Виктор Аксючиц - лидер Российского христианско-демократического движения. Если два слова пишутся через дефис, значит, между явлениями, обозначаемыми этими словами, довольно непростые отношения. Соединяет этот дефис или противопоставляет? Если соединяет, то сохраняются ли обе половинки в своей целостности или в чем-то уступают друг другу ради того, чтобы быть в союзе? Если уступают - то в чем и насколько?..
Так что разговор пойдет о христианстве и демократии. Но сначала - о Православии и монархии. В сегодняшнем лексиконе прижилось еще одно сложно-дефисное словосочетание "православно-монархическое мировоззрение". И раз уж в нем есть дефис, то не уйти от тех же вопросов о том, в какой мере в этом синтезе избежали мутаций его составляющие. Меня мало интересуют вопросы неприкосновенности "идеалов демократии", равно как и "принципов монархии". Понятно, что христианство просто-таки не имеет права оставлять в неприкосновенности то, к чему прикасается: оно обязано всё преображать, всё наделять новым, своим смыслом. Моя боль о другом: не страдает ли христианство, когда его подпирают очередным дефисом?
Сегодня трудно не заметить, что те люди, которые громче всего заявляют о себе как о "православных монархистах", ведут себя странно как по меркам православным, так и по меркам монархическим. Весьма громкая часть людей, декларирующих свое мировоззрение как "православно-монархическое", группируется вокруг таких изданий, от которых за версту несет банальной диссидентщиной (вроде "Руси Православной"). Я не собираюсь вступать в спор с их монархическими убеждениями. Я просто прошу их подумать: а их собственное поведение хоть как-то совместимо с этими убеждениями? Монархия есть отсечение своей воли, вверение ее Промыслу Божию, который держит "сердце царево в руце Божией" (Притч. 21,1). В монархию нельзя входить с демократически-изобличительными рефлексами. Надо заставить свои пальцы разжаться из фиги, в которую они срослись за годы соввласти и демократии, в распахнутую раскрытость, готовую как Промысл Божий принять все, что будет сказано с престола.
Вот как святитель Филарет Московский еще в прошлом веке укрощал диссидентские похоти подданных Империи: "Заповедь Господня не говорит: "Не восставайте противу предлежащих властей". Заповедь говорит: "Не прикасайтеся даже так, как прикасаются к чему-либо легкомысленно, по неосторожности". Когда подвластные видят дело власти, несогласное с их образом понятия, как стремительно исторгаются из уст их слова осуждения! Как часто не обученная послушанию мысль подчиненного нечистым прикосновением касается самых намерений власти и налагает на них собственную нечистоту! Клеврет мой, кто дал тебе власть над твоими владыками?"[128] "Дух порицания бурно дышит в области русской письменности. Он не щадит ни лиц, ни званий, ни учреждений, ни властей, ни законов. Для чего это? Говорят: для исправления... А что в самом деле должно произойти, если всё будет обременено и все будут обременены порицаниями? Естественно, уменьшение ко всему и ко всем уважения, доверия, надежды. Итак, созидает ли дух порицания или разрушает?"[129] "Должно, говорят мудрецы века сего, повиноваться общественным властям на основании общественного договора, которым люди соединились в общество и для общего блага общим согласием учредили начальство и подчиненность... Никто не может спорить против того, что начальный вид общества есть общество семейное. Итак, младенец повинуется матери, а мать имеет власть над младенцем потому ли, что они договорились между собой, чтоб она кормила его грудью, а он как можно меньше кричал, когда его пеленают? Что, если бы мать предложила младенцу слишком тяжкие условия? Не прикажут ли ему изобретатели общественного договора идти к чужой матери и договариваться с нею о его воспитании?"[130]
Правила жизни в монархическом обществе предполагают, что надо всегда соблюдать заповедь: "Начальствующего в народе твоем не злословь" (Деян. 23, 5). А это значит, что порой необходимо отказывать себе в удовольствии критиковать царя даже тогда, когда он очевидно неправ и когда он проповедует очевидную ересь. Напомню, что когда преподобного Максима Исповедника обвиняли в том, что он верит не так, как верит император, то Максим оказался в весьма непростой ситуации. Патриций Троил спросил преподобного: "Но разве ты не анафематствовал типоса императорского указа, содержащего ересь?" Старец отвечал: "Анафематствовал". - "Но если ты, - сказал Троил, анафематствовал типос, то, следовательно, и царя?" - "Царя я не анафематствовал, а только хартию, ниспровергающую православную и церковную веру"[131]. Вряд ли этот ответ можно назвать логичным или искренним. И в итоге преподобный Максим был все же осужден как политический преступник, как хулитель "царского величия". И потому даже VI Вселенский Собор, приняв учение Максима, оправдав его учителей и осудив его противников, тем не менее не рискнул оправдать самого Максима лично. Его имя даже не упоминалось на этом Соборе...
Готовы ли сегодняшние монархисты к такой осторожности, к такой аскезе? Готовы ли они не указывать перстами на промахи и не кричать об ошибках (действительных или мнимых) "начальствующего в народе" - хотя бы только в народе церковном?
Сегодня в России нет монархии. Но это не означает, что в ней нет иерархии. Отсутствие самодержавия в России не означает, что с православного человека снята обязанность научения послушанию. Просто школа послушания теперь находится в самой Церкви. И тот, кто не смог "монархически" жить в Церкви, не сможет жить по-" монархически" и в самодержавнейшем государстве. Тот, кто дерзит Патриарху, будет дерзить и монарху. Если наши монархисты не могут принять на себя обет воздержания от критики Патриарха, - как же они смогут воздержаться от критики монарха?
Люди, имеющие потребность и воспитавшие в себе навык постоянного выискивания поводов для оппонирования властям (как светским, так и церковным), - неужели же они смогут приучить себя к воздержанию от критики после введения в России монархического правления? Святитель Филарет говорил, что дурной гражданин земного отечества неблагонадежен и для Отечества Небесного. По этой же логике мы можем сказать, что тот, кто был дурным гражданином церковного сообщества, не станет добрым подданным и сообщества граждански-монархического. В патриаршей Церкви сегодня явлен опыт монархического устроения общества. Ту малую толику послушания, которую церковная иерархия возлагает на верующих, - многие наши "монархисты" не могут вынести. Неужели же они смогут безропотно жить в монархическом государстве?
Вот изложение Патриархом очевидной нормы жизни в Церкви: "Решения Соборов, священного Синода, выступления Предстоятеля Церкви по церковным вопросам - это официальная позиция Церкви, которая должна быть ориентиром для клириков, состоящих в ее юрисдикции. Лица, имеющие иные мнения, по меньшей мере обязаны воздерживаться от публичного оглашения их"[132].
Но сколько же сегодня православных "фундаменталистов", которые о высшей церковной власти упоминают лишь для язвительной критики ("этот Ридигер")! Наши "традиционалисты" не замечают, что никак не в традиции Церкви перетолковывать слова и действия Патриарха в наихудшем свете. Вспомним язвительное замечание святителя Филарета об "общественном договоре" между матерью и младенцем. Разве станет оно менее справедливым, если вместо матери мы в нем помянем отца? Патриарх же "первенствующий из отцов". Тем более странной эта ситуация выглядит ввиду того обстоятельства, что многие из тех, кто сегодня нападает на Патриарха за его якобы недостаточное Православие, были духовно еще даже не зачаты и не рождены в тот год, когда Собор избрал митрополита Алексия на Патриарший Престол. Они тогда еще были атеистами. Но сегодня они готовы диктовать и Патриарху, и духовным академиям - что считать Православием, а что ересью.
Более того - иерархический инстинкт у многих нынешних неофитов монархизма атрофирован настолько, что они сами готовы экзаменовать церковных пастырей! Давно уже прозвучал призыв святителя Григория Богослова: "Овцы, не пасите пастырей!"[133]. Давно уже святитель Василий Великий возмутился ситуацией, при которой "человек, недавно принявший на себя труд проникнуть в жизнь христианскую, а потом возмечтавший, что принесет ему некоторую честь столкновение со мною, слагает, чего не слыхал и рассказывает, чего не понял"[134].
Но смотрите: получает некая газета письмо от читателя. Читатель говорит, что, желая вступить в Черную сотню, он "пошел за благословением в местный храм и услышал от своего духовника, что сначала-де нужно самим воцерковиться, начать вести праведный образ жизни, а потом уже спасать Россию и других к этому призывать". Очень верные слова: прежде чем воспитывать в себе ненависть к тому, кого ты сочтешь "недругом России", надо привить себя к любви Христовой. Но даже если бы духовник сказал своему духовному сыну нечто не столь очевидное - не дело газеты опровергать совет духовника. Один из принципов церковной этики состоит в том, что нельзя критиковать духовного отца и его советы в присутствии его духовного чада. Совсем иначе мыслит Черная сотня. Вопрошающий получает ответ: "Наше время смутное, и среди духовенства встречаются время от времени обновленцы, экуменисты и прочие еретики. Отличить еретика от православного не всегда бывает просто, но есть своеобразный "тест", по которому можно с большой долей вероятности отличить одного от другого. Давай перечислим вопросы из этого "теста". Спроси священника, - как он относится: к экуменизму, католицизму, протестантизму; к событиям августа 1991 г. и октября 1993 г.; к демократическим средствам массовой информации; к демократическим выборам; к Ельцину и его режиму; к самодержавной форме правления; к обновленчеству и А. Меню; к переходу на "новый стиль"; к церковному служению на русском, а не церковнославянском языке; к иудаизму и иудеям; к патриотическому движению вообще и к Черной сотне в частности. Ответы на эти ключевые идеологические вопросы практически с абсолютной точностью дадут тебе ответ: еретик перед тобой или православный священник"[135]. И духовного сына подстрекают к тому, чтобы задать подобные вопросы своему духовному отцу! Хамство это, а не борьба за Православие. Диссидентский модернизм, а никак не традиционализм стоит за этим "тестом".
И не надо прикрываться словами, что, мол, "молчанием предается Бог". Нет такой мысли у святителя Григория Богослова. Слова такие у него есть, а вот мысли - нет. Эту фразу святитель Григорий пишет в контексте полемики с ультраправославными, которые не могут стерпеть, "когда молчанием предается Бог, и даже делаются весьма браннолюбивыми и готовы скорее ниспровергнуть, чего не должно, нежели пренебречь должное"[136]. Так что это не мысль самого отца, а пересказ им боевого лозунга тогдашних "душеновцев" ("некоторые из числа чрез меру у нас православных"[137]). Вот и сегодня крики о том, что "молчанием предается Бог", раздаются из среды "весьма браннолюбивых" неофитов.
Понимаю, что очень легко попрекнуть меня тем же: ты, мол, сам в этой же книге выступаешь с критикой Священноначалия (председателя Синодального отдела по религиозному образованию и катехизации)! Верно, выступаю. Ну так я и не заявляю о себе как о монархисте. И критика игумена все же совсем не то же, что критика Патриарха. И она вовсе не похожа на "тестирование" своего духовного отца. Тот же, кто выставляет себя сторонником монархического идеала, должен примерить его на себя и, прежде чем предлагать его другим, сам должен явить образец жизни по монархическим нормам.
Итак, многие православные монархисты не замечают, что монархистами они должны быть не только в миру, но и в Церкви.
Напротив, многие христианские демократы не замечают, что демократами они могут быть лишь в миру, но никак не в Церкви.
Входя в Церковь, человек должен научиться говорить и "да", и "нет". Да - Евангелию. Да тому, что Дух, Который вдохновил евангельских авторов, явил в жизни и в умах последующих христиан (тех, кто был вполне христианином святым). Нет - тому, что с Евангелием несовместимо. Нет - окружающим модам. Нет даже своим собственным пристрастиям и стереотипам, если очевидно, что они вошли в противоречие с христианским учением. В уме человека не может быть никакого плюрализма. Плюрализм мнений в обществе называется демократией, но плюрализм мнений в одной голове называется просто шизофренией. Если слово "монархия" перевести из лексикона политического в лексикон аскетический, то его синонимом будет слово "целомудрие".
Целомудрие - это цельность (а отнюдь не просто половое воздержание). "Целомудрие есть здравый (целый) образ мысли, то есть не имеющий какой-либо недостаток и не допускающий того, кто его имеет, уклоняться в невоздержание или окаменение"[138]. По определению же святителя Филарета Московского, "жить целомудренно в точном значении этого слова - значит жить под управлением целого, неповрежденного, здравого мудрствования".
Каждый из нас, входя в Церковь, контрабандой протаскивает с собой груду языческих и светских предрассудков. Что-то светское мы считаем согласимым с христианством. Более того, долгое время мы почитаем за христианство то, что христианством не является, но просто казалось нам таковым в годы нашего предцерковного бытия, на первых шагах нашего восхождения к Православию. И долго еще несем мы с собой почитание "иже во святых отца нашего Николая Бердяева". Но после раскрывается, что были в истории Церкви мыслители: а) более святые и духоносные, чем Бердяев; б) менее капризные, чем Бердяев; в) более последовательные и логичные, чем Бердяев; г) более трезвые, чем вечно чего-то пугающийся или, напротив, чему-то аплодирующий Бердяев. И, сохраняя благодарность Николаю Александровичу & то, что он первый раскрыл для него мир христианства, воцерковляющийся человек освобождает себя от присяги на верность своему первом) христианскому наставнику. Он более не считай себя обязанным соглашаться со всем, что написал философ. И начинает принимать не то, что Бердяев говорил о Православии, а то, что само Православие говорит о себе.
Собственно, это и есть один из фронтов "духовной брани". Здесь действительно требуется осознанное целомудрие. Нельзя быть всеядным. Нельзя быть всеверящим. "Да", сказанное христианству, включает в себя "нет", как вызов брошенное всему тому, что с христианством несовместимо. Я православный. Это позитивная формула. Однако по правилам элементарной логики эта формула включает в себя ряд формул отрицательных: я православный и, значит, я не - кришнаит, не - буддист, не - католик.
Более того, сказать "да" Христу на пороге именно Православной Церкви означает сказать "да" всем тем "нет", которыми наша Церковь за две тысячи лет своей истории отделилась от всего несовместимого с нею, и всем тем "да", которые она признала своими. Как верно заметил С. Булгаков: "И то, что загорелось в душе впервые с дней Кавказа, всё становилось властнее и ярче, а главное - определеннее: мне нужна была не "философская" идея Божества, а живая вера в Бога, во Христа и Церковь. Если правда, что есть Бог, то, значит, правда всё то, что было мне дано в детстве, но что я оставил. Таков был полусознательный религиозный силлогизм, который сделала душа: ничего или... всё, всё до последней свечечки, до последнего образка..."[139].
Мы живем в демократическом обществе. Если кто-то полагает, что он лучше понимает "Учение Христа", чем это делали евангелисты и апостолы, то он имеет право записаться в толстовцы или теософы. Если кто-то полагает, что он понимает Евангелие лучше святых, он может пойти в протестанты. Но, сознательно придя именно в Православие, надо ощутить и осознать: христианство - это живой мир, а потому - это мир органически целостный. Всё в жизни Церкви связано смысловыми нитями. Нет ничего бессмысленного в ее преданиях и в ее жизни. И то, что кажется тебе висящим в воздухе и ничего не значащим, устаревшим или диким, противоречащим Евангелию или слишком абстрактно-отвлеченным, не связанным с важнейшими сторонами христианского учения, может на самом деле оказаться и осмысленным, и глубинно связанным со всеми другими гранями христианства и церковного предания. Так, споры, возникшие в Византии по, казалось бы, весьма частному вопросу ритуальной практики - об использовании при молитве живописных изображений - довольно скоро показали, что в умах иконоборцев и их логикой под сомнение ставился отнюдь не частный вопрос христианского учения. Их отвержение икон вело к сомнению в том, действительно ли Слово стало плотью, а само отвержение вытекало из этого сомнения.
Итак, Виктор Аксючиц сознательно и давно вошел в православную Церковь. Если бы он был неофитом - на многое в его суждениях можно было бы закрыть глаза. Но время, проведенное им в Церкви, составляет уже больше половины его жизни. Он человек церковно достаточно взрослый, чтобы оставить юношеские грехи. Книга Виктора Аксючица вынашивалась многие годы ("книга писалась около двадцати лет")[140].
Более того, эта книга заявлена настолько серьезно, что издательство предупреждает: "Читателю потребуется известный труд и умственное напряжение, чтобы войти в поле творческих интуиций и созерцаний автора, но неожиданные озарения, духовные обретения для тех, кто пройдет рука об руку с автором по духовным странствиям, с лихвой восполнят труды"[141].
Как видим, книга требует, чтобы к ней отнеслись всерьез. Следуя этому приглашению, я всерьез и отнесся к ней - в том числе и к тем ее суждениям, которые прямо расходятся и с Писанием, и с Преданием. В. Аксючиц желает, чтобы его (как в политике, так и в философии) воспринимали как человека церковного. Автор убежден, что "своим утверждениям я нахожу свидетельства в Писании и в Преданий"[142]. К сожалению, последнее остается всего лишь авторским пожеланием. Книга "Под сенью креста" оказалась еще одним проявлением оккультизма в Православии.
Читаем: "Астрология обобщает познание Мировой Энтелехии, ее отдельных сфер, а также связи энтелехии мира с жизнью на земле. Различные сферы космоса по-разному генетически энтелехийно связаны с различными народами и конкретными людьми. В свою очередь, самодостаточная жизнь космических энтелехий, а также движение небесных светил воздействуют на судьбу всего мира и человечества, судьбу отдельных людей. Магическая взаимосвязь вселенной опознавалась астрологией и отразилась в идее гороскопа. Знаки Зодиака ("зодиа" - животные) запечатлевают путь воплощения человеческой души в космической материи, систему созданных вечными душами космических энтелехий... Гадания или определения характера человека по знакам зодиака - это попытки вскрыть пройденные конкретной душой пути космической эволюции до ее воплощения в человеческом облике, стремление определить настоящее и провидеть будущее на основе знания о застывших формах прошлого и прапрошлого, осознание воздействия на человека магического фатума и магического рока. Таковое познание сверхъестественных явлений может расширить горизонт сознания и облегчить самоопределение"[143].
"Звезды и созвездия являются созданиями вечных человеческих душ, приуготовляющих мировую плоть для воплощения в собственном облике на планете Земля"[144]. "Человек на пути обретения собственного телесного облика оставил позади сонм живых существ, которые, как и мир в целом, являются ступенями и следами человеческого воплощения. Души животных, как энтелехии этапов и форм человеческого воплощения, существуют далее сами по себе. Природный мир - снятые плотские ризы человека"[145] "В инобытии человеческие души переживают различные состояния, включая и перевоплощение"[146]. "Души переходят в иные сферы существования, понижаясь или повышаясь в бытии. Развоплощаясь и цепляясь за многообразные животные и растительные формы плоти, душа на пути к небытию может проходить низшие ступени жизни. Это предполагает, что при возвращении душа должна будет пройти этот же путь"[147]. "Уже возвысившаяся в собственно человеческое существование душа может отпадать в низшие, животные состояния[148]. "Могут ли быть перевоплощения в новый человеческий облик? Дух христианских истин не исключает возможность этого. Один и тот же человеческий дух способен неоднократно погрузиться в мировую плоть в облике человека. В таком случае это не различные люди, ничем не связанные в истории, а формы мирского существования единой души"[149] "Душа, обитающая в теле животного, является осколком человеческого воплощения"[150] "Не человек произошел от обезьяны, а обезьяна произошла от человека"[151].
Здесь уже появляется любопытный материал для сравнения теософии Аксючица с теософией Блаватской и Рерихов. Роднит их признание перевоплощения душ, а также представление о том, что животные произошли от человека. Как и лидер христианских демократов, Блаватская, говорившая о себе, что она "посвятила всю жизнь... изучению древней каббалы и оккультизма"[152], полагает, что "животные, включая млекопитающих, все эволюционировали позднее и частично из отбросов человеческих оболочек"[153]. Елена Рерих уточняет: "Согласно всем древним эзотерическим учениям, человекообразный вид обезьян произошел от совокупления человека с самками животных"[154].
Отличает Аксючица от теософов только то, что Рерихи всегда настаивали, что человек не может перевоплотиться в животное: душа, выйдя из животных воплощений и дойдя до человеческого уровня, все же не может затем вновь опуститься до уровня скота. По этому поводу у Аксючица и теософов может получиться интересная дискуссия. Но она будет происходить уже за пределами Церкви. Поскольку своим учением о "вечных душах", которые существуют прежде своего воплощения в тело, равно и как и проповедью теории реинкарнаций, Виктор Аксючиц навлек на свою демократическую голову анафемы целого ряда церковных Соборов.
Цитирую: "Если кто говорит или придерживается мнения, что человеческие души предсуществуют, будучи как бы идеями или священными силами; что они отпали от Божественного созерцания, и обратились к худшему, и вследствие этого лишились Божественной любви, и для наказания посланы в тела, - то да будет анафема... Если кто говорит, что небо и солнце и луна и звезды одушевлены, - анафема"[155]. Так возглавил антиоригенистский Константинопольский собор 543 г.
В 553 г. Пятый Вселенский Собор согласился с расширенным списком этих анафематизмов[156] равно как согласился он и с посланием к нему императора Юстиниана: "Итак, Пифагор, Платон, Плотин и их последователи, признавая души бессмертными, говорили, что они существуют прежде тел и что есть отдельный мир душ, что падшие из них посылаются в тела, и притом так, что души ленивых - в ослов, души грабителей - в волков, души хитрецов - в лисиц, души сластолюбцев - в коней. Церковь же, наученная Божественными Писаниями, утверждает, что душа сотворена вместе с телом, а не так, что одно прежде, а другое после, как казалось сумасбродству Оригена"[157].
Спустя столетие Шестой Вселенский Собор (681 г.) одобрил изложение веры, посланное ему бывшим иерусалимским Патриархом святителем Софронием: "Мы не будем предполагать, что души существовали прежде тел, и не будем думать, будто они до появления и до основания этого видимого мира жили какой-то вечной жизнью, не будем говорить, что они обладали жизнью небесной, живя жизнью бестелесной и бесплотной и вечной на небе, некогда не существовавшем, как желал этого заблуждавшийся Ориген, и сообщники и единомышленники его Дидим и Евагрий, и остальное полчище их, выдумывающее басни... Не только в этом они обманываются и сбиваются с прямого пути, но и многое другое говорят противно апостольскому и отеческому преданию... не допускают, чтобы таким образом Богом установлено было стройное распределение небесных тел, а фантазируют, будто оно произошло вследствие первоначального осуждения и превращения"[158].
Проходит еще 10 лет - и 1 правилом Трулльского Собора (691 г.), излагающим нормы православной веры, анафема возглашена учащим о "прохождении и превращении некоторых тел и душ"[159].
На VII Вселенском Соборе цитируется (и одобряется) выдержка из творений святителя Антипатра, епископа Бострского (аравийского подвижника V века): "Покажите мне кого-либо из знаменитых учителей Церкви, который бы ясно и не колеблясь учил, что души человеческие существуют прежде своих тел"[160].
В 1082 г. в Константинополе на Соборе против Иоанна Итала прозвучало соборное осуждение тех, кто "предпочитает глупую внешних философов так называемую мудрость и принимает перевоплощение человеческих душ"[161].
Наконец, в Чине Торжества Православия анафема возглашается тем, которые "исповедуя Православие, дерзко или скорее нечестиво вводят в Православную и Кафолическую Церковь безбожные догматы язычников о человеческих душах, небе, земле и прочих творениях... допускают метемпсихоз человеческих душ, их гибель и возвращение в ничто, отрицая тем самым воскрешение, Суд и конечное воздаяние... учат вечности материи и идей или же совечностиих Богу, Творцу вселенной... допускают платоновские идеи как истинные, утверждая, что материя существует сама по себе и облекается в формы согласно идеям, отрицая тем самым свободу воли Творца... говорят, что люди воскреснут с Другими телами, нежели те, которые они имеют здесь, в этой жизни"[162].
Так что - действительно утверждения В. Аксючица находят поддержку "в Писании и в Предании"? Не слишком ли сильно сказано в редакционном предисловии, что "остроумный и глубокий аналитик, автор творчески преобразует ортодоксальную богословскую традицию вкупе со светскими философскими поисками русских мыслителей XIX-XX веков, соединяя все это в новый умосозерцательный синтез"? Ведь для синтеза, как минимум, надо было отдать себе отчет в том, что именно говорит "ортодоксальная богословская традиция" хотя бы по вопросу о переселении душ. От любого церковного автора естественно было бы ожидать хотя бы предуведомления читателя о том, что церковная позиция по этому вопросу выглядит вот так-то. А от "глубокого аналитика" требовалось бы об этом сказать гораздо подробнее, пояснить, какие аргументы приводит традиция в обоснование своих тезисов, а затем уже сказать: "Такой-то аргумент мне кажется неубедительным по этой причине; вот этот - по этой, а потому я считаю, что этот вопрос все-таки не был церковной традицией продуман всерьез, и я предлагаю свое, новое решение..."
И если бы это решение было действительно новым! Ново в рассуждениях Аксючица разве то, что никто из околоцерковных русских религиозных мыслителей не решался столь далеко заходить в принятии оккультно-каббалистических идей. Верно: то у Соловьева, то у Флоренского, то у Бердяева порой проскакивали отдельные каббалистические сюжеты (в основном - про "Адама Кадмона"). Но столь радикальной операции по переряживанию оккультизма в Православие все же никто до Аксючица не проводил. Столь безрассудный синтез оккультизма и христианства встречался доселе лишь у открытых оккультистов и антихристиан-теософов. С ними-то и оказывается Аксючиц поразительно единомышленным.
Сравним еще раз слова В. Аксючица и Е. Блаватской. "Грехопадение - акт вкушения плодов от древа познания добра и зла и свободного принятия вселенского человеческого предназначения. Человек принимает на себя бремя мировой истории, но не как грех, а как творческую задачу и долг исполнения замысла Божия... Весть о свободном творческом низвержении человека с Неба на землю... Какая-то часть вечных душ отказалась принять Божественное Предустановление к миротворению и тем самым положила формирование сонма противников Творца - духов зла"[163].
Именно в этом тезисе Блаватская услышала бы "основную ноту Эзотеризма"[164]. Вот в какой симфонии она звучит: когда "ангелам было приказано творить", "группа "огненные ангелы" восстала и отказалась присоединиться к своим товарищам Дэвам. Экзотеризм индусов изображает их в виде йогов, благочестие которых внушило им отказаться от "творения", ибо они хотели вечно оставаться кумарами, "девственными юношами", чтобы, если возможно, опередить своих товарищей в своем продвижении к Нирване. Но по эзотерическому толкованию, это было самопожертвованием во благо человечества"[165]. Эти восставшие духи, что "пренебрегли трудом творения", есть "те высокие небесные Существа, кого Оккультное Учение называет Манасвин, Мудрейшими, первейшими среди всех, и кто всех людей сделали бы самосознательными, духовно разумными существами, если бы не были "прокляты" и осуждены к падению"[166].
Аксючиц: "Отпадение в хаотическую стихию необходимое условие преображения ее в гармоническое бытие. Ибо путь к высшему бытию лежит через отпадение в низшее"[167]. Теософы: "Без инволюции нет эволюции - истина, без усвоения которой трудно или просто невозможно осмыслить суть энергетики эволюции"[168].
Аксючиц: "Сложный образ змея невозможно свести к злому началу, так как в мире небесных первообразов нет разделения на добро и зло"[169]. Е. Рерих: "Высокая мысль Востока давно разрешила проблему существования зла. Единое Божественное Начало, или Абсолют, вмещающий потенциал всего сущего, следовательно и все противоположения, несет в себе и вечный процесс раскрытия или совершенствования. Эволюция создает относительность всех понятий"[170].
Вот еще одно интересное совпадение. Согласно Виктору Аксючицу, "Люцифер - дух астрального света"[171]. Так же полагает и Елена Блаватская: "Великий Посредник Магии, Mysterium Magnum, Астральный Свет есть именно то, что Церковь называет Люцифером"[172].
И карма не чужда В. Аксючицу: "Рок - проявление в настоящем стихий и сил, которые разбужены и приведены в действие человеком или народом в их прошлом... Роковая карма есть связь людей в несвободе, магическое рабство человечества. Все совершенное душой запечатлевается в мировой материи, в различных планах космоса - природно-материальном, энтелехийно-магическом - оккультном"[173]. И магия, и гадания находят оправдание в его системе: "Белая магия - знание о методах использования энтелехийных[174] связей доброй волей во имя благих целей"[175] "Каждая человеческая душа проходила индивидуальный путь воплощения и на космической плоти запечатлены его этапы. Охваченные или задетые, душой сферы космоса становятся родственными и близкими душе. Поэтому линию судьбы можно увидеть и на ладони, и на срезе дерева, и в полете птиц, и в мерцании звезд - разглядеть цепочку следов, которые оставила душа на мировой плоти. Для этого требуется специальное знание и искусство гаданий, предсказаний (астрология, магия, хиромантия)"[176] "Арсенал магических средств позволяет человеку принуждать таинственные силы приносить какую-либо выгоду, пользу. Магическая реальность представляет собой связь энтелехий предметов, существ, космоса. Живые существа обладают животной душой - энтелехией, формой тела, которая содержит формальную структуру тела (астральное тело), а также функциональную систему и программу деятельности всех органов тела (астральная душа)"[177].
Что ж, В. Аксючиц, кажется, так и не понял, где кончается демократия, а где начинается христианство. Демократ имеет право быть помощником Б. Немцова. Но христианин не имеет права на то, чтобы быть единомышленником теософов.
И мне более чем досадно, что этот очевидный тезис приходится напоминать именно в связи с книгой Виктора Аксючица. Именно он был публикатором моей первой богословской работы. Это было в 1988 г. Я заканчивал семинарию. И Виктор опубликовал мою работу "Грехопадение" в своем, тогда еще самиздатском, журнале "Выбор"[178]. Его жена придумала мне псевдоним ("Андрей Пригорин" - с намеком на мое обучение в Загорске).
Жаль, что Виктор Аксючиц, борясь с коммунизмом и материализмом, не смог вовремя разглядеть, что христианство не совместимо еще и с оккультизмом. Там, где кончается коммунизм, не обязательно сразу же начинается христианство! Есть много лжи и за пределами комидеологии. Но, столь чуткий ко лжи коммунистического официоза, Аксючиц не воспитал в себе вкус, различающий истину от суррогата уже в собственно религиозной сфере. Уходя от слежки за своей душой со стороны КГБ, он забыл поставить свой ум под надзор евангельской и церковной дисциплины.
В книге "Под сенью креста" есть фраза: "Мы обязаны обнажить и разоблачить ереси сегодняшние"[179]. Это я и делаю. К сожалению, - в связи с той самой книгой, в которой находится это пожелание.
Я не собираюсь советовать Виктору Аксючицу, что ему нужно сделать для того, чтобы выйти из-под анафем Соборов и воссоединиться с Православной Церковью. Да и читателю совсем не к чему запоминать тезисы критикуемой книги или мои суждения по поводу нее. Из этой печальной истории вывод я предложил бы сделать и простой, и запоминающийся: подходя к Церкви, надо быть готовым к тому, что христианство окажется не во всем согласным с тобой. Христианство может оказаться непохожим на тот миф о нем, который ты заранее сконструировал для себя.
Чем раньше человек заметит эту непохожесть своего представления о христианстве на реальное христианство, тем лучше. Заметив эту разницу, кто-то убежит подальше от Церкви. Это было бы выбором страшным, но, по крайней мере, честным. В Церкви же остаются те, кто умеет отказываться от своих философических и идеологических игрушек, если понимает, что Евангелие и отцы об этом мыслили иначе. Помните знаменитую фразу, вобравшую в себя историю не одного неофита: "В начале я критиковал Библию. А затем Библия начала критиковать меня"? Христианин - это тот, кто радуется такой перемене ролей. Но у человека есть право не согласиться на нее. У человека есть право отказаться от Причастия. У человека есть право оставаться под церковным отлучением. На то она и демократия. Но только уже - не христианская.