МОРАЛЬНАЯ СИЛА ВЕРОВАНИЙ ДИКАРЯ

Вместе с тем, чтобы воздать должное Робертсону-Смиту, Дюркгейму и их школе, мы должны признать, что они выявили целый ряд существенных для нас черт примитивной религии. Прежде всего, самим преувеличением социальных аспектов примитивной веры они поставили некоторые в высшей степени важные вопросы. Почему большинство религиозных актов в примитивных обществах проводится коллективно и публично? Какова роль общества в ста­новлении моральных правил поведения? Почему не только мораль, но также и вера, мифология и вся священная традиция обязательны для всех членов примитивного племени? Другими словами, почему в каждом племени существует одна единая система религиозных представлений и почему не допускается никаких различий в рели­гиозных убеждениях?

Для того, чтобы дать ответ на эти вопросы, нам необходимо вер­нуться к нашему обзору религиозных явлений, вспомнить некото­рые из выводов, к которым мы пришли, и особенно сосредоточить наше внимание на способах выражения веры и утверждения морали в примитивной религии.

Начнем с религиозного действа par excellence* — церемониала смерти. Здесь обращение к религии обусловлено индивидуальным кризисом перед лицом смерти, непосредственно угрожающей муж­чине или женщине. Никогда человек не нуждается в поддержке веры и ритуала в такой степени, как в момент расставания с жизнью, когда религия дарует ему последнее утешение на последнем этапе жизненного пути. Религиозные действия, аналогичные христиан­скому причастию на смертном одре, почти универсальны для всех примитивных религий. Они направлены против невыносимого стра­ха и гнетущего сомнения, от которых дикарь свободен не более, чем цивилизованный человек. Они укрепляют его надежду на сущест­вование загробной жизни, на то, что та жизнь не хуже этой, но, право же, даже лучше. Они укрепляют ту веру, ту эмоциональную установку, в которых так нуждается умирающий человек, являются самым весомым утешением в момент величайшего внутреннего конфликта. И весомость этого утешения велика потому, что велико

* В высшей степени, по преимуществу (фр.).

воздействие множества присутствующих людей, величествен и тор­жествен ритуал. Ибо как мы уже видели, во всех примитивных обществах смерть собирает вокруг умирающего все сообщество, все приходят, чтобы выполнить свой долг перед ним. Этот долг, конечно же, заключается не в эмоциональном сопереживании с умирающим — оно просто привело бы к дезинтегрирующей панике. Напротив, прин­цип ритуального поведения заключается в противостоянии и противо­действии некоторым из самых сильных эмоций, которые могут сломить дух умирающего. Действительно, всем своим поведением группа вы­ражает надежду на спасение его души и ее бессмертие, подкрепляя тем самым только одну из противоборствующих эмоций индивида.

После смерти, несмотря на то, что главный актер оставляет сцену, трагедию играют дальше. Остаются люди, потерявшие близкого че­ловека, и они, как дикари, так и наши цивилизованные современ­ники, одинаково страдают и попадают во власть опасного душевного смятения. Мы уже анализировали это и выяснили, что, разрывае­мые страхом и благоговением, преданностью и ужасом, любовью и отвращением, они находятся в таком душевном состоянии, которое может привести к психическому расстройству. Религия спасает че­ловека, помогая ему возвыситься над самой этой ситуацией посред­ством того, что я бы назвал духовным соучастием в священнодейст­вии погребальных обрядов. Мы видели, что в этих обрядах выра­жается догмат жизни после смерти, а также моральная позиция по отношению к усопшему. Тело, а с ним и личность умершего могут быть предметом как страха, так и нежной любви. Религия укрепляет вторую составляющую этого психологического дуализма, превра­щая мертвое тело в объект забот, воспринимаемых как священный долг. Связь между умершим и живыми сохраняется, и это факт, имеющий огромное значение для преемственности культуры и не­прерывности традиции. При этом мы видим, что требования рели­гиозной традиции выполняются всей общиной, но делается это, опять же, ради нескольких человек, потерявших близкого. Все это проистекает из личного конфликта и служит для решения этого конфликта. Необходимо также помнить, что все, что переживают в таких случаях живые, готовит и их к грядущей смерти. Вера в бес­смертие, которую человек уже испытал, в которую он вжился, оп­лакивая мать или отца, прояснит ему представление о своей собст­венной будущей жизни.

При всем том мы должны четко разграничивать веру и этический смысл ритуалов, с одной стороны, и с другой — механизмы, при­водящие их в действие, конкретные техники, с помощью которых достигается религиозное умиротворение. Спасительная вера в про­должение жизни после смерти уже заложена в сознании индивида. Эта вера не создается обществом. Корни ее в совокупности врож­денных свойств психики, обычно именуемых "инстинктом самосох­ранения". Как мы уже видели, вера в бессмертие тесно переплетена с неприятием идеи конечности бытия, своего и своих близких, тех, кого любишь, — идеи ненавистной, невыносимой для личности и разрушительной для социума. Однако эта идея и обусловленный ею страх всегда таятся в человеческих переживаниях, и только отрицая ее своим ритуалом, религия может побороть этот страх.

Происходит ли это по воле Провидения, непосредственно направ­ляющего человеческую историю, или же в результате естественного отбора, обеспечивающего выживание и распространение культуры, в которой развиваются ритуалы вечной жизни и вера в бессмер­тие, — проблема теологии или метафизики. Антропологу же доста­точно показать значение определенных явлений с точки зрения це­лостности социума и непрерывности культуры. Во всяком случае мы видим, что религия здесь, по сути, выбирает одну из двух аль­тернатив, предлагаемых человеку его наследственным инстинктом.

Однако, коль скоро этот выбор однажды сделан, общество ока­зывается необходимым для его реализации. Член группы, потеряв­ший близкого человека и сам преисполненный горя и страха, не может полагаться на свои собственные силы. Он не способен только лишь своими силами выполнить должное. Здесь вступает группа. Другие ее члены, не будучи во власти горя, не раздираемые мета­физической дилеммой, способны реагировать на кризис в соответ­ствии с требованиями религиозного порядка. Тем самым они при­носят утешение убитому горем, проводя его через спасительные пе­реживания религиозных церемоний. Всегда легче сохранять присут­ствие духа перед лицом беды, когда это непосредственно касается не тебя, а другого, и вся группа, большая часть которой не затронута муками страха и ужаса, может таким образом помочь тем немногим, кто сильнее всего страдает. Проходя через религиозные церемонии, люди, лишившиеся близкого сами в чем-то меняются, внимая откро­вениям бессмертия, обретая новую связь с любимым человеком, при­касаясь к миру иному. Религия наставляет актами культа, группа приводит в исполнение эти наставления.

Но как мы уже видели, умиротворение, которое дается ритуалом, вовсе не является искусственной, приуроченной к случаю манипуляцией. Оно есть не что иное, как порождение противоборства двух мотивов, присущих естественной для человека эмоциональной реак­ции на смерть; религиозная позиция состоит в выборе и ритуальном закреплении одной из двух альтернатив — надежды на будущую жизнь. И здесь общее собрание людей подтверждает и удостоверяет весомость, основательность этой веры. Публичность и торжествен­ность церемонии оказывают свое воздействие благодаря зарази­тельности веры, величию всеобщего единения, глубоко впечатля­ющему характеру коллективного поведения. Множество людей, все как один проникновенно совершающие величественную цере­монию, — это неизбежно захватывает дух даже у постороннего наблюдателя, не говоря уже об участниках и тем более — о скор­бящих родственниках.

Однако необходимо особо подчеркнуть, что социальное единение как исключительно действенное техническое средство утверждения и вдохновления веры — это явление одного порядка, а создание веры или самооткровение общества — явление совсем другого порядка. Об­щество провозглашает ряд непреложных истин и дает моральное уте­шение своим членам, а вовсе не предлагает им туманное и бессодер­жательное представление о его собственной божественности.

При анализе религиозного ритуала другого типа, инициации, мы обнаружили, что этот ритуал есть утверждение существования не­коей силы или личности, от которой берет свое начало племенной закон и которая задает моральные правила, преподаваемые посвя­щаемому. Торжественность церемонии и трудности периода подго­товки и испытаний — все это служит тому, чтобы сделать веру впечатляющей, упрочить ее и возвеличить. Создается незабываемая, уникальная в жизни человека ситуация, и благодаря этому он проч­но усваивает догмы племенной традиции и нормы морали. Для того, чтобы засвидетельствовать силу и достоверность открываемых истин, мобилизуется все племя и пускается в ход его авторитет.

Здесь опять же, как и в случае с ритуалами смерти, нам прихо­дится иметь дело с индивидуальным жизненным кризисом и с ду­шевным конфликтом, с ним связанным. В пубертатный период юноша должен испытать свою физическую силу, совладать со своим половым созреванием, найти свое место в племени. Это сулит ему определенные привилегии и соблазны, но в то же время накладывает на него известное бремя. Адекватное разрешение данного конфликта состоит в смирении перед традицией, подчинении сексуальной мо­рали своего племени и принятии груза ответственности зрелого муж­чины, что и достигается посредством церемонии инициации.

Публичный характер этих церемоний служит как для утвержде­ния величия первичного законодателя, так и для достижения одно­родности и единообразия в освоении и усвоении морали. Таким об­разом, инициации становятся формой сконцентрированного образо­вания, религиозного просвещения. Как и в любом обучении, пре­подносимые принципы просто избирательным образом выявляют то, что присуще самому индивиду, закрепляя и подтверждая этот выбор. Здесь публичность опять же является средством техники, в то время как суть того, чему обучают, не изобретается обществом, ;i заложена в самом индивиде.

В других культах — таких как праздники урожая, тотемические собрания, подношения первых плодов и ритуальная демонстрация пищи — мы снова видим, как религия сакрализует изобилие и до­статок, сулящий благополучное будущее, и тем самым устанавлива­ет почитание внешних сил благодати. Здесь также публичность культа необходима как единственно возможное средство упрочения представлений о ценности пищи, значении ее изобилия и важности запасов. Всеобщее обозрение, всеобщее восхищение, состязатель­ность между производителями — все это средства, с помощью ко­торых формируется представление о ценности. Ценность, религиоз­ная и экономическая, должна иметь универсальную значимость. Но здесь мы опять же обнаруживаем лишь выбор и закрепление одной из двух возможных индивидуальных реакций. Добытая пища может быть либо беспечно потреблена, либо сохранена. Обилие может быть либо стимулом к безрассудной расточительности и беззабот­ности перед будущим, либо стимулом к изобретению способов со­хранения добра и использования его в более высоких целях. Рели­гия отмечает печатью святости культурно полезные мотивы и уси­ливает их публичным действом.

Публичный характер таких празднеств выполняет кроме того и другую важную социальную функцию. Члены каждой группы, со­ставляющей культурное целое, должны время от времени общаться друг с другом, но наряду с благотворной возможностью укрепления социальных связей такой контакт чреват опасностью раскола. Опас­ность возрастает, если люди встречаются в тяжелые времена, когда почему-либо утрачено душевное равновесие, в годину нужды или голода, например. Тогда аппетиты ненасытны, сексуальные жела­ния того и гляди могут вырваться наружу. Во времена же изобилия, когда каждый находится в состоянии гармонии с природой, с самим собой и с другими, праздничное собрание проходит в благоприятной моральной атмосфере. Я имею в виду атмосферу общей гармонии и благожелательности. Некоторые временные свободы в период таких собраний, в частности послабление сексуальных запретов и некото­рых требований этикета, вероятно, обусловлены той же причиной. Всякий повод для ссор и разногласий должен быть устранен, иначе большое племенное собрание не закончится мирно. Так демонстри­руется, что моральная ценность гармонии и доброй воли выше су­губо негативных табу, которые сдерживают человеческие инстинк­ты. Нет высшей добродетели, чем любовь — в примитивных рели­гиях, так же, как и в более высокоразвитых — она покрывает многие грехи, более того, она их перевешивает.

Наверное нет необходимости в детальном рассмотрении всех про­чих типов религиозных ритуалов. Тотемизм, религия клана, которая декларирует общее происхождение от тотемического животного или родство с ним, предполагает коллективную способность клана кон­тролировать существование в природе этого животного вида, нала­гает на всех членов клана общие тотемические табу и требует почи­тания тотемических животных или растений, несомненно должна иметь своими кульминационными моментами публичные церемонии и носить отчетливо выраженный социальный характер. Культ пред­ков, целью которого является объединение семьи, рода или племени в единое культовое сообщество, должен, по природе своей, сводить людей вместе на публичных церемониях, иначе он не сможет вы­полнить свою функцию. Духам-покровителям отдельных групп, племен или городов; божествам отдельных родов, профессиональ­ных групп или местностей — всем до единого, опять же по опреде­лению, поклоняются деревней, племенем, городом, профессиональ­ным цехом или политическим объединением в целом.

Для культов, занимающих промежуточное положение между ма­гией и религией — таких, как обряды Интичиума *, коллективные обряды земледельческой магии или промысловые обряды рыболо­вов и охотников — необходимость публичности очевидна, ведь эти церемонии, хотя и отличаются совершенно отчетливо от тех прак­тических занятий, которые они освящают или сопровождают, явля­ются, тем не менее, точными их аналогами. Кооперации в практи­ческом деле здесь соответствует коллективная церемония; лишь

* Обряды размножения тотема в Центральной Австралии.

объединяя группу тружеников в акте молитвы, эти церемонии могут выполнить свою культурную функцию.

Вообще-то вместо того чтобы конкретно анализировать каждый из существующих типов религиозных обрядов, мы могли бы обос­новать наш тезис абстрактной аргументацией: поскольку религия концентрируется вокруг жизненно важных видов деятельности и поскольку все они предполагают общую заинтересованность единых корпоративных групп, постольку всякий религиозный обряд дол­жен быть публичным и проводиться коллективно. Все переломные моменты жизни, все важные занятия вызывают в примитивных об­щинах публичный интерес, и всем им соответствуют свои обряды, магические или религиозные. То же социальное объединение, кото­рое сплачивается общим делом или кризисным событием, исполняет и соответствующий ритуальный акт. Впрочем, такая абстрактная аргументация, какой бы корректной она ни была, не позволила бы нам получить того подлинного понимания механизмов религиозного созидания и внушения посредством публичности ритуальных действ, которое дает конкретный их анализ.