ДИВЕРСИЯ

 

Через двадцать лет после сонного, угасающего две тысячи шестого на Москву свалился какой-то трагический карнавал. Улицу рвало транспортом. Машины с нагруженными багажниками газовали и беспорядочно сигналили, но продолжали ползти со скоростью пешехода. Затор простирался до самого горизонта; светофоры спонтанно переключались, но на них никто не обращал внимания. Оба перекрестка, находившихся в поле зрения, давно захлебнулись: несколько автомобилей развернуло поперек движения, и, сдавленные со всех сторон, они никак не могли разъехаться.

Среди машин я не нашел ни одной знакомой модели. В некоторых из них еще угадывались силуэты громоздких «Волг» или остроносых «Москвичей», но большая часть была иностранного производства и имела довольно странные очертания. На капоте пикапа, стоявшего в крайнем ряду, я разглядел андрологический символ, но понять, действительно ли это «Вольво», было невозможно.

Повсюду слышались негромкие хлопки столкновений, однако машины продолжали упрямо тащиться вперед — с разбитыми фарами, с оторванными бамперами, со скребущими по асфальту глушителями.

Глинистые бесплодные газоны вдоль дороги были завалены мятыми кузовами — тех, кто не мог ехать дальше, перекантовывали на обочину. Я видел, как из окна обшарпанной малолитражки выскочил котенок и заметался между машинами. За ним протянулись маленькие ручки, но мамаша втащила ребенка обратно и подняла стекло — лишь бы не останавливаться.

По тротуару текла плотная людская масса. Ее движение напоминало плохо организованную эвакуацию. Старики попадались редко, в основном это были молодые семьи, похожие на крохотные дилетантские таборы: взрослые несли чемоданы и узлы, дети, надрываясь, волокли сетки с консервами или перевязанные крест-накрест подушки. Стайка свирепых малолеток внаглую грабила брошенные машины, но до них никому не было дела.

Негры, монголоиды, латиноамериканцы брели вместе со всеми и ничем особенным не выделялись. Они также перли какое-то барахло, толкая перед собой тележки и детские коляски со скрипучими вихляющимися колесиками. По идее они должны были выехать еще во время Балтийского кризиса. Может, потом все наладилось и они вернулись? Лишь для того, чтобы в две тысячи двадцать шестом вновь стать беженцами…

— Как ты? — осторожно спросил я.

— Веселого мало, но я уже смирилась. Наверно, это самое лучшее из того, что мы могли увидеть, — ответила Ксения.

— Сколько же нам придется добираться?

— Уже пришли. Мы ведь с тобой соседи.

Ксения указала на высокую остроконечную башню — двадцать лет назад ее еще не было. Я огляделся, запоминая место и пытаясь найти знакомые ориентиры.

Квартира Ксении представляла собой квадратное помещение примерно десять на десять метров. Ее можно было принять за что угодно, только не за жилье. Стена напротив двери была пустой и гладкой, как столешница.

— Вид — да! — четко произнесла Ксения.

Темно-зеленое покрытие стены посветлело, стало сначала песочным, потом матово-белым и, наконец, прояснилось, открыв захватывающую дух панораму. С высоты тридцать второго этажа остальные дома казались скоплением картонных коробок, а кишащие между ними люди — густой грязной пеной.

— Нравится?

— Лучше закрой.

— Вид — нет.

Окно тут же помутнело и окрасилось в прежние цвета.

— Свет — да, девять.

Поверхность потолка засияла так, что мне пришлось приставить ко лбу ладонь.

— Слишком ярко? Свет — четыре. Невидимые лампы пригасли, и глаза перестали слезиться.

— Хочешь удивить? — спросил я. — Мы и не про такое читали.

У стены, примыкавшей к окну, лежал высокий матрас, такой же квадратный, как сама комната. На полу рядом с ним стояло несколько устройств, часть из которых мне удалось узнать.

— Телевизор?

— Вроде того.

— Телевизор — да, — приказал я, желая не выглядеть олухом, но ящик не откликнулся.

— Телеприемник — да… Снова никакой реакции.

— Экран — да… Кино — да…

Ксения засмеялась и, скинув ботинки, забралась на матрас.

— У него есть имя. Его зовут Ванек.

— Ванек — да!

— Нет, Миша, это тебе не гриль. Ванек — связь, сеть Б.

— Говорите, — раздалось из телевизора, хотя экран остался черным.

— Буфер ноль сорок три, пожалуйста, — проговорила Ксения, не повышая голоса.

— Ноль сорок третий вас слушает.

— Сообщение на адрес двадцать четыре — триста двенадцать. Кенгуру проголодалась.

— Двадцать четыре — триста двенадцать, сообщение записано. Спасибо за звонок.

— И что это было? — поинтересовался я.

— Сейчас начальство получит послание, и за нами пришлют. Перекусить пока не хочешь?

Я понял, что Ксении не так интересно меня покормить, как хочется похвастаться своей техникой, и отказывать ей в этом я не видел причин. Обед из трех блюд она приготовила, не вставая с матраса. Несколько имен, несколько чисел, пара команд — и в стене над телевизором неожиданно открылась ниша, из которой выехали две полочки с подносами.

— Как ты запоминаешь всю эту абракадабру?

— Это гораздо легче, чем чистить картошку.

— А где у тебя стулья?

— А зачем они нужны? Садись на кровать или на Ванька, он выдержит.

— Да, шагнули потомки, ничего не скажешь.

— Вообще-то у нас так живут не многие.

— Сейчас, наверное, уже никто.

Я хотел выглянуть в окно, но вспомнил, что Ксения его выключила. То, что происходило на улице, никак не сочеталось с Ваньком, интеллектуальной люстрой и бифштексом, который жарится самостоятельно. Когда Россия напала на Балтийский Союз, у меня исчезли даже пуговицы с рубашки; а здесь, в квартире Ксении, все оставалось по-прежнему мило и уютно.

— Есть такие категории госслужащих, которые нужны любой власти, и она всегда будет о них заботиться — несмотря ни на что.

Доев мясо с картошкой и выпив стакан теплого лимонада, я вопросительно посмотрел на Ксению. Она убрала подносы в нишу и закрыла дверцу.

— Что-то они опаздывают, — забеспокоилась Ксения. — Ванек — связь, сеть Б. Буфер ноль сорок три.

— Ноль сорок третий вас слушает.

— Подтвердите мое сообщение на двадцать четыре — триста двенадцать.

— Сообщение записано.

— Его получили?

— Минуточку… Сообщение не востребовано.

— Этого не может быть. Проверьте адрес.

Ванек замолчал и после долгой паузы объявил:

— Адрес двадцать четыре — триста двенадцать разбронирован. Хотите отозвать сообщение?

— Что?! Проверьте еще раз.

— Адрес не занят.

— Отзываю. — Ксения обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. — Вот так номер. Это не пропажа кофемолки. Это…

— Ты потеряла связь?

— Не знаю. Есть еще один канал, аварийный. Так, мне нужно в город. Заодно послушаю, что там говорят.

— Одна не пойдешь.

— Сиди помалкивай! — раздраженно бросила Ксения. — В шпионов играть надумал? — Она быстро зашнуровала ботинки и, превратив часть стены в зеркало, поправила прическу. — Миша, я скоро вернусь. Ванек, показывай.

Экран засветился, послышалась легкая музыка.

— Захочешь переключить канал — назовешь номер. Еще он понимает «громче — тише». Чтобы выключить, нужно сказать «надоело».

Умный телевизор распознал кодовое слово и отключился.

— Теперь о сантехнике. Вон в том углу…

— В этом пока нет необходимости, — процедил я.

Отдав Ваньку соответствующее приказание, я некоторое время созерцал красивые пейзажи, потом опомнился и потребовал:

— Четвертый.

На экране возник обаятельный дядя, ловко колотящий двух дебилов.

— Седьмой.

— Не верьте сплетням, не верьте слухам. Верьте живым людям, — произнес голос за кадром. Это, безусловно, была реклама. — Человек, обещающий миллионам, не может соврать.

Я усомнился в бесспорности этого заявления, но переключать Ванька не спешил. Мне стало жутко интересно, какой товар будут навязывать через двадцать лет.

По зеленому полю гуляла девочка-подросток и собирала цветы. Якобы случайно заметив камеру, она обернулась и проворковала:

— Папа всегда говорил, что если хорошо учиться, то в жизни можно добиться многого. Раньше я думала, что папа обманывает, ведь он тоже хорошо учился, но…

К девочке подошел высоколобый мужчина и, пополнив ее букет крупной ромашкой, продолжил:

— Я получил диплом окулиста, но не смог найти работу по специальности. Нужно было кормить семью, и я устроился на мусоросборник. Дочь меня стеснялась, но больше всего я боялся, что жене надоест такая жизнь, и она…

К ним присоединилась женщина в легкомысленном сарафане.

— Я понимала, что муж ни в чем не виноват, но мне так хотелось второго ребенка. Это было невозможно, потому что я должна была подрабатывать — зарплаты мужа не хватало. Но теперь…

— Мы приехали на Свободную Землю, и я занимаюсь своим делом, — радостно сообщил мужчина.

— Я хорошо учусь, потому что папа прав, — поддержала его девочка.

— Свободная Земля даст вам то, к чему вы стремитесь, — произнес голос за кадром.

Камера отъехала назад и показала выпирающий живот женщины.

— Врачи говорят, что у нас будет двойня, — сказала она.

По экрану проплыли пологие холмы, просторные луга и кудрявый лесок вдали.

— Двойня так двойня. Места хватит на всех, — подытожил голос. — Свободная Земля. Обратитесь в региональное представительство.

— Кто сказал, что водка должна быть вкусной?! — гаркнул новый персонаж так, что я вздрогнул. — Водка — это просто водка. Пейте водку!

— Проблемы с потенцией? — презрительно скривилась сисястая бабеха. — Никаких проблем! Нейростимулятор «Шалун». Тс-с-с! Никто и не заметит!

— Все мы смертны, — изрек симпатичный старикашка с мудрыми морщинками под глазами. — Жизнь каждого из нас когда-нибудь да закончится, но прожить ее можно по-разному. — Он прикурил и с наслаждением затянулся. — Сигареты «Ангел». Успевает тот, кто не торопится.

— Вы слышали о новом белье «Венера»? О-о-о! Оно не только хранит мои регулярные тайны, но и помогает чувствовать себя желанной для моего супруга и кое-кого еще.

Я откинулся на кровати и в нижней части живота почувствовал легкий дискомфорт. Шрам тут был ни при чем, просто мне захотелось в туалет. Ксения обещала скоро вернуться, и я решил потерпеть, но вспомнил, что в квартире нет перегородок и, стало быть, удобства находятся здесь же, в общей комнате. Справиться с моей маленькой проблемой нужно было до того, как придет Ксения.

Я подошел к углу, на который она показывала, и сказал:

— Туалет — да.

Ничего не произошло, и меня охватили тревожные предчувствия. Чтобы угадать, как зовут унитаз, нужно перечислить сотню имен, а чтобы выбрать правильную команду, не хватит и недели.

— Санузел — да. Клозет — появись. Гришка — откройся, — стесненно забубнил я.

Если бы сейчас вошла Ксения, я бы этому только обрадовался. В конце концов, потомки этот вопрос как-то решают. Например, здесь может находиться потайная комната, или угол изолируется ширмой, или Ксения просто отойдет к окну. Меня устроил бы любой вариант.

— Машка — да, Галька — да, Надька — да…

Мне пришлось стиснуть колени. «Заказать суп и помочиться в тарелку, — мелькнула шальная мысль. — Все равно они моются автоматически».

— Эй, как тебя там?! — отчаянно крикнул я в сторону закрытой ниши. — Никодим? Степан? Варвара?

Неожиданно в стене выделилась прямоугольная панель и, развернувшись, подставила мне маленькую раковину. Для писсуара она висела слишком высоко, но мне уже было все равно. Я с наслаждением опорожнил мочевой пузырь и только потом спохватился, что это безобразие нужно как-то убрать.

— Варвара!

Белая изогнутая емкость вздрогнула.

— Смойся. Скройся. Спрячься. Давай быстрее, пока хозяйка не пришла! — заорал я.

Варвара бесшумно повернулась на сто восемьдесят градусов и въехала в стену. Я утер лоб и снова лег на кровать.

— Вас опять приглашают на так называемую Свободную Землю? Попробуйте отыскать ее на карте. Попробуйте связаться с ней по сети. Попробуйте найти того, кто там побывал. Хотите уехать — выбирайте Австралию! Австралия. У всех трещит, но у нас не зашкаливает.

Никаких пояснений за этим не последовало — на экране закрутился глобус, выплевывающий сияющие точки. Светлячки покружились над земным шаром и упали обратно. В месте их приземления выросли стилизованные грибы ядерных взрывов, из которых сложилось прозаическое слово «новости».

Диктор поковырял в ухе и осклабился:

— Мы тут в студии поспорили, смотрит ли нас хоть кто-нибудь. Ручаться нельзя, но надеюсь, что говорю не в пустоту. Итак, в ваших Ваньках и Митьках «Новости», и их ведущий — Петр Вельяминов. Главные события сегодняшнего дня. Репортаж из Попечительского совета: бизнесмены Ирака и Кувейта оспаривают право на приобретение Эрмитажа. Скандал на аукционе Кристи: карета государя-императора Александра Первого, проданная за семь миллионов динаров, оказалась подделкой. И в рубрике «Обломки империи» — наше журналистское расследование о подтасовках в сводках Комитета радиационного наблюдения Свободной Земли.

У меня возникло ощущение, что я ошибся дверью. Со мной говорили по-русски, и значение каждого слова вроде было известно, но вот складываться в осмысленные фразы эти слова не желали. Я таращился на заседание Думы, которая здесь почему-то называлась Попечительским советом, и не мог понять, откуда там взялись арабы. Я не возражал против того, чтобы все национальные меньшинства выбирали своих депутатов, но бородатых стариков с белыми накидками на головах в зале было примерно две трети. Они по очереди восходили на трибуну и что-то гортанно выговаривали, а переводчик доводил до моего сведения, что господа парламентарии не могут поделить экспонаты Эрмитажа.

Затем телевизор показал лондонский Биг-Бен и карету, оказавшуюся ненастоящей. Диктор еще раз упомянул про динары, и у меня сложилось впечатление, что другой валюты в Англии нет.

Тихо клацнул дверной запор, и в квартире появилась Ксения. На ней не было лица.

— Я получила счет за электричество, — многозначительно сообщила она.

— И что?

— Сумма указана не в рублях.

— В динарах?

— Ты уже осведомлен?

— Сам догадался. От Ванька я услышал только то, что в Австралии не зашкаливает.

— А я кое-что узнала. — Ксения разулась и прошла через комнату. — Варвара, воду. Холоднее. Ой, что это здесь?

Я сделал вид, что увлечен новостями.

— Не красней, — рассмеялась она. — Ничего страшного, но на будущее запомни: Антошка.

Ксения вымыла руки и, высушив их под тем же краном, откуда только что лилась вода, скомандовала:

— Варвара, пока.

— Так что ты выяснила? — спросил я, желая побыстрее переменить тему.

— После того как мы разбомбили Прибалтику… — отрешенно проговорила Ксения и вдруг умолкла. Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом она вздохнула и продолжила:

— После этого ее приняли в НАТО. Вскоре европейские страны окончательно объединились в Единую Европу. А еще через несколько лет Единая Европа начала войну с США, теперь она могла себе это позволить. Воевали не за что иное, как за Россию.

— И кто победил? Ставлю на Европу.

— Не юродствуй.

— Надоело, — отмахнулся я.

Телевизор, о котором мы забыли, послушно выключился.

— Победила действительно Европа, если это можно назвать победой. Россию они все равно не получили, им теперь не до нас. Пока две империи колошматили друг друга, на окраинах кое-кто поднял голову и окреп.

— Кувейт, Ирак и прочие.

— Они озолотились на топливе и чистых продуктах. А когда война прекратилась, они пришли на руины и объявили их своей собственностью.

— Руины?!

— Нас это не коснулось. ООН вовремя лишила Россию вооруженных сил и необходимости занимать чью-то сторону.

— Теперь я понял. «У всех трещит» — это про счетчик Гейгера, что ли?

— Наверное.

— А Свободная Земля — это, стало быть, Америка. По ящику показывали рекламу, звали туда на поселение.

— Возможно, это последнее, что нам осталось. Я ведь не рассказала тебе самого главного.

Еще до того, как Ксения произнесла следующую фразу, я уже все понял. Она вернулась одна. Она никого не нашла. В две тысячи двадцать шестом тоже что-то сместилось: не пуговицы, не кофемолка, а то единственное, что могло остановить этот кошмар. Ее секретный Отдел.

— "Четыре нуля"?

— Отдела не существует. Он остался в другом настоящем, в правильном двадцать шестом. Здесь есть свои спецслужбы, но к дыроколу они не имеют никакого отношения.

— Откуда такая уверенность?

Ксения включила окно и, приложив ладони к прозрачной поверхности, долго вглядывалась в темнеющее небо.

— Я по-прежнему работаю в разведке, — сказала она. — В Гвардии Исламского Порядка. От судьбы не уйдешь.

— Значит…

— Все потеряно. Чтобы выйти на Отдел, нужно вернуть историю в старое русло, а для этого необходимо остановить эксперимент, начатый Отделом. Это круг, и нам из него не выбраться.

— А если разыскать того, кто был связан с Отделом в твоем настоящем? Вдруг он даст какую-нибудь зацепку?

— Я почти никого не знаю.

— А Мефодий? Он подойдет?

— Ты можешь его найти? — встрепенулась Ксения.

— Он сказал, что сохранил квартиру в Перове. Там еще собирались открыть музей. Но это он врал, конечно.

— Мы же недавно оттуда!

— Надо было переходить прямо в квартире. Если б не твоя конспирация, мы давно бы с ним встретились…

За несколько часов на улицах ничего не изменилось: то же море автомобилей, едва ли продвинувшихся на километр, те же скорбные, сосредоточенные беженцы с узлами и чемоданами. На шестиполосной проезжей части машины выстроились в восемь рядов и все ехали по направлению к Кольцевой. Москва отторгала людей, не заботясь о том, что станет с ними завтра. В своем упорном стремлении к одиночеству город беспощадно выдавливал лишнюю биомассу.

Теперь мы шли по течению и уже через полчаса были на месте. Стройка окончательно рассыпалась, и определить, сколько этажей существует в этом времени, стало невозможно. Нижние окна здания кто-то затянул мутной полиэтиленовой пленкой, за которой виднелись приметы нищего быта: бельевые веревки, снующие силуэты обитателей и дровяные печки, чьи пыхтящие трубы выходили прямо на второй этаж. По сравнению с этим бараком мой старый дом казался воплощением совершенства. Трещина в стене, забитая почерневшим тряпьем, и деревце, проросшее на крыше, не могли отнять у дома его главного достоинства: он все еще был пригодным для жилья.

Мы зашли в подъезд. На внутренней стороне двери я разглядел истертый, много раз закрашенный, но по-прежнему читающийся автограф «Димон» и чуть не завыл от тоски. Я попытался представить то, чего лишился, нажав ребристую кнопку на машинке, но список потерь получался слишком длинным. В том списке было все.

Циферки давно отлетели, оставив на ветхом дерматине два темных пятна. Звонок не работал, и я несколько раз ударил в дверь ногой. По ту сторону загрохотали какими-то железками, и в узкой щели между дверью и наличником появились настороженные глаза.

— Чего надо? — подозрительно спросил хозяин, заглядывая за наши спины. Костлявый подбородок старика уперся в стальную цепочку, и его нижняя губа оттопырилась, обнажив редкие гнилые зубы.

— Нам бы Ташкова повидать, — проговорил я как можно ласковее.

— Нет таких, — быстро ответил хозяин, но уходить почему-то не торопился.

— Ташкова нам, Мефодия, — умоляюще проговорила Ксения. — У нас к нему важное дело.

— Какое? — оживился он, не теряя, впрочем, бдительности.

— Нам нужен Ташков, — настойчиво повторил я.

Дверь захлопнулась, внутри что-то звякнуло, и она открылась снова.

— Заходите, — пригласил старик, тревожно прощупывая взглядом лестницу. — Быстрее, тепло уйдет! На кухню пожалуйте.

Я узнал свой гарнитурчик и квелую занавеску, из которой солнце за двадцать лет выело так раздражавшие меня розовые цветочки. Вместо допотопной газовой плиты стояла покрытая ржавчиной «буржуйка», на ней, наполняя помещение смрадом, кипела кривобокая алюминиевая кастрюля. Трудно было поверить, что в нескольких остановках от этого убожества находится квартира Ксении, напичканная умопомрачительной техникой. Казалось, мы вновь перенеслись в прошлое, в какие-то дикие времена, где люди питаются собачьими консервами, а шедевры литературы полосуют на самокрутки.

— Слушаю вас, — напомнил о себе хозяин. — Учтите: в долг больше не даю, только за наличные. Есть тушенка, фасоль, сухой картофель, — скороговоркой перечислил он. Затем повернулся к Ксении и добавил:

— Утонченным натурам могу предложить духи.

— Какие духи?

— Что значит «какие»? — возмутился старик. — Духи — они и есть духи! Пахнут приятно.

— Мы не за этим, — сказал я. — Нам бы Ташкова разыскать.

— Не за едой? — растерялся он. — Зачем же я вам понадобился?

Ксения носком ботинка подвинула мне табуретку — я собирался сесть прямо на липкий пол.

— Дедуль, не шути так, — предупредила она, но я уже знал: он и не шутит.

Человек выглядел гораздо старше Мефодия, передавшего мне дискеты. Ни лоска, ни блеска — лишь сгорбленный скелет, обтянутый пупырчатой кожей, Вместо мускулатуры — стариковские сухожилия, похожие на лапки насекомого. Крупный нос между дряблыми щеками заострился и приобрел форму маленькой чахлой свеклы. Одет, вернее, завернут старик был во что-то такое, что одновременно напоминало и плед, и мешок. Глаза… нет, посмотреть ему в глаза я не решился.

— Так это и есть Мефодий, — сказала Ксения и тактично покинула кухню.

Проводив ее тревожным взглядом, Мефодий воззрился на меня, требуя объяснений.

— Не бойся, — успокоил я.

— Я, милок, давно ничего не боюсь, — проговорил он, разворачивая один из слоев своей одежды-капусты.

В его ладони появился компактный хромированный револьвер. Мефодий не угрожал, он лишь показывал, что обидеть его будет непросто.

— Узнаешь? — спросил я, поворачиваясь то анфас, то в профиль.

По дороге сюда я мечтал только об одном: плюнуть Мефодию в морду — но, глядя на это ничтожное существо, разгуливающее по собственной квартире с дамским револьвером, я растерялся.

Мефодий-плагиатор тоже был жалок, однако им двигало тщеславие — черта низменная, но человеческая, родная. Пытаясь обыграть судьбу, он оставался по-своему честным и принял личное участие в тотальной лотерее под названием «Перекрои историю». Кто мог предвидеть, что тираж обернется гусарской рулеткой, где вместо полупустого барабана — пулеметная лента, которой хватит на всех. Он был подлец, но его подлость вписывалась в какую-то логику.

Мефодий, которого я встретил здесь, вызывал лишь чувство гадливости. Меня не интересовала его биография — человек зарабатывал на чужой беде, и какое бы он ни пережил лихо, оно не могло ни оправдать, ни объяснить этого.

— Послушай, Ташков, ты серьезно меня не помнишь?

— Вроде на меня похож — в молодости. Нет?

— Да, Ташков. Тебе привет от… — я назвал десяток имен, начиная с родителей и заканчивая Кнутом.

— Откуда? — испуганно спросил Мефодий.

Он потрогал свободной рукой револьвер, словно почувствовал, что тот стал мягким.

Доказывать наше родство было противно, но необходимо. Когда Мефодий понял, что о первых тридцати годах его жизни мне известно все — лучше, чем ему самому, ведь моя память моложе, — он принял меня за приблудного отпрыска. Потом он решил, что я собираюсь его шантажировать, и вновь затеребил блестящий пистолетик.

Ксении надоело отираться в коридоре, и она вернулась на кухню. Послушав минут пять, она зевнула и сказала:

— Брось его. Неужели ты не видишь? Это не тот.

Я отвлекся от бесплодного спора и пожалел, что битый час выворачивался перед каким-то коробом с костями. Действительно, если б Мефодий участвовал в эксперименте, он давно бы уже согласился с тем, что я — это он. Я умолк и встал, чтобы уйти, но в этот момент его ссохшийся, измельчавший мозг наконец проснулся.

— Получается, мне сейчас одновременно и пятьдесят, и тридцать?

— Нет, тридцать — это мне.

— Миша, Мишенька! — зашептал вдруг он, хрипя и хапая меня за лицо. — Я так хотел… так сильно!

— Пушку убери, застрелишь ненароком!

Я стыдливо уворачивался от Мефодия, словно от родственника, больного сифилисом, но в своей нежности он был слеп и настойчив.

— Вот ведь как, а! Счастье-то!

— Счастье?! — крикнул я, негодуя. — Не смей произносить этого слова.

— Да, Мишенька, счастье. Ты мной не брезгуй, не надо. Ты ведь сам и есть… Гадко тебе, да? Вот какая теперь коммерция. Куда старику деваться? Ничего, ничего. По три динара покупаю, по пять продаю, вот такой бизнес.

— Что ты несешь? Какое счастье? Посмотри на себя!

— Счастье, счастье… Наверно, хорошо молился. Как я, Мишенька, молился, чтоб такое вот свиданьице у бога выпросить! Не зря, значит. Я ведь кто сейчас? Червь? Червь! А раньше? О-о-о! Да ты сам помнишь: планы, черновики — черновики, планы, Ночи напролет. Мечтал удивить — себя, других… Алену особенно. Ты это… не вздумай! Ты сможешь! Не повторяй ошибок. Не для себя прошу, для тебя. Хоть ты без этого поживешь. — Мефодий выдохся и бессильно опустился на табуретку, но, будто испугавшись, что я уйду, взял меня за полу жилетки:

— Не соглашайся с ним, ни в коем случае. Будет золотые горы сулить — не слушай. Не так все выйдет. Заработать хотел. Писанина — писаниной, а денежки не помешают. Связался с гадами этими, будь они прокляты… А ты не смей! У них свое, у них все легко и просто. Не для тебя это. Бизнес сраный. Вся жизнь к чертовой матери…

Мефодий уронил голову и заплакал. Я погладил его по плечу — мне не пришлось себя заставлять, это получилось само собой.

— Как же тебя скрутило…

— Не то слово, Мишенька. Может, ты по другой дорожке пройдешь? Запомни: не слушай их, своим умом живи. Я, идиот, согласился… Костик этот, сволочь, и Куцапов, падла…

Сердце провалилось вниз и там бешено заколотилось.

— Куцапов?! И Костик? Какой Костик?

— Костик-то? Афанасьев, какой еще… Это поначалу все гладко пойдет: тачку купил, двух любовниц завел — нашу и француженку… простите, девушка. Алена тоже довольна была. Работу бросила, зимой и летом в шубах рассекала… Только недолго.

— Алена? В каком году это было?

— В две тысячи третьем. А потом следствие. Колыма на горизонте замаячила, каторга. Колян ни причем, подпись везде моя… Хорошо, нашлись людишки, помогли отмазаться. Но я все отдал, все, что было! А потом… Эх!

— А что с Аленой?

— С благоверной? Так что ей сделается? Лежит, голубушка, на Востряковском.

— Значит, она не ушла?

— Куда? Все, как и я, надеялась на новый взлет, верила, что опять в струю попадем. Вот я и попал, видишь? Весь в струе, аж захлебываюсь:

— Объясните, что творится в Москве, — попросила Ксения. — Я ведь тоже отсюда, с улицы Кандинского, а ничего не понимаю.

— Кандинского? — удивился Мефодий. — Партизан из Сопротивления, девушка, не боитесь? В богатых кварталах они особенно лютуют. А что творится? Как всегда — новый виток истории. Под татаромонголом жили? Жили. Под немцем? Тоже было. — Он принялся загибать пальцы. — Потом под американцем, а теперь эти объявились — волки зеленые.

— Почему все из города уезжают?

— Кому же охота во двор бомбочку схлопотать?

— Какую бомбочку?

— Вакуумную, водородную, генно-синтетическую — там выберут, какую. Уж очень Китаю Москва нравится. Кремль, Алмазный фонд… Оружейная палата опять же не вся еще распродана. Так что, ребята, не задерживайтесь. Пока есть здоровье, сматывайтесь, и подальше. Ничего интересного здесь не предвидится. Подождите только, я вам деньжат дам. Под низкий процент, — невесело пошутил он.

— Нет, не надо, — сказала Ксения.

— Брезгуете, — опечалился Мефодий.

— Просто они нам не понадобятся.

— Тогда вот… — Он уковылял в комнату и вынес оттуда черную брезентовую сумку. — Тушенка, бобы в томате. С продуктами сейчас трудно. Возьмите, не ломайтесь. Когда жрать охота — все равно, из чьих рук.

Консервы нам были не нужны, но мне не хотелось обижать Мефодия — жизнь и так его обделила дальше некуда. Ксения заметила мои сомнения и, чуть улыбнувшись, кивнула. Повисло неловкое молчание. Неизвестно, сколько бы оно продлилось, но мне на память пришла одна деталь, давно не дававшая покоя.

— Мефодий, у тебя шрам на животе есть?

— Аппендицит, что ли?

— Большой такой, горизонтальный, выше пупка.

— Нету.

«Ну и хорошо, — подумал я. — Лишнее подтверждение того, что мы с ним разные. Меня Алена бросила, а его — нет. Да и Куцапов теперь вряд ли предложит совместный бизнес. И не надо. Но почему он простил мне раскуроченную машину?»

— Пустышка, — подытожила Ксения, когда мы вышли на улицу. — Придется жить с тем, что имеем.

Имели мы всего ничего: побочную ветвь развития, которая, отделившись от основного ствола, повела древо истории куда-то вкось. Вероятное стало реальным, а реальное?.. Чем стало оно — тенью? Призраком несбывшегося, смутным отпечатком ложной памяти?

Где и когда произошел вселенский сбой, как теперь вычислить переломную точку? Для этого понадобится огромная команда историков, математиков и черт знает еще кого. Даже если удастся их найти и собрать вместе, придется им объяснять, «как должно быть», а для этого хорошо бы хоть что-то понимать самому.

Спустился осенний непроницаемый вечер, однако фонари не зажглись. Движение продолжалось, но перестало быть таким шумным и суетливым, как днем. Мимо брели историки, математики и все прочие. Подойди к любому и расскажи, что ему ничего не угрожает, что его страна — не оккупированная территория, а Великая империя, правящая миром.

Они не поверят. И будут правы, потому что это застряло где-то позади, в сказочной жизни под названием «Первичная версия». Что же остается?

— Нет. Будем дырявить время столько, сколько потребуется, — хоть до Наполеона, хоть до динозавров. Пока не…

Я замялся, раздумывая, что именно «пока», однако закончить мне не удалось: воздух сзади неожиданно сгустился и ударил по затылку. Тело сразу стало невесомым, и я начал взлетать, но почему-то очутился на земле. Кто-то аккуратно придержал мне голову, чтобы я не треснулся об асфальт. Потом меня встряхнули, перехватили под мышки и поволокли спиной вперед. Пытаясь поймать точку опоры, я начал перебирать ногами, но земля была слишком низко.

— Ты дергалками, слышь… не дергай, — сказали сверху.

Ксению тащили быстрее, поэтому мне были видны лишь ее ботинки, взрыхляющие каблуками сырой грунт. Нас волокли не к проспекту, а в обход, через маленький загаженный садик. Что нас ожидало по ту сторону дома, я не знал, но примерно догадывался.

Из темноты возникла новая фигура и, заведя мои ладони за спину, сухо щелкнула чем-то металлическим. Запястьям стало холодно, а руки оказались склеенными в одну вывернутую, никчемную конечность. Потом меня перевернули на живот и обшарили карманы — более профессионально, чем патруль ООН, но все же не так ловко, как оперативники Федорыча. Кажется, я стал настоящим знатоком процедуры ареста. Браво.

Меня поставили на ноги, и я наконец попытался осмотреться. Повсюду была непроглядная тьма, в которой выделялось лишь светлое лицо Ксении. Три широких силуэта сливались с деревьями и становились заметны, только когда начинали двигаться.

— Что вам надо? — в меру дерзко спросил я.

— Ты, слышь, помалкивай, — ответил тот же голос.

Затем кто-то коротко свистнул, и к нам, сминая кусты, задом подъехал джип, такой же черный, как все вокруг.

Салон был перегорожен неровной решеткой, а окна в заднем отсеке грубо заварены толстыми листами железа. Скамеек в тюрьме на колесах не было, и Ксения опустилась на пол, скрестив ноги по-турецки. Двигатель мягко зашелестел, и мы тронулись. Лампочку в салоне не включили, но в блеклом свете приборной доски было видно, как два похитителя снимают черные маски. Привыкнув к темноте, я разглядел, что двое других — водитель и тот, что сидел рядом с ним, — ни в каких масках не нуждаются. Они были неграми.

Джип миновал садик и выехал в узкий переулок.

Ни машин, ни пешеходов здесь не было, беженцы, давившиеся на магистралях, будто забыли о его существовании.

— Как насчет повторного сеанса? — прошептал я.

Выпрыгивать на ходу со связанными руками казалось полным безумием, но ничего другого на ум не приходило, да и скорость была значительно меньше, чем в прошлый раз.

Ксения отрицательно покачала головой.

— Они взяли… кинопроектор? — ужаснулся я.

— Слышь, ты! Я тебе щас такое кино устрою, — пригрозил чернокожий на переднем сиденье. Из всей компании он был самым крупным и, похоже, самым злым.

— Куда вы нас везете?

Он грузно развернулся и погрозил мне толстым пальцем.

— Надо было ему кормушку залепить, — заметил водитель.

— Никогда не поздно, — отозвался пузатый, показывая мне широкий моток пластыря. — Слышь? Еще слово, и будешь дышать носом.

— Молчи, — шепнула Ксения.

Мы выбрались за город и поехали по темному шоссе. Что это была за дорога, я не понял. Луна истаяла до острого серпика и света совершенно не давала. Вглядываясь через решетку в окна, я видел лишь сплошную стену деревьев. Спидометр горел закругленным рядом символов, обрывавшимся на числе 85.

Внезапно машина вильнула в сторону, и справа взметнулся ослепительный столб пламени. Водитель вернул джип на свою полосу, и меня прижало к задней стенке. Тусклая радуга из фосфоресцирующих цифр начала клониться вниз, обрастая недостающими фрагментами: 90, 95, 100…

— Слышь, дурень! Убьемся! — воскликнул тучный негр, выставляя руки вперед.

— Чего расселся? Вызывай прикрытие! — гаркнул водитель.

Здоровяк закряхтел, тщетно пытаясь нагнуться к ногам. Двое белых молчали и лишь беспокойно возились на заднем сиденье, изготовив к стрельбе бесполезные на такой скорости пистолеты.

Впереди ухнул еще один взрыв, на этот раз — точно посередине дороги. Сворачивать было некуда, и водитель ударил по тормозам. Мы влетели в опадающий огненный цветок, и через секунду послышался адский вой рвущегося железа.

— Эй, сзади! Держитесь! — бросил пузатый, так и не найдя рацию.

Я почувствовал, что джип заваливается на бок.

Это продолжалось долго — гораздо дольше, чем он мог проехать на двух колесах. Машина давно должна была опрокинуться, но она продолжала плавно переворачиваться, будто находилась в невесомости.

— Тут скоба, хватайся! — крикнула Ксения.

Пламя уже иссякло, и салон забил густой, едкий дым. Тьма, резь в глазах, судорожный поиск чего-нибудь выпирающего, во что можно было бы вцепиться, и ощущение полета — знакомое и оттого вдвойне жуткое.

— А-а! Маму-папу! — заорал, не выдержав, кто-то рядом, и его растянутое «у-у» влилось в длинный, надрывный скрежет.

Джип упал на дорогу, и этот момент я еще помнил — значит, был жив. Машина покатилась — теряя по пути крылья, колеса, никелированные подножки — превращаясь в железного колобка, который ушел ото всех, кроме радиоуправляемой мины.

Шесть тел — четыре в мягком салоне и два в квадратном металлическом коробе — летали, сталкивались, бились о стены, как горошины в погремушке, и нельзя было понять, кому повезло больше: нам с Ксенией или похитителям, проламывающим грудные клетки о спинки сидений.

Наконец кувыркание прекратилось. Джип последний раз встал на нос и, едва качнувшись, рухнул в ту сторону, что когда-то называлась низом. В уши воткнулась могильная тишина, но и она вскоре рассыпалась от беспорядочных выстрелов, доносившихся из леса.

Стрелявшие окружили автомобиль и принялись чем-то скрипеть.

— Заднюю заклинило…

— Выбивай лобовое…

— Оно бронированное…

— Эй, слышь… Вы только не умирайте, — раздалось спереди.

Я открыл рот, позволяя солоноватому комку вывалиться на пол — сплюнуть не было сил.

— Ксения…

— Живая. А ты?

— Вроде.

Снаружи раздалось дружное «ух», и задняя дверь вырвалась вместе с замком и петлями. Меня ослепили ярким лучом света и удовлетворенно отметили:

— Моргает!

— Слышь! — зашевелился темнокожий. — Про меня не забудьте! Сжало всего, как персик в компоте.

— Персик! — заржал человек с фонариком. — Левша, ты домкрат не забыл?

— А чего?

— Веселый застрял. Говорит, как персик!

— Ха-ха-ха! — залился неведомый Левша. — Может, его теперь так и звать?

— Лучше повидло. Веселый! Ты себе не все там отдавил?

— Вот щас вылезу, и проверим.

К машине подошел еще один человек и, включив плоскую лампу, просунул ее в разбитое боковое окно. Я увидел такое, от чего меня чуть не стошнило: одно из тел лежало на заднем сиденье лицом кверху, точнее сказать — вверх животом, поскольку его лицо превратилось в изжеванный кусок мяса, из которого торчал лишенный века глаз.

Нас с Ксенией аккуратно извлекли из машины и перенесли на разложенное одеяло. Чуть позже к нам приковылял толстый негр, которого почему-то звали Веселым, и близоруко склонился над сложенными ладонями.

— Слышь, посвети. Ключик выбрать не могу.

Когда ключ нашелся. Веселый без всяких условий разомкнул наши наручники и сел рядом.

— Ничего не поломали? — поинтересовался он. — Странно.

Спустя некоторое время подтянулись и остальные. Кроме Веселого я насчитал еще четырех. У каждого на шее висел легкий асимметричный автомат без приклада с коротким стволом и длинным изогнутым магазином. Все были белыми, небритыми и одинаково взлохмаченными. В их лицах не было ни жестокости, ни даже азарта — лишь усталость и умиротворение. Дело сделано, говорили их глаза, в машине осталось три трупа — что ж, помолимся за их души.

— Ты прямо добытчик! — сказал один из партизан, обращаясь к Веселому. — Харчей целую сумку притащил.

— Это не мое. Ребята с собой несли.

— Ты у меня штуку одну отобрал, помнишь? — спросила Ксения. — Черная такая, пластмассовая. Не потерял еще?

— Синхронизатор, что ли? — отозвался Веселый. — Как можно? Вот, в целости и сохранности. — Он открыл металлический футляр и вытряхнул на ладонь дырокол. — Забирай.

— Один шевелится, — крикнул кто-то, вернувшись к джипу. — Оставить?

— Смотря кто, — ответил, с трудом поднимаясь, Веселый. Он приблизился к машине и, взяв водителя за шкирку, вытащил его на асфальт. — Не, — сказал он. — Этого оставлять никак нельзя, умный больно.

— Тебе виднее.

Негр достал пистолет, уткнул ствол в голову водителю и, что-то пробормотав, нажал на спусковой крючок.

— Кажется, вертолет, — молвил Левша, прислушавшись. — Надо убираться.

Он достал из-за пазухи блестящую коробочку и осторожно открыл. В ней, бережно завернутая в бархатный лоскут, покоилась… еще одна машинка.

— Откуда? — воскликнула Ксения.

— Синхронизатор?

— Почему «синхронизатор»?

— А что же еще?

— Дырокол, — уверенно ответила она и, взглянув на меня, добавила:

— Или машинка.

— Мне нравится, — заявил Веселый. — Машинка… — повторил он задумчиво. — Слышь, Левша, в этом что-то есть. Просто и по-нашему, без всяких выкрутасов.

— А мне все равно. Как Лиманский скажет, так и будет. Ну, пошли, а то накроют.

Он направил машинку в сторону и открыл дыру. Партизаны выстроились в очередь и один за другим запрыгнули в плоскость. Похоже, перемещаться во времени для них было так же привычно, как видеть висящий на нерве глаз или добивать раненого врага.

— А вы чего стоите? — нетерпеливо спросил Веселый, когда трое бойцов исчезли.

— Чтобы пойти с вами, нам надо знать, кто вы такие.

— Сопротивление, — просто ответил Левша. — Слышали, нет?

— Да, один приятель как-то упоминал.

— Приятель, — усмехнулся Веселый. — Это не тот, который вас консервами одарил?

— Допустим.

— Хорошие у тебя приятели. Вручают под видом тушенки радиомаяк, а потом звонят в ГИП. Скажи спасибо, что за вами послали мою группу, а то уже получил бы пяток иголок под ногти.

— Ты служишь в Гвардии Исламского Порядка? — спросила Ксения.

— Уже нет, — ответил он, глянув на дымящийся джип. — Пора, ребятки.

Веселый указал на небо. Со стороны Москвы к нам приближалось какое-то светлое пятнышко.

— Пойдем, Ксюша, хуже не будет.

— Это точно, — подтвердил Левша.

Я шагнул в дыру и невольно посмотрел вверх. Над лесом занимался чистый рассвет.

— Лето?

Партизаны вразнобой закивали и подставили лица восходящему солнцу. Воздух быстро прогрелся, и в деревьях беспечно запели птицы.

— Зачем мы понадобились Гвардии?

— Не вы, а синхронизатор. Без него им до Сопротивления не добраться.

Мы стояли на дороге, как заправские туристы. Если бы не оружие и мрачный вид бойцов, нас и впрямь можно было принять за путешествующих автостопом.

— На приличных людей мы не похожи, — заметила Ксения. — Не боитесь, что кто-нибудь увидит и снова донесет?

— Здесь нет посторонних. Сюда попадают только с дыроколом.

— В каком мы году?

— Недалеко, в тридцать восьмом.

— Всего двенадцать лет? В тридцать восьмой можно попасть и без машинки. Просто дожить.

— Нельзя, — отрезал Левша. — Это никому не удалось — дожить.

Из-за поворота показался какой-то железный монстр. Он был собран из разных частей по принципу «лишь бы ехало»: основой послужила ходовая часть легкого трехосного вездехода с огромными, как черные бегемоты, колесами, спереди была приделана наклонная решетка вроде тех, что когда-то стояли на паровозах, а сзади поднималась к небу длинная выхлопная труба с треугольной заглушкой на конце. Венчал этот образчик автомобильного зодчества корпус от старого автобуса со спиленной крышей. Забраться в машину можно было только по лестнице, сваренной из толстой арматуры.

— У нас тут холодов не бывает, — пояснил Левша.

— Пополнение? — спросил водитель с длинными волосами, собранными в хвост. — Чего там новенького?

— С начальством поссорился, — сообщил Веселый.

Автобус кое-как развернулся на узкой дороге, и мы поехали обратно в Москву.

— Не забудь оплатить проезд! — крикнул хвостатый.

Один из бойцов достал полуторалитровую бутыль с темной жидкостью и пустил ее по кругу. Каждый отхлебывал из горлышка граммов по сто, затем передавал спиртное дальше. Вскоре настал и мой черед. Пить мне не хотелось, но отрываться от коллектива было нельзя. В посудине оказалось поганое бренди, и я закашлялся после первого же глотка.

Ксения тоже пригубила, но чисто символически, и вопросительно посмотрела на Веселого.

— Отдай Коню, — кивнул он на водителя.

Ксения с сомнением взболтнула бутыль — там оставалось не меньше трети, но все подтвердили, что теперь очередь шофера. Конь умело закрутил жидкость в спираль и, задрав голову, вставил горлышко себе в рот. Раздались дружные аплодисменты. В считанные секунды спиртное перебралось в желудок, после чего водитель отбросил бутылку в кусты и затянул какую-то грустную песню. Все это время автобус двигался с прежней скоростью.

Алкоголь побудил к общению, и мы принялись знакомиться. Каждый партизан имел прозвище, за которым стояла целая история.

Веселый получил свою кличку вовсе не за чувство юмора, а потому, что его настоящее имя было Роджер. Однако «Веселый Роджер» звучало слишком длинно, и второе слово частенько проглатывали, пока не отбросили совсем.

С Левшой была целая эпопея. Ни левая рука, ни его мастеровитость оказались ни при чем — там имел место неприятный случай со вшами, которых он подцепил, переночевав в одном бараке с беженцами. Чем все закончилось, никто толком не помнил, а сам Левша распространяться на эту тему отказался.

Кроме Веселого, Левши и Коня в группе были Радист, Сыр и угрюмый мужик лет сорока с трогательной кличкой Мама.

Слушая их россказни, мы с Ксенией так развеселились, что забыли о страшной фразе, произнесенной Левшой. И, только въехав в Москву, мы поняли, что означает «никому не удалось дожить».

Города как такового не было. Миновав Кольцевую дорогу, засыпанную песком и скрюченными листьями, мы взобрались на бескрайнюю черную возвышенность. Слева, справа, впереди — везде взгляд царапался об одно и то же: низкие развалины, груды битого кирпича и осколков бетона, тощие змеи проволоки, скорчившиеся в тщетной попытке выползти наружу.

То, что некогда торчало, выпирало, громоздилось, было сметено, просеяно сквозь мелкое сито и снова размолото. Москва распалась на миллиарды тонн обугленного щебня, и любой ее осколок легко уместился бы на ладони.

Напрасно я потешался над конструкцией нашего автомобиля — он как нельзя лучше подходил для поездок по руинам. Большие шины с грубым рисунком протектора легко преодолевали ухабы, каждый из которых для обычных колес мог бы стать роковым. Решетка спереди действовала наподобие совка: она срезала бугры и тащила их дальше, пока на пути не попадалась яма, принимавшая в себя лишний грунт.

Исчезнувшие здания открывали фантастически далекую перспективу, однако все находившееся дальше нескольких сот метров сливалось в сплошную выжженную поверхность.

В лицо мягко давил теплый ветерок, но пыли нигде не было: дожди унесли ее вниз, под обломки, туда, где раньше кто-то ходил, гулял, бегал. Сейчас этот нижний уровень засыпал новый культурный слой — несколько метров перекаленного крошева. Последний слой цивилизации.

— Нам легко пополнять свои ряды, — сказал Левша. — У власти есть все, у нас — только один аргумент. Вот этот, — он сплюнул на камни. — Тот, кто здесь побывал, возвращается домой сторонником Сопротивления.

— Мы видели, как люди уезжали, — проговорила Ксения.

— Никто не знает, сколько их осталось в городе, но это и не важно. После ядерного оружия Китай применил генное.

— Слышь, я думаю, на Земле вообще никого не осталось.

— Это ты, конечно, загнул. Где-нибудь да остались. Но здесь точно нету, мы проверяли, — возразил Левша.

— А радиация? Счетчик Гейгера у вас хоть есть?

— Зачем? Трещит как бешеный, только на нервы действует.

— Трещит? Так местность заражена?

— Есть маленько, — беззаботно откликнулся чернокожий и, помолчав, присовокупил:

— Пидоры азиатские!

— Выходит, до войны еще семь лет?

— Смотря откуда считать. У Петровича своя арифметика. А у Тихона, может, еще лучше. Да, Миша?

Не дождавшись ответа, Левша нахмурился и медленно повернулся ко мне. Остальные, уловив его напряжение, сразу затихли.

— Слышь, как он там? Живой еще? — спросил Роджер с фальшивой невозмутимостью. — Ничего не передавал?

— Кто? — Я увидел, как Левша снял с плеча автомат и положил себе на колени, направив ствол в мою сторону.

— Это мы с Петровичем обсудим, — вмешалась Ксения.

— Поглядим. — Веселый достал пистолет и начал демонстративно крутить его на пальце.

Ориентируясь по одному ему известным приметам, Конь несколько раз повернул и остановился у огромного кургана, к основанию которого была прорыта узкая тропинка. Мы спустились на землю и, выстроившись гуськом, пошли по углубляющейся траншее, выложенной относительно ровными кусками серого камня. Наши новые товарищи ненавязчиво расположились таким образом, что мы с Ксенией оказались блокированы и спереди и сзади.

Пресекая возможную попытку о чем-либо договориться, между нами влез плечистый Сыр. Дружественный конвой молча повел нас вниз — туда, где в насыпи был выкопан фрагмент темной стены с щербатым зевом пустого оконного проема.

Спрыгнув с подоконника на пол, мы попали в просторное помещение. В комнате имелось еще пять или шесть окон: все они были разбиты, и под каждым возвышалась горка ссыпавшегося снаружи щебня.

Мы вышли через богатую дверь из красного дерева и куда-то направились по гулкому мраморному коридору. Рассредоточившись, конвоиры окружили меня с четырех сторон, словно опасность, которую я для них представлял, увеличивалась с каждым шагом. Чем дальше мы отходили от кабинета, тем сильнее сгущались сумерки. Вскоре партизаны зажгли карманные фонарики, и стены отшатнулись в темноту — зрение уже не воспринимало ничего, кроме нескольких желтых овалов, скачущих перед ногами.

Добравшись до тупика, мы свернули влево, и Веселый предупредил:

— Слышь, осторожно. Лестница.

Вниз вели широкие ступени, и я окончательно убедился, что мы находимся в каком-то официальном учреждении, разумеется — бывшем. Здесь даже сохранилась пыльная красная дорожка, забранная под латунные прутья.

По мере того как мы спускались, становилось все светлее, и на минус третьем этаже фонари были экономно выключены. Внизу, между лестничными пролетами, мерцал тоскливый огонек.

Следующая площадка заканчивалась не ступеньками, а новым коридором, и, вступая в него. Левша громко объявил:

— Фили!

— Шаболовка, — лениво отозвались из затененной ниши.

— Вперед, — подтолкнул меня Веселый.

Мы остались вчетвером, остальные свернули в какую-то комнату, из которой тут же донеслись приветствия братьев по оружию. Через каждые десять метров на стенах висели керосинки, поэтому здесь было не так одиноко, как наверху.

Справа открылась дверь, и в светлом проеме показался невысокий человек со шкиперской бородкой. Чуть повыше ушей его борода плавно переходила в венчик седых волос вокруг вытянутой блестящей лысины. Мужчина выглядел на полтинник и был одет в бледно-зеленую полевую форму, которая ему совершенно не шла. К армии он имел такое же отношение, как я к пчеловодству.

— Петрович, они не от Тихона! — возмущенно объявил Роджер.

— Евгений Петрович! — неожиданно вскрикнула Ксения и бросилась к бородатому.

Веселый попытался ее остановить, но Ксения не собиралась делать ничего дурного, наоборот: обняв мужчину, она закружила его по коридору, и чернокожий застыл в неловкой позе.

— Они не от Тихона! — повторил Левша.

— От какого Тихона, Евгений Петрович? — остывая, спросила Ксения. — Это же я. Кенгуру!

Тот озабоченно посмотрел на Ксению — он явно видел ее впервые.

— Заходите, — коротко сказал он.

— Евгений Петрович! Я Ксения!

— Очень приятно, — молвил бородатый и, основательно усевшись в глубокое кресло, обратился к Левше. — Если они не от Тихона, то зачем вы их притащили?

Тот лишь пожал плечами и отошел к дальнему углу, словно снимая с себя всякую ответственность.

— Это я, — признался Веселый. — По каналам ГИП прошла информация о людях с синхронизатором. Откуда он у них, как не от Тихона?

Петрович скрестил руки на груди и развернулся ко мне.

— Если вас прислал Тихон, то почему вы отказываетесь? Что с ним? Почему Тихон не вернулся сам? — он задумчиво погладил острый кадык и вдруг догадался:

— Может, не Тихон, а Кришна? Или они назвались как-то иначе? От кого вы?

— От вас, Евгений Петрович, — ответила за нас двоих Ксения, хотя оптимизма в ее голосе поубавилось. — Не было никаких посредников, вы сами вручили мне и дырокол, и задание.

— Дырокол?

Ксения предъявила ему машинку.

— Ну да. Вот с этим синхронизатором они и отправились.

— Кто «они»? — топнула ногой Ксения. — Вы же меня одну посылали!

— Нет, — уверенно ответил Петрович. — Были только Тихон и Кришна.

— На ГИП не похоже, — высказался Левша. — Попади к ним синхронизатор, они бы не двоих прислали, а сотню.

— Если бы его заполучила Гвардия, сейчас или в будущем, они бы давно уже нагрянули, — согласился Евгений Петрович. — Тут что-то другое. Вы, как я понимаю, из тысяча девятьсот девяносто восьмого?

— Тогда почему я вас знаю? — проговорила Ксения. — В девяносто восьмом вам было лет двадцать, не так ли? А мне — годик или два.

— Ах вот как? Мы с вами знакомы? — не то удивился, не то усмехнулся он.

— Евгений Петрович Лиманский. Вы были жутко засекречены. Все, что мне о вас известно… — Ксения умолкла, вспоминая. — Ожог от кислоты на правом предплечье. В молодости носили очки, потом сделали операцию, но привычка осталась.

Лиманский машинально потянулся к уху, намереваясь поправить несуществующую дужку, но, спохватившись, сделал вид, что почесывает затылок. Интеллектуала такой жест не красил.

— Нам запрещали приносить на базу личные вещи, — продолжала Ксения. — Но у вас всегда была с собой фотография жены и сына. Мальчика звали Егором, а жену, простите, не помню. Но могу описать.

— Не надо.

Петрович вынул тощий, потрепанный бумажник, в котором хранился только один листок — маленькое фото с изломанными углами, — и грустно на него посмотрел.

— Откуда вы?

— Из двадцать шестого. Только из другого.

— Значит, он все-таки есть, другой двадцать шестой?

— Скорее даже другие.

— И что, в одном из них мы встречались? И… — Лиманский неопределенно помахал фотографией. — Вы слышали о моей семье? То есть Ирина и Егор… в том двадцать шестом они были живы?

— Этого я не знаю, — призналась Ксения. — Но вы часто говорили, что скучаете.

— Живы, — прошептал Лиманский, убирая бумажник. — Извините, как вас, Кенгуру?

— Ксения.

— А вы, молодой человек?

— Михаил.

— Ксения и Михаил. Садитесь, разговор будет долгий. Веселый, сходи за Фирсовым.

Мы разместились на узких неудобных стульях, Левша занял место в углу. Автомат он так и не убрал, лишь опустил стволом вниз, готовый в любой момент перевести его в положение для стрельбы. Евгений Петрович скорбно разглядывал свою обувь и с дальнейшими расспросами не торопился — судя по всему, мы ждали какую-то важную птицу и берегли красноречие для нее.

Партизанский отряд совсем не был похож на Отдел «четыре нуля», о котором с таким трепетом рассказывала Ксения. Горстка небритых злодеев, носящих в сердце благородную идею освобождения родины и совершающих набеги на измученный город, — вот чем было местное Сопротивление. Каким образом они собирались вернуть стране свободу — устранением отдельных функционеров оккупационного режима? Или Сопротивление — только ширма для разбойничьего раздолья?

Одна из ламп, расставленных на полу в огромном количестве, затрещала и погасла, испустив тонкую струйку копоти. В комнате горело еще около десятка таких же, тем не менее Лиманский поднялся с кресла, открыл мощный сейф и вытащил оттуда белую пластиковую флягу. Аккуратно добавив керосину, он поставил канистру на место и вновь зажег фитиль. В его неторопливых действиях виделась въевшаяся привычка к порядку. Нет, Евгений Петрович не мог получать удовольствия от жизни в подполье. Вряд ли этот флегматичный человек примкнул к Сопротивлению из-за любви к насилию.

В коридоре послышались мягкие шаги и негромкий голос. Каждая вторая реплика сопровождалась дурацкой присказкой «слышь» — Веселый что-то кому-то доказывал. Его собеседник отвечал скупыми односложными фразами, и у меня появилось тревожное ощущение, что сейчас я снова встречу знакомого.

— Не от Тихона, — как заклинание, повторил Роджер, вваливаясь в кабинет.

За ним вошел тщедушный старичок, которому Евгений Петрович тут же уступил место. Последним из коридорного полумрака вынырнул здоровенный мужик лет сорока пяти. Над его могучими плечами возвышалась непропорционально крупная голова, которая казалась не выросшей из тела, а ввинченной в него насильно.

— Колян? — вырвалось у меня.

— Ну? — Куцапов, постаревший, но почти не изменившийся, остановился и слегка нагнулся, чтобы разглядеть меня получше. — Кто такой?

Ксения проронила «кхм-кхм» и потрогала указательным пальцем висок.

— А, нет… обознался, — пробормотал я.

— Вот, Иван Иванович, — обратился Лиманский к старику. — Я ведь предупреждал…

— Пока не вижу никакой трагедии, — проскрипел тот.

— Вернулись вместо Тихона.

— Как вернулись, с синхронизатором?

— Естественно.

— Та-ак… Тихон сам на вас вышел? — спросил Фирсов, впиваясь в меня взглядом.

Иван Иванович был похож на злого, нахохленного воробья. Его лицо покрывали морщины столь глубокие, что в них запросто можно было устроить тайник. Веки Фирсова вытянулись и превратились в две тонкие складки, мешавшие ему моргать. Из-под кожистых козырьков выглядывали маленькие воспаленные глаза, склонные подолгу смотреть в одну точку. Узкие, будто у ребенка, запястья были покрыты старческими пятнами. Иван Иванович носил нарочито старомодный классический костюм, словно подчеркивал, что душою находится в прошлом.

— Ну? Не молчи!

— Вы, наверно, решили, что мы воспользовались вашим прибором? У нас есть свой.

— Сами сделали?

— Да нет же! — возразила Ксения. — Дырокол мне передал Евгений Петрович.

— Любопытно… — Фирсов перекатил зрачки в сторону Лиманского, и тот боязливо съежился.

— Она утверждает, что мы с ней общались в ином э…

— В иной версии, — подсказала Ксения.

— Ну, допустим. В иной версии. И, мне кажется, это похоже на правду.

— Во всем виноват Отдел. — Ксения встала и прошлась по комнате. Левша внимательно следил за ее передвижением, опуская руку на автомат всякий раз, когда Ксения приближалась к Фирсову. — Война с Прибалтикой, вторжение ООН и новая война — ничего этого не случилось бы…

Все присутствующие перестали дышать и, как один, уставились на Ксению.

— Этого, возможно, не случилось бы, если б не эксперимент, затеянный Отделом. Решение принимал не Евгений Петрович, и уж, конечно, не я, мы с ним только исполнители…

Левша, качавшийся на металлическом ящике, гулко стукнулся спиной о стену и чуть не выронил оружие.

— Вообще-то всю кашу заварил я. — Это признание моя гортань исторгла с большим трудом, но дальше говорить было намного легче. — Первоначально в прошлое послали меня, вернее, того, кем я стал в две тысячи двадцать шестом. Послали с одной лишь целью: переправить синхронизатор на двадцать пять лет назад, чтобы выиграть время на его изучение.

— Две тысячи первый! — воскликнул Лиманский. — Иван Иванович, вот вам и ответ.

— Гражданка Ташкова передает ФСБ неизвестный прибор, происхождение которого объяснить не может, — не спеша произнес Фирсов, будто восстанавливая в памяти строку из отчета.

— Ташкова — это моя бывшая жена.

— Однако, — крякнул Веселый.

— Я получила задание вернуть Мишу домой, — сказала Ксения. — Но две тысячи шестой сильно отличался от того, что мы ожидали увидеть.

— Продолжайте, — поддержал Фирсов.

— Я хотела предупредить Отдел о последствиях операции, но, как я понимаю, никакого Отдела в данной версии нет.

— Вы сказали, что жили в другом времени — без войн и катаклизмов, — проговорил Иван Иванович. — Пожалуйста, подробнее.

— В каком смысле?

— Прочтите альтернативный курс новейшей истории. — Он жестко посмотрел на Ксению. — Хочу проверить, насколько глубоко проработана ваша легенда.

— Поня-ятно, — протянула Ксения и села рядом со мной. — Принимаете нас за шпионов.

— Слишком красиво все выходит. Мы двадцать пять лет не могли понять, откуда взялся синхронизатор, а вы приносите готовый ответ. Мы послали людей, чтобы они хоть как-то изменили ход событий, — на следующий день приходите вы и рисуете прямо-таки райскую жизнь. Скажи людям то, что они хотят от тебя услышать, и бери их голыми руками. Я угадал?

— Прибор действительно взялся из ниоткуда. Но это не так важно. Отдел, развернувший эксперимент, исчез. Что теперь делать, я не представляю.

— А делать ничего не надо, это забота Тихона, — подал голос Левша. — Без вас обойдемся.

— Тихон — голова, — поддержал его Веселый.

— Значит, сидим и ждем, когда вернется ваш Тихон и принесет с собой чистое небо и… что там еще?

— И детский смех, — подсказал я.

— В какой год он отправился?

— В тысяча девятьсот девяносто восьмой.

— Вот оно! — воскликнула Ксения, хлопнув себя по коленке.

— Так-так, — оживился Иван Иванович. — Что вы там еще открыли?

— Кроме Тихона, кто-нибудь пользовался дыроколом?

— Это государственная тайна, — сказал Фирсов.

— Тихон первый, кто забрался так далеко?

— Да, — ответил Лиманский, невзирая на протестующие жесты Ивана Ивановича.

— В две тысячи третьем Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России. В две тысячи пятом — война с Балтийским Союзом. Потом ввод войск ООН. Для вас это реальные исторические факты, для нас — последствия вмешательства в прошлое.

Иван Иванович запрокинул голову и мелко, по-стариковски, засмеялся. Куцапов выудил из склянки какую-то пилюлю и подбежал к Фирсову, но тот оттолкнул его руку и продолжал трястись, пока на глазах не выступили слезы.

— Наконец-то! — всхлипнул он. — Я все ждал, когда же вы объявите, зачем пожаловали. Отозвать Тихона! Дескать, все было замечательно, а он взял и испортил. А вы, бугаи, чего уши развесили? Вам бабу симпатичную показали, вы и растаяли! А я еще кой-чего соображаю, — удовлетворенно заметил Иван Иванович. — Варит еще умишко! Николай, давай лекарство.

Куцапов поднес ему новую таблетку, которую Фирсов проглотил не запивая. Потом он похлопал себя по груди, помогая таблетке провалиться в желудок, и невыразительно, как-то бесцветно, приказал:

— Казни их.

Левша бдительно вскинул автомат, а Веселый, растянув резиновые губы в безразмерной улыбке, отобрал у Ксении машинку.

— Иван Иванович, отложим до завтра! — запротестовал Лиманский. — Дождемся Тихона с Кришной, а там посмотрим.

— Если б им удалось что-то сделать, вы бы почувствовали перемены уже сейчас! — отчаянно крикнула Ксения.

— А как же погрешность? Сутки — туда, сутки — сюда.

— Сутки?! У нас разные дыроколы, сравните их!

Ксения порывалась что-то объяснить, но Куцапов уже толкал нас к выходу. Его каменные ручищи работали как поршни — за двадцать пять лет здоровья у этой сволочи только прибавилось.

— Кришна! — осенило меня. — В каких годах они делали пересадки?

— Не задерживайся, Колян, — сказал Левша.

— Кришна давно в земле! С две тысячи шестого!

— Что ты мелешь? — приподнялся в кресле Иван Иванович.

Куцапов замер и уставился на Фирсова. Ксения смотрела на меня с надеждой и недоверием. Она считала это уловкой — так же, как все остальные.

— Я видел репортаж, в котором показывали неопознанный труп. Ничейных покойников не бывает.

— Ближе к делу!

— Длинные волосы, прямой пробор, нос с горбинкой. И две татуировки: одна — «Кришна», а другая…

Второе слово вылетело из головы. Я исступленно тер виски, но ячейка памяти, хранившая эту кроху информации, скрылась под напластованием последних впечатлений.

— Это твой шанс, — тихо произнес сзади Куцапов.

— Иван Иванович, разрешите я их лично кончу? — попросился Веселый.

— Добро.

— "Навсегда"! — выкрикнул я, когда Роджер за спиной уже щелкнул предохранителем. — «Кришна — навсегда»!

— Точно, — сказал Левша. — Есть у него такая наколка.

— По телевизору видел? И что там еще было?

— Ничего.

— Две тысячи шестой? — с сомнением спросил Фирсов. — Тридцать восьмой — восемнадцатый — девяносто восьмой. Что они забыли в две тысячи шестом?

— Узнайте у своего Тихона.

— Гм… Ладно, Николай, запри их где-нибудь.

Куцапов отвел нас в дальний угол коридора и отодвинул грубый самодельный засов на железной двери.

— Что, голуби, струхнули? — осклабился он. — Я бы вас убивать не стал. Я ведь тебя признал. — Он хлопнул меня по плечу так, что чуть не проломил ключицу.

— Сначала взыскал бы за разбитый «ЗИЛ»? — предложил я.

— Какой еще «ЗИЛ»? — удивился Куцапов. — Грузовик, что ли?

— Спортивный, «ЗИЛ-917».

— Спортивный грузовик? Нормально. — Колян пригляделся ко мне внимательнее. — Ты же Миша, так? Тачку у меня увел. В две тысячи втором, кажется.

— В две тысячи первом. Красный «ЗИЛ-917».

— Я всегда на «БМВ» ездил. Тот у меня первый был, самый любимый, а ты ему всю прав