Любому современному европейцу известны хотя бы 2—3 мифологических персонажа или сюжета — то ли из школьного учебника, то ли из кино (например, странствия Одиссея), то ли из эстрадной песенки (скажем, история Орфея и Эвридики). Однако все это — тысячекратные пересказы, в которых первоначальные мифологические смыслы частично стерлись, забылись, частично — переплелись с поздней художественной фантазией.
Почему Эвридика, нимфа и любимая жена Орфея, внезапно умирает от укуса змеи? Случайно ли, что именно поэт‑провидец и музыкант Орфей решается спасать жену в царстве мертвых? Многим ли смертным и почему боги позволили вернуться из царства мертвых к живым? Почему Аид, возвращая Орфею Эвридику, ставит условие: Орфей не должен глядеть на нее, пока они не вернутся в мир живых? Почему надо было, чтобы Орфей, зная силу запретов бога, все же нарушил запрет, нечаянно обернулся, посмотрел на любимую и она навсегда исчезла в царстве теней? Какой смысл в том, что Орфея в конце концов растерзали вакханки? С какими фантазиями — первобытными или поэтическими — связан следующий сюжетный поворот в истории Орфея: волны вынесли его голову на остров Лесбос, и там, в расселине скал, голова стала пророчествовать?
Мифология питала собой фольклор, но архаические мифы восходят к такой глубокой — в десятки тысячелетий — древности, что в большинстве фольклорных традиций мифы не сохранились. Они рассыпались на составляющие, соединялись в новых комбинациях, вбирали в себя новые компоненты, забывали и теряли прежние мотивировки, заменяли их новыми. Новое содержание могло быть как «своим», так и «чужим» — усвоенным у соседей в ходе миграций, приводивших к смешению племен. Мифологические метаморфозы превращались в метафоры, становились константами мышления, насыщали язык, фразеологию, народную поэзию. Сюжетные повороты и герои переходили в эпос и сказки. Нередко от архаических мифов сохранились лишь имена богов — такова судьба славянской мифологии.
Имена дохристианских богов у славян доносит «Повесть временных лет», древнейшая восточнославянская летопись (XI в.), рассказывая о том, как креститель Руси киевский князь святой Владимир приказал уничтожить деревянные изображения языческих богов: славянского бога‑громовержца и воинского бога Перуна, «скотьего бога» и бога богатства Велеса (Волоса), Дажьбога, Стрибога, Хорса, загадочного женского божества Мокоши… Высказывалось мнение, что собственно праславянской древности принадлежат два высших божества — Перун и Велес, а остальные («младшие боги») привнесены на славянский Олимп иранской дуалистической мифологией (которая примерно в V в. до н. э. смешалась с древнейшим политеизмом протославян). Возможно, что именно обрывом древнейшей традиции и смешанным характером последующей славянской мифологии объясняется слабое сохранение мифологических элементов в позднейшей фольклорной традиции славян (Мартынау, 1993, 5—8).
В конце концов бесчисленные изменения, скрытые временем, не позволяют с достаточной надежностью реконструировать древнейшие мифы. Удается понять не столько сюжеты или тем более мотивировки сюжетных ходов, сколько некоторые принципиальные черты мифологического мышления. Содержательную основу «первомифов», их остов, составляют категории «коллективного бессознательного» — те врожденные и, по‑видимому, общечеловеческие первообразы, которые вслед за Карлом Юнгом стали называть архетипами, — такие, как «мужчина и женщина», «мать», «младенчество», «мудрый старик», «тень (двойник)» и т.п. (см. §16). Более поздние представления — тотемические, анимистические или политеистические верования носили, как правило, местный, индивидуально‑племенной характер (притом, что в содержании и структуре таких верований много типологически сходных и близких явлений).
Наиболее ранние мифологические представления составляли мыслительную часть ритуалов; некоторые из них предшествовали сложению языка, некоторые формировались вместе с языком. Подлинный миф («предмиф») — это, по словам В. Н. Топорова, некоторая «до‑речь», «то состояние души, которое стучится в мир слова» (Топоров, 1988, 60).
Для мифологического мышления характерна особая логика — ассоциативно‑образная, безразличная к противоречиям, стремящаяся не к аналитическому пониманию мира, но, напротив, к синкретическим, целостным и всеобъемлющим картинам. «Первомиф» не то чтобы не может, а как бы «не хочет» различать часть и целое, сходное и тождественное, видимость и сущность, имя и вещь, пространство и время, прошлое и настоящее, мгновение и вечность…
Мифологический взгляд на мир — чувственно‑конкретный и вместе с тем предельно общий, как бы окутанный дымкой ассоциаций, которые могут нам казаться случайными или прихотливыми. Если искать современные аналоги мифологическому мировосприятию, то это, конечно, поэтическое видение мира. Но в том‑то и дело, что подлинные мифы — это отнюдь не поэзия. Архаические мифы не были искусством. Мифы представляли собой серьезное, безальтернативное и п р а к т и ч е с к и важное знание древнего человека о мире — жизненно важное из‑за включенности в ритуал, в магию, от которой зависело благополучие племени.