Послесловие

 

Есть одна современная притча о том, как в наш цивилизованный мир, оснащенный газетами и телевидением, приходит Мессия, в подлинности которого уже никто не сомневается.Он устраивает пресс-конференцию в Вашингтоне, и один корреспондент задает Ему вопрос: в первый или во второй раз он пришел? Считать ли Его появление вторым пришествием, обещанным христианам, или первым, которого ждут иудеи?

На вопрос этот Мессия отвечать отказывается. Спор таким образом остается неразрешенным и по сей день. Он и не может разрешиться каким бы то ни было внешним образом. Спор о Боге не может разрешить даже сам Бог, пока Он остается внешним авторитетом, — признанным и установленным кем-то, а не тем Безвестным и Безымянным, которого непосредственно узнает сердце.

Богопознание есть прежде всего самопознание.

Человек, не умеющий смотреть внутрь и видеть сквозь покров, никогда не увидит божественной сущности. Ее нет на поверхности, перед глазами, и она не может быть вытянута наружу. Бог не объект, и Его нельзя познать объективно.

Но богопознание нельзя считать и чем-то субъективным. Субъективный взгляд — это взгляд произвольный. Субъектов множество. Бог же — один. Богопознание. есть поиск этого единого — поиск истины, — но не вовне, а внутри, в глубине, общей для всего множества, в той основе жизни, которая нерасчленима.

В процессе богопознания нет никакого самоутверждения, а только бесстрастное созерцание (то, что в православной аскетике называется «чистым умом», «трезвением»). Для чистоты богопознания не нужны и даже вредны экзальтация и какие бы то ни было, даже самые «божественные» видения, которые так или иначе являлись бы доказательством чего-то сверхъестественного. Богопознание есть открытие не видимой на поверхности и потому всегда неведомой глубины естественного — своей собственной глубины.

Чтобы познать Бога, человеку не нужно совершать путешествие по далеким мирам. Человеку нужно только познать себя самого. Но до конца. До самой сущности. Процесс, ведущий с поверхности внутрь, из разрозненных явлений в единую Суть.

Если существует мироздание, значит — существует его единство. Ибо это организм, нечто целостное. Так же как человек. Человеческий организм предполагает некую целостность, единство. Это и есть глубинная тайна организма. Ухо, глаз, рот и даже каждый из двадцати наших пальцев единственны, уникальны и незаменимы. Каждый из них должен быть только на своем месте. И чем более каждый является самим собой, чем более точно он выполняет свою и только свою функцию, тем лучше он служит всему организму, тому самому таинственному целому, которое только и носит имя человека. Ибо ни глаз, ни ухо, ни даже голова и сердце еще не есть человек. Таким же образом любой предмет — еще не реальность. Богопознание — поиск реальности, в которой все мы составляем единое целое.

Есть ли оно, это целое, не расчлененное на части, то, от чего мы не можем отделиться, не умерев? Если мы ответили на этот вопрос «да» — тогда для нас есть Бог. У Бытия есть общий центр. Мы открыли его внутри себя и, открыв его, перестали быть только собой, а причастились всему мировому целому. Мы чувствуем «и в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду...».

Однако это не так просто. Чтобы найти Бога, надо и вправду подняться на небо «на крыльях Духа», подняться на великую духовную высоту.

Увидеть Бога — значит увидеть невидимое. И это трудно, это требует усилия самоизменения — до полного преображения. Увидеть невидимое нельзя теми же глазами, которыми мы видим физические явления или даже трансфизические, но все же явления. Бог вообще не явление, не предмет, не отдельность. Бог есть наша собственная Суть. Наша и всего мироздания одновременно. В Боге встречаются все живые. И снова повторяем, чтобы увидеть это место встречи всех мировых лучей, надо обладать иными глазами.

Если нельзя услышать ультразвук обычными ушами, услышать гармонию без музыкального слуха, то тем более трудно понять высший гармонический образ, новый строй чувств, если ты не обладаешь новым органом восприятия. Можно вообразить все что угодно, но воображение ни на йоту не приближает нас к действительности. Вообразить — значит облечь в образ. Но Действительность, Суть, Сущий не вмещается ни в какой образ. Сущий — Яхве — имя библейского Бога. Только «Сущий, без всяких эпитетов». Внутри этого короткого слова — безграничность. Та самая внутренняя безграничность наша, которой надо служить со страхом и радоваться с трепетом (как поют во время литургии).

Именно с таким внутренним трепетом говорит Рильке о Безграничной Действительности и пишет слова эти с прописной буквы. Герой книги Рильке «Записки Мальте-Лауридса Бригге» говорит, что не любит сказок. Трудно представить себе натуры более поэтические, чем Мальте и его мать, и вот оба они не любят сказок. Это сперва озадачивает, даже ошеломляет, но потом становится ясно, что имеет в виду Рильке. Есть великая разница между воображением и созерцанием действительности. Воображать можно что угодно, оставаясь тем, что ты есть. Твое воображение ограничено уровнем твоего сознания, поэтому, что бы ты ни придумывал, оно все равно ограничено и смертно, как ты сам. Созерцание же предполагает очищение ума и сердца до полной прозрачности, сквозь которую входит нечто действительно существующее, а не придуманное тобой. Сквозь открытое окно внутри тебя просвечивает Безграничность. Ты видишь не то, что ты хочешь видеть, а то, что есть.

Именно так видят мир маленький Мальте и его мать. И они понимают, как бескрыло всякое воображение перед Действительностью, наделенной шестью крылами Серафима.

К примеру: кто может вообразить, какая сила света собрана в одной капле, в которой скрестились все лучи? В одном вспыхнувшем брильянте? А вот мать Мальте рассказывает как о действительности о том, что сестра ее, приколов брильянтовую брошь к платью, взглянула в зеркало — и сверкание брильянта, удвоенное зеркалом, дало вспышку, в которой женщина сгорела. Сказка? Нет — живая тайна, которую иначе, как метафорой, не выскажешь. То есть, может быть, та же сказка, но не уводящая от действительности, а открывающая дверь в ее тайную глубину. Не сказка, а иносказание. Сказание иными словами. Сказание об ином, несказуемом. В данном случае — о мистической смерти, в которой сгорает малое эго и вылетает, как бабочка, из кокона, новое непредставимое «Я». Метафора, образ необходимы. Но — необходимо и знание, что это только метафора, образ действительности, а не сама действительность.

Для всякого образа<(всякого земного образования) критерием подлинности является его прозрачность. Он должен не замыкаться на себе, а быть окном (или дверью, или путем), ведущим во что-то большее, чем он сам, большее, чем все отдельное, — окном во всецелость.

Высший образ — это условная ограниченность, но совершенно сквозная, ведущая в безусловную Безграничность. Это окно, имеющее рамы и ведущее в простор, где нет никаких рам.

Открыть в себе окно в бесконечность, стать прозрачным для Высшего света, для Творящего Духа — глубинная задача каждой религии и каждого действительно религиозного человека.

Но всегда ли эта задача осознается? Не подменяется ли она чем-то совершенно иным? А именно — задачей самоутверждения, утверждения своей единственности?

Земные церкви оспаривают право на абсолютное владение истиной так же, как две матери в притче царя Соломона оспаривают ребенка. А Соломон, как известно, предложил разрубить ребенка пополам, и ту женщину, которая отказалась это сделать, признал настоящей матерью. Матерью истины становится та душа, которая скорее откажется от своего права на владение истиной, чем нарушит целостность истины, посягнет на ее недосягаемую для человеческого разума Безграничность.

С критерием царя Соломона перекликается критерий нашего старшего современника, святого Силуана. Он говорил: «Кто не любит врагов, тот не христианин».

Обе меры, соломонова и силуанова, определяют подлинность веры не внешне, а внутренне. Не гляди на других. Обратись к собственному сердцу и измерь его глубину. Мать — это не та, кто владеет, а та, кто любит. Христианин — это не тот, кто прав, а тот, кто обнимает сердцем и правого и неправого и болеет за обоих; тот, кто узнал тайну неразделимое™ всего живого. И только углубив (или возвысив) свое сердце до такой меры, ты можешь мерить другого.

Судьями могут быть только те, которые готовы предстать перед внутренним судом. «То, что написано Святым Духом, может быть прочитано только Святым Духом», — говорил Силуан. Та же направленность внутрь, вопрос к себе: а сумею ли я читать? Вопрос, которым люди обычно не задаются.

Человек уверен, что умеет читать, если знает грамоту — буквы. Такое чтение — чисто механическое действо, направленное вовне и ждущее ответа извне. Даже если вы обращаетесь к Святому писанию, вопрос этот будет подобен вопросу, с которого мы начали свой разговор, — вопросу к Мессии о том, в первый или во второй раз Он приходит в мир. Вопрос обращен не к себе. И как только богопозна-ние перестает быть самопознанием, оно перестает быть богопознани-ем.

Богопознание есть познание всем собой и через себя того, что находится за своими границами. Глубина глубин, в которую должно добраться наше сознание, всегда — наша собственная глубина, и всегда не только наша. Она по ту сторону распада на объективное и субъективное. Критерий истины — в обретении этой глубины, сверхличной и сверхпредметной, единой для всех. И всякое стремление сделать этот критерий общим аршином, которым измеряют внешние предметы, или частной, произвольно субъективной мерой — является духовным искажением, отходом от богопознания.

Такие отходы чрезвычайно часты. Желание спрямить дорогу мысли и, не потрудившись над очищением собственного ума и сердца, найти ответ вовне — самое характерное и естественное желание. К примеру: Христос сказал о себе, что он есть Путь и Дверь. И еще сказал, что никто не войдет к Отцу иначе, чем через Меня. И вот на основании буквального прочтения этих слов делается вывод, что Он есть единственный путь и единственная дверь, а все другие, не христианские религии — тупиковые. Но если прочесть те же слова внутренними глазами, выйдет нечто иное: Совершенный человек (свершившаяся душа, осуществившая свое богоподобие) совершенно прозрачен. Он свободен от эго. И творящий мир Святой Дух проходит сквозь него, не встречая никакой преграды, прямо в Бесконечность; путь во внутреннюю Бесконечность, путь к Отцу жизни идет таким образом через Него. И никто не может прийти к Источнику жизни, если сам не станет сквозным, т. е. таким же совершенным человеком, если не уподобится Ему, не сольется с Ним. И всякий, пришедший в глубину глубин — в Бога — не может не встретить там другого путника, пришедшего туда же.

«Я и Отец — одно», — сказал Христос. И это было поводом для людей внешнего мышления обвинить его в гордыне, в кощунстве. Выходило, что человек считает себя равным Богу. Но Он никогда не говорил о равенстве. (Когда вопрос пытались ставить так, отвечал: Отец мой более Меня.) Он говорил о единстве. Капля моря никак не равна морю, но она едина с ним. То, что казалось гордыней, на самом деле было величайшим смирением, отказом от своеволия. «Ничего не творю от Себя, а только от Отца».

Но вот, после крестной смерти Христа, после, казалось бы, торжества Его учения, — после христианизации мира — мышление людей в основе своей так же ищет внешних мерок. И буква оказывается важнее духа, образ важнее сущности, человеческие домыслы, изобретения — выше божественной данности.

Нам довелось увидеть телепередачу, которую вел американский проповедник — адвентист. С огромным количеством цитат из Ветхого и Нового Заветов он доказывал свою мысль, как будто вбивал ее в нас гвоздями. Основной его пример с ящиком и гвоздями удивительно подходит к строю его ума. Процесс создания человека проповедник уподобил сколачиванию ящика. Глина — это доски, а дух божий — это гвозди, которыми доски соединяются. Таким образом, показано наглядно, что никакой загробной жизни нет, а есть смерть и воскресение. Когда Богу не нужен ящик, Он его разбирает; когда станет опять нужным, Он его соберет. А пока — мертвый спит в ожидании страшного суда. Надо ли говорить, что исчезает такая малость, как живая тайна, и что эту тайну можно только почувствовать сердцем, углубив и возвысив сердце свое до сопричастности мировому Целому.

«У них не было храмов, но у них было какое-то насущное живое и беспрерывное единение с Целым Вселенной; у них не было веры, зато было твердое знание, что когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с Целым Вселенной. Они ждали этого мгновения с радостью, но не торопясь, не страдая по нем, а как бы уже имея его в предчувствиях сердца своего» (Ф. М. Достоевский. «Сон смешного человека»).

Каждая мировая религия есть язык этой Тайны, перевод с боже-ственно-несказанного языка на человеческий. Истинность религии, на наш взгляд, измеряется свободной переводимостью с ее языка на другой язык. Подлинно божественное слово находится за всеми словами и никакими человеческими знаками не может быть передано вполне адекватно. Здесь уместно говорить только о «точности тайн». Но именно ощущение своей неточности в буквальном, ощущение себя как некой отсылки к подлиннику — и есть мера истинности перевода.

Религия, которая считает себя саму единственным подлинником, оказывается в тупике. Она не Путь и не Дверь. Именно поэтому некоторые эзотерические религиозные течения отказываются от слишком прямого, ясного языка, как от соблазна видимой легкости понимания, которое на самом деле есть непонимание. Они делают свой язык сознательно парадоксальным (как буддизм дзэн) или отвечают молчанием на вопросы, направленные вовне (как классический буддизм). Если мы посмотрим повнимательней, то увидим, что и в религиях, совсем иных по языку, встречаются те же приемы, только они не очень сильно акцентированы. Например, в Евангелии есть места, совершенно не поддающиеся буквальному толкованию: «Я есмь воскресение и жизнь вечная. Верующий в Меня, если и умрет, оживет, а живущий и верующий в Меня не умрет вовек». Можно спорить сколько угодно о загробной жизни, но что верующие в Христа умирали телесно — это бесспорно. Так что понять слова Христа (по Евангелию от Иоанна) буквально — просто невозможно. Подобных мест в Евангелии не так уж мало. А у Павла есть прямое уподобление разума века сего безумию.

Глубины каждой религии едины в подлинном, так же как все люди едины в Боге. Но единство религий еще не означает их равенства, равенства всех течений. Окно в глубину может быть более или менее прозрачным, и сильнее всех заслоняет свет гордыня. Ощущение своего вероисповедания единственным и высшим есть гордыня вероисповедания, столь же грешная, как и личная гордыня. И здесь уместно вспомнить притчу о матери сыновей Зеведеевых, которая хотела резервировать своим сыновьям места по правую и левую руку Учителя. Христос, как известно, ответил ей, что в небесном царстве всё обратно земному и тот, кто стремится здесь быть первым, станет там последним.

Во всякой мировой религии есть некое духовное ядро, есть труднодоступная глубина. Это глубинное ядро каждой религии гораздо ближе к глубинному ядру другой мировой религии, чем к своей собственной периферии. И в каждой религии путь в глубину открывается только великому личному усилию.

Если принять, что каждое вероисповедание — это язык истины, то совсем не надо забывать свой родной язык, изучая другие. Знание других языков обогащает свой собственный. И есть глубокая радость находить общие корни в самых далеких языках и чувствовать дыхание «праязыка» или «доязыка» — того самого Творящего Духа, который веет, где хочет.

Зинаида Миркина

Ты или я? (картины на темы Ветхого и Нового Заветов)

Художественное приложение

Эти страницы — плод внутреннего созерцания, в котором вновь рождались библейские и евангельские картины. Сквозь них проходит важнейший вопрос духовного становления: Ты или я? Наше глубинное Ты, заложенный в нас Образ, — или наше малое я, наше эго?

Посвящается светлой памяти Александра Владимировича Меня