АБСОЛЮТНЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ

 

Иван Иванович достал конверт и старательно его разгладил.

— Не знаю, получится ли. Координаты запомнил?

Я назвал адрес вплоть до этажа.

— За помощью придешь только в самом крайнем случае. На двери два звонка: верхний и нижний. Нижний не работает — провода перерезаны. В него и позвонишь. Когда я открою, представишься братом Аллы Генриховны. Я скажу, что между нами все кончено. Ты ответишь, что возникли некоторые затруднения и в моих интересах тебя выслушать.

— Экий вы, однако, сердцеед, Иван Иванович!

— Заткнись, — ласково произнес он. — Брат Аллы Генриховны, ты понял? Что-нибудь перепутаешь — пеняй на себя. Если забудешь имя-отчество, даже не суйся, считай, что меня там нет. Дальше. Зайдешь и отдашь конверт. Не на лестнице, а в квартире. Я спрошу, что там, ты скажешь: пьеса Чехова. Не вздумай импровизировать — плохо кончится. Пока я буду читать, стой смирно, руки держи на виду. Если я не убью тебя после первого абзаца, значит, можешь рассчитывать на мою помощь. Но, повторяю, лучше, если вы справитесь сами.

— Иван Иванович, мне бы ствол…

— Обойдешься.

— Я же не требую танк! Пистолетик какой-нибудь скромный.

— У тебя синхронизатор. Сильнее его оружия нет. И послание одного Фирсова другому. При умелом обращении оно заменит ядерный чемоданчик президента, так что пистолет тебе не понадобится. Стрельба в городе — это провал.

— А Коляну вы письмо не доверяете?

— Он человек надежный, но уж больно самостоятельный. Начнет пороть отсебятину, все испортит. То, что находится внутри, — Фирсов многозначительно потыкал в замусоленную бумагу, — очень и очень серьезно.

— Новый компромат? — догадался я. — На вас?

— А как, ты думал, можно заставить подчиняться полковника ФСБ? После того, как все сделаете, не задерживайтесь. Я тут в конце приписал, что ты от друзей, но он ведь может и не поверить.

— Я бы точно не поверил.

— Я тоже, — сказал без улыбки Фирсов.

В две тысячи первый мы отправились старым маршрутом: автобусом до парома, и два скачка в сгоревшей бытовке.

Простояв на дороге минут сорок, мы остановили груженный торфом самосвал, который подбросил нас до «Водного стадиона». Плату за проезд водитель брать не хотел, но я насильно всучил ему десятку, чтобы проверить реакцию.

— Спасибо, — виновато проронил он.

Кажется, деньги, оставшиеся у Ксении, были по-прежнему в ходу. Не динары, не синие ооновские банкноты — обыкновенные русские рубли. В две тысячи первом не все еще было потеряно.

Находясь в обществе Куцапова, я волновался в основном за то, чтобы он сгоряча не ухлопал кого-нибудь из местных. Ксению я взять с собой не мог — я помнил взгляд Тихона. Не исступленный, нет. Спокойный до змеиного оцепенения. Петрович ошибался, Тихон не мечтатель. Он практик. Разложил Вселенную на атомы, произвел инвентаризацию, внес свои изменения и вновь слепил в единое целое. Нет, не мечтатель. Механик.

Ксения подождет меня в подвале. Если я когда-нибудь и позволю ей встретиться с Тихоном, то не раньше, чем он будет закован в пудовые кандалы.

Вместо Куцапова я мог бы выбрать Левшу, но он был еще более непредсказуем, к тому же до беспамятства влюблен в свой автомат, а такую дуру под рубашкой не спрячешь. Веселый в принципе внушал доверие, но я опасался, что в две тысячи первом матерящийся чернокожий вызовет толки. Кого я еще знал — Коня и Майора? Эти — узкие специалисты, а здесь нужен мастер на все руки.

— Колян, почему вы называете психолога Майором?

— Так майор и есть. Он в войсках служил, по медицинской части. Когда вооруженные силы разогнали, ему предложили перейти в армию Ирака. А он им сказал, что в зоопсихологии не разбирается.

— Сильно. Арабы не обиделись?

— Нет, только голову отрубить хотели. Его Веселый вытащил. Он вообще многих спас.

Граждане мирно текли по своим делам, не замечая двух спешащих субъектов, и вряд ли кто-то догадывался, что у одного имеется ствол, а у другого — невзрачный приборчик, похожий на пульт от телевизора. Но еще больше они удивились бы, узнав, что не пистолетом, а именно дыроколом можно перевернуть весь мир — и даже точка опоры не понадобится.

— Нам нужны колеса, — сказал я.

— Дело нехитрое, только до центра добраться.

— Желательно без криминала.

— Никаких угонов, — заверил Колян.

Я подошел к автобусной остановке и смешался с пассажирами. Так ловить такси было безопасней: если мне снова не повезет с машиной, стрелять по толпе они не посмеют.

У тротуара затормозил «Москвич» ярко-желтого цвета. Я раздосадованно махнул рукой — мол, проезжай дальше, частники нам не нужны. Водитель открыл правую дверь и, пригнувшись, посмотрел на меня.

— "Мерседес" ждешь?

На крыше «Москвича» светился оранжевый гребешок с черными кубиками и словом «TAXI».

— Почему по-английски написано?

— А по-какому надо? По-китайски, что ли?

В «Москвиче» было тесно и холодно. Спереди просачивался дурманящий запах бензина.

— Включи печку, — велел Колян. — Что-то я мерзну.

— Нельзя, задохнемся.

— Так открой окна.

— Тогда продует, — ответил водитель, закуривая мятую сигарету без фильтра. К счетчику он даже не прикоснулся.

Мы остановились на «Пушкинской», и я расплатился. Таксист озадаченно уставился на деньги.

— Что-то не так, братан? — многозначительно произнес Куцапов.

— Все нормально. Только бабки ненастоящие.

— Фальшивые?

— Да вроде нет. Менделеев, я смотрю, как живой, — таксист кисло улыбнулся. — Но где вы видели на полтиннике Менделеева?

— А кто же там, Гитлер?

— Бурлаки.

— Какие еще бурлаки?

— Которые на Волге. Картина такая. У вас другие бабки есть?

— Другие тебе еще больше не понравятся, — сказал я.

— Вы откуда, мужики?

— С Луны, — насмешливо бросил Колян, приставляя к его горлу пистолет. — Ты уж извини, но у нас, на Луне, такие деньги. С Менделеевым.

— Понял, — кротко ответил водитель. — Сдачу давать? — осведомился он, не дыша.

— Оставь себе. Свободен.

— Спасибо, мужики.

— Где ты взял эти бумажки? — спросил Колян, выйдя из машины.

— Бумажки — это то, что у таксиста, а у меня деньги.

— Понятно. А Пушкин на твоих деньгах был?

— Естественно. На сотне. Ты что, не помнишь?

— Помню. — Куцапов обернулся и тоскливо посмотрел на памятник. — Трех богатырей помню.

Мы миновали позор русской кухни — «Макдоналдс», затем аскетичный дворик Литинститута и направились вдоль Тверского бульвара дальше, к самому центру. Не доходя до Никитских Ворот, Куцапов неожиданно свернул в один из кривых переулков. Я было решил, что Коляну приспичило, но заметил, как он обхаживает черный «БМВ».

— Нравится? — спросил он, с нежностью притрагиваясь к стеклам.

— Колян, хватит хулиганить.

— Это моя тачка, Миша. Даже не верится, что ты мог изуродовать такую красавицу. Увел бы что-нибудь попроще.

Я осмотрел машину со всех сторон — ни царапины.

— Та была красного цвета и обтекаемая, как пуля. «ЗИЛ-917» называется. И хотя разбил я ее сегодня, ты об этом узнал еще три дня назад.

— Что ж ты меня, заранее предупредил?

Я промолчал. Куцапов не стал настаивать и занялся автомобилем. Первым делом он залез под заднее колесо и, кряхтя, что-то там отсоединил. Потом он попросил меня принести кирпич, а сам поднял с земли ветку и улегся под капот. Кирпичей поблизости не нашлось, и я выворотил из раздолбанного тротуара кусок асфальта килограмма на три.

— Подойдет?

— Должно. Отойди-ка.

Куцапов с размаха врезал глыбой по замку багажника. Крышка плавно откинулась, а «БМВ» залился оглушительным воем. Колян резво нырнул внутрь, и визги сразу смолкли. Затем он выбил боковое стекло и, просунув руку, открыл дверь. Я без приглашения занял место справа и стал наблюдать, как Колян соединяет провода из рулевой колонки. В зеркало я увидел, что из подъезда выскочил и устремился к машине крепкий парень с крупным черепом. Как заработал мотор, я не услышал, но приборная доска вдруг ожила, стрелки плавно качнулись, и так же плавно, но не мешкая, мы сорвались с места.

— У меня это вышло быстрее и с меньшими потерями, — заявил я нахально.

Куцапов-младший в шлепанцах и спортивных штанах пробежал по переулку до пересечения с бульваром, но его надежды на то, что мы задержимся у выезда, не оправдались. Колян рисково вырулил перед самым носом у «Жигулей» и понесся к Арбату.

Несмотря на то что эта акция сильно отличалась от угона «ЗИЛа», я снова подумал о Ксении и преисполнился гордости и какой-то лихой уверенности: все у нас получится. Я и вообразить не мог, что привязанность к другому человеку добавляет столько страсти и интереса к жизни. Впервые со времен манного детства я не чувствовал себя одиноким — это было восхитительно и странно, поскольку я давно уже смирился с тем, что существую отдельно от шести миллиардов гомо сапиенсов. Более того, я подозревал, что все население Земли так же одиноко, как я, просто оно умело это скрывает.

Перед глазами встал бункер, освещенный десятками керосинок, Ксюша, ожидающая моего возвращения, и во всем вдруг обнаружился смысл. То, что я сейчас делал, было нужно не мне, не какому-то там человечеству, а одной-единственной девушке, ради которой я был готов на любое безрассудство.

Вместе с этой упоительной мыслью появилась и другая, предательская: меня крайне тревожил случай с Мамой. Что, если после нового переброса я вернусь с другой памятью или она изменится у Ксении, не суть важно. Мы можем вновь стать чужими, и я опасался, что повторного счастья не выйдет. Для чего тогда всё: куцаповы, тихоны, дыроколы, сопротивления, для чего тогда я сам?! Нет, Ксения обязательно меня дождется — именно такой, какая она есть. Не верить в это — значит не победить.

Светофор работал как часы, и одно только это уже настораживало. В прошлый раз или, если можно так выразиться, в прошлые разы он подолгу держал красный для главной дороги — проспекта, название которого в моей памяти почему-то не отложилось. Подходило «время Ч», до аварии оставалось меньше минуты, но ни такси, ни фургона «Москарго» на перекрестке не было. Из знакомых машин я отыскал лишь красный «ЗИЛ», да и тот стоял не там, где ему положено, а позади. Стоило ему притормозить, как загорелся зеленый, и группа из двух десятков автомобилей, синхронно разогнавшись, умчалась прочь.

Словно подгадав, когда проезжая часть освободится, на асфальт без грохота, без всякого фурора свалилась бронированная дверь, а еще дальше, метрах в ста — две худые фигурки. Они тут же поднялись и скрылись за домами, а кусок железа продолжал лежать поперек дороги, не вызывая у прохожих никакого интереса. Объяви об этом происшествии газеты, здесь бы сразу образовалось столпотворение, люди долго еще приходили бы к этому месту в надежде на новое чудо. По всей стране выявилась бы армия очевидцев, были бы написаны подробные мемуары, а человек как минимум триста признались бы, что это они прибыли с другой планеты, чтобы научить нас правильной жизни. Возможно, именно так все и будет, но только после того, как раскачаются газетчики, а пока водители раздраженно объезжали артефакт, принимая его за кусок металлолома.

— Видел, видел?! — всполошился Куцапов. — Что это за парочка?

— Мы с Ксенией, — Ответил я не без рисовки.

— А Тихон где?

— А Тихона нет, — горько сказал я, признавая за собой неведомо какую вину.

— Подождем еще?

В его голосе звучала надежда — та, которая по глупой привычке мрет последней.

— Нет смысла.

Почему Тихон не приехал? А с чего я, собственно, взял, что он появится, — просто потому, что видел его здесь раньше? Но ведь Тихон оседлал «Москарго» вовсе не для того, чтобы прокатиться по Москве. Он защищал Шурика. «Нет Кнута — нет Тихона», — родился у меня не слишком оригинальный афоризм, который и подсказал, что делать дальше.

Технология была отработана: Куцапов нашел неприметный переулок, и мы, не вылезая из «БМВ», переехали на полтора часа назад. Первая двойка еще только высаживалась из самосвала, а вторая, то есть мы, уже направлялась к дому Кнутовского, к мексиканскому ресторану, к стрельбе в нем же и к прочим приметам непредсказуемого прошлого. Мы остановились во дворе, и я посмотрел на часы. Уже скоро.

— Ты можешь испортить светофор? — невинно поинтересовался я. — Чтоб не совсем сломался, но и не так чтобы работал.

— Конкретнее.

— Когда мы подъедем к перекрестку, должен гореть красный. Долго гореть.

— Сделаем.

— Хорошо. Возвращайся и жди там. Следи за белым фургоном, Тихон будет в нем.

Куцапов послушно укатил, а я достал сигарету и некоторое время стоял, собираясь с духом. Это совсем непросто — использовать единственного друга в качестве живца. Большая рыба стоит того, чтобы пожертвовать маленькой, но то рыбы. Не поступал ли я по отношению к Шурику подло? А вдруг таксист разгонится чуть сильнее, вдруг Тихон зазевается и не успеет нас спасти — Тихон спасти?! — и мы будем кувыркаться все положенные пятьдесят или сколько там метров, что тогда? Тогда, выкрутился я, нас похоронят в одном целлофановом пакете, и болеть моей совести не придется.

Я покурил, прислушиваясь к звукам рекламной кампании, и когда раздался первый выстрел, зашел в подъезд. Краем глаза я заметил, как по улице пронесся красный «ЗИЛ-917» — Ксения торопилась забрать меня из ресторана. Почему «ЗИЛ»? Куцапов о нем ничего не знает, он ездит на «БМВ» и, кстати, утверждает, что мы попортили именно эту машину. Но мы с Ксенией отправили «девятьсот семнадцатый» в понедельник, и у него была разбита левая сторона, а сегодня среда, и Колян сидит в целехоньком «БМВ». Другой бы на моем месте подивился этому странному несоответствию, но я подобными загадками был сыт по горло. Возможно, здесь пересеклись две близкие версии, возможно — не две, а двадцать две, да хоть сколько, лишь бы Тихон учуял, что его настольная книга под угрозой, и примчался ее выручать…

Шурик был рассеян до полного выпадения из реальности — он опять что-то писал. Я не мог понять, в обиде ли он на меня за тот отрывок или никакой встречи в метро не было и ему просто недосуг. В минуты творческой активности Кнут настолько уходил в себя, что общаться с ним, тем более втолковывать какие-то невероятные вещи про путешествия во времени, было бесполезно.

— Саша, нам надо в Выхино, — произнес я трагически просто. — Очень надо.

— Угу. — Кнутовский наяривал на клавиатуре слепым десятипальцевым методом, движением губ дублируя слова, вырастающие на белом поле «Лексикона». — Сейчас, присядь пока. — Он ударил по «энтеру» и принялся за новый абзац.

— Саша, через сорок минут мы должны быть там. Если у Музы чешется, возьми диктофон, набрешешь по дороге.

От такой наглости Кнут сбился и набрал три твердых знака подряд.

— Слушай, это ты или не ты?

— Я. По-прежнему застенчивый и тактичный. Но страшно торопящийся.

— Зачем нам в Выхино?

— Увидишь.

Когда мы вышли на улицу, напротив стоял, якобы спрятавшись, все тот же «ЗИЛ». Меня так и подмывало послать ему воздушный поцелуй, но Кнут не спускал с меня глаз.

Мимо проехало три или четыре такси, но все это были «Москвичи», приподнявшие закругленные задницы, точно решившие кому-то отдаться.

— Мы торопимся или нет? — спросил Кнут. — Чего ты ждешь?

— "Волгу". Желтую «Волгу».

— Ты с кем-то договорился?

— Нет, нам нужно обычное такси.

— Ты уже несколько штук пропустил, — раздраженно сказал Шурик и вытянул руку перед очередным «Москвичом». — Ну? Или едешь без меня.

— Выхино. Двадцаточка, — предложил я таксисту, и он, профессионально учуяв спешку, согласился на четвертной.

На перекрестке что-то не складывалось. В левом ряду, мешая движению, тащился двухэтажный туристский автобус с прозрачной крышей. Я понадеялся, что он проскочит, но как только автобус подъехал к светофору, тот моргнул желтым, и обтекаемый мастодонт покорно фыркнул тормозами.

— Немцы, — сообщил наш водитель, глянув на номер. — Во всем любят орднунг.

У стоп-линий мы, как в прошлый раз, стояли первыми, но слева находился высоченный гроб на колесах, и это в корне все меняло. Теперь Тихон даже при большом желании не сможет к нам подобраться, фургон не велосипед. Мы беспрепятственно проедем вперед, словим на капот кусок брони и полетим дальше — с мертвым водителем и выжатой педалью газа. Такого исхода я, конечно, не допущу, но разве дело в этом? Тихона нет, мы опять остались ни с чем.

Справа подкатила красная спортивная машина. Здрасьте, вас здесь только не хватало!

— Как мы их! — восторженно высказался таксист. — Взяли и переплюнули все их «Порше» сраные. У меня шурин…

Мне захотелось послать «ЗИЛу» уже не поцелуй, а что-нибудь менее сентиментальное, но я вспомнил, что в нем сидит дама.

— Чего мы там забыли? — тревожно спросил Кнут.

— Где?

— В Выхине, где еще!

— А… Мы туда не поедем, — отмахнулся я, пытаясь найти в веренице машин что-то похожее на фургон.

Таксист озадаченно глянул в зеркальце, но промолчал.

Тихон не приехал. То ли разочаровался в книге, то ли пришел к выводу, что Кнуту ничто не угрожает. Или приготовил новый финт, с учетом, так сказать, сложившихся обстоятельств. Как я теперь буду оправдываться перед Коляном за потерю товарного вида машины, за унизительную пробежку в тапочках, за все наши наивные приготовления?

Его «БМВ» по-свойски стоял на газоне, рядом с тумбой ручного переключателя светофора. Инспектор, вместо того чтобы погнать наглеца и заняться службой, мирно толковал с Куцаповым, облокотившись на безукоризненно вымытую крышу.

— Что же он, мурло, его отвлекает! — обозлился водитель. — Пропустили бы и трепались себе дальше.

— А ты ему погуди, — предложил я. — Давай-давай, не стесняйся.

Таксист немного помялся и бибикнул. Сзади его поддержали, и, осмелев, он снова вдавил сигнал. Куцапов высунулся в окно и вопросительно кивнул. Я в ответ помахал — мол, все, уже можно, и он что-то сказал инспектору. Тот подскочил к переключателю, и светофор без промежуточного желтого сразу показал зеленый.

Таксист пристально на меня посмотрел и нажал на газ.

— Стой! — опомнился я.

— Здесь, что ли, выходить будете? — спросил он, набирая скорость. — Сейчас, вот только перекресток проедем.

— Стой! Остановись! — крикнул я и для пущей убедительности забарабанил по спинке сиденья.

До водителя не дошло. Он подал знак «ЗИЛу», чтобы тот пропустил нас в правый ряд, к тротуару. «ЗИЛ» реагировал своеобразно: он чуть отъехал в сторону, а затем резко вильнул и боднул такси крепким покатым боком.

— Да тормози же! — заорал я, с трудом выдавливая слова из схваченного судорогой горла.

Воздух впереди сгустился, замерцал, и в нем, словно созданные лазерной графикой, проявились две зловещие буквы латинского алфавита.

Михаил в красном «ЗИЛе» был настырен: спортивная машина отлепилась от «Москвича» и повторила свой варварский маневр.

— Это не я! — испуганно вскричал таксист, призывая нас в свидетели. — Он сам!

Автобус, еще недавно такой медлительный, нагнал нас слева и крепко приложился, компенсируя правый удар «ЗИЛа». Такси отскочило от него, как мячик от теннисной ракетки, и уже само впечаталось в красную машину. В обеих дверях справа вылетели стекла. Водитель бешено колотил ногой по тормозу, но скорость не снижалась. «Москвич» завизжал и пошел юзом. Автобус и «ЗИЛ» разошлись в стороны и снова сошлись, ударив нас с двух сторон. Я почувствовал толчок в спину, одновременно с ним раздался душераздирающий скрип. В выбитые окна ворвалась серая копоть: диски заклинило, но «Москвич» летел дальше, сжигая резину.

Наконец эта страшная бойня прекратилась. Обе машины остановились, и мы встали вместе с ними. Нависла долгожданная тишина, в которой ошалело ворочался водитель.

— Мишаня! Это ж ты все и организовал! — протянул Кнут.

Из его носа капала кровь, однако он был поразительно спокоен.

— Ну, блин, организатор! — таксист стучал по лобовому стеклу, но оно не вываливалось, и таксиста это бесило.

Автобус мурлыкнул немецким мотором и, вырвав из «Москвича» обе левые двери, сдвинулся с места. Он объехал лежавший на дороге лист металла и, разогнавшись, исчез за поворотом.

— Сашка, прости меня, — заторопился я, хватая Кнута за локоть. — Не могу объяснить, нет времени!

Я хотел бы, чтоб расставание получилось более теплым, но рядом уже затормозил Куцапов, и я запрыгнул к нему в «БМВ».

— За автобусом!

— Что ж ты: «фургон»! Если б я заранее знал, что Тихон там, прямо на месте бы его чик-брык. — Он на секунду приподнял руки над рулем и, впечатав кулак в раскрытую ладонь, показал, как стирает Тихона в порошок.

— А инспектор?

— Да это был тот, из девяносто восьмого! Который у Кольцевой стоял!

— И он опять тебя узнал? А ты его?

— Спроси чего полегче.

Куцапов крутанул руль, и мы разудало, с заносом, выскочили на ту же улицу, что и Тихон. Автобус с ободранным боком стоял в нескольких метрах от перекрестка. Вокруг, явно намереваясь забраться внутрь, расхаживал какой-то оболтус.

— Браток, ты шофера не видел? Рыжий такой.

Тот замялся, взвешивая ценность информации.

— Я из НСС, — со значением произнес Куцапов. — Тебе потом зачтется.

— Рыжий пересел в оранжевые «Жигули» и поехал во-он туда.

— Ишь ты, стильный! Тачки под гриву подбирает, — процедил Колян, срываясь с места.

— Небось обманул мальца? Что за «энэсэс» такая?

— "Не стой под стрелой!" — ответил смеясь Куцапов.

Вскоре показались и «Жигули» — темно-красные, почти вишневые, а совсем не оранжевые, как доложил нечестный подросток. Затылок сидевшего в машине принадлежал, вне всякого сомнения, Тихону.

— Сейчас бы Федорыча подключить, — сказал Колян. — Из меня шпик неважный. Если заметит, сверлим ему башку, прям здесь, и сразу уходим.

— Нельзя. Его башка — самое дорогое, что есть на свете. Лучше посмотрим, куда он нас выведет. А вдруг ребеночка найдем, которого он из интерната свистнул? Это же он и есть.

— Ну ты… — Куцапов снова оторвал руки от руля, изображая жест восхищения. — Как ты допер?

— Самый простой способ прищучить Тихона — поймать его в детстве и посадить под замок…

— Или казнить.

— …вот он и спрятал от нас младенца. А в Сопротивлении о Тихоне забыли потому, что его там не было.

— Но я ведь помню! Был!

— Теперь выходит, что не было.

— Придумал! — Колян сбавил скорость и прижался к тротуару, затем повернулся ко мне и снисходительно похлопал по плечу. — Зачем за ним гнаться? Мы можем грохнуть его мамочку, и он вообще не родится!

Где-то я это уже встречал — то ли в книжке, то ли в кино. Идея была гениальной, но не учитывала одной элементарной вещи: убивая в прошлом, мы изменяем будущее. Потеряв Тихона, мир мог приобрести нечто такое, по сравнению с чем война две тысячи тридцать третьего показалась бы легкой разминкой.

— Остынь, — только и сказал я.

Пока мы стояли, «Жигули» успели скрыться из вида. Мы проехали наугад несколько кварталов, повернули, потом еще раз, и, когда я уже собирался высказать Куцапову все, что о нем думаю, впереди замаячил вишневый автомобиль. Тихон юркнул под арку в старом четырехэтажном доме. Впереться в узкий дворик так, чтобы он нас не заметил, было невозможно, поэтому мы оставили машину на улице и дальше пошли пешком.

Тихон направлялся к одному из парадных. Он выглядел франтом, по крайней мере, со спины: лакированные туфли, черные брюки и длинный кожаный плащ. Впечатление портили только рыжие кудри, сотрясавшиеся при каждом шаге. Он неожиданно обернулся и, обнаружив преследование, побежал. Мы помчались за ним. Колян на ходу достал пистолет и тихо предупредил:

— Не лезь, Мишка. Баловство закончилось. В подъезд мы залетели на две секунды позже — подпружиненная дверь хлестко ударила по ладоням, и Куцапов одним толчком снес ее вместе с коробкой. Сверху слышался быстрый топот подошв. Тихон понимал, что сейчас продолжительность его жизни зависит только от резвости пяток.

Несмотря на возраст и пристрастие в водке, Колян отрывался от меня все дальше и дальше. Когда Тихон остановился на верхней площадке и завозился с ключами, Куцапов уже добрался до предпоследнего пролета. Теперь их разделяло всего пятнадцать-двадцать ступеней, и Тихон не успевал ни укрыться в квартире, ни включить синхронизатор.

— Вот ты и кончился, гнида! — Колян торжественно поднял пистолет, и я увидел, как его палец тянет спусковой крючок.

— В ноги! — крикнул я, с ужасом осознавая, что опоздал.

Куцапов его пристрелит, на сленге Сопротивления — казнит, и будет по-своему прав, но кто же тогда распутает узлы, завязанные Тихоном, кто размотает этот смертельный клубочек?

С гибелью Тихона стабилизируется нынешняя версия истории, но что это будет за стабильность? Неизбежный конфликт с Прибалтикой, неминуемый мировой кризис, неотвратимая гибель страны. Все останется как есть: три войны и маленький бункер в тридцать восьмом году, где горстка идеалистов, или эгоистов, или безумцев нянчит мечту о «новом пути». Для чего мы его искали — чтоб не позволить сделать еще хуже? В нашем случае между «плохо» и «очень плохо» нет никакой разницы.

«Постой, Колян, не стреляй, — бессильно подумал я. — Мы не можем убивать Тихона. И отпустить не можем. Зажали в углу, как два инвалида девицу, а зачем?»

Куцапов выстрелил — прямо в сердце. Я не разглядел летящей пули, но зато видел его глаза и то, как медленно он моргнул, отпуская Тихону грехи.

В каменном мешке лестничной клетки хлопок показался оглушительным. Тихон даже не шелохнулся.

Колян промахнулся с пяти метров. Я не мог в это поверить. Тихон по-прежнему стоял у двери, только за один миг, на который я выпустил его из вида, он успел переодеться: ноги зашнуровались в высокие ботинки с толстой подошвой, а на теле появилась не подходящая для сентября летняя рубашка, наполовину пропитанная кровью. Его правая рука висела плетью, а левая сжимала знакомое по прошлой встрече ружье.

Из-за его спины вышел другой Тихон — в черном плаще, и он тоже держал пулемет. После бега по лестнице его голос был на удивление ровным:

— Кто из нас кончился?

Что же Колян не стреляет? — терзался я. И, посмотрев на пистолет в его широкой ладони, сообразил: стреляет. Вихрь чувств, прокрутившийся в мозгу, уложился в то время, за которое патрон выщелкивается из обоймы. Я знал: Колян стреляет, потому что теперь у него не осталось выбора, я бы и сам сделал то же — когда у меня будет свое оружие?! — ну что же он так медленно, ну давай же, дава-а-ай!!

С верхней площадки раздался парный свист, и из обоих стволов выскочили початки желтого пламени. Воздух проткнули две светящиеся спицы.

Что же он?!

Нас поливали огнем, а мы стояли, словно истуканы, и заворожено наблюдали собственную смерть. Куцапов со своим пистолетом против двух плотных очередей выглядел неандертальцем. Он пальнул два или три раза — без толку.

По ступенькам быстрым, полноводным ручьем стекало что-то вязкое, на воду совсем непохожее.

Посередине лестничного пролета мелькала серая тень, слишком скорая и бледная, чтобы ее можно было с чем-то сравнить. Вокруг колыхалось зыбкое марево открытой дыры, подкрашенное желтым сиянием. Поглощая две огненные нити, дыра равномерно выплескивала кровь, словно доказывала правильность закона сохранения.

Откуда? Столько?! Крови?!!

Куцапов не падал. Да ведь он давно уже мертв! Никто не может выстоять под двумя очередями. Пойте сладкую песню о бронежилетах, мастера телевизионного экшен! Где взять столько кевлара, чтоб удержать двести-триста пуль, выпущенных в упор?

Оба Тихона опустили ружья и, молча переглянувшись, исчезли. Они даже не поинтересовались результатом, будто единственной их целью было растратить лишние патроны, а воткнулись ли пули в стену, впились в живое тело — не важно.

— Мишка…

Я вздрогнул. Кто меня зовет — Колян? Тысячу раз убитый, но продолжающий стоять на лестнице, слегка ухватившись за перила? Что, Колян, затекла нога, зачесалась лопатка? Сколько в тебе железа — килограмма два? Как самочувствие, мертвый Колян?

— Мишка, ты не ранен?

— Нет, а ты?

— Слегонца. — Куцапов боязливо повернулся. Спереди его свитер промок и прилип к животу. На уровне груди виднелось три опаленные прорехи, смахивающих на дырки от пьяной сигареты. Колян не курил.

— У тебя кровь, Мишка.

— Где? — не поверил я.

Рубашка над пупком была порвана. Разрез пришелся прямо на пуговицу — заклепка с выдавленными по кругу буквами «Верея» не смогла остановить полета злой металлической мошки.

— Скользячкой прошла.

Я отогнул край рубашки — под ней набухала узкая горизонтальная царапина, полностью повторившая забытый рубец.

— Ничего, это у меня хроническое.

— Вон еще, на ноге!

— Все нормально, Колян, у тебя же у самого!..

Куцапов мучительно кашлянул, и из отверстий в его свитере вылетели черные брызги.

— Это пройдет. Карман… — Он протянул руку с пистолетом к моим джинсам.

— Убери пушку. Стрельнет, а там машинка. Коля, да у тебя легкие пробиты!

— Карман… синхро… син… дырокол, — захрипел Куцапов, клокоча красными пузырями. — Амба!

Я посмотрел туда, куда так настойчиво тыкал стволом Колян, и согласился. Амба — это еще мягко сказано.

В карман с машинкой попало пуль пять, все они также прошли по касательной и не задели ноги, но прибор превратился в горсть электрического хлама, половина которого уже высыпалась на залитый кровью пол.

— Мишка, мы потерялись, — простонал Куцапов и начал медленно опрокидываться через перила.

Я подставил плечо в надежде взвалить тело на спину, но его центнер с гаком подмял меня, как стебелек укропа. Мы вдвоем опустились на липкие ступени, и я опять подивился количеству крови. Если б вся она вытекла из Коляна, он бы уже не дышал. И куда подевались все пули, если мы поймали штук десять на двоих?

Поднять Коляна под мышки я даже не пытался — мне пришлось бы сцепить пальцы на его груди, а это бы его убило. Оставалось только волоком. Я взял Куцапова за локти и потащил вниз. В какой-то момент он пришел в себя и, чтобы хоть как-то мне помочь, принялся отталкиваться ногами, но вскоре опять забылся, твердя в беспамятстве одно и то же:

— Потерялись…

Лифта в доме не было, и я волок Куцапова по лестнице, хотя знал наверняка, что до больницы он не дотянет. Его каблуки бились о ступени, отсчитывая пройденные сантиметры. Позади размазывались бурые кляксы, но определить, чья это кровь — моя, Коляна или та, что вытекла из дыры, было невозможно.

На втором этаже я привалился к стене, чтобы отдышаться. Из-под двустворчатой, старого образца двери выползали истязающие запахи жареной курицы, слышалась стандартная коммунальная ругань, рев магнитофона и тоскливый звон кухни. На секунду диалог двух хозяек прервался, и в тишине мне послышался какой-то шорох. Я задрал голову — лестница была пуста, только темный предмет размером с футляр для очков быстро свалился вниз, ударяясь о фигурную решетку перил. «Это могла быть машинка», — отчаянно подумал я. Вместе с воспоминанием о машинке явилась и запоздалая догадка: вот для чего Тихону понадобился второй синхронизатор. Он не собирался ставить на своей шкуре рискованных экспериментов. Ему нужно было спастись, прикрыть самого себя, и у него это получилось. У Тихона снова все получилось.

— Надо было его убить, — пробормотал я.

— В следующий раз — обязательно, — пообещал Куцапов.

Он слабо шевельнул ногой, и под ней всхлипнула успевшая набежать кровь.

— Потерпи, Колян. Сейчас найдем врача и…

— Домой, — приказал он. — Дорогу помнишь?

Ехали мы легко. Красный «ЗИЛ» и черный «БМВ» были не просто автомобилями, а некими символами, знаками кастовой принадлежности. Даже государственные машины с флажком на номере сползали с заветной левой полосы, признавая наше бесспорное, хотя и неписаное преимущество. В ответ на каждое мое нарушение инспекторы «гибели» лишь по-отечески грозили пальчиком.

Колян понемногу приходил в себя. Полулежа, он определял наше местонахождение по верхушкам зданий и указывал, где следует свернуть, а где прибавить скорость. За всю поездку я почти не прикасался к педали тормоза, мы остановились только один раз, когда перекрыли движение из-за кортежа премьер-министра.

— Тут уж, Мишка, ничего не попишешь, — улыбнулся Куцапов. — Он круче.

Чем меньше оставалось до Тверского бульвара, тем чаще Колян подтрунивал над моими водительскими навыками и тем больше крови он отхаркивал с каждым выдохом. Организм, настроенный на вечную борьбу, бросал в топку выживания последние резервы, и я боялся, что до дома он не дотянет. Мне почему-то казалось неимоверно важным привезти его на место еще в сознании и дать возможность увидеться с Коляном из этого времени.

Когда мы добрались до переулка, Куцапов уже не разговаривал — его дыхание превратилось в сплошное бульканье, а кашель, накатывая, не отпускал по несколько минут. И все-таки он еще держался. У въезда во двор он дернул меня за руку, напоминая про поворот и одновременно помогая вписаться между стеной и воротами. Я не сразу разобрался, что от меня требуется, да и про тормоз вспомнил с опозданием, поэтому вираж получился слишком резким. Машина чиркнула правым боком об угол, но не застряла, а проехала дальше, вырвав здоровенный кусок штукатурки.

Колян лишь натужно усмехнулся, показав красные от крови зубы. Он открыл дверь и кулем вывалился наружу. Куцапов умирал — теперь уже по-настоящему, без бравады и прибауток, с ужасом, с отчаянием.

Из глубины двора к нам устремились трое мужчин. Их мощные фигуры сочились яростью и жаждой мщения, но мои мысли были заняты только Коляном — если его поднять, то он, возможно, проживет пару лишних минут. Да разве они могут быть лишними!

— Щас удавлю пингвинов! — проревел младший Куцапов, предвкушая сатисфакцию.

Шлепанцы он успел сменить на ботинки с золотыми пряжками, а спортивные штаны — на легкие, слепящей белизны, брюки. Когда он подбежал, я усаживал Коляна, поэтому, кроме ног, ничего не видел. Золотая пряжка размахнулась, намереваясь врезаться мне в живот, но замерла и медленно опустилась. Куцапов-старший прислонился к поцарапанному крылу и открыл глаза.

Сходство было фантастическим. Немного морщин, чуть-чуть седины — вот все, что их отличало. Не считая двадцати пяти лет, прожитых в оккупации.

Куцапова тут же подняли и понесли к дому — не суетясь и не задавая вопросов, словно эти люди каждый день с кем-то прощались и знали цену последним секундам.

Его положили на кровать, и светлое покрывало, испачкавшись в сгустках свернувшейся крови, обратилось во что-то больничное, равнодушное к чужому страданию.

— Вон, — тихо сказал Куцапов-старший.

Он не мог себе позволить многословия, ведь ему еще предстоял разговор с собой — самый важный разговор из всех, что выдаются в жизни.

Мы перешли в соседнюю комнату — я и двое крепких парней, которые уселись возле двери с намерением продержать меня здесь столько, сколько потребуется. В одном из них я узнал Кешу, медлительного увальня, выводившего Коляна из кафе. Возможно, именно ему я был обязан тем, что на моем животе не дырка, а всего лишь царапина, но сам спаситель меня не вспомнил.

Качки демонстративно молчали, давая понять, что, пока мой статус и роль в этой истории не установлены, никакого контакта не состоится. Мне оставалось надеяться, что исповедь Куцапова будет истолкована правильно и меня не вынесут из квартиры в четырех сумках.

Парни умело давили на меня взглядами, они могли быть как телохранителями, так и убийцами — в этом вывихнутом мире ни за что нельзя было поручиться. Прежде мы ходили по разным улицам, отоваривались в разных магазинах, смотрели разные фильмы — наши планеты летели рядом, но их орбиты никогда не сходились слишком близко. Теперь же я сидел в обществе этих мордоворотов и мучился предчувствием, что мне придется как-то налаживать с ними отношения, ведь я здесь остался совершенно один.

В углу стоял телевизор — целый домашний кинотеатр, собранный наверняка на заказ. Дикторша с пронзительными, чуть раскосыми глазами что-то старательно выговаривала, однако что именно, было неизвестно, поскольку телевизор работал без звука.

Неожиданно на экране возник католический храм, выделявшийся на фоне современных зданий. Оторвавшись от барельефа на стене, камера дала панораму: люди с булыжниками и лениво надвигающиеся на них танки.

Танки, о которых мне рассказывал Петрович. Нет, он говорил о чужих, а это — наши родные «тэшки», радующие глаз приземистой посадкой и фрейдистски поднятыми орудиями. Люк на одной из башен открылся, и из него показалась голова в мягком шлеме. Оператор взял лицо крупным планом, и танкист, будто догадавшись, что его видит вся страна, помахал рукой. Это был молодой человек лет двадцати, обычный срочник, считающий дни до дембеля. Наклонившись, он что-то крикнул экипажу, и ему передали короткий обрезок трубы, похожий на тубус.

— "Шмель"! — азартно крякнул один из парней. — Сейчас он им врежет!

Я не заметил, как охранники увлеклись новостями. Прибавить звук они ленились, их вполне устраивало и немое кино — лишь бы было весело.

Труба раздвинулась на манер телескопической удочки и превратилась в одноразовый гранатомет. Солдат направил его на камеру, и изображение задрожало.

— Ха, очканул оператор! — засмеялись друзья Куцапова.

Танкист широко улыбнулся — мол, не боись, шучу — и повернулся к церкви. В следующую секунду, не раздумывая и особо не целясь, он выстрелил по толпе. И снова посмотрел в объектив, и опять улыбнулся: здорово у меня получилось?

— Нормально! А то гансы совсем оборзели!

— Молодец, братишка, не стреманулся! — принялись делиться впечатлениями благодарные зрители.

По телевизору уже шли новости спорта, а качки все еще обсуждали, «как он им запендюрил». Словно плохо воспитанные дети, бранились, толкались и спорили, как надо садануть из «шмеля», чтобы уложить побольше.

В комнату вошел Колян — я даже не сразу понял, какой из двоих. По лицу тридцатилетнего Куцапова пролегло несколько морщин: от переживаний, от скорби, и самая глубокая, резко очерченная — от гнева.

— Ты, — сказал он, указывая на меня пальцем. — Ты поможешь мне его найти.

— Кого? — с готовностью спросил Кеша.

— Он сам знает.

— Что с тем мужиком?

— Умер, — вздернул брови Куцапов, будто удивляясь подобному исходу.

— Кто это был, Колян?

— Это был… Колян. Это был я.

Парни озадаченно покрутили головами и вдруг расхохотались, безмятежно и заразительно.

— Весело?! — заорал Куцапов. — Вы бы хоть этого перевязали!

— Да кто он такой, чтобы мы об него пачкались?

Колян постоял, переводя взгляд с одного товарища на другого, потом сунул руки в карманы и негромко проронил:

— Пшли отсюда.

— Ты чего, пыхнул там втихую? — растерянно заулыбались они.

— Выметайтесь.

Куцапов принес бинт, пластырь и три пузырька с какими-то снадобьями.

— Вообще ничего ребята. Просто не слышали того, что слышал я, — пояснил он мне.

Он заставил меня скинуть рубашку и занялся царапиной. Прошлого шрама видно не было — кожа на его месте оказалась содранной.

— И что же ты услышал?

— Много всякого. Чтобы подчинялся тебе, как старшему брату. — Куцапов, не прерывая процедуры, посмотрел мне в глаза — никакой иронии, только боль и решимость. — Он сказал, что ты сможешь найти этого Тихона. Найди его, Миша. Ты не пожалеешь.

— Последнее время я только и делаю, что жалею. Вряд ли тебе удастся что-то изменить.

— Я про деньги, — уточнил Куцапов, решив, что я его не правильно понял. — Озолочу, Миша. И то, что он с тобой сделал… я этого не повторю.

— Подставил?

— Он притворялся, что не помнит. Ему было стыдно.

— Коляну — стыдно?!

Куцапов-младший закончил перевязку и передал мне новую рубаху.

— Он ведь не знал, что от тебя будет столько зависеть. Сказал — вся страна. Не представляю, как это.

— Не только от меня, от тебя тоже. От Тихона. От массы простых людей, которых вы считаете быдлом. От всех.

Получилось как-то напыщенно, но по-другому я выразиться не мог. При мне его дружки подписали России смертный приговор — только лишь тем, что, увидев беззаконие, остались сидеть у телевизора. На том вердикте есть и моя подпись — я оставлял ее в каждой версии, прибавляя к тремстам миллионов уже существующих.

— Миша, он мне еще кое-что сказал… — замялся Куцапов. — Что у тебя может получиться… в общем, что он воскреснет.

— Может. Но лучше на это не рассчитывать.

Трудно было поверить, но после стольких неудач у меня все еще оставался какой-никакой шанс. С того дня, как мы с Ксенией впервые попытались что-то изменить, я постоянно дрейфовал между победой и поражением. Ни одно дело не было доведено до конца, но и гибельный крест на этой истории пока не вырисовывался. В две тысячи первом находилась еще одна машинка, а значит, и возможность все исправить. Но для этого придется начинать с нуля.

— Тачку я твою не сильно покорежил, ездить можно.

— Не проблема, есть еще одна.

— Случайно, не «ЗИЛ»?

— Чего?

— Ладно, не важно. Поедем к моей жене. У нее есть то, что нам надо.

— Машина времени? — спросил Куцапов так, точно речь шла о чем-то обыденном.

— Машинка. Она в кармане умещается.

— Полезная, должно быть, штука.

— Когда как.

Куцапов запер квартиру на мудреный замок со сканирующим устройством, и мы спустились к автомобилю. На царапину он даже не посмотрел, лишь проверил, закрывается ли дверь, и уселся за руль.

— Ну, напутал! — воскликнул Колян, заталкивая обратно провода, вырванные Куцаповым-старшим.

— Не было практики, потерял квалификацию. Там ведь на всю страну одна тачка, да и та — в общественном пользовании.

— Социализм, что ли?

— У этого строя нет названия. Банка тушенки там ценится выше человеческой жизни.

— Вот бы Костику туда попасть, он бы своего не упустил.

— Посмотрим, какой у вас бизнес выйдет.

До дома Алены мы добрались за несколько минут. Ожидание лифта, короткий подъем — и я снова оказался у той самой двери. Я не рассчитывал, что вернусь, я вообще многого не предполагал. Сколько же прошло времени? Здесь, в две тысячи первом, нисколько. А по моим внутренним часам? Восемь-девять дней, где-то так. Самая длинная неделя в жизни. Впечатлений хватит до старости, если, конечно, мне суждено ее встретить.

— У тебя оружие есть? — спохватился я.

— Обижаешь. Ну, что мнешься? Звони.

— Они этого не любят. Ломай.

Куцапов отошел к противоположной стене и, разбежавшись, насколько это позволяла площадка, врезался в мягкую обивку.

Мы повторили вместе, одновременно ударив ногами на высоте ручки. Дверь, сопротивляясь, натужно загудела, и в этом гуле послышался легкий треск дерева.

— Пошла! — обрадовался Колян. — Еще раз.

После четвертой попытки дверь сложилась пополам и рухнула в прихожую.

— Пушку доставай, — сказал я. — Больше напора!

Куцапов ворвался в квартиру и, не разбираясь, заорал:

— Всем к стене, руки за голову!

Ничего другого я от него и не ожидал. Но так тоже сгодится, банальности быстрее доходят.

В спальне, уткнувшись лицами в ковер, стояли Миша-младший и Алена.

— Где остальные?! — свирепо крикнул Колян, нагнетая обстановку.

— Н-нет никого, — хрюкнул Миша.

— Где, спрашиваю?! Щас, гнида, мочить буду!

— Они… исчезли.

Я показал Куцапову большой палец и жестом попросил передать слово мне.

— Алена, я и в тот раз не шутил, а теперь и подавно. Куда ты дела машинку?

Она отвернулась от стены, но руки с затылка не убрала.

— Не зна-ю.

— Много тебе платят? На гроб накопила?

— Я ничего не брала.

— Видишь этого человека? У него погиб… брат. А с помощью машинки его можно воскресить. Попробуй ему отказать.

— Миша, я ведь тебе жена, — упрекнула она.

— В прошлом, Алена, все в прошлом. Мишка! Да не трясись ты. Помнишь, я говорил, что она нас бросила? Якобы без причины.

— Ну, теперь-то причина появилась, — ответил Миша-младший, с опаской поглядывая на пистолет.

— Точно. Только ты, как всегда, ищешь ее не там. Ты, Миша, сам от нее уйдешь. Думаю, сегодня же. Дело в том, что наша с тобой супруга подрабатывает в разведке. Угадай, кто ее объект.

— Все совсем не так! — воскликнула Алена.

— Выкрасть чужой прибор, чтобы передать его ФСБ…

— Родина приказала, — нерешительно ответила она.

— Разумеется. Она каждому что-то да приказывает. А знаешь, до чего ее довели собственные же приказы?

— Миша, хватит уговоров! — сказал Колян. — Отойди, я начинаю.

— Под подушкой. Бери и отваливай, — монотонно произнесла Алена.

Под подушкой?! Перерыв весь дом, я не подумал про тайник, известный каждому ребенку. Войны, оккупация, гибель страны — все это, завернутое в несвежую наволочку, лежало у меня на кровати! Если б Тихон узнал, что его планы переустройства мира разобьются о такую пошлость, как моя свалявшаяся подушка, он бы лишился рассудка. Но теперь от Тихона ничего не зависит.

Машинка у нас, ФСБ ее не получит, значит, не будет новой модели, без погрешности. Ксения останется в своем двадцать шестом, Мефодий после заслуженного плевка в морду вернется туда же. Корень зла найден и вырван… как он вырван, с корнем, что ли? Да черт с ними, со словами!

Мне стало досадно от того, что все закончилось так отвратительно просто. Оказывается, нужно было покрепче насесть на Алену еще в тот раз, когда мы приходили с Ксенией. И тогда…

На этом мой радужный прогноз обрывался. Конфликт с Прибалтикой и все последующие события инициировал Тихон, который вторгся из другой версии, — той, что возникла из-за нашего вмешательства в прошлое. Так в какой версии мы сейчас — в старой или в новой?

— Ну что, жив он, не знаешь? — спросил Куцапов, нетерпеливо приплясывая у сканера.

Запорное устройство щелкнуло, и Колян вбежал внутрь. Закрыв дверь, я прошел следом. Он потерянно стоял у дивана и перебирал пальцами слипшиеся волосы Куцапова-старшего.

— Мы ведь только начали, — попытался я его успокоить. — Никто не обещал, что он оживет немедленно. Теперь у нас есть машинка, и мы можем…

— Да что ты уперся в свою машинку? — вскричал Колян. — «Мы можем»! Ни черта! Вот он лежит, все осталось как было.

— В худшем случае, Колян, в самом худшем, если нам ничего не удастся изменить, у тебя впереди еще двадцать пять лет. Кому-то и этого не досталось.

— Где же твой хваленый шанс? В чем он заключался? В том, чтобы наехать на какую-то бабу?

— Он все еще не потерян, шанс. Нам придется перенестись в понедельник. Скажи, что такое метро?

— Чего?

— Метро — предприятие, связанное с повышенным травматизмом. Вот на травматизм мы его и заловим.

Да, она все еще дышала, наша последняя надежда. Впрочем, почему последняя? Слабость Тихона к творчеству Кнутовского можно эксплуатировать до бесконечности.

— Зачем нам в понедельник?

— Позавчера я виделся с одним человеком.

— С каким?

— С моим лучшим другом.

Куцапов смотрел на меня в ожидании дальнейших пояснений. Чуть-чуть догадливости, и ему бы цены не было. А так приходилось разжевывать то, что я и в мыслях-то произнести не решался. Высказать идею вслух — значит приступить к ее реализации. Что ж, рано или поздно этим все равно придется заняться.

— Я рискну жизнью близкого мне человека.

— Был бы толк, — равнодушно отозвался Колян.

 

По бульвару медленно, как на параде, катили БМП. Новенькие скаты издавали оглушительный гул, от которого дребезжали стекла и вибрировали внутренности.

— Не было этого? — спросил я.

— Нет.

Предложение переместиться во времени Коляна не шокировало. Управляться с дыроколом было не сложнее, чем с будильником, и Куцапов к нему отнесся как к новому бытовому прибору, который нужно освоить и использовать по мере необходимости.

Возможно, Колян просто не умел удивляться — в дыру он вошел, словно в свой туалет: не жмурясь, не оборачиваясь. Первое путешествие он проделал спиной вперед, потому что держал за ноги Куцапова-старшего. Оставить тело в неизвестной версии я не решился.

За БМП ползли два армейских джипа и два крытых грузовика с желтыми табличками «Люди». Замыкала колонну машина «гибели» с включенной мигалкой.

— Не было их позавчера. Точно не было, — угрюмо повторил Куцапов.

Мир растрескался на множество мелких фрагментов, но все еще держался. Кусочки знакомой картины поочередно отклеивались и срывались куда-то в бездну, а на их месте возникала безумная абстракция кисти Тихона. Судить о новом полотне по нескольким осколкам было преждевременно, но то, что уже открылось глазу, не сулило ничего хорошего. На моих глазах погибало не только время, но и пространство — та территория, на которой я жил. Вместо нее громоздилось что-то несуразное, абсолютно непригодное для существования. Танки вокруг храма, БМП на Тверском. Видно, Тихону показалось мало двух глобальных войн двадцать первого столетия, и он решил покончить с планетой раз и навсегда.

— Колян, а почему ты меня забрал с Петровки?

— Я — тебя?

— Как раз сегодня меня сцапал Федорыч — за твою машину.

— Погоди, Миша, мы же в понедельнике. А угнали вы ее в среду. Я и правда хотел к Федорычу обращаться, но не успел — вы сами вернулись.

— Да, что-то я заездился. От этих перебросов голова кругом. Но ты ведь приходил. И забрал обоих.

— А кто там еще был?

— Тоже я. Меня для гарантии арестовали в двух экземплярах.

— Ну и что потом?

— Явился ты и попросил Федорыча замять.

— И он послушал?

— Ты очень попросил. Знаешь, что я думаю? Тебе придется его навестить, только не сейчас, а попозже, чтобы я не поехал в издательство и не встретил Кнута.

— Я в твоих расчетах ни хрена не понимаю. Что нужно сделать?

— На Петровку, Колян. Потом возвращайся домой и жди. Надеюсь прийти с Тихоном. А там, может, и старшего воскресим. Водки с ним еще выпьешь. Никогда с самим собой не квасил?

— Если б он не велел тебе помогать, послал бы я тебя вместе с твоей штуковиной.

— Нельзя, Колян. Я придумал, как бороться с этой сволочью. Я теперь фигура. На меня полмира молиться должно.

— А остальная половина?

— Остальная никогда не молилась. Никогда и никому.

Больше всего я опасался, что в Москве изменились некоторые названия и адрес Фирсова стал пустым звуком. К счастью, искомая улица здесь существовала и находилась она не так уж далеко.

Подъезд был чистым, без фекалий и настенной живописи, а воздух казался насыщенным какими-то благовониями. Звонков было два: верхний, нормальный, и нижний — с проводкой, обрывающейся в никуда, закрашенный вместе с наличником.

Я нажал на пыльную кнопку и не успел вытереть палец, как дверь открылась. Иван Иванович вышел в спортивном костюме. Выглядел он гораздо крупнее, даже брюшко небольшое висело, впрочем, довольно аккуратное и для полковника позволительное.

— Ну, — потребовал он, щупая меня взглядом.

— Здравствуйте, я от Аллы Генриховны, брат ее.

Это прозвучало как просьба о подаянии. Хорошо хоть, не поклонился.

— У нас с ней все кончено, — строго произнес Фирсов и чуть потянул дверь.

Закрывать ее Иван Иванович не собирался, он лишь честно отыгрывал текст.

— Дело в том, что всплыли некоторые обстоятельства… — я попытался взять реванш за неказистое вступление и высказал это таким тоном, будто некая Алла Генриховна, моя родственница, и впрямь попала в щекотливую ситуацию.

— Проходите, — предложил Иван Иванович и посторонился.

Я заметил, что Фирсов остался доволен сценой, во всяком случае, если кто наш разговор и слышал, вряд ли он что-то заподозрит.

Фирсов проводил меня в кабинет. Письменный стол, компьютер, аквариум с подсветкой и Книжный стеллаж во всю стену — ни дать ни взять литератор.

— Что здесь? — спросил Фирсов, принимая письмо.

— Пьеса Чехова.

Он педантично расправил замявшиеся уголки и распечатал конверт. В точности выполняя инструкцию, я встал в центре комнаты и опустил руки по швам.

— Иван Иванович, прежде чем как-либо реагировать, дойдите, пожалуйста, до конца, — осторожно напомнил я.

— Не учи, любезный, — бросил он, не отрываясь от листа.

Прочитав послание, Фирсов сразу убрал его в карман и неуютно присел на столешницу.

— От кого?

— Там все написано.

— Не все.

— Все, что нужно.

Он покусал большой палец и, не вынимая его изо рта, сказал:

— Вы блефуете.

— Там все написано, — проговорил я как можно жестче. — Мне нужен ответ.

— А что еще тебе нужно?

— Троих людей из группы захвата. В четыре часа на «Третьяковской».

— По чью душу?

— Высокий мужик, волосы рыжие, вьются. Баки. Скорее даже бакенбарды.

— Кто такой?

— По вашему ведомству не проходит.

— Двоих, — сказал Фирсов, подумав.

— Иван Иванович, мы не на базаре.

— Двоих будет достаточно.

— Он вооружен.

— И очень опасен, — усмехнулся Фирсов. — Ладно. Какие гарантии?

— Об этом мне ничего не известно. Берете рыжего, везете ко мне, и мы расстаемся. Больше я вас не потревожу.

Выходя из квартиры, я затылком ощущал желание Фирсова огреть меня чем-нибудь тяжелым. Фирсов удержался — похоже, сведения, содержащиеся в письме, действительно представляли для него серьезную угрозу. Интересно, что этот старый гриб там накалякал? Надо было плюнуть на мнимую порядочность и прочитать. Ах, Иван Иванович, знаток психологии! Потому ты и не доверил конверт Куцапову, что он вскрыл бы его сразу, как только выбрался из бункера.

Чем же мог запугать дряхлый генерал-лейтенант бравого полковника? Уж наверно, не подробностями из частной жизни мифической Аллы Генриховны. «Зачем нам в ФСБ такие офицеры, которых можно одной писулькой согнуть в бараний рог», — пронеслась в сознании сталинско-бериевская мысль, пронеслась и полетела дальше, сейчас мне было не до нее. Пока Фирсов дергал за свои рычажки и веревочки, от меня требовался сущий пустяк: поспеть на «Третьяковскую» к четырем.

Деньги из моего времени превратились в разноцветный мусор, а клянчить у Куцапова я не стал, поэтому о такси не могло быть и речи. В кармане нашелся замусоленный билет. «Действителен в течение 30 дней с момента первого прохода». Не думал, что он снова мне пригодится.

Турникет выплюнул карточку, но зеленый огонек так и не зажегся. Я попробовал еще раз — с тем же успехом.

— Что у вас? — Дежурная вышла из будки и сноровисто, двумя пальцами подцепила билет. Затем посмотрела с другой стороны и замотала головой. — Как это может быть? Тут пробито двадцать шестое число.

— Правильно, четверг, — вспомнил я и осекся.

— Сегодня только понедельник.

Ко мне незаметно подошел молодой милиционер.

— Что случилось?

— Опять фальшивый, Петя, — с сожалением вздохнула дежурная.

— Ваши документы.

Сказать ему, чтобы позвонил в ФСБ и спросил полковника Фирсова? Хорошая идея.

Я ударил Петю только один раз — носком в пах. Сзади неслись крики дежурной, пронзительные трели свистка, низкий рык сирены, но я уже был далеко. На станции стояло сразу два состава, и я заметался, выбирая, в какой из них сесть.

Поездка принесла мало радости: из рассказов очевидцев я узнал, что броневики обосновались не только на Арбате, но и на всех площадях Садового кольца.

Я вышел на «Третьяковской» в пятнадцать пятьдесят пять.

Боязнь опоздать, сменилась новой заботой: не пропустить Шурика. Я встал напротив лестницы перехода, пытаясь следить за всеми пассажирами сразу. Одновременно с Кнутовским я искал и оперативников. Мне казалось, что подчиненные Фирсова будут похожи на киллеров, преследовавших нас с Ксенией, поэтому особое внимание уделял невзрачным типам в сереньких тройках. Таких здесь находилось великое множество, и будь моя фантазия чуть посмелее, я бы решил, что Иван Иванович согнал сюда всю контору. Тем не менее одного человека мне вычислить все-таки удалось. Мужчина, полностью соответствовавший моим представлениям о секретных агентах, безучастно прохаживался всего в нескольких метрах от меня. Почуяв мое внимание, незнакомец посмотрел на часы и, зевнув, направился к эскалатору. На полпути он свернул за колонну, но я точно знал, что в поезд он не сядет. Как только мужчина скрылся, его внешность мгновенно улетучилась из памяти, и воссоздать ее я уже не мог. «Вот если бы ему в руки чемоданчик», — подумал я, однако тут же о нем забыл, поскольку совершенно неожиданно увидел Кнута.

Шурик шел ко мне сам — улыбаясь негаданной встрече и заранее отводя руку для приветственного хлопка.

— Здорово, какими судьбами?

— Свидание, — ляпнул я первое, что подвернулось на язык.

— А как же ячейка общества?

— Не пострадает.

Я вдруг сообразил, что мне нужно протрепаться с Кнутом хотя бы минут пять, чтобы не спеша довести его до края платформы. Говорить было не о чем, и я пожалел, что не заготовил какую-нибудь историю или, на худой конец, пару глупых вопросов.

— Как процесс? — спросил я.

— Творческий? Не знаю… Наверное, скоро завяжу.

— Ты это серьезно? — Я не мог вообразить Шурика в отрыве от клавиатуры, от бессонницы и от его растрепанного блокнота со скромным названием «Озарения».

— Не получается ничего, Мишка.

— У тебя?! У кого же тогда получается?

— Не берут ничего. Ездил недавно в «Реку»…

Под ребрами что-то встрепенулось.

— И что возил?

— Да какая разница? Все равно вернули. Есть там один… Хоботков, представляешь? Специально придумаю какого-нибудь убогого и назову в честь его.

— Ну и правильно.

— Такую биографию ему состряпаю, — мстительно проговорил Кнут. — Будет у меня бомжем, алкоголиком и наркоманом.

— И гомосеком, — поддакнул я, выводя Шурика на платформу.

Мы незаметно приблизились к белой линии, и я вдруг понял, от чего так разволновался, услышав, что Кнутовский собирается покончить с сочинительством. Все эта несчастная книжка! Почему ее не написал кто-то другой?

— Ты чего побледнел? — насторожился он. — Тебе плохо?

— Нормально. Сволочь я, Саша. Трижды сволочь — на все времена.

Сумрачную пасть тоннеля осветили фары поезда. Короткие половинки шпал по обе стороны от желоба стали похожи на хорошо обглоданные ребра. Рельсы вдалеке засияли двумя порезами, и я впервые заметил, насколько они кривые. Почему вагоны с них не сходят? Рельсы кажутся скользкими…

— Миша, с тобой все в порядке? — забеспокоился Кнут. — Пойдем к дежурной, она врача вызовет.

Ну не будь ты таким заботливым! Как же я тебя столкну? Как я смогу? Может, это и не обязательно, нужно лишь внушить себе, что я готов? Увериться самому и убедить Шурика, сделать вид, что собираюсь бросить его под колеса. Но если я только притворюсь, то угрозы для жизни Кнутовского не возникнет и Тихон не придет — откуда ему знать, кто и когда пугал его любимого писателя. Он появится при условии, что Кнут погибнет, — появится и все исправит. Шурик в любом случае останется жив, его смерть ненастоящая. Такая вот веселая игра.

— Не хочешь врача, не надо, давай хотя бы на лавочку сядем. Что ты к самому краю придвинулся?

Из тоннеля показалась тупая морда локомотива. Пассажиры встали плотнее: в каждом вагоне освободится несколько сидячих мест, и нужно проявить сноровку, чтобы успеть их занять. Из-за колонны выглянул скучающий субъект — я никак не мог вспомнить, видел ли я его раньше. Ему подошел бы задрипанный чемоданчик, ну да, это же человек Фирсова. Как он узнал, где нужно караулить рыжего? И где сам Тихон? Неужели не поверил?

Платформа быстро наполнялась народом. На противоположной стороне остановился состав из «Перова», и к нам ринулась целая толпа. Самоуверенный инвалид влез между мной и Кнутовским и поставил мне на ногу свой костыль.

«Не получится, — с облегчением подумал я. — Этот поезд не будет обагрен кровью. Пусть он уедет, дождусь следующего и тогда решусь».

Я огляделся — группа захвата находилась рядом. Один подпирал колонну, второй прогуливался в центре зала. Был наверняка и третий, затерявшийся где-то здесь, среди пассажиров. Не мало я запросил? Надо было пятерых. Хотя какая разница, ведь я этого не сделаю.

Над головами показалась несуразная кепка — не кавказская, а «шотландка», уместная где-нибудь в зимнем Лондоне. Из Европы, стало быть, турист. Чего он сюда приперся? Ехал бы на «Площадь революции», там красивые статуи с серпами и «наганами».

Турист потрогал взмокший лоб, кепка сдвинулась на затылок, и из-под козырька выскочил огненно-рыжий вихор. Это он! Потоптав костылем мою ногу, инвалид сделал шаг назад, и нас с Шуриком прижало друг к другу.

— Женщина, пожалуйста, — усовестил Кнут чрезмерно активную даму с острыми локтями. — Миша, выберемся отсюда. Придушат на фиг!

Первый вагон был уже в нескольких метрах. Поезд останавливался, но скорость была еще приличной. Он раздавит человека как помидор. Красная гуща разлетится по сальной стене, а тонкая кожица намотается на вращающиеся части. Я не смогу!

Беспокойно озираясь, Тихон задержал взгляд сначала на мне, потом на беспортфельном киллере. Он понял. И он также стоял перед выбором.

— Пойдем, Саша, — тронул я Кнутовского за плечо, уводя его от приближающегося поезда, и тут Тихон не выдержал.

Распихивая неповоротливых пассажиров, он бросился ко мне. Люди возмущенно роптали, но расступались: кому охота связываться? Тихон схватил меня за ворот как раз в тот момент, когда до передних колес оставался один прыжок. Машинист с интересом покосился на внезапную возню, но поезд унес его дальше. Мимо летел второй или третий вагон, собственно, уже не летел — дожимал остатки движения, а Тихон все не отпускал мою рубашку и продолжал оттаскивать меня от Шурика.

— Ну и подонок же ты! — выдохнул он.

Тихон поверил. Значит, я все-таки убил Шурку — не в нынешней версии, так в какой-то другой.

Кто я после этого?!

Вокруг нас образовалась невообразимая давка: народ устремился к дверям, но из вагона еще не все вышли. Мы мешали и тем и другим. Какой-то дюжий мужчина оттолкнул нас в сторону, однако там тоже были люди, и они также торопились. Барабанные перепонки проткнул истошный крик ребенка. Мальчишка в красно-белой бейсболке с эмблемой «Спартака» на козырьке упорно протискивался сквозь тела, силясь до кого-то дотянуться.

Тетка вновь заработала локтями, Тихон споткнулся и упал, на него осела старушка с кошелками. Пытаясь подняться, он яростно засучил ногами, но лишь опрокинул сумки, из которых высыпались какие-то мягкие свертки. Кепка слетела на пол и тут же была затоптана разномастной обувью.

Мне помогли выбраться на свободный участок. Кнут уже находился там, наблюдая окончание потасовки. Через секунду из толпы вывели Тихона с выкрученными руками. Двое «серых» крепко, но неприметно придерживали его запястья, и, как только появилась возможность, накинули на них наручники.

— С этим что? — осведомился третий, указывая на Шурика.

— Он ни при чем.

В глазах Кнутовского читалось желание вникнуть в суть происходящего, но для этого нужно было знать всю историю, такую же запутанную, как большинство его сюжетов. Он, несомненно, заметил, что я не просто связан со светлопиджачной троицей, но и в каком-то смысле ее возглавляю.

— Мишка, кто они?

— Мы привлекаем внимание, — деловито заметил один из спецов. — У нас наверху машина.

— Мишка?..

— Иди, дурак, пока отпускают, — прошипел Тихон.

Я ждал от него ненависти и отчаяния, но увидел только горечь.

— Как хотите. Вам жить, — добавил он странное.

Поднимаясь на эскалаторе, я не удержал