Кесарево - Кесарю, а божие - Богу

Часто говорят о противоречиях в Евангелиях. Противоречия там, действительно, есть. Христос ничего не писал. Запомнилось то, что Он говорил в разное время, в разных обстоятельствах, — каждый раз то, что нужно было здесь и теперь. Целостность Евангелий не в системе (ее нет), а только в личности Христа. Никаких рецептов и прямых указаний евангелисты, видимо, и не хотели дать. Скорее они хотели дать живой нравственный пример, «заразить» Христом. Поэтому Евангелия написаны не в виде догматов или рассуждений, а в виде рассказов из жизни Учителя, часто противоречивых, если брать их вне контекста, вне отношения к данному случаю.

Как быть с грешниками? Как искоренить зло? Иисус нигде не дает рецептов на все случаи, но Он знает, как в каждом случае поступить, и хочет передать эту способность знать самому. Это нечто прямо противоположное тому, что внедряли фарисеи, книжники.

И опять разгорелась та же древняя борьба внутреннего и внешнего, что и во времена пророков, только еще более напряженная. Фарисеи без конца проверяют, «искушают» Христа, по евангельской терминологии, хотят поймать Его на незнании или нарушении закона. Но Он все время уходит от любых ответов, ускользает из расставленных ловушек, обладая как бы иным способом рассуждения, не только логическим, а еще и интуитивным — умением подняться над противоречием, обратить вопросы извне вовнутрь.

Однажды фарисеи привели к нему женщину и сказали, что застали ее в прелюбодеянии. «Что с нею делать? Моисей велел побивать таковых камнями, а ты что скажешь?» Христос сидел на земле, глядя вниз, и что-то задумчиво чертил на песке пальцем. Потом он поднял голову, посмотрел на женщину и ее обличителей и сказал: «Кто сам без греха, первый брось в нее камень». И снова стал чертить что-то на песке. Когда он поднял голову, рядом с женщиной никого не было. «Ну что, женщина, обличители твои ушли? — сказал Он. — И я не брошу в тебя камень. Иди и не греши больше».

Другой раз фарисеи подступили к Нему с вопросом — надо ли платить подать кесарю. Вопрос был явно провокационный. Если Он ответит «нет», он покажет этим свою гражданскую нелояльность; если «да», то какой же он Учитель справедливости? Иисус обманул их ожидания. Он попросил дать Ему динарий. Ему дали. «Чье на нем изображение?» — спросил Иисус. На монете был изображен кесарь. «Так отдайте кесарю кесарево, а Богу Божье», — сказал Он.

Что означает этот ответ? Видимо, Иисус хотел сказать, что Он вовсе не призван разрешать социальные проблемы. Он не дает частных тактических советов. Он занят вопросами духовными. Он — учитель нравственности. Он хочет, чтобы каждая человеческая душа исполнила свой долг по отношению к целому, к миру, приобрела бы внутреннюю собранность и способность самостоятельно ориентироваться. Он не хотел, чтобы люди механически следовали Его советам, иначе человечество будет на протяжении всей истории разыгрывать сказку об Иванушке-дурачке, который говорит на похоронах «таскать вам не перетаскать», а на свадьбе плачет.

Человек должен отдавать Богу Божье (то есть не забывать о глубочайших пластах своей души) и одновременно уметь выполнять конкретные жизненные задачи так, чтобы они не вставали поперек его основной духовно-нравственной задачи. Если «кесарево» задушит «Божье» (духовно-нравственное), если их нельзя будет совмещать, если «кесарь» потребует от человека попрания святынь, отказа от человеческого достоинства, то очевидно, он потребовал не своего, а «Божьего», и тогда кесарю надо отказать, всей жизнью своей стать поперек его требований.

Духовная бескомпромиссность — одна из важнейших добродетелей, заповеданных Иисусом. Таков внутренний смысл слов: «Я принес вам не мир, но меч. Разделяю отца с сыном и мать с дочерью». Как совместить эти слова с другими: «Блаженны миротворцы»? Или со словами, сказанными Петру, пытавшемуся защитить своего Учителя мечом: «Взявший меч от.меча и погибнет»? «Меч» в случае разделения отца с сыном — чисто метафорический, духовный, а не материальный. Это призыв к духовной бескомпромиссности. Духовный спор нельзя растворять и сглаживать. Идеал должен оставаться живым и чистым. И в то же время спор нельзя решать оружием. Все, кто отвечает ударом на удар, так или иначе плодят зло.

В центре Евангелий от Матфея, Луки и Марка находится знаменитая Нагорная проповедь (проповедь, произнесенная на горе), где изложены все основы христианской нравственности. Проповедь необычна не только по сути своей, но и по форме. Учитель противопоставляет свое понимание нравственной нормы, долга и счастья всему, что было до Него. Однако Он не отменяет, не уничтожает старое, а как бы углубляет и развивает его. Именно чувствуя свою связь со всей многовековой традицией, свою верность ее духу, Он мыслит себя самого, как ее продолжателя, творца, а не слепого раба, и выступает от имени всего лучшего, что охраняет традиция, от имени ее святыни, ее Бога. Верность этой святыне дает Ему внутреннее право отождествлять себя с ней. И Он решительно противопоставляет себя букве закона. Через всю проповедь проходит, как рефрен: «Сказано в законе, а Я говорю вам...».

Фольклорное сознание, фольклорная религия основаны на господстве памяти, на господстве прошлого. Новое приходит скорее нечаянно, чем нарочно. Старое забывается и вспоминается с ошибками. В ошибки вступает новое. Потом человек осмысляет то, что задержала память, сознает себя, как защитника и толкователя священной древней истины. Появляются пророки. Они пишут книги, на которых лежит отпечаток личности. Но только в Нагорной проповеди Христа слышится голос личности, совершенно осознавшей свое авторское право, внутреннее право создавать новое.

«Сказано: “не убивай”, а я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Какому суду? Какой суд в истории судил за гневные мысли? Никакой. Но не внешняя, судебноправовая сторона важна евангельскому Учителю; Он отделяет от права нравственность. Ему важен внутренний суд, суд совести. Системы наказаний он не предусматривает. В тех случаях, в которых это зависит от Него, Он ее бесконечно ослабляет («иди и не греши больше» — вот и все наказание). Но внутренние нравственные требования человека к самому себе он увеличивает бесконечно.

«Сказано: “не прелюбодействуй”. А я говорю вам: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Что это значит? Женщину, которую застали «на месте преступления», наказывать не захотел, а того, кто только мысленно совершает подобное, Учитель осуждает? Но с точки зрения внутренней мысль или поступок неразличимы (или почти неразличимы). Если есть любовь в душе и в поступках — это прекрасно. Но если вместо любви одна голая чувственность, то это плохо, независимо от того, дошло до каких-то поступков или нет.

«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противьтесь злому, но кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у гебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду».

«Вы слышали, что сказано: люби ближнего своего и ненавидь врага своего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте обижающих вас... Ибо если будете любить только любящих вас, то какая вам награда? И если приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так ли поступают и язычники?» Эти последние заповеди вызывали более всего недоумений и возражений. Осмыслить их не так-то легко. Для этого надо дойти до очень большой высоты, до такого духовного равновесия и духовной неуязвимости, при которых никакое оскорбление не может тебя оскорбить — просто не достанет до тебя. Вспомним, как князь Мышкин (в романе Достоевского «Идиот») получает пощечину от Гани Иволгина. Князь потрясен, пристыжен, но... за Ганю, не за себя. И разве может прийти ему в голову ответить Гане тем же?

Только этот новый, поднявшийся до небывалой нравственной высоты человек смог бы сдвинуть горы предрассудков, горы окаменелой межнациональной и религиозной ненависти и подойти к общечеловеческим задачам, начать духовное объединение всех людей.

Заповеди Христа становятся просто смешными, как только их понимают как внешнее предписание, как закон. Соблюдать можно заповеди Моисея (не воруй, не лги и т. д.). Заповеди Христа невыполнимы. Это, собственно, не заповеди в обычном смысле слова, а описание «нового Адама», нового идеального характера, которому никакие заповеди не нужны.

Нагорная проповедь — это, по существу, словесная икона, не норма, а идеал. Начинается она с «заповедей блаженства». Достигнувшим блаженства оказывается вовсе не тот, кто достиг «благ земных», а скорее совсем наоборот: тот, кто понял их незначительность, недостаточность и полюбил нечто большее. «Блаженны плачущие и неудовлетворенные», «блаженны алчущие и жаждущие правды», «блаженны миротворцы, блаженны милостивые, чистые сердцем, изгнанные за правду»... «Радуйтесь и веселитесь — так гнали и пророков, бывших прежде вас». Если подставить на место такого блаженного среднего человека, то для него все это неправда, но это правда для библейских пророков и для Сократа, предпочитавшего казнь участи палача или равнодушного. Это «блаженство» насыщает душу, а не тело, и поэтому нищий способен почувствовать его гораздо скорее, чем пресытившийся.

Первая заповедь блаженства звучит на наш слух весьма странно: «Блаженны нищие духом». Однако это парадокс, который полон внутреннего смысла. Духовно богатый человек чувствует себя, как дома, в мире идей, символов, обрядов. Он великолепный знаток своего дела, вполне удовлетворенный тем, что делает, что знает. Он имеет свою законченную систему взглядов и закрыт для живого потока Духа, который веет, где хочет, и часто совсем не там, где Его ждали люди. Вовсе не духовно нищие, а богатые духом книжники и фарисеи, имевшие свои четкие представления о грядущем Мессии, отвергли живого Мессию.

Быть нищим духом значит быть готовым всегда воспринять всюду веющий и никогда не застывающий в окончательную форму Дух. Предстать перед Бесконечностью, как нагой Адам перед Богом. Никакой защиты. Никакого укрытия.

Богатство — то, что накапливают, что является твоей собственностью. Но Дух нельзя накопить и присвоить. Нельзя «накопить», остановить Дыхание. Дух — не мой. Он — ничей и всех. Он тот, кто проходит сквозь всех и единит всех.

Человек — это колодец, который может быть заполнен только Богом, — сказал Антоний Блум. Но Бог — это нечто неисповедимое, не представимое нами. Мы должны быть готовы на Тайну. На незнание. И на живое причастие Тайне. Так ребенок причащается каждому новому утру, как первому утру; поэт — каждой новой весне, как первой. Ничего до этого мгновения не было. Мир не принадлежит мне. Я принадлежу Миру. Нищий духом тот, кто не имеет никакой опоры вовне. Только внутри. У него ничего нельзя отнять. У него уже все отнято. Он ничего не имеет. Он ЕСТЬ.

Скоро Иисусу пришлось доказать, что можно быть блаженным, будучи униженным, избитым, изгнанным за правду. Он все более и более мешает законникам Иудеи, как овод Сократ — Афинам. Кто Он такой? Появился новый бог, новый авторитет, перекрывающий прежние? Его надо слушаться или, наоборот, восстать против нарушителя законов? Любопытная толпа, захваченная силою и необычностью Его личности, не знала, в какую сторону склониться. Люди приветствовали Его, удивлялись Ему. Но их отпугивали новые непривычные нравственные требования и новые формы мысли. Когда богатый юноша спросил Иисуса, как ему достичь царства Божьего, Иисус ответил: «Раздай все богатство свое нищим и иди за Мной». Юноша понурившись отошел, а Учитель сказал ему вслед: «Легче верблюду' пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное». Он звал к трудному жизненному подвигу, и чем больше люди осознавали это, тем больше были недовольны Им.

И для израильских законников, и для толпы любопытных Иисус был либо обещанным Мессией — абсолютным Владыкой, про которого было все заранее известно, либо самозванцем, присвоившим себе права этой сверхличности. Он не был ни тем, ни другим. Он нес новое представление о Мессии и новое представление о человеке, как помощнике, сотруднике Бога. Без веры в Мессию, без любви к Нему Он был бессилен сдвинуть что-либо в душах людей, а только это одно и было Ему надо. Не внешняя власть над людьми, а преображение их душ, внутреннее единение с ними.

Все это было вызовом, ересью — и еретик не мог уцелеть.

Евангельские события быстро подходят к своей развязке. Христа схватывают ночью (один из учеников, предатель Иуда, указывает на него страже) и судят за самозванство, за то, что он провозгласил себя Мессией. Дело Иисуса попадает в руки римского наместника Понтия Пилата. Римлянин, далекий от внутренних религиозных споров иудеев и от духовных проблем, смотрит на Иисуса беспристрастно, скорее с удивлением. Ему представили арестованного как самозванца, бунтаря, угрозу Риму, назвавшего себя царем иудейским. «Ты — царь иудейский?» — спрашивает Пилат. «Царство мое не от мира сего, — отвечает Иисус. — Я пришел свидетельствовать миру об истине». Этот неожиданный ответ заинтересовывает Пилата. Он с любопытством спрашивает Его: «Что есть истина?». Знаменитый вопрос, на который следует еще более прославленный ответ — молчание. Христос отвечает на вопрос, КТО есть истина, он говорит: Я есмь истина. А вопрос «что есть истина» для Него ложен в самой своей основе. Никакая отдельная мысль, правило — не истина. Истина — только целостность бытия личности, которая в каждом случае найдет верное решение. Пилат предлагает отпустить Христа (был обычай отпускать какого-либо осужденного на Пасху). Но когда первосвященник сказал: «Распни его, или ты не друг кесарю», наместник отстранился (донос был страшен и ему). Он не хотел рисковать своей карьерой и произнес знаменитую, ставшую впоследствии пословицей фразу: «Я умываю руки». Христа распяли.