ПРЕЖНИЕ ФОЛЬКЛОРИСТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ

Речь пойдет о взглядах, которые в то или иное время преобладали в научном и донаучном понимании мифа. Давние и современные эвгемеристы утверждают, что миф всегда сосредоточен вокруг ядра или сердцевины исторической истины, искаженной ложным симво­лизмом и литературными преувеличениями. Эвгемеризм все еще дает о себе знать во всех тех исследованиях, которые используют примитивные предания для установления исторического факта. В этой точке зрения есть своя доля истины; несомненно, легенды Полинезии действительно содержат историческое ядро. Реинтерп-ретации восточной мифологии (Эллиот Смит, Перри и Э.М.Хокарт) внесли свой вклад в наши знания о некоторых стадиях развития культуры. Но столь же несомненно, что поиск исторического ядра в племенном предании затрагивает только один аспект проблемы и, пожалуй, не самый существенный. Такой подход не может раскрыть фактическую социальную функцию мифологии. Основная цель свя­щенного предания заключается не в том, чтобы служить хроникой событий прошлого; она состоит в том, чтобы установить полезный прецедент в славном прошлом для подражания ему в настоящем. Исторические трактовки мифа, какими бы плодотворными они ни были во многих случаях, должны быть дополнены социологической теорией мифа по крайней мере по двум причинам. Во-первых, если выдвигаемая мною точка зрения верна, то исключительно важно, чтобы полевой работник не просто изучил текст священного сказания или легенды, но прежде всего — их прагматический смысл, сказыва­ющийся во влиянии на социальную организацию, религиозные обычаи и моральные устои существующего общества. И во-вторых, невозмож­но добиться теоретического объяснения чудесных, непристойных или экстравагантных элементов мифа, трактуя их как искажения истори­ческих фактов. Их, как и многие другие мотивы исторического нар-ратива, можно понять только в связи с ритуальным, этическим и со­циальным воплощением самого рассказа в современном поведении.

Теория, согласно которой сущность мифа заключается в аллего­рическом представлении природных явлений, связана прежде всего с именем Макса Мюллера. Здесь было бы неправильно отрицать ценность его вклада в целом. Ибо нет сомнения, что интерес чело­века к определенным природным явлениям и процессам, прежде всего к росту растений и воспроизводству животных, отражается в религиозных обрядах, а они, как мы знаем, связаны с мифологией. Но натуралистический символизм, особенно в том виде, в каком он по сей день выступает в определенных школах научной мысли в Германии, упрощает проблему, исключая важные промежуточные звенья — культ, ритуал и верования. Вместо этого он привносит две ложные концепции. Согласно одной из них, реальная сущность мифов якобы совершенно неправильно понимается теми, кто пере­сказывает их и верит в них сегодня. Другими словами, по мнению приверженцев этой школы, скрытый, или эзотерический, смысл сра­жений, испытаний, преступлений, триумфов и героических сверше­ний — которые якобы являются аллегорическими описаниями дви­жения солнца, фаз луны, роста и увядания растительности — соот­ветствует некоей давней, первобытной, или мифопоэтической, ста­дии развития человечества. Как сказали бы наши ученые коллеги, этот скрытый смысл можно постичь лишь с помощью очень мощной интуиции, которая позволяет схватывать внутреннее содержание аллегорий. Автору настоящей работы, исходящему из собственного опыта полевых исследований и из внимательно прочитанной лите­ратуры, совершенно ясно, что предположение о полном отличии мгнтальности людей, создавших мифы, от ментальности тех, кто применяет их на практике, является совершенно неубедительным. События, излагаемые в мифе, так тесно связаны с тем, что делают люди сегодня, при всех преувеличениях и странностях изложения, что ни одно эзотерическое объяснение не пригодно для разъяснения сущности мифа. Другой порок подобных интерпретаций в том, что не только все содержание мифов представляется символическим, но и весь символизм связывается лишь с одним природным явлением. Так, согласно некоторым авторам, все мифы можно свести исклю­чительно к движению солнца; согласно другим — к фазам луны; третьи же видят в них только аллегорию процессов роста и развития растений или животных. Но если предлагаемая в нашем обсуждении точка зрения верна и соотносима с верой, ритуалом и моралью, тогда следует признать, что даже эти указания на природные процессы или астрономические события, которые мы действительно находим в мифах, должны отличаться от племени к племени и от района к району. Там, где климат и почва позволяют людям развивать зем­леделие, магия и религия народа будет сосредоточена вокруг жизни растений, а миф будет содержать упоминания о росте и увядании растений, влияниях солнца, ветра и дождя. И хантеровская* луна, конечно, будет здесь очень важна, потому что она управляет жизнью племени, формируя его календарь. Поэтому, отнюдь не преумень­шая значения поклонения природе, ее обожествления в религии и ее отражения в мифологии, я настаиваю на том, что и то, и другое следует изучать посредством подхода, охватывающего и религиоз­ную догму, и этику, и ритуал.

Выступая против аллегорических интерпретаций Макса Мюлле­ра, Эндрю Лэнг выдвинул этиологическую теорию примитивного мифа. В определенном смысле это было шагом вперед, так как его теория приписывала мифу более прагматическую роль в примитив­ной культуре. Однако она существенно проигрывала от того, как автор формулировал ее. Позвольте мне процитировать его собствен­ные слова: “Дикари подобны нам своим любопытством и нетерпе­нием, "causas cognoscere rerum"**, но, обладая нашим любопытст­вом, они ограничены отсутствием внимания, присущего нам. Они

* Имеется ввиду исследователь Хантер, который связывал внутренний, скры­тый, смысл мифологии с луной и ее фазами.

** Стремлением познавать причины вещей (лат.). — Ред.

столь же легко удовлетворяются, сколь нетерпеливы в поисках объ­яснения". "Уровень развития дикаря", который цивилизованному наблюдателю напоминает "временное умопомрачение" (Мюллер), характеризуется тем, что дикарь ищет объяснения возникающего перед ним явления, "и это объяснение он составляет для себя сам или получает из предания в форме мифа... Мифология дикаря, ко­торая является также и его наукой, имеет ответы на все вопросы " (о происхождении мира, человека и животных)3. Но на самом-то деле ни мы, ни дикари не обладаем природным любопытством, нам совсем неинтересно знать причины явлений. В мире цивилизован­ного человека такое любопытство — удел исключительно специа­листов с научным складом ума и соответствующей подготовкой, что является следствием развитого разделения труда. В то же время, дикари, подобно нам самим, нуждаются в здравых, эмпирических и практических знаниях, необходимых им во всяком техническом процессе, в хозяйственной деятельности и крупномасштабных кол­лективных действиях — при ведении войны, мореплаваниях или переселениях. Приравнивание мифологии дикаря к примитивной науке является одной из величайших ошибок, когда-либо имевших место в теоретической трактовке человеческой культуры. Именно это дало начало последующим теориям о совершенно ином складе ума примитивного человека, о дологической ментальности дикарей и их неспособности к научному или эмпирическому мышлению. Сам факт, что мы имеем свою собственную мифологию, настолько же развитую, как и примитивная, и выполняющую аналогичную функцию, должен был бы подсказать тем теоретикам мифа, которые представляют его продуктом совершенно иного первобытного разума, что их теории, мягко говоря, неудовлетворительны. Однако подобные взгляды до сих пор оказывают влияние на современную научную мысль⁴.

Несколько эклектичное и туманное изложение этой темы проф.Рут Бенедикт в "Энциклопедии социальных наук" под рубри­ками "Миф" и "Фольклор" представляет собой шаг вперед по срав­нению с предшествующими теориями мифа. В последней из назван­ных статей мы находим следующее резюме: "Современное изучение фольклора освобождается от предвзятых мнений и далеко идущих аллегорий и исходит из понимания значения фольклора как соци­ального явления и как средства выражения настроений социальной группы и ее культурной жизни. Если принять фольклор за такой же характерный атрибут культуры, как технология, социальная ор­ганизация или религия, нет нужды особо говорить о его коллективном авторстве, ибо мифы обязаны своим существованием коллек­тивному творцу не в большей и не в меньшей мере, чем обряды бракосочетания или плодородия. Все культурные феномены, вклю­чая народные сказания, в конечном итоге представляют собой ин­дивидуальные творения, определяемые культурными условиями" (с.291, 1931). И снова, в статье "Миф": "У некоторых народов миф является краеугольным камнем всего религиозного комплекса, а ре­лигиозные обряды невозможно понять иначе, как через мифологию" (с. 180). Но вместе с тем Рут Бенедикт считает, что: "Истоки религии не следует искать в мифологических представлениях, так же, как и начала мифа — в религии. И то и другое постоянно взаимно обога­щают друг друга, и результирующий комплекс является производ­ным первичных свойств и того и другого". Принимаемая здесь точка зрения, что фольклор выражает социальные устои или что мифоло­гия и религия взаимно обогащают друг друга, не доходит до четкого признания специфической социальной функции мифа как задающей структуру ритуала, морали и социальной организации. По сущест­ву, проф. Бенедикт в своей статье о мифе открыто критикует мою точку зрения. Она отрицает универсальность функционального ха­рактера мифа как устава социальной организации, религиозных ве­рований и ритуальной практики.

Таким образом, мы можем заключить, что выдвигаемая здесь точка зрения постепенно получает признание, но пока еще не стала общепринятой или четко осознанной. Однако она ни в коей мере не является оригинальной теорией автора настоящей работы. В этом вопросе, как и во многих других, первыми вспышками прозрения мы обязаны великому шотландскому ученому Робертсону-Смиту. Робертсон-Смит, наверное, был первым, кто ясно осознавал соци­альный аспект человеческих религий, а также подчеркивал, иногда даже чрезмерно, значительно большую роль ритуала, чем догмы ("Religion of the Semites", 3rd. ed., 1927). Согласно его убеждению, религия представляет собой скорее набор фиксированных практик, нежели систему догм. Есть, пожалуй, некоторое преувеличение и в его словах о том, что "античные религии в значительной своей части не имели веры; они целиком состояли из институтов и обрядов" (с. 16) — так как в другом месте он, более справедливо, отмечает, что "мифология занимает место догмы... Короче говоря, обряд был связан не с догмой, а с мифом" (с. 17). Если мы правы, утверждая, что не в том дело, что всякий миф содержит догму, а в том, что большинство догм основано на мифах, то нам следует признать, что Робертсон-Смит полностью предвосхитил отстаиваемую здесь точку зрения: "если тот образ мысли, который представлен в мифе, не получил отражения в ритуале как таковом, значит, он не обрел подлинно религиозной санкции; миф отдельно от ритуала — лишь сомнительное и ненадежное свидетельство". Здесь Робертсон-Смит ясно признает, что любой нарратив должен оцениваться по той фун­кции, которую он выполняет в организованном религиозном пове-' дении. Я бы сказал, что миф, не воплощенный в ритуале, — уже не миф, а просто "бабушкины" или "дедушкины сказки". Другими словами, любое определение или характеристика фольклора, кото­рые игнорируют его влияние на ритуал, а также на социальную организацию, обречены оставаться бесплодными. Это подразумева­ется и в утверждении Робертсона-Смита о том, что "религия была набором фиксированных практик... и практика предшествовала те­оретическим доктринам" (с. 19). В настоящее время нас не так силь­но волнует, что первично, а что вторично; мы скорее считаем прин­ципиальным видеть в теоретических доктринах и традиционных практиках две стороны одной медали; они развиваются вместе и невозможно изучать одно без другого.

Взгляды Робертсона-Смита повлияли на многих последующих ав­торов. Д-р Э.А.Гарднер, в статье о мифе ("Hastings' Encyclopaedia of Religion and Ethics"), пишет, что "мифология посредством иллюстра­ции и объяснения природы и характера богов или других высших сил помогает человеку установить отношения с ними на правильной осно­ве". Это может показаться компромиссом между взглядами Эндрю Лэнга и Робертсона-Смита, но если под объяснением подразумевается принцип и схема надлежащего проведения ритуальных обрядов, то сущность мифа изложена верно. Два тома монументальной работы Фрэзера о мифах и культах Адониса, Аттиса и Осириса, наряду с отголосками принципов Робертсона-Смита, отмечены огромной про­ницательностью самого автора "Золотой ветви" и содержат докумен­тальные подтверждения развиваемой здесь точки зрения.

Но особенно чувствуется неудовлетворительность современного состояния антропологии и особенно необходимо делать упор на куль­турную функцию мифа при проведении практических полевых работ. Крупнейшие ученые, такие, как Спенсер и Гиллен, Фьюкс, Кашинг, А.Р.Браун и Элсдон Бест, также как и полевые исследователи млад­шего поколения функционалистов — д-р Раймонд Ферс, д-р И.А.Ри­чарде, д-р Х.Х.Паудермейкер, обеспечили нас доброкачественным ма­териалом. Но в большинстве их книг, даже самых превосходных, труд но отыскать взаимосвязь между фольклором и религией, которая позволила бы нам проверить и документально подтвердить ведущие принципы Робертсона-Смита и его последователей.

Окончательный критерий любой теории в какой-либо области знаний, претендующей на научность, заключается в ее эмпирической ценности. Открывае" ли выдвинутая здесь точка зрения новые пути эмпирического исследования; помогает ли она обнаруживать новые факты и новые взаимосвязи между фактами? Наверное, наилучшим доказательством значения настоящей теории мифа является то, каким образом я сам пришел к этой точке зрения в своей полевой работе. Отправляясь на Новую Гвинею, я был уже знаком с господствующим этиологическим объяснением мифа. Эта теория, как мы видели, построена на ошибочных предпосылках, согласно которым мы должны собирать сказания и рас­сматривать их как изолированные документы примитивной науки. И только з условиях полевых изысканий мне пришлось усвоить урок функционального соотнесения мифа и ритуала.

1 Вспомним хотя бы пример Жанны д'Арк и первоначальную враждеб­ность церкви к заявлениям Бернадет из Лурда [фр. святая, которой в 1858 г. было видение Девы Марии — науч.ред.]. Несколько лет тому назад пресса разнесла по всему миру весть об удивительном событии в Венгрии, где верующим явились трое святых и стали творить чудеса, собирая толпы народа. По каким-то соображениям католическая цер­ковь отказалась признать эти чудеса. Были вызваны жандармы, затем против верующих обратили свои брандспойты пожарники. Огонь энту­зиазма верующих, признанный и государством и церковью неуместным, был таклм образом в конце концов погашен.

2 См.: Sir James Frazer, "Folklore in the Old Testament", "The Fall of Man".

3 Andrew Lang, "Mythology", in: "Encyclopaedia Britannica", 12th ed., 1922, pp.131-32.

4 Сравните, к примеру, два последних выпуска "Notes and Queries in Anth­ropology". В предпоследнем издании мы находим определение мифа как "рассказа, служащего для объяснения абстрактной идеи или неясной и сложной концепции" (с.210). Это, конечно же, Эндрю Лэнг во всем своем великолепии. В последнем же издании полностью принимается сущность предлагаемой вашему вниманию теории; включены даже большие отрывки из моей предшествующей публикации (к сожалению, без ссылок, без ка­вычек и без моего разрешения). На с.329 (строки 19-23) находим дословное повторение текста со ее. 119-120 моей работы "Миф в примитивной психо­логии", а также (правда, с незначительными сокращениями) со с. 124. Статья 'Миф" в 12-м издании энциклопедии "Британика", написанная Лэнгом, явно отражает этиологическую теорию мифа; 14-е издание, содер­жащее новую статью о мифе, содержит цитаты из статьи "Миф в прими­тивной психологии" автора настоящей работы.