ярка. Яро - шибко, быстро, скоро, ярун - похотливый (или токующий тетерев, или бык-производитель), ярость - гнев и похоть, яриться - чувствовать похоть, сербское слово «ярич» обозначает любовный жар. Греческое слово «эрос» и латинское «эрекция» родственны имени русского Бога. В Костроме есть Яри-лово поле, под Кинешмою была Ярилова роща, у Плещеева озера - гора Ярилина плешь, село Ерилово в дорогобужском уезде, урочища Яриловичи в тихвинском и в валдайском, Ярилова долина около Владимира, и так далее и тому подобное. Личное имя Ярун встречается в летописи, Ярило как имя человека - в документах московской эпохи и в берестяной грамоте XII века из Старой Русы. Сохранилась и загадка: «Выскочил Ярил-ко из-за печи, начал бабу ярить - только палка стучит» (ответ, если кому любопытно, - метла). На праздниках Ярилы, на вопросы этнографов, что, мол, это за Ярило такой, празднующие отвечали: «Он (Ярило. - Л.П.) любовь очень одобрял».

Праздники Ярилы знала Русь, Белоруссия, Сербия. Знало Ярилу - под несколько измененными именами - и «Поморье Варяжское», и Болгария - о чем, впрочем, чуть погодя. В Белоруссии Ярилу (Ярылу) встречали 27 апреля - почти в те же дни, когда литовцы, пруссы, жмудь и иные балтийские племена пили пиво, славя Пергрубия-Переплута. Самого Ярилу белорусы представляли в виде прекрасного молодого всадника на белом скакуне, в белом одеянии и в венке из цветов, держащего в левой руке - снопик ржи, а в правой - человеческую голову (символы, соответственно, жизни и смерти). В посвященный его встрече день наряжали Ярилой девушку, и вели коня, на котором она восседала, по полям, с песней:

 

Волочился Ярило,

Да по всему свету

Полю жито родил,

Людям детей плодил.

А где Он ногою,

Там жито копною,

А где Он глянет,

Колос зацветает

 

Существует, кстати, подобная песня о козле: «Где козел ходит, Там жито родит». Козел, во-первых, символ плодородия, а во-вторых, одно из самых популярных жертвенных животных у всех индоевропейских народов. Связь между Ярилой и темой жертвы рассмотрим чуть ниже, пока коснемся темы плодородия. Подобные белорусскому Ярилину дню праздники отмечались на Украине, у словенцев и хорватов, когда чествовали «Зеленого Юрия» - имя Юрия созвучно Яри-ле, и изображали этого святого на белом коне, ряженые же в его честь украшались венками из цветов и трав. В словаре древнерусских художников «ярь» - зеленая краска (к слову, читатель - вы видели когданибудь зеленое солнце? И я нет). Песня в честь Юрия - «Святой Юрий по полям ходил, По полям ходил, Да жито родил» - почти повторяет белорусскую песню в честь Ярилы. Но если встреча Ярилы весной была вполне пристойным действом, то буйные праздники в честь Ярилы летом по части разгула не уступали прославленной множеством писателей и сценаристов Купальской ночи (на которую кое-где и приходились).

Епископ Тихон Задонский, впоследствии произведенный православной церковью в святые, в 1763 году увещевал свою собравшуюся на чествование Ярилы в конце мая паству: «Из всех обстоятельств праздника сего видно, что древний некакий был идол, называемый именем Ярилой, который во сих странах за бога почитаем был, пока еще не было христианского благочестия». Это считается первым упоминанием о Яриле - но, если прав Фаминцын, то дату первого упоминания надобно значительно сдвинуть в глубь времен - по крайней мере до 980 года. Ярилу на воронежских торжествах изображал мужик с раскрашенным белилами и румянами лицом, одетый в бумажный колпак с бубенчиками и украшенный лентами и цветами. Происходил его праздник в первый день Петрова поста. Идол Ярилы по местному преданию стоял на горе рядом с Галичем (Костромским), и там в честь него праздновали трехдневный праздник в неделю Всех Святых. Позднее в Галиче Ярилу изображал старик. В Суздале, по отраженному в местной летописи сказанию, находился идол «Яруна». В Кинешме Ярилу праздновали на лесной поляне, два дня. В первый день Ярилу встречали, во второй - хоронили. Похороны Ярилы - обряд, распространенный на территории России и Украины, изображение Ярилы - чучело из соломы или из зеленых ветвей, но кое-где изготавливали Ярилу и Ярилиху[58] из глины - наделенное огромным половым членом (каковой, кстати, кое-где именовался яруном), сжигалось, топилось или закапывалось в гробу - то есть предавалось погребению либо по древним Языческим обычаям, либо уже по-христиански. Несли «умершего» обыкновенно женщины и девушки, с громким плачем и воплями: «Не встанет он больше! Какой же он был хороший!» Шедшие вслед за «погребальной процессией» мужчины комментировали: «Баба не бреше! Вона знаеть, шо йй со-лодче меду!» и другими забористыми выражениями. Хоронил чучело Ярилы иногда старик.

Праздники Ярилы были рассредоточены по всей весне и первой половине лета. Причиной этому были христианские праздники пасхального цикла и связанные с ними посты, перепахавшие первую половину года, да простят меня христиане, как свинья огород. Впрочем, масштабы разрушений, как мне кажется, не столь велики, как полагает, например, Л.С. Клейн, видящий и в Масленице обряды, оттесненные туда с… Купалы. К таковым он относит, например, сожжение чучела Мары - Богини Зимы и Смерти, полагая, что изначально чучело все же было мужским и обозначало Ярилу - точнее, Перуна, которого Клейн видит и за этим Языческим Божеством. Но в Индии, скажем, именно весной проводится ритуал утопления в речке изображений Кали - индоарийской Богини, которую можно рассматривать как соответствие Маре. Впрочем, вернемся к Яриле. Если с обрядом его встречи все более или менее ясно - двадцатые числа апреля - то срок его «похорон» смещался по календарю в разных местностях от Троицы до первого понедельника после Петрова поста (29 июня). Петров пост, кстати, церковники когда-то ввели исключительно для того, чтоб «накрыть» им буйные празднества в честь Ярилы и Купалы. Вне Руси его не знали и не знают. Любопытно, что на Вологодчи не (почему-то только в ней) об этой стороне Петровского поста помнили, согласно сообщениям этнографов, до XIX века.

Впрочем, сейчас дата празднества Ярилы установлена с удовлетворительной точностью. И это снова заслуга Б.А. Рыбакова. Изучив календарные метки на кувшине из села Ромашки, на речке Рось, относящемся ко временам так называемой Черняховской культуры[59], к IV веку, академик взял за точку отсчета изображение колеса с шестью осями - уже известного нам громового символа, предположив, что это' - Перунов день 20 июля. Отсчитав от него двадцать семь дней-зарубок назад, Рыбаков обнаружил два косых креста - символ костров Купалы. Особо отмечена была дата 12 июля, когда Громовержцу выбирали жертвы. После Перунова дня начинаются жатвы, и заканчиваются в тех краях, где лепили кувшин, седьмого числа августа месяца, что и отмечено на кувшине символическими изображениями двух серпов и снопов. Наконец, на делении, соответствовавшем 4 июня, ученый обнаружил обозначение деревца - и указал, что именно в этот день, по свидетельству A.M. Горького, в Нижнем Новгороде провожали Ярилу, завивая березку, и скатывали с горы огненное колесо. В тот же день, в далеком Вольгасте, в земле поморян, еще не ставшей германской Померанией, немецкие монахи проповедник Оттон из Бамберга и его спутник Сефрид видели «около четырех тысяч человек, собравшихся со всей страны. Был какой-то праздник, и мы испугались (к сожалению, не до такой степени, чтобы покинуть славянские земли. - Л.П.), увидев, как безумный народ справлял его играми, сладострастными телодвижениями, песнями и громким криком». Описание, чуть ли не дословно повторяющее отзывы отечественных церковников о праздненствах в честь Ярилы: «Женам же и девам плескание и плясание, и главам их накивание, устам их неприязненный клич и вопль, все-скверные песни, бесовские угодия свершахуся, и хребтом их виляние, и ногам их скакание и топтание[60]; ту же есть мужем и отроком великое прелщение и падение, ту есть на женское и девическое шатание блудное им воззрение, такоже и женам мужатым беззаконное осквернение и девам растление». Атмосфера таких празднеств великолепно передана замечательным русским поэтом Сергеем Городецким в цикле стихов «Ярь». В стихотворении «Ярилу славят» описывается стоящий под деревом «дубовый Ярило на палке высокой», у подножия которого «две темные глыбы» - идолы Удраса и Ба-рыбы, судя по контексту, воплощения оплодотворения, беременности («А ты, Барыба, оберемени, пустые дни прочь отгони»). Являются ли эти божества поэтическим вымыслом автора или реальными местночтимыми спутниками-«прибогами» Ярилы на Псковщине, родине поэта, сказать затруднительно, но в целом вид - дубовая «палка» с утолщениемличиной наверху и две округлые «глыбы» у ее основания - достаточно откровенный. Жрицы Ярилы поют ему гимн-призыв:

 

Ярила, Ярила,

Высокой Ярила,

Твои мы.

Яри нас, яри нас

Очима.

Конь в поле ярится,

Уж князь заярится,

Прискаче.

Прискаче, пойме

Любую.

Ярила, Ярила,

Ярую.

Ярила, Ярила,

Твоя я!

Яри мя, яри мя,

Очима сверкая!

 

Этот великолепный Языческий гимн, где «ярь»-вожделение скользит по грани «юра» - откровенной похоти (по созвучию с коим словом Юрий-Георгий и стал, очевидно, «заместителем» Ярилы в народном христианстве), не переступая ее, пожалуй, не имеет подобий во всей русской литературе. Очень возможно, что Городецкий, известный своим вниманием к местному фольклору родного края, сам и наблюдал подобные обряды.

Впрочем, вернемся к празднику, отмечавшемуся 4 июня поморянами. Праздник отмечался в честь Яровита (или Геровита - славянорусское «яр» немецкие авторы передают, как «гер»: «Герполт» - Ярополк, «Герец-лейф» - Ярослав). Жрец, ритуально «преображавшийся» в этого Бога, одевался в белое одеяние и венок и говорил: «Я - твой Бог. Я покрываю всходами поля и листьями леса. Плоды полей и деревьев, приплод скота и все, что служит нуждам людей, в моей власти». Другой же праздник Яровита приходился на двадцатые числа апреля - точно как белорусского Ярилы и общеславянского «Зеленого Юрия». Атрибутами Яровита были также, кроме белого, как у белорусского Ярилы, коня, щит и копье (вооружение скорее общинного ополченца, нежели профессионального воина-дружинника). Точно теми же атрибутами впоследствии снабдят христианские иконописцы святого Юрия-Георгия (само имя которого, кстати, обозначает «Земледелец»). Даты праздников, однокоренное имя, общая власть над вешней зеленью и плодами, белое одеяние и венок - любопытно, что еще надо, чтоб понять, что Ярило и Яровит - один Бог?

Ярилой же - точнее,]арилой - называли сербы весенний праздник и изготовляемую на нем ритуальную куклу с признаками мужского пола. Восточные сербы и болгары называли подобную куклу «Германом» (вспомним - «яр»-«гер»), делали ее обыкновенно из глины, и тоже с подчеркнутыми знаками пола. Праздниками Германа были 23 апреля (!), 22 июня (летний солнцеворот, на который и у восточных славян часто сдвигались обряды Ярилы), и 12 мая - праздник «настоящего», христианского святого по имени Герман, ставшего объектом этого совсем не христианского культа из-за весеннего праздника и созвучного имени. Иногда, впрочем, «похороны Германа» не приурочивались к какой-то конкретной дате, а просто производились для того, чтоб повлиять на погоду. Хоронили Германа женщины (как и русского Ярилу), печально напевая: «Умер Герман от засухи, ради дождя» (или наоборот: «от дождя ради ведра», в зависимости от того, что требовалось хоронившим). Считалось, что тучи с дождем придут оттуда, куда указывает шапка глиняного Германа, и уйдут туда, куда указывает его… гм… мужское достоинство.

М. Забылин сообщает о культе Яра или Яровида у славян Иллирии и Далмации, но, к сожалению, не сообщает никаких подробностей.

Вас, читатель, наверное, уже не должно удивлять, что даже при такой распространенности культа Ярилы со схожими представлениями об его облике, власти над растительностью и плодородием вообще, предельно близкими датами праздников, и бесчисленными следами в ономастике и местных преданиях все же находилось немало, гм, «кассиров Сидоровых», продолжавших утверждать, что, мол, «Бога по имени Ярило у славян не было» - как «не было» и Лады с Лелей. Честно говоря, не завидую я им, учитывая, что, собственно, даруют человеку перечисленные божества. Упоминавшаяся на этих страницах М. Семенова, кстати, долго бывшая одним из лучших, если не просто лучшим нашим историческим романистом, после того как в своем «Поединке со Змеем» вывела Бога мудрости и поэтического вдохновения Велеса/Волоса как безмозглого дракошу с «пустыми радужными глазами», превратилась в заурядную сочинительницу бандитских боевичков да плодите-льницу нескончаемых - и раз от разу все более скучных - «Волкодавов». Ее позднейшие творения ясно показывают как раз полное отсутствие за спиною писательницы оскорбленного ею Велеса-вдохновителя - «се, оставляется ваш дом пуст». Последствия упрямого отрицания Божества, дающего, помимо прочего, прошу прощения, стояк (и женскую любовь), вы, читатель, представьте уж сами - мне страшновато. То есть академики-то старенькие, им уже, может быть, и все равно, а какому-нибудь Л.С. Клейну, в силу его пристрастий, и вовсе побоку, но вам, читатель, я такое не рекомендую повторять даже в шутку.

Итак, известно Божество, о почитании которого у восточных славян говорят поздние этнографические данные, имена людей и названия мест, есть и следы почитания его у южных славян и славян западных, но нет упоминания в летописях и других средневековых источниках. И есть Божество, упоминаемое в средневековых источниках, но совершенно не оставившее следа в местных преданиях, ономастике, этнографии - но при этом полностью подобное по дарам и власти первому Божеству, а по имени - ему созвучное. А может, вспомним снова мудрого британского чернеца Оккама и не станем умножать сущности без необходимости? Может, пришла пора отправить «Бога Семарьгла», как «поручика Киже» Киевского Пятибожия, «фигуры не имеющего», в исторический архив недоразумений и ошибок изучения славянской мифологии, вместе с «Усладом» и прочими призраками? Не было в киевском капище, в Пятибожии никакого «Семарьгла», а был неправильно прочтенный Сем Ярило[61]. Бог вешнего тепла и цветения, Бог плодородия земли, стад и людей, защитник полей, податель любовного жара и молодецкой удали. Каждый год умирающий и вновь возвращающийся к людям, именно он, единственный среди Бессмертных познавший смерть, ближе всех их к нам, смертным (быть может, оттого-то он и Сем - что, как мы помним, обозначает полубога). Тут его символом было и «ярица»-жито, зерно, которое, «погребаемое» в земле, «воскресало» по весне колосьями. Ярило - типичный «умирающий и воскресающий Бог» растительной силы - не зря Джордж Фрэзер в наиболее полном обозрении земледельческих культов такого рода (Диониса, Осириса, Таммуза), своем всемирно известном труде «Золотая ветвь», уделяет немало внимания и восточнославянскому Яриле. Именно его, а не строгого, лучезарно-неприступного Даждьбога Хорса или, тем паче, беспощадно-непредсказуемого Стрибога могли на праздниках изображать ряженые люди (на одно-единственное упоминание о ряженом «Крале Перуне» у болгар приходятся десятки упоминаний о «Яри-лах», «Яровитах», «Юриях» у русских, белорусов, поморян, украинцев, словенцев, причем облик и почитание «Краля Перуна» настолько похожи на таковые ЯрилыЯровита-Юрия, что речь надо вести о проявлении черт вешнего Бога у грозного Громовержца). По этой своей близости к простым людям, а также оттого, что его дары - любовь и плодородие - были важнее всего для земледельцев и пастухов, Ярило«Семарьгл» и был идеальным покровителем касты общинников, производителей жизненных благ, отчасти - и торговцев (Ярилами в некоторых местах называли ярмарки, проходившие около священных дней вешнего Бога). Размах и популярность культа Ярилы на Руси вполне соответствуют таковым галльского «Меркурия» и индоарийского Ганеши.