В противовес этой традиции, ориентированной на доминанту языковой произвольности и производности от нужд человеческой коммуникации, в истории филологии и философии сложилась и иная традиция, ведущая свое начало еще от Платона[710]. Ее можно назвать “онтологической” - в пику утилитаризму и функционализму в исследованиях языка; “метафизической” - в противоположность конвенционалистской позитивистской установке; “динамической”, или “диалектической” - в противовес статике структурных методов. Все эти названия адекватны и приемлемы. Однако, во избежание терминологической путаницы мы далее будем именовать ее “онтологической” традицией. Ее представители (Дж. Вико, В. Гумбольдт и неогумбольдианцы, А С Хомяков, А.А. Потебня, П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев, М. Хайдеггер, М.М. Бахтин, а также многие писатели и поэты) не отрицают наличие сильного репрессивного начала в языке, использование которого (особенно в устах демагога) может стать “смертным приговором” для многих людей (Г. Белль)[711]. Однако проявление этого потенциально присущего языку смертоносного начала целиком и полностью зависит от волеизъявления мыслящего субъекта, от его совести.
Сущность "онтологического подхода" к языку, как явной оппозиции инструменталистски-утилитаристского подхода, может быть сформулирована в нескольких основных положениях.
1. За материально-несущим “телом” языка (его фонематическим строем, грамматикой и т.д.) полагается наличие некой универсальной и надперсональной смысловой реальности. Это - или идеально-эйдетическая в духе Платона, или информационная, или семантическая действительность, которая доносится (обнаруживается, объявляется) “материей” языка.
2. Имена и языковые символы являются, по выражению П.А. Флоренского, “отверстиями, пробитыми в нашей субъективности”, они связывают нас с этой объективной смысловой реальностью. И хотя раскрываются и созидаются они лишь в творческих индивидуальных актах, однако не творятся людьми произвольно, не изобретаются “как предполагает замкнутие в субъективность” (П.А. Флоренский)[712]. Человек в рамках "онтологического подхода" к языку представляется не самовольным творцом, а скорее - по-слушным субъектом обнаружения его идеально-смысловой реальности “в” и “через” несущие структуры языка.
3. Эта универсальная смысловая реальность, в свою очередь, “нуждается” в человеке как носителе языка, дабы осуществиться (проявиться) в человеческом мире, обретя, благодаря его свободному и творческому участию, бесконечную вариативность и, стало быть, полноту воплощения.
4. Все сугубо научно-рационалистические и утилитарно-ориентированные подходы к сущности языка неадекватны, так как выступая в качестве оторванного от человека предмета научного исследования, язык теряет самое существенное - свою целостность и подлинную онтологичность. “Позитивисты, - по выражению Флоренского, - расстригли Слово Божие на строчки и слова, язык растолкли в звуки, организм измельчили до молекул, душу разложили в пучок ассоциаций и поток психических состояний, Бога объявили системою категорий, великих людей оценили как комочки, собравшиеся из пыли веков, - и вообще все решительно распустили на элементы, которые распустились в свой черед, приводя бывшую действительность к иллюзии формы и ничтожеству содержания”[713].
Таким образом, “онтологическая парадигма” понимания сущности языка, представленная в трудах русских философов-“имяславцев”, а также в рамках западной онтологической герменевтики (М. Хайдеггер и его последователи), постулирует имманентно-трансцендентную природу языковых смыслов[714], что и отличает “онтологический” подход от всех иных – филологических, аналитических и семиотических - концепций и парадигм исследования языка.
Резюмируем сущность онтологического подхода к языку цитатой из Умберто Эко, вполне адекватно выразившего его суть. “Язык никогда не будет тем, что мы мыслим, но тем в ЧЕМ свершается мысль. Следовательно, говорить о языке не значит вырабатывать объясняющие структуры или прилагать правила речи к каким-то конкретным культурным ситуациям. Это значит давать выход всей его коннотативной мощи, превращая язык в акт творчества с тем, чтобы в этом говорении можно было расслышать зов бытия. Слово не есть знак. В нем раскрывается само бытие. Такая онтология языка умерщвляет всякую семиотику. Место семиотики занимает единственно возможная наука о языке - поэзия”[715].
Подытожим сказанное. В языке, как целостной и динамической смысловой реальности в единстве ее сущих и несущих компонентов, можно выделить две основных функции – коммуникативную и познавательную. Они могут приобретать специфическую функциональную модальность: креативную, адаптивную и репрессивную. Весьма перспективным в плане исследования этой противоречивой и многомерной динамики языка, как важнейшего условия гармоничного и восходящего человеческого бытия-в-мире, является онтологический подход, вновь выходящий на первый план после стольких лет доминирования инструменталистско-утилитаристских моделей..
Однако о каких бы проявлениях языка мы ни говорили, важнейшим условием его бытия является наличие человеческого сознания, которое может иметь не только языковую, но и вневербальную форму существования. К проблематике сознания мы теперь и переходим. Эта тема особенно важна, если учесть, что именно сознание выдвигается сегодня на первый план в метафизических и научных исследованиях и именно здесь, по-видимому, следует ожидать в ближайшее время самых важных научных открытий.