Состояние мертвых

Из всех проблем, с которыми человек непосредственно имеет дело, ни одна так не взывает к его надеждам и страхам, как проблема жизни после смерти. Существует ли жизнь на том берегу, и если да, то достигнем ли мы его? Немногие народы, если таковые вообще были, сомневались относительно существования посмертного состояния, но их представления об этом сильно отличались. Но из всех народов древности, кроме Египта, кельты, по‑видимому, лелеяли особенно страстную веру в загробную жизнь и были озабочены ее радостями. Их вера, насколько мы знаем, была чрезвычайно живой, и ее главной характеристикой была жизнь в теле после смерти, в другой области. Это, вместе с тем фактом, что это преподавалось друидами как учение, вызывало восхищение у классических наблюдателей. Но помимо этой веры, была и другая, произошедшая от идей о далеком прошлом, что мертвые жили в могиле, – эти два представления являются связанными между собой. И возможно, в некоторой степени была также вера в переселение душ. Хотя кельты верили, что душа могла существовать вне тела, по‑видимому, нет никаких свидетельств в пользу того, что они верили в будущее существование души в качестве некой тени. Эта вера, конечно, встречается в некоторых поздних уэльских поэмах, где призраки описываются как блуждающие в Каледонском лесу, но они едва ли могут использоваться как свидетельство в пользу старого языческого учения. Свидетельство в пользу последнего может быть взято у классических наблюдателей, из данных археологии и из ирландских текстов.

Цезарь пишет: «Друиды особенно хотят запечатлеть в их умах то, что души после смерти не погибают, но переходят от одного к другому (ab aliis… ad alios), и это, они считают, будет побуждать мужчин к доблести и к тому, чтобы возвыситься над страхом смерти». Позже он добавляет, что на похоронах всё, что было дорого для умершего, даже живые существа, бросали в погребальный костер, а незадолго перед этим убивали также рабов и любимых слуг. Диодор говорит: «Среди них господствовало учение Пифагора о том, что души людей бессмертны, и после завершения их срока существования они живут новой жизнью, а душа переходит в другое тело. Поэтому на похоронах умершего некоторые бросали в погребальный костер письма, которые были обращены к мертвым родственникам, веря, что умерший прочитает их в ином мире». Валерий Максим пишет: «Они были склонны заставить нас верить в то, что души людей бессмертны. Я бы назвал этот носящий штаны народ глупцами, если бы их учение не было таким же, что и учение одетого в мантию Пифагора». Он также говорит о денежном долге, который, как они считали, будет выплачен в ином мире, потому что души людей бессмертны. Обычно считается, что эти отрывки означают, что кельты просто верили в переселение душ, как пифагорейцы. Возможно, все эти авторы цитируют один распространенный оригинал, но Цезарь не делает никакой ссылки на Пифагора. Сравнение с пифагорейским учением показывает, что кельтская вера существенно отличалась от него. Согласно первому, душа человека входила в новое тело, даже тело животного, в этом мире, как искупление. Ничего такого в кельтском учении нет. Новое тело – это не тюрьма для души, в которой она должна искупить свои прежние грехи, и душа получает тело не в этом мире, а в ином. Действительным связующим звеном было настаивание обоих учений на бессмертии, причем друиды говорили о телесном бессмертии. Их доктрина не более чем учение о переселении души, так же как христианство – учение о воскресении. Римские авторы, зная, что Пифагор создал учение о бессмертии души в череде ее переселений и что друиды говорили о телесном бессмертии, возможно, считали, что получение нового тела предполагало переселение души. Будучи сами скептиками относительно будущей жизни или веря в традиционный мрачный Гадес, они были поражены энергичностью кельтского учения и его влиянием на человеческое поведение. Единственное, что, как они знали, было подобно этому, было пифагорейское учение. Вовсе не обязательно, что слова Цезаря передают идею о переселении душ, и возможно, что он неправильно перевел какой‑то греческий оригинал. Если бы друиды имели в виду переселение души, они едва ли могли бы думать о том, что долги будут уплачены в мире ином, или что письма будут переданы там умершим, или что человеческие жертвы приносятся ради пользы умерших в ином мире. Кельты также не допускали идею о простом бессмертии души. Мертвый кельт продолжал оставаться той личностью, какой он был раньше, и, возможно, не в новом, а старом прославленном теле обитала его душа в загробном мире. Эта вера в телесное бессмертие в сфере, где жизнь проходила, как и на этой земле, но в более счастливых условиях, напоминает ведическое учение о том, что душа после сжигания тела отправлялась на небо Ямы, и там она получала свое тело, совершенное и прославленное. Эти два представления, индийское и кельтское, возможно, произошли от древней «арийской» веры.

Это кельтское учение наиболее ясно представлено в словах Лукана, который назвал его друидским учением. «От вас мы узнаем, что граница существования человека – не тихие залы Эреба, в ином мире (или регионе, in orbe alio) дух оживляет части тела. Смерть, если ваше знание истинно, является всего лишь центром долгой жизни». По этой причине, добавляет он, у кельтского воина не было страха смерти. Так, Лукан полагал, что друидское учение – это одно из учений о телесном бессмертии в ином мире. Этот мир не был мрачным; скорее, он был похож на египетский Аалу с его богатым и разнообразным существованием. Классические авторы, возможно, знали о спорадической кельтской идее, идущей от старых верований, согласно которой душа могла принимать форму животного, но это не было друидским учением. Опять же если у галлов, как и у ирландцев, были мифы, рассказывавшие о воскресении богов или полубожественных существ, они, возможно, были искажены их авторами и рассматривались как эсхатологические. Но такие мифы не касались смертных. Другие авторы, Тимагенес, Страбон и Мела, говорят только о бессмертии души, но их свидетельство, возможно, не отличается от свидетельства Лукана, поскольку Мела, кажется, копирует Цезаря, говоря о долгах, переходящих в иной мир.

Эта теория о телесном бессмертии подтверждается ирландскими сагами, в которых призраки в нашем смысле этого слова не существуют. Мертвые, которые возвращаются, – это не призраки, но полностью облачены в тело. Так, когда Кухулин возвращается по требованию святого Патрика, он описан точно так, как будто он все еще во плоти. «Его волосы густые и черные… взгляд стремительный и мрачный… Чернее, чем вертел, каждая из его бровей, краснее рубина его губы». Полностью описаны его одежда и оружие, его колесница и лошади – в равной степени материальные и телесные. Подобные описания умерших, которые возвращаются, – не редкость, например, возвращение Каойлте в истории о Монгане, которого все считают живым воином, или возвращение Фергуса Мак Ройха, который вновь появляется в прекрасном облике с красивыми каштановыми волосами и в своем прежнем великолепии и рассказывает забытую историю «Тайн». Так, ирландские кельты считали, что в ином мире дух оживляет части тела. Это телесное существование также предполагается в кельтских версиях цикла народных сказок «Мертвый должник». Обычно животное, в облике которого мертвец помогает своему благотворителю, встречается и в других европейских версиях, но в кельтских историях появляется не животное, а сам мертвец, как живой человек в телесной форме. В равной степени и субстанциальный и телесный, кушающий, пьющий, занимающийся любовью и борющийся – божественный народ сидхе или народ Элизиума, или боги, как они изображаются в текстах. Однако для кельтов боги, сидхе и мертвые – все имели телесную форму, которая могла стать невидимой и в других отношениях отличалась от земного тела.

Археологические находки погребальных обрядов у кельтов также свидетельствуют об этой вере. Во всей кельтской области обнаруживается богатое изобилие могильных вещей – оружия, колесниц, посуды, украшений и монет. Некоторые из погребений, несомненно, указывают на приношения в жертву жены, детей или рабов. Мужские и женские скелеты часто оказываются близко друг к другу, в одном случае рука мужчины охватывала шею женщины. В других случаях рядом с ними обнаружены останки детей. В то время как ниже расположенное погребение щедро обеспечено погребальными предметами, над ним в беспорядке лежат некоторые скелеты без погребальных предметов, и часто с отделенной от тела головой, что указывает на усекновение головы; в одном случае руки связаны сзади. Все это, рассматриваемое вместе с классическими свидетельствами о погребальных обрядах, означает, что будущая жизнь предполагалась как жизнь в теле и что это была точная копия земной жизни, с теми же привязанностями и потребностями. Некоторые отрывки в ирландских текстах также описывают похороны и сообщают о том, как умершего похоронили с украшениями и оружием и лицом к тому региону, откуда могли ожидаться враги, чтобы он был бесконечной угрозой им и предотвращал их нападение[46]. Возможно, эта вера может объяснить приподнятое положение многих могильных холмов. Также приносили в жертву животных. Согласно одному тексту, заложники были похоронены заживо вместе с Фиахрой, а жен героев, согласно их желанию, иногда хоронили рядом с их погибшими мужьями.

Идея о том, что тело, как и душа, бессмертно, вероятно, была связана с очень примитивной верой – и она разделяется многими народами, – что люди живут в могилах. Эта идея никогда не была забыта, даже в тех регионах, где была развита теория далекой земли мертвых или где тело перед погребением сжигали на костре. Об этом свидетельствует практика связывания мертвого веревками, или наложения на него тяжелых камней, или насыпания земли на могилу, вероятно, чтобы предотвратить выход погребенного наружу, или подаяния мертвым жертвенной пищи в могилу. Это примитивное представление, основанное на вере в подземный мир мертвых, долгое время сохранялось у различных народов, например у скандинавов, которые думали, что холмы являются местом обитания умерших, хотя у них также было свое представление о Хел и Валхалле, или у славян, наряду с христианскими представлениями. Оно также сохранялось среди кельтов, хотя в то время возникла и другая вера, как можно увидеть в народных поверьях и обычаях. В многочисленных кельтских народных сказках мертвые встают из могилы в теле, а не как призраки, и могила описывается как дом, в котором они живут. Они занимаются своими обычными делами в доме или в поле; они едят вместе с живыми или мстят им за себя; если их бичевать, то из их тела льется кровь; а в одном любопытном бретонском рассказе мертвый муж посещает свою жену в постели, и затем она зачинает от него ребенка. В других историях труп оживает и говорит, или действует в присутствии живых, или выходит из могилы, если его потревожили. Древнейший литературный образец такой истории – рассказ X века «Приключения Неры», основанный на древних источниках. В нем Нера привязывает ивовый прут к ноге человека, которого повесили. Труп просит дать ему попить, а затем вынуждает Неру отнести его домой, где он убивает двух спящих людей. Все подобные истории, показывая, что труп действительно живет, в сущности, имеют более древнее происхождение. Другое распространенное верование, которое встречается в кельтской области, – это верование в то, что мертвые, когда они хотят, встают из могилы не как призраки, и все они появляются в Ночь Всех Святых и присоединяются к живым.

Таким образом, труп обладает свободой передвижения, вопреки более старой традиции, когда живые препятствовали его выходу из могилы. На западе Ирландии ноги трупа оставляли свободными и извлекали гвозди из гроба, лежащего в могиле. На Гебридах обрезали нити савана или нити, обвязывавшие ноги и руки, и поднимали лицо, когда тело помещали в гроб, а в Бретани руки и ноги оставляли свободными, когда одевали труп. Это делалось для того, чтобы дух имел меньше проблем при вхождении в духовный мир, но, очевидно, причина была более материальной. Многие истории иллюстрируют эти обычаи. Например, существует рассказ о женщине, которая часто посещала своих друзей, потому что они сделали ее погребальную одежду настолько короткой, что огни чистилища обожгли ее колени.

Более древние обычаи кельтов также указывают на существование этой примитивной веры, влияющей на существующую традицию. Никандер говорит о том, что кельты ходили ночью к могилам великих людей, чтобы получить предсказания, – столь сильно они верили, что те живут там. В Ирландии также искали предсказания, засыпая на погребальных пирамидах из камней, и именно к могиле Фергуса два барда обратились, чтобы получить от него потерянную историю «Тайн». Мы также видели, как в Ирландии вооруженные герои оказывали зловещее влияние на врагов из своих могил, которые, возможно, рассматривались как их дома, – верование, лежащее также в основе уэльской истории о голове Брана.

Где располагался мир мертвых? С. Рейнак посредством тщательного сравнения различных употреблений слова «ор‑бис» показал, что слова Лукана не обязательно подразумевают «иной мир», они означают иную область этого мира. Если кельты так твердо лелеяли веру в то, что мертвые живут в могилах, то эта вера в подземный мир мертвых с течением времени развилась как часть их религиозного кредо. Согласно этой вере, все могилы и могильные холмы были обитаемы. Классические наблюдатели, очевидно, утверждали, что кельтское представление о состоянии после смерти было подобно их собственному представлению о состоянии в некой области подземного мира, поскольку они говорят о мертвых кельтах как inferi, или как направляющихся ad Manes, а у Плутарха Камма говорит о том, что она спускалась к своему умершему мужу. От их собственного мрачного подземного мира подземелье кельтов отличалось изобильной жизнью и бессмертием. У кельтов было множество историй о подземном мире или подводной области, более красивых и счастливых, чем что‑либо на земле. Такой подземный мир, должно быть, был миром кельтского Диспатера, бога плодородия и роста, откуда произрастали корни всего процветающего на земле. От него произошли люди, что, вероятно, является мифом об их выходе из его подземного мира, и к нему они возвращались после смерти для счастливой жизни.

Некоторые авторы, особенно М. Д'Арбуа, предполагают, что orbis alius мертвых был кельтский остров Элизиум. Но об этом Элизиуме никогда не говорится в историях как о земле мертвых. Это – земля богов и бессмертного народа, который вовсе не тот, который пришел из этого мира после смерти. Смертные могут достигать его по благосклонности к ним, но только при жизни. Это может доказывать, что Элизиум рассматривался в языческие времена как земля мертвых, но после того, как возобладали христианские эсхатологические взгляды, он стал своего рода волшебной страной. Существующие истории показывают Элизиум так, как будто он всегда был местом, отличным от места умерших, хотя, возможно, возникла тенденция путать их.

Если была подлинная кельтская вера в существование острова мертвых, то она могла быть просто местным верованием, иначе Цезарь не говорил бы так, как он это делает, о кельтском Диспатере. Такая местная вера существовала в позднейшее время на бретонском побережье, но она главным образом касалось душ утопленников. Подобная местная вера может объяснить историю, рассказанную Прокопием, который говорит, что Бриттия (Британия), остров, находящийся в устье Рейна, разделен с севера на юг стеной, за пределами которой находится гибельная область. Это – искаженное представление о римской стене, которая, по‑видимому, проходила в этом направлении, если посмотреть на карту Птолемея, на которой Шотландия находится под прямым углом к Англии. Рыбаки с противоположного берега были вынуждены переправить туда глухой ночью тени мертвых, невидимых им, но ведомых таинственным проводником.

Возможно, Прокопий смешал какое‑то местное поверье с существовавшей традицией, согласно которой остров теней Улисса лежит на севере или на западе. В любом случае его история делает из мрачной земли теней область, совершенно отличную от блаженного Элизиума кельтов, и при этом нет уверенности в том, что он упоминает о кельтах.

Следы идеи относительно подземного мира мертвых существуют в народном поверье бретонцев. Умершие должны путешествовать через подземный океан, и, хотя едва ли есть какая‑либо традиция относительно того, что происходит в момент высадки на берег, М. Себиллот считает, что раньше «в подземном мире существовала своего рода централизация различных состояний мертвых». Если это так, то это, должно быть, было основано на языческой вере. Кроме того, считалось, что внутренняя часть земли была обителью невероятных существ, гигантов и фантастических животных, и был также подземный волшебный мир. Все это мы можем видеть в сохранившихся обычаях более старой религии, измененной христианским учением, поскольку бретонцы предполагают, что чистилище и ад находятся под землей и доступны с ее поверхности.

Какая‑то часть британского фольклора, принесенная в Грецию Деметрием и рассказанная Плутархом, по‑видимому, может подразумевать, что некоторые люди – могущественные мертвые – были привилегированными и жили на острове Элизиум. Некоторые острова вблизи Британии были названы именами богов и героев, и жители одного из них стали рассматриваться бриттами как священные. Деметрий посетил их и сказал, что штормы, которые возникли во время его посещения, привели к гибели некоторых из «могущественных», или «великих душ». Возможно, имелось в виду, что «могущественные» перешли на более отдаленные острова, но отчетливо это не было сказано. На другом острове Кронос был заключен в тюрьму, за ним приглядывал Бриарей, и его охраняли демоны. Плутарх рассказывает об этих островах в другой работе, повторяя историю о Кроносе и говоря, что его остров является тихим и благоухающим, что живущие там люди ожидают бога, который иногда является им и не дает им уйти. Между тем они счастливы и не знают никаких забот, проводя время в жертвоприношениях и воспевая гимны или изучая легенды и философию.

Плутарх, очевидно, смешал кельтские верования насчет Элизиума с классической концепцией друидов. В Элизиуме нет никаких забот, и счастливым смертным, которые переходят туда, обычно не препятствуют вернуться на землю. Упоминание о Кроносе может также быть основано частично на мифах о кельтских богах Элизиума, частично на историях о героях, которые отошли на таинственные острова или в полые холмы, где они лежат, спят, но откуда однажды они вернутся, чтобы принести пользу своему народу. Так, Артур перешел на Авалон, но в других историях он и его воины спят под Крайг‑и‑Ддинасом, так же как Фионн и его люди покоятся в пределах того или иного холма в Нагорье. Подобные легенды рассказываются и о других кельтских героях, и они являются свидетельством веры в то, что великие люди, которые умерли, возвратятся, когда появится в них нужда. О них думали как о тех, кто вообще не умер, а просто спит и ожидает своего часа[47]. Эта вера основана на той идее, что мертвые живут в могиле, или в холме, или в пространстве под землей и что мертвые воины могут угрожать своим врагам из могилы.

Поэтому ни в старых сагах, ни в сказках, ни в народном эпосе остров Элизиум не является миром мертвых. По большей части языческая традиция слилась здесь с христианской, в то время как вера в Элизиум осталась неповрежденной и отразилась в целом ряде прекрасных историй.

Мир мертвых был во всех отношениях точной копией этого мира, но он был более счастливым. В бретонской и ирландской религиях – пережитках старого представления о телесном состоянии мертвых – умершие вновь обретают свои инструменты, ремесла и занятия и сохраняют свои старые чувства. Поэтому, когда они появляются на земле, то живут в телесном виде и в своей привычной одежде. Подобно языческим галлам, бретонец помнит свои неоплаченные долги и не может найти покоя до тех пор, пока они не оплачены, и в Бретани, Ирландии и Нагорье пища и одежда, отданная бедным после смерти, кормит и одевает мертвых в мире ином. Если мир мертвых был подземным, то Земля‑богиня (или бог Земли), которая поначалу была самой Землей, а затем жила под ее поверхностью и порождала плодородие, могла не стать божеством мертвых до тех пор, пока множество одиночных могил или холмов, в каждом из которых жили мертвые, не станет обширной подземной областью мертвых. Это божество было источником жизни и роста; поэтому оно рассматривалось как прародитель человечества, который вышел из подземного мира и возвратится туда после смерти. Вполне возможно, что бретонское представление об Анкоу, персонифицированной смерти, является воспоминанием о кельтском Диспатере. Он наблюдает за всеми загробными делами и уносит умерших в свой мир. Но если это так, то его образ был искажен в худшую сторону средневековыми идеями о «Смерти‑скелете». Он стал ужасным богом смерти, в то время как кельтский Дис был совершающим добрые дела богом мертвых, которые наслаждались счастливым бессмертием. Они были не холодными призраками, а живыми и наделенными телесной оболочкой существами, способными наслаждаться лучшей жизнью, одетыми в красивые одеяния и яркие украшения, которые так сильно любили на земле. Поэтому кельтские воины не боялись смерти, и было чрезвычайно распространено самоубийство, в то время как испанские кельты пели хвалебные гимны смерти, а другие отмечали рождение людей в трауре, а их смерть – с радостью. Таким образом, слова Лукана являются наиболее верным выражением кельтской эсхатологии: «В ином мире дух оживляет части тела; смерть, если ваши знания истинны, является всего лишь переходом к вечной жизни».

Нет никакого решающего свидетельства, указывающего на какую‑либо теорию загробного морального возмездия у языческих кельтов. Поскольку надежда на бессмертие заставляла воинов без трепета встречать смерть, возможно, утверждалось, как считали и многие другие народы, что трусы упустили бы счастье будущего состояния. Опять же в ирландских христианских воззрениях на потусторонний мир и в народных поверьях некоторые характеристики ада не могут быть выведены из христианской эсхатологии, например страдания мертвых от холода. Это может указывать на старую веру в холодный регион, куда была изгнана часть мертвых. В «Приключениях церковников святого Колумбы» к аду пролегает мост по долине огненной реки, а узкий мост, ведущий к иному миру, – это распространенная деталь многих мифологий. Но здесь это может быть заимствовано из скандинавских источников или из таких христианских писаний, как «Диалоги» святого Грегори Великого. Можно было бы утверждать, что христианское учение об аде впитало в себя более древнюю языческую теорию воздаяния, но в настоящее время в сагах или в классических ссылках на кельтскую веру в будущую жизнь нет ни следа этой теории. И при этом любое упоминание делается не на Судный день, так как отрывок, в котором Лоэгайре говорит о мертвых, погребенных с оружием до «дня Эрдатхе», хотя и переводится как «Судный день Господа», но не относится к такому дню. Если можно приписать кельтам этическую слепоту, за очевидное отсутствие у них какой‑либо теории воздаяния, то следует вспомнить, что мы не должны судить о народной этике только по их взглядам на будущие наказания. Скандинавы, греки и семиты на некоторой стадии развития были столь же неэтичны, как и кельты в этом отношении, и христианский ад в том виде, в каком он воспринимается многими теологами, далек от того, чтобы выдвинуть этический идеал.