рефераты конспекты курсовые дипломные лекции шпоры

Реферат Курсовая Конспект

II. ПЛОСКОСТЬ И ГЛУБИНА

II. ПЛОСКОСТЬ И ГЛУБИНА - раздел Биология, ПРОБЛЕМА ЭВОЛЮЦИИ СТИЛЯ В НОВОМ ИСКУССТВЕ Живопись 1. Об Iii И Е Замечания Когда Говорят О Развитии От Плоскос...

ЖИВОПИСЬ 1. Об iii и е замечания

КОГДА говорят о развитии от плоскостности к глубинности, его обыкновенно не считают чем то особенным, ибо само со­бой разумеется, что средства изображения телесной объемности и пространственной глубины выработались лишь постепенно. Но мы вовсе и не собираемся вести здесь в этом смысле речь об обоих понятиях. Наше внимание привлекает совсем другое явле­ние: мы поражены, что та самая ступень художественного раз­вития, которая вполне располагала средствами изображать про­странство — я разумею XVI столетие, —■ принимает в качестве основы плоскостное сочетание форм, и что этот принцип плоскост­ной композиции был отвергнут XVII столетием и заменен явно выраженной глубинной композицией. Там — воля к плоскости, располагающая картину в виде ряда параллельных краю сцены пластов, здесь — склонность отвлекать глаз от плоскости, обес­ценивать ее и делать невидной путем подчеркивания отношения «впереди-позади» и принуждения зрителя устремлять взор в глубину.

Кажется парадоксальным и все же вполне соответствует фак­там: XVI век плоскостнее XV-го. Не развитое представление примитивов, правда, было, вообще говоря, привязано к плоскости, но все же постоянно предпринимались попытки разрушить ее за­клятие, между тем как искусство, вполне овладевшее рак-курсом и глубокой сценой, сознательно и последовательно обра­щается к плоскости, как к единственной подлинной форме созер­цания, которая в отдельных случаях может, конечно, то там, то здесь нарушаться мотивами глубины, однако все же проникает целое в качество обязательной основной формы. Все достижения более раннего искусства в области мотивов глубины носят по

большей части бессвязный характер, и расчленение картины на горизонтальные пласты производит впечатление прямо таки бед­ности; теперь, напротив, плоскость и глубина стали одним эле­ментом, и именно вследствие того, что все трактовано в раккурсе, удовлетворение плоскостностью ощущается нами как доброволь­ное; создается впечатление богатства, достигшего величайшей зрелости, простого, уравновешенного и легко обозримого.

Всякий знает, какое незабываемое впечатление оставляет в этом отношении Тайная Вечеря Лионардо (30), если перейти к ее созерцанию от картин художников кватроченто. Несмотря на то, что и раньше стол с восседающими за ним учениками всегда помещался параллельно краю картины и сцены, взаимное располо­жение фигур и их отношение к пространству лишь здесь и лишь здесь впервые получает стенообразную законченность, так что зрителю прямо таки навязывается впечатление плоскости. Если мы обратимся затем к Чудесному улову Рафаэля, то и здесь бу­дем поражены, как новшеством, размещением фигур в одном связывающем «рельефном» пласте; дело обстоит таким же обра­зом и в тех случаях, когда художник изображает одинокие фи­гуры; таковы, например, картины Джорджоне и Тициана, изобра­жающие лежащую Венеру: всюду форма вмещена в определенно выраженную главную плоскость картины. Нельзя не признать этой формы изображения и в тех случаях, где плоскостная связь не проходит сквозь всю картину, а лишь как бы намечена, пре­рываясь отдельными интервалами, или где прямой ряд, принад­лежащий к определенному пласту, изгибается в глубину в виде

плоской вогнутой поверхности, как это имеет место на рафаэлев­ской Диспута (73). Больше того: даже такая композиция, как рафаэлевский Илиодор {31), не представляет собой исключения из этой схемы, несмотря на ярко выраженное движение от края наискось в глубину: глаз сейчас же возвращается из глубины и инстинктивно воспринимает левую и правую передние группы как существенные пункты расположенной под дугой сцены.

Однако классическому плоскостному стилю было отмерено определенное время, также как и классическому линейному стилю, с которым у него естественное родство, посколько каждая линия связана с плоскостью. Приходит момент, когда плоскостная связь ослабляется, и начинает все более внятно говорить размещение элементов картины в глубину, — момент, когда содержание кар­тины невозможно больше схватывать в виде плоскостных слоев, и нерв заключен в отношениях передних частей к задним. Это стиль обесцененной плоскости. Правда, передняя плоскость всегда идеально присутствует, но форме не позволяют больше плоскостно смыкаться. Все, что могло бы подействовать в этом смысле, в от­дельной ли фигуре или в состоящем из многих фигур целом, устра­няется. Даже если такое действие кажется неизбежным — напри­мер, когда некоторое число людей стоит вдоль края сцены, — при­нимаются меры к тому, чтобы не размещать их в ряд, и чтобы глаз был вынужден постоянно связывать их в группы, уходящие в глубину.

Если мы оставим без внимания нечистые решения этой за­дачи, принадлежащие XV веку, то и здесь, следовательно, полу­чим два типа способов изображения, столь же отличные друг от друга, как линейный и живописный стили. Правда, возникает справедливый вопрос, действительно ли это два стиля, каждый из которых обладает самостоятельной ценностью и не может быть заменен другим. Не вернее ли будет сказать, что глубинное изо­бражение располагает лишь большим количеством созидающих пространство средств, не являясь новым по существу способом изображения? При надлежащей интерпретации, понятия оказы­ваются прямо противоположными, причем эта их противополож­ность коренится в декоративном чувстве и не может быть по­нята, если исходить из простого подражания. Тут речь идет не о мере глубины изображенного пространства, но о том, как

достигнута действен­ность этой глу­бины. Даже в тех слу­чаях, когда XVII век создает композиции как будто исключи­тельно в ширину, бли­жайшее сравнение об­наруживает принци­пиально иной исход­ный пункт. Напрасно стали бы мы искать у голландцев столь излюбленного Рубен­сом вихревого движе­ния внутрь картины, однако эта рубенсов-ская система лишь один из способов глубинной компози­ции. Вообще нет ни­какой надобности в пластических контра-

стах переднего и заднего плана: Читающая дама Яна Фермера (Амстердам), которая стоит в профиль перед прямой стеной заднего плана, является глубинной картиной в смысле XVII века главным образом потому, что глаз связывает с фигурой яркий свет на стене. И если в своем виде Гаарлема (Гаага; рис. 87) Рейсдаль располагает поля неравномерно освещенными горизон­тальными полосками, то от этого же не получилось картины в духе прежнего наслоения плоскостей; потому не получилось, что сле­дование полос друг за другом говорит явственнее, чем отдель­ная полоса, которую зритель не в состоянии вещественно изо­лировать.

При поверхностном рассмотрении нельзя метко определить, в чем тут дело. Нетрудно заметить, как Рембрандт в дни своей молодости платит дань времени, постоянно размещая фигуры вглубь; но в годы зрелости он оставил эту манеру, и если одна­жды он рассказал историю о милосердном самарянине при помощи винтообразно расположенных одна за другой фигур (офорт 1632 г.), то впоследствии он передал эту историю в луврской картине 1648 г. (53) простой расстановкой фигур рядом. И все же это вовсе не возврат к старым формам стиля. Именно в про­стой композиции полосами принцип глубинной картины стано-

вится вдвойне ясен: все сделано для того, чтобы не дать следова­нию фигур закрепиться в ряд, принадлежащий к одному и тому же пласту.

2. Типичные мотивы

Попытаемся теперь сопоставить типичные примеры изменения формы. Простейшим случаем будет изменение расположения фигур в сценах, где изображены только две фигуры: расположе­ние рядом заменяется расположением в глубину наискось друг от друга. Такое изменение можно наблюдать в сюжетах Адам и Ева, Благовещение, Лука, пишущий Марию, и других, какое бы назва­ние они ни носили. Не то, чтобы каждая такая картина обяза­тельно требовала в барокко диагонального размещения фигур, но это размещение было обычным, и где его нет, там художник наверное каким нибудь другим способом позаботился о предот­

вращении плоскостно­го впечатления от фи­гур, расположенных рядом. И наоборот: существуют, конечно, примеры, где класси­ческое искусство как бы пробивает отвер­стие в плоскости; но существенным в та­ких случаях бывает именно то, что зри­тель ощущает отвер­стие как пролом нор­мальной плоскости. Не нужно, чтобы все фигуры размещались в одной плоскости: достаточно чувство­вать отклонение от нее именно как от­клонение.

Примером первого направления может служить картина Адам и Ева Пальмы Веккио (32). То, что открывается здесь нашему взору как плоскостное расположение, вовсе не есть прежний при­митивный тип, но совершенно новая классическая красота энер­гичного вмещения в плоскость, так что пласт пространства ока­зывается равномерно оживленным во всех частях. У Тинторетто (33) этот характер рельефа разрушен. Фигуры сместились по на­правлению в глубину. От Адама к Еве тянется диагональ, фикси­руемая пейзажем с далеким светлым горизонтом. Плоскостная красота заменена глубинной красотой, которая всегда бывает свя­зана с впечатлением движения.

Совершенно аналогичен процесс изменения трактовки сюжета: художник, пишущий свою модель, сюжета, известного более ран­нему искусству в форме: Лука, пишущий Марию. Если мы захо­тим воспользоваться здесь для сравнения северными картинами и возьмем при этом несколько больший промежуток времени, то барочной схеме Фермера (35) можно будет противопоставить плоскостную схему одного из учеников Дирка Боутса (34), где с совершенной чистотой, хотя и недостаточно свободно, проведен принцип расслоения картины на параллельные плоскости — как в отношении фигур, так и в отношении пейзажа, — тогда как, при одинаковом задании, размещение в глубину было для Фермера чем то само собой разумеющимся. Модель отодвинута на самый задний план, но живет лишь по отношению к художнику, для ко­торого она позирует, и таким образом в сцену сознательно внесено живое движение в глубину, которое еще более подчеркивается освещением и перспективой. Ярче всего освещена глубина, и рез­кий контраст размеров девушки и находящихся вблизи от зрителя занавеса, стола и стула в свою очередь содержит прелесть отчет­ливо выраженного глубинного расположения сцены. 1 Замыкаю­щая стена, параллельная плоскости картины, конечно, существует, но она не имеет существенного значения для оптической ориен­тировки.

1 Для вполне отчетливой передачи освещения в основу репродукции положена не фотография, но современный офорт (В. У н г е р а).

Как возможно сохранить рядоположность двух фигур, повер­нутых друг к другу в профиль, и в то же время преодолеть пло­скость, об этом дает представление, картина Рубенса Встреча Ав­раама и Мельхиседека (36). Это расположение, которое XV век умел формулировать лишь расплывчато и неуверенно, и ко­торое затем, под рукой художника XVI века, вылилось в весьма определенную плоскостную форму, трактуется Рубенсом так, что две главные фигуры включены в ряды, образующие как бы уходящий в глубину коридор, благодаря чему мотив рас­положения в одной плоскости — направо и налево — преодоле­вается мотивом глубины. Мы видим, что протягивающий руки Мельхиседек стоит на той же ступени, что и облеченный в доспехи Авраам, к которому он обращается. Чего бы проще дать и здесь рельефообразную картину. Но эпоха как раз избегает этого, и посколько две главные фигуры вплетены в ряды, решительно устремляющиеся в глубину, становится невозможным связать их плоскостно. Архитектура задней стены не в состоянии ослабить этот оптический факт, даже если бы она не была столь затейли­вой и не открывала вида на светлую даль.

Совершенно таков же характер рубенсовской картины Послед­нее причастие св. Франциска (Антверпен). Священник с дарами, обращающийся к склонившему перед ним колени человеку, — как легко представить себе сцену в стиле Рафаэля! Кажется, что она

может быть построена только так, что фигура причащающегося и фигура склоненного священника объединены в плоскостную кар­тину. Однако уже в то время, когда сюжет этот разрабатывался Агостино Карраччи, а вслед за ним Доменикино, было вещью решенной избегать расслоения плоскости: названные художники подрывали оптическую связь главных фигур, образуя между ними уходящий в глубину коридор. Рубенс же идет еще дальше, он обостряет связь между сопровождающими фигурами, которые уходят тесно сомкнутыми рядами вглубь картины, так что есте­ственное соотношение между священником налево и умирающим святым направо перекрещивается прямо противоположным сле­дованием форм. По сравнению с классической эпохой ориенти­ровка совершенно изменилась.

Если мы хотим в точности цитировать Рафаэля, то особенно прекрасным примером плоскостного стиля служит тот его кар­тон для шпалеры Чудесный улов, где две лодки с шестью лицами сочетаются в одну спокойную плоскую фигуру с великолепным взлетом линии слева вверх к стоящему Андрею и замечательно выразительным ее падением непосредственно перед Христом. Ру­бенс несомненно имел эту картину перед глазами. Он повторяет (Мехельн) все существенное, с тем лишь различием, что у него больше подчеркнуто движение фигур. Однако это усиление еще

не является решающим стилистическим моментом. Гораздо важ­нее то, как Рубенс борется с плоскостью и, благодаря смещению лодок, особенно же благодаря движению, идущему от переднего плана, разлагает более раннюю плоскостную картину на вырази­тельно говорящие, устремляющиеся в глубину токи. Наша репро­дукция передает свободную, сильнее растянутую вширь копию Ван-Дейка с Рубенса (37).

В качестве дальнейшего примера произведений этого рода на­зовем Пики (Сдача Бреды) Веласкеса (40), где мы снова наблю­даем, как художник, не нарушив старой плоскостной схемы рас­положения главных фигур, сумел придать картине по существу новый облик путем постоянно повторяемого приема связи перед­него и задних планов. Изображена передача ключей крепости, причем две встречающиеся друг с другом главные фигуры по­вернуты в профиль. В основном тут нет ничего нового по сравне­нию с тем, что содержали Вручения ключей церкви — Христос и Петр: Паси агнцев моих. Но если мы привлечем для сравнения композицию Рафаэля из серии шпалер или даже фреску Перу­джино из Сикстинской Капеллы, то сейчас же заметим, какое малое значение для общего построения картины имеет у Вела-скеса эта встреча повернутых в профиль фигур. Группы не раз­мещены в плоскости, всюду отчетливо устремление в глубину, а в мотиве двух полководцев, где должно бы было произойти закрепление фигур в одну плоскость, опасность устранена тем, что как раз в этом месте открывается вид на залитые светом войска на заднем плане.

Так же дело обстоит и с другой главнейшей картиной Вела-скеса Пряхи (39). Кто останавливает свое внимание на одной лишь схеме, тому может показаться, будто живописец XVII века повторил здесь композицию Афинской школы (38): передний план с приблизительно равнозначными группами по обеим сторо­нам, а сзади, как раз посредине, несколько приподнятое более узкое пространство. Картина Рафаэля является лучшим образ­цом плоскостного стиля: вся она расчленяется на ряд идущих друг за другом горизонтальных слоев. У Веласкеса сходное впечатление от отдельных фигур, естественно, исключено благодаря другому рисунку, однако и общее построение имеет у него другой смысл, посколько залитая солнцем середина картины сочетается с осве­щенной правой частью переднего плана, и тем самым сознательно создана доминирующая на картине световая диагональ.

Каждая картина обладает глубиной, но глубина действует различно, смотря по тому, расчленяется ли пространство на слои или же переживается как единообразное движение в глубину. В северной живописи XVI века Патенир с неслыханными до той поры спокойствием и ясностью простирает пейзаж отдельными следующими одна за другой полосами. Здесь лучше, может быть, чем где либо, чувствуется, что речь идет о декоративном прин­ципе. Это полосатое пространство не есть вспомогательное сред­ство для изображения глубины: глаз просто радуется следованию слоев. Это единственная форма, в которой эпоха наслаждалась красотой пространства — даже в архитектуре.

Точно таким же образом оказывается расслоенной и краска. В ясных спокойных переходах следуют одна за другой отдельные зоны. Соучастие красочных слоев в создании общего впечатле­ния от патенировского пейзажа настолько значительно, что едва ли стоит приводить здесь бескрасочную репродукцию.

Когда затем красочные переходы фонов становятся все более резкими, и таким образом создается система напряженной кра­сочной перспективы, то эти явления служат этапами на пути к глубинному стилю, совершенно аналогично испещрению пей­зажа резкими световыми контрастами. В подтверждение сошлемся на картины Яна Брегеля. Но подлинная противоположность достигается лишь в тот момент, когда у зрителя больше не может возникнуть представления, что перед ним находится ряд полос, и глубина становится предметом непосредственного переживания.

Для этого нет необходимости прибегать к пластическим средствам. Устремление в глубину достигается барокко освеще­нием, распределением красок и своеобразной графической пер­спективой, хотя бы объективно оно и не было подготовлено пла­стически пространственными мотивами. Если фан Гойен (41) проводит линию своих дюн диагональю через картину,—пре­красно!— впечатление глубины здесь несомненно достигается прямым путем. Если, далее, Гоббема в Дороге в Миддель Гарнис (44) делает главной темой уводящую внутрь картины дорогу, мы снова говорим: прекрасно!— и это типичный барокко. Но как незначительно, в конце концов, число картин, обращающихся к этим материальным мотивам глубины. В чудесном фермеров-ском виде города Дельфта (Гаага), дома, вода и ближний берег тянутся почти чистыми по­лосами. Где же нашла здесь выражение современная Фермеру эпоха? Картина не может быть правильно оце­нена по фотографии. Лишь краска вполне объясняет, почему целое производит столь определенное впеча­тление глубины, и почему не может возникнуть мысль, что композиция ис­черпывается фигурами по­лос. От затененного перед­него плана взор тотчас же переходит к тому, что ле­жит на заднем плане; и достаточно ярко освещен­ного переулка, который в одном месте уводит в глу­бину города, чтобы было исключено всякое сходство с картинами XVI века. Точно также и Рейсдаль не имеет ничего общего с прежними типами, когда в своем виде Гаарлема он про­водит несколько светлых полос по погруженным в тень полям. Это не светлые полосы художников переходного периода, совпадающие с определенными формами и разделяющие картину на отдельные части, но свободно скользящие светлые пятна, которые могут быть восприняты лишь вместе с пространственным целым.

В этой связи уместно разобрать мотив «сверхкрупных» передних планов. 1 Перспективное уменьшение известно было всегда, но сопоставлять маленькое с большим еще далеко не озна­чает принуждать зрителя к мысленному объединению двух вели­чин в пространственном отношении. Лионардо где то советует убе­ждаться при помощи протянутого вперед большого пальца, ка­кими невероятно маленькими кажутся находящиеся вдали от нас люди, если их сравнивать с предметом, расположенным в непо-

1 J a n t z е n, Die Raumdarstellung bei kleiner Augendistanz (Zeitschrift fur Aesthetik und allgemeine Kunstwissenschaft, VI, S. 117 ff.).

средственной близости от нас. Сам он всячески избегает изображать эти отношения на своих кар­тинах. Барокко, напро­тив, охотно брался за этот мотив и, избирая очень близкую позицию, давал острее почувство­вать перспективное со­кращение.

Именно такой прием применен Фермером в его Уроке музыки (42) .С первого взгляда компо­зиция как будто мало от­личается от схемы XVI века. Если сопоставить картину с Иеронимом Дюрера, то комната по­кажется схожей. Перспективно сокращенная стена налево, открытое пространство направо; задняя стена, само собой разумеется, параллельна зрителю, а потолок с его тоже паралелльными балками как будто даже больше в духе ста­рого искусства, чем бегущие прямо вглубь доски Дюрера. Точно также плоскостная согласованность стола и спинета, не слиш­ком нарушаемая наискось стоящим между ними стулом, не за­ключает в себе ничего современного. Фигуры поставлены в отно­шение чистой рядоположности. Если бы репродукция точнее пе­редавала свет и краску, то стилистически новый характер картины можно было бы заметить сразу, но и при данных условиях бро­саются в глаза некоторые мотивы, недвусмысленно указывающие на барочный стиль. К ним принадлежит прежде всего способ перспективного размещения величин, значительность размеров переднего плана по сравнению с задним. Это резкое уменьшение размеров, наблюдающееся при избрании зрителем близкой позиции, всегда будет создавать впечатление движения в глу­бину. Аналогичное действие производит расставленная по ком­нате мебель и рисунок паркета. То, что открытое пространство

предстоит нашему взору в виде прохода с перевесом протяжения в глубину, является материальным мотивом, действующим в том же смысле. Разумеется, аналогичное обострение эффекта глубины создается также красочной перспективой.

Даже столь сдержанная натура, как Яков Рейсдаль, охотно применяет эти < сверхкрупные» передние планы для усиления впе­чатления глубины. Ни в одной картине классического стиля не­мыслим такой передний план, как в Замке Бентгейм Рейс-даля (43). Глыбы, сами по себе незначительные, показаны огром­ными, вследствие чего создается впечатление перспективного движения. Расположенный на заднем плане, но все же составляю­щий центр тяжести картины холм с замком кажется рядом с ними необычайно маленьким. Мы не можем удержаться от Сопо­ставления двух величин, г. е. от чтения картины в глубину.

Соотносительным моментом подчеркивания переднего плана является изображение безбрежных далей. В этих случаях между сценой и зрителем столь большое расстояние, что уменьшение одинаковых величин в разных планах совершается неожиданно медленно. И тут Фермер (Вид Дельфта) и Рейсдаль (Вил Гаарлема) дают хорошие примеры (см. рис. 87).

Всегда было известно, что применение в качестве контраста светлого и темного фона повышает пластическую иллюзию, и Лионардо требует особой заботливости в отношении наложения светлых частей формы на темный фон и темных — на светлый. Но совсем другое дело, когда темное тело помещается перед свет­лым, отчасти закрывая его; глаз ищет светлое и может воспри­нять его лишь в отношении к расположенной на переднем плане форме; по сравнению с нею это светлое всегда должно будет ка­заться чем то лежащим сзади. Если так построена вся картина, то тем самым вводится важный мотив темного переднего плана.

Пересечение и обрамление являются старинным достоянием искусства. Но барочным кулисам и барочным рамкам свойственна особая, влекущая в глубину сила, которой раньше не искали. Так. типичной барочной выдумкой является прием Яна Стена, когда он пишет красавицу, занятую в задней комнате вязаньем чулок, так что она видима в темном обрамлении входной двери (Бекин-гэмский дворец). У Станиов Рафаэля тоже дугообразное обра­мление, но этот мотив не вызывает там впечатления глубины. Если теперь, напротив, фигура намеренно отодвигается назад,

за предметы, изображенные на переднем плане, то живописец руководится той же мыслью, какой была одушевлена архитек­тура барокко в целом. Колоннады Бернини стали возможными лишь на основе такого ощущения глубины.

3. Анализ со стороны содержания

Анализ соответственно формальным мотивам может быть до­полнен чисто иконографически построенным анализом соответ­ственно содержанию картин. Если предшествующий анализ по необходимости должен был оставить впечатление неполноты, то попытка иконографического исследования должна рассеять по­дозрение, будто до сих пор мы останавливались только на одно­сторонне подобранных исключительных случаях.

Портрет как будто меньше всего подходит под наши понятия, так как обычно на нем изображается только одна фигура, а не несколько, которые могли бы быть поставлены рядом или одна за другой. Но дело вовсе не в этом. И в отдельной фигуре формы могут быть расположены таким образом,что возникает впечатле­ние плоскостного слоя, при чем объективно-пространственные смещения кладут лишь начало иной трактовке, которая ими отнюдь не исчерпывается. Рука, положенная на перила, всегда будет написана Гольбейном так, что создается определенное пред­ставление пространственного слоя на переднем плане; когда мо­тив повторяет Рембрандт, материальная сторона может остаться совершенно одинаковой, однако плоскостного впечатления все же не получается—-не должно получаться. Оптические ударения у него таковы, что все другие соотношения покажутся зрителю более естественными, чем соотношения плоскостные. Случаи чисто фронтального поворота фигуры встречаются там и здесь, но Анна фон Клеве Гольбейна (Лувр) (45) производит совер­шенно плоскостное впечатление, тогда как Рембрандт никогда не вызывает этого впечатления, хотя бы он и не заботился о его предотвращении, прибегая к приему протянутой вперед руки и т. п. Лишь в юношеских картинах он хочет быть современным с по­мощью таких насильственных средств: я имею в виду Саскию с цветком дрезденской галлереи. Позже он всегда спокоен, и все же его картинам свойственна барочная глубина. Если кто захочет узнать, каким образом трактовал бы мотив Саскии классический Гольбейн, пусть обратится к прелестной Девушке с яблоком бер-

линской галлереи (№ 570): это не Гольбейн, но художник близкий молодому Моро; однако плоскостная трактовка сюжета была бы в принципе одобрена Гольбейном.

Более благодарным материалом для элементарных целей де­монстрации остаются, конечно, повествовательные, пейзажные и бытовые темы. Они уже отчасти были проанализированы нами выше, но мы хотим еще немного остановиться на них и рассмо­треть с иконографической стороны.

Тайная Вечеря Лионардо первый большой пример классиче­ского плоскостного стиля. Сюжет и стиль кажутся здесь до та­кой степени взаимно обусловленными, что было бы чрезвычайно интересно подыскать для сопоставления соответствующий пример обесценения плоскостей. Это обесценение может быть достигнуто поставленным наискось столом, как это можно наблюдать, напри­мер, у Тинторетто, но такой прием необязателен. Тьеполо ском­поновал Тайную Вечерю (47), не отказываясь от расположения стола параллельно краю картины и даже усиливая впечатление соответствующей архитектурой; хотя картина Тьеполо по своему достоинству и несравнима с произведением Лионардо, однако она представляет собою прекрасный образец противоположного стиля. Фигуры на ней не связываются в плоскости — вот что является моментом решающего значения. Христа нельзя рассма­тривать вне отношения к группе расположенных наискось от него учеников, на которых, благодаря их массе и контрасту глубокой тени и яркого света, падает главное оптическое ударение. Хотим ли мы или не хотим, глаз наш всячески влечется к этому пункту, и рядом с глубинным отношением между этой передней группой и помещенной сзади центральной фигурой элементы плоскости от­ступают совершенно на второй план. Это совсем не похоже на изо­лированность Иуд примитивного искусства, которые кажутся лишь жалким придатком, неспособным отвлечь взор от плоскости. Само собой разумеется, что мотив глубины выражен у Тьеполо не одним этим способом, но звучит всюду как многоголосное эхо.

Из художников переходного времени остановимся только на Бароччо (46), у которого весьма поучительным образом пло-скостный стиль переплетается с мотивами глубины. Картина с большой силой устремляется в глубину. С левого, а особенно с правого угла переднего плана мы подходим к Христу через ряд инстанций. Хотя благодаря этому у Бароччо больше глубины, чем у Лионардо, все же он остался родственным последнему в том отношении, что у него отчетливо сохранено пластование на от­дельные пространственные полосы.

Это отличает итальянца от северного художника переходного времени, каким был, например, Питер Брегель. Его Крестьян­ская свадьба (48) по своему содержанию похожа на Тайную ве­черю: длинный стол с невестой в качестве центральной фигуры. В композиции едва ли найдется, однако, хоть одна черта общая с Лионардо. Хотя фигура невесты подчеркнута повешенным за нею ковром, но в общем ансамбле она очень мала. При этом важ­ным с точки зрения истории стиля моментом является то, что ее

нельзя увидеть иначе, чем в непосредственной связи с боль­шими фигурами переднего плана. Взор ищет ее как идеального центрального пункта и уже вследствие этого будет воспринимать перспективно-мелкое вместе с перспективно-крупным; а чтобы принудить взор к этому, художник позаботился еще и другим способом подчернуть связь фигур по направлению в глубину, именно — при помощи движения сидящего у конца стола кре­стьянина, который берет с подноса — снятой с крючьев двери — тарелки и передает их дальше (ср. совершенно аналогичный мо­тив у Бароччо). Маленькие фигуры на заднем плане встреча­лись и раньше, но они не связывались с большими фигурами пе­реднего плана. Здесь осуществлено то, что теоретически было известно Лионардо, но чего на практике он избегал: изображе­ние рядом реально равных величин, размеры которых кажутся

ЖИВОПИСЬ 107

очень различными, причем новизна приема заключается в том, что мы вынуждены рассматривать их вместе. Брегель еще не Фермер, но подготовил Фермера. Мотив расположения наискось стола и стены вносится сюда, чтобы исключить из картины пло­скостность. Зато снова возвращает к ней заполненность обоих углов.

Большая Pieta Квинтена Массейса (49), 1511 г. (Антверпен) «классична», потому что все главные лица очень отчетливо поме­щены в плоскость. Христос совершенно явственно протянут вдоль основной горизонтальной линии картины, Магдалина и Никодим дополняют пласт, так что он тянется во всю ширину доски. Тела, руки и ноги рельефно-плоскостно отграничены друг от друга, и даже жесты фигур задних рядов не нарушают настроения спо­койного расчленения на пласты; оно веет также и от пейзажа.

После сказанного едва ли нужно объяснять, что эта плани­метрия вовсе не есть примитивная форма. Поколение Массейса имело великого учителя в лице Гуго фан дер Гуса. Если мы обра-

тимся к его известному главному произведению Поклонение па­стухов во Флоренции, то тотчас увидим, как мало пристрастия к плоскости питали эти северные кватрочентисты и как при по­мощи удаления фигуры и помещения ее на заднем плане они пы­таются овладеть глубиной, действуя, однако, при этом несогласо­ванно и беспорядочно. Маленькая венская картина (50) предста­вляет собой точную сюжетную параллель Пиэты Массейса: и в ней ясно выраженная расстановка уступами в глубину, а тело положено наискось по направлению вглубь картины.

Это расположение наискось хотя и не является единственной формулой, все же типично. В XVI веке оно почти совершенно исчезает. Если труп изображается все же в раккурсе, то при­нимаются другие меры, чтобы он не нарушал планиметрического характера картины. Дюрер, в своих ранних Pieta решительно стоявший за плоскостное изображение Христа, позже рисовал иногда тело в раккурсе, лучше всего в большом бременском ри­сунке (№ 117). Главным живописным примером является Пиэта с заказчиками Иоса фан Клеве (Мастера смерти Марии) в Лувре. В таких случаях форма, изображенная в раккурсе, действует по­добно отверстию в стене; моментом решающего значения остается все же наличность стены. Более ранние художники не умеют со­здать этого впечатления даже в тех случаях, когда они разме­щают фигуры параллельно краю картины.

В качестве классической параллели иэ искусства юга можно привести Pieta Фра Бартоломео 1517 г. (Флоренция, Пигти). Еще большая плоскостная связанность. Еще в большей степени стиль строгого рельефа. Обладая совершенно свободными движе­ниями, фигуры все же стоят так близко друг около друга, что почти чувствуешь телесность переднего слоя. Вследствие этого картина приобретает спокойствие и тишину, которые не могут не действовать на современного зрителя, но все же было бы оши­бочно утверждать, будто картине придана эта замкнутость лишь для того, чтобы выразить тишину сцены страдания. Мы не должны забывать, что эта манера изображения была тогда общей, и хотя невозможно отрицать желание художника создать настрое-у Рубенса в картине 1614 г. (Вена), где раккурс трупа произво­дила на тогдашнюю публику не то впечатление, что на современ­ного зрителя, подходящего к ней с совершенно иными предпо­сылками. Своеобразие проблемы заключается однако в том, что XVII век даже в случаях, когда он искал спокойствия, не мог больше возвратиться к этому стилю изображения. Сказанное относится даже к архаисту Пуссену.

Подлинно барочную трактовку сюжета Pieta мы находим у Рубенса в картине 1614 г. (Вена), где раккурс трупа произво­дит почти пугающее впечатление. Сам по себе раккурс не сообщает еще картине барочного стиля, однако, глубинные элементы кар­тины получают в нем столь значительное подкрепление, что из­вестное нам ренессансное плоскостное впечатление совершенно исчезает, и уже одно перспективно сокращенное тело пронзает пространство с силой, дотоле неведомой.

Глубина явственнее всего говорит в тех случаях, когда она может раскрыться как движение; поэтому с особенным задором барокко переносил сюжет движущейся толпы из плоскости в третье измерение. Таким сюжетом является Несение креста. Мы обладаем классической редакцией этого сюжета в так назыв. SpasimodiSicilio] (Мадрид; см. рис. 52), картине, где еще всецело господствует упорядочивающая сила Рафаэля. Процессия выхо­дит из глубины, но композиция всецело плоскостная. Изумитель-

1 Название картины Рафаэа (Несение кресп). Примеч. пере в.

ный рисунок Дюрера из серии Малых страстей, использован­ный Рафаэлем для главного мотива, является, несмотря на всю незначительность размеров, совершеннейшим примером класси­ческого плоскостного стиля, также как и его маленькая гравюра на меди Несение креста. Еще меньше, чем Рафаэль, Дюрер мог здесь опираться на существовавшую традицию. Правда, его пред­шественник Шонгауэр обладал замечательно острым чувством плоскости, все же при каждом сравнении с ним дюреровское искусство всегда будет казаться первым подлинно плоскостным искусством, и как раз большое Несение креста Шонгауэра еще мало согласовано с плоскостью.

В качестве барочной параллели к картинам Рафаэля и Дю­рера мы даем Несение креста Рубенса (гравюра П. Понтиуса с варианта, предшествовавшего брюссельской картине; рис. 53). Шествие с большим блеском развертывается по направлению в глубину и приобретает особенный интерес благодаря движению

вверх. Разыскиваемые нами стилистические новшества заклю­чены, конечно, не просто в материальном мотиве движения про­цессии, но — посколько речь идет о принципе изображения — в характере трактовки сюжета: в том, что все увлекающие в глубину моменты бросаются в глаза и, наоборот, — все, что подчеркивало бы плоскость, затушевано.

Именно поэтому Рембрандт и его голландские современники, вовсе не прибегая к столь бурному, как у Рубенса, овладению пространством пластическими средствами, могут также придер­живаться барочного принципа глубинного изображения: в отно­шении обесценения плоскости или ее затушевывания они идут

рука об руку с Рубенсом, но прелесть движения в глубину со­здается ими преимущественно живописными средствами.

И Рембрандт первоначально прибегал к живому размещению фигур в глубину — выше мы уже указывали на его офорт Мило­сердый самарянин; если позже он рассказывает ту же самую историю, расположивши фигуры в почти совершенно плоский ряд, это вовсе не возврат к форме предшествующего столетия: благодаря распределению освещения намеченная предметами плоскость не производит впечатления плоскости или, по крайней мере, низводится до значения второстепенного мотива. Никому не придет в голову рассматривать картину в виде рельефа. Слиш­ком ясно, что слой фигур не совпадает с подлинным жизненным содержанием картины (51),

Большое Eccehomo (офорт 1650 г.) представляет собой ана­логичный пример. Как известно, схема композиции восходит к чинквечентисту Луке Лейденскому. Стена дома с террасой пе­ред ней изображены совершенно фронтально; люди на террасе и перед террасой стоят друг около друга рядами — как может

получиться отсюда картина барокко? Рембрандт учит нас, что важен не предмет, а трактовка. В то время как Лука Лейденский исчерпывается чисто плоскостным построением, рисунок Рем­брандта до такой степени пронизан мотивами глубины, что хотя зритель и видит материальное расположение фигур на плоскости, он все же оценивает его лишь как более или менее случайный субстрат совсем иначе построенного явления (54).

Что касается голландских жанристов XVI века, то богатый материал для сравнения предлагает нам тот же Лука Лейден­ский, Питер Артсен и Аферкамп. И здесь в бытовых картинках, где, конечно, не существовало никакого обязательства давать тор­жественную инсценировку, художники XVI века все же придер­живаются схемы строгого рельефа. Фигуры у края образуют первый слой, иногда проведенный во всю ширину картины, иногда лишь намеченный; то, что расположено за этим слоем, расчленено таким же образом. Так трактованы Питером Артсе-ном его сцены в интерьерах и так же построены у немного млад­шего Аферкампа картинки, изображающие конькобежцев. Но постепенно связь плоскостей разрушается, умножаются мотивы, решительно уводящие вглубь, и, наконец, моделировка всей

картины изменяется таким образом, что горизонтальные связи делаются невозможными или же перестают ощущаться, как соответствующие смыслу явления. Стоит сравнить картину зимы Адриана фан де Фельде с Аферкампом или же деревенский интерьер Остаде с картиной кухни Питера Артсена (59). Но наиболее интересны картины, в которых художник оперирует не с богатством «живописных» помещений, но просто и ясно замыкает сцену фронтально видимой задней стеной комнаты. Это излю­бленная тема Питера де Гоха. Перед нами снова разновидность барочного стиля, стремящегося освободить пространственное построение от его слоевого и плоскостного характера и с по­мощью освещения и краски повести глаз иными путями. В бер­линской картине Питера де Гоха: Мать с ребенком в люльке, дви­жение идет диагонально в глубину навстречу яркому свету, льющемуся из входной двери. Несмотря на то, что на картине дан фронтальный вид помещения, к ней невозможно подойти с поперечными сечениями (/22).

Выше уже были сделаны кое какие замечания по поводу проблемы пейзажа, чтобы показать, какими разнообразными способами классический тип Патенира был превращен в барочный тип. Может быть, полезно еще раз возвратиться к теме с целью представить себе эти два типа во всем их историческом значении,

как замкнутые в себе силы. Необходимо твердо усвоить, что про­странственная форма Патенира тожественна с тем, что дает Дю­рер, например в (гравированном) пейзаже с пушкой (55), и что величайший итальянский пейзажист ренессанса, Тициан (56), в отношении схемы полос совершенно совпадает с Патениром.

Те особенности Дюрера, которые производят на зрителя, чуждого исторического подхода к произведениям искусства, впе­чатление связанности, именно — параллельное расположение пе­реднего, среднего и заднего планов, означают на самом деле успешное применение идеала эпохи к специальным задачам пейзажа. Так, почва должна определенно делиться на пласты, а деревушка — плоскостно рисоваться в пределах своей зоны. Конечно, Тициан воспринимал природу свободнее и шире, но — мы наблюдаем это прежде всего на его рисунках—его восприятие всецело руководится все тем же ищущим плоскостности вкусом.

С другой стороны, как бы ни велико было в наших глазах различие между Рубенсом и Рембрандтом, все же у обоих пред­ставление пространства изменилось совершенно одинаковым образом: доминирует устремление в глубину, и ничто не закре­пляется в виде полос. Уводящие в глубь дороги, видимые в рак-курсе аллеи встречались и раньше, но они никогда не имели гос­подствующего значения. Теперь же именно они играют роль основных мотивов. Главной задачей является размещение форм

в глубину, а не то, как предметы справа и слева тянутся друг к другу. Предметы могут даже вовсе отсутствовать; лишь при этом условии новое искусство достигает полного торжества, лишь при этом условии зритель разом воспринимает всю простран­ственную глубину как единое целое (57).

Чем отчетливее познана противоположность типов, тем больше интереса приобретает история переходного периода. Уже ближайшее после Дюрера поколение, Гиршфогель и Лаутенсак, порвало с идеалом плоскостности. В Нидерландах Питер Брегель старший и в этом отношении является гениальным новатором, указывающим путь от Патенира непосредственно к Рубенсу. Мы не можем удержаться от воспроизведения в этой связи также и его зимнего пейзажа с охотниками (58) —он способен пролить свет на оба направления. С правой стороны, посредине и на зад­нем плане картина содержит еще нечто, напоминающее старый стиль, но мощный мотив деревьев, которые идут слева по хребту холма к уже очень маленьким перспективно домам в глубине, означает решительный поворот к барокко. Протянутые снизу до­верху и заполняющие половину картины, эти деревья создают движение в глубину, которое подчиняет своему влиянию также

и части, построенные согласно противоположному принципу. Группа охотников с собаками движется в том же направлении и усиливает действие, производимое рядом деревьев. Дома и линии холмов, пересекаемые краем картины, примыкают к этому дви­жению.

4. Исторические и национальные особенности

Зрелище повсеместного утверждения воли к плоскости около 1 500 г. поистине замечательно. Чем больше искусство преодоле­вало неуверенность примитивного созерцания, которое, несмотря на весьма явственное желание освободиться от плоскостности, все же постоянно оставалось увязшим в ней, — чем больше искусство научалось вполне свободно владеть средствами рак-курса и пространственной глубины, тем решительнее стала обна­руживаться склонность к картинам, все содержание которых собрано в одной ясно намеченной плоскости. Эта классическая плоскость действует совсем иначе, чем примитивная плоскость не только потому, что связь частей в ней ощутительнее, но еще и потому, что она пропитана контрастирующими мотивами: лишь благодаря уводящим вглубь картины моментам раккурса вполне раскрывается характер плоскостной растянутости вширь и сом­кнутости. Плоскостность не требует, чтобы все было вытянуто в одну плоскость, но главные формы должны лежать в одной общей плоскости. Плоскость должна господствовать над всей композицией, как основная форма. Нет ни одной картины

XV века, которая как целое обладала бы плоскостной опреде­ленностью Сикстинской Мадонны Рафаэля, и опять таки призна­ком классического стиля является то, как ребенок у Рафаэля в пределах целого, несмотря на весь раккурс, с величайшей опре­деленностью вмещен в плоскость.

Примитивы пытались скорее преодолеть плоскость, чем усо­вершенствовать ее.

При изображении трех архангелов кватрочентист Ботти-чини (60) располагает их на характерной картине в косой ряд. высокий ренессанс (Карого: рис. 61) —выстраивает по прямой линии. Возможно, что косое расположение ощущалось как более живая форма для движущейся группы, во всяком случае

XVI век испытывал потребность передать сюжет иначе. Расположение фигур прямыми рядами наблюдается, конечно,

и раньше, однако позднейшее поколение признало бы композицию вроде боттичеллиевой Примаверы слишком жидкой и неустойчи­вой; в ней недостает убедительного заключения, которого классики достигают даже в тех случаях, когда фигуры отделены большими расстояниями, и даже когда целая сторона остается открытой.

Питая склонность к глубине и всячески избегая создавать впе­чатление плоскостности, прежние художники охотно распола­гали наискось отдельные бросающиеся в глаза предметы, именно предметы тектонические, которые легко могли быть изображены в раккурсе. Вспомните резкий эффект перспективно сокращенного саркофага на Воскресениях. В гоферовском алтаре (Мюнхен) Вольгемут кричащей линией совершенно испортил простоту своей фронтальной главной фигуры. Итальянец Гирландайо такой же косой формой вносит излишнее беспокойство в свое Поклонение пастухов (Флоренция, Академия), хотя в других своих произве­дениях именно он в значительной степени подготовил классиче­ский стиль тщательным расположением фигур в ряде последова­тельных пластов.

Попытки изобразить движение прямо в глубину или из глу­бины, например, развернуть процессию, направляющуюся из глубины к зрителю, были в XV веке совсем не редкостью, осо­бенно в северном искусстве, но они производят впечатление преждевременных, потому что связь между передним и задним планом не делается наглядной. Типичный пример: процессия на гравюре Шонгауэра Поклонение волхвов. Родственен также мотив Введения во храм у «Мастера жизни Марии» (Мюнхен), где идущая в глубину девушка утратила всякую связь с фигу­рами переднего плана.

Поучительным примером простой сцены, оживленной на раз­личных расстояниях в глубину, но без явно выраженного движения в глубину или из глубины, является картина Рожде­ство того же «Мастера жизни Марии» в Мюнхене (62): пло­скостная связь здесь почти совсем разрушена. Если, напротив, при сходной по содержанию задаче художник XVI века, «Мастер смерти Марии» (63), был способен изобразить смертное ложе и общество, собравшееся в комнате, в манере совершенно спокой­ного пластования, то чудо сделала здесь не только лучше понятая перспектива, но также и новое — декоративное—плоскостное чувство, без которого перспектива принесла бы мало пользы. 1

Неспокойная и растерзанная картина комнаты родов север­ного примитива интересна также своей противоположностью итальянскому искусству той же эпохи. Из их сопоставления можно прекрасно понять, что собой представляет итальянский инстинкт плоскости. Рядом с нидерландцами и особенно рядом с южными немцами итальянцы XV века кажутся необычайно сдержанными. Обладая ясным чувством пространства, они не отваживаются на многое, именно потому, что им ведома опас­ность. Они как будто не хотят насильственно раскрывать цветок, ожидая, чтобы он распустился сам. Это выражение, однако, за­ключает в себе некоторую неточность. Итальянцы сдержанны не вследствие робости, просто плоскости отвечает их желаниям, они наслаждаются ею. Строго выдержанная манера расслоения на ряды в картинах Гирландайо и Карпаччо означает не неумелость еще несвободного восприятия, но предчувствие новой красоты.

Совершенно так же обстоит дело с рисунками отдельных фигур. Такой лист, как гравюра Полайуоло, изображающая борющихся мужчин, с чисто планиметрическим расположением тел, непривычный даже во Флоренции, на севере был бы совер­шенно немыслим. Хотя этому рисунку не хватает еще полной свободы, необходимой для того, чтобы явить плоскость как нечто само собой разумеющееся, все же такие случаи нужно счи­тать не архаической отсталостью, но предвестием грядущего классического стиля.

1 Репродукция, к сожалению, не передает упорядочивающей силы красок

Цель наша исследовать понятия, а не писать историю, но если кто хочет получить правильное представление о классическом типе плоскостности, тому не обойтись без знакомства с более ранними стадиями развития. Для надлежащей оценки искусства юга — этой подлинной родины плоскости — необходимо вырабо­тать восприимчивость к степеням плоскостного впечатления, для оценки северного искусства — необходимо увидеть работу проти­воборствующих сил. Но в XVI веке чисто плоскостное чувство начинает повсюду победоносно подчинять себе манеру изобра­жения. Оно царит везде — в пейзажах Тициана и Патенира, в исторических картинах Дюрера и Рафаэля; больше того: отдельная фигура в раме вдруг решительно начинает распола­гаться плоскостно. Себастиан Либерале да Верона утвержден в плоскости совсем иначе, чем Себастиан Боттичелли, который рядом с ним кажется изображенным неуверенно. Лежащее жен­ское тело впервые изображается действительно плоскостно на рисунках Джорджоне, Тициана и Кариани, несмотря на то, что примитивы (Боттичелли, Пьеро ди Козимо и др.) понимали сюжет совершенно схожим образом. Один и тот же мотив — чисто фронтальное распятие — в XV веке производит еще впе­чатление жиденького построения, тогда как XVI век умеет при­дать ему характер законченного и выразительного плоскостного явления. Великолепным примером может служить большая Гол­гофа Грюневальда на изенгеймском алтаре, где распятый и окру­жающие его производят своим сочетанием неслыханное до той поры впечатление единой оживленной плоскости.

Процесс разрушения этой классической плоскости идет совер­шенно параллельно процессу обесценения линии. Кто хочет напи­сать его историю, должен будет держаться тех же имен, которые важны для развития живописного стиля. Корреджо и здесь является предтечей барокко среди чинквечентистов. В Венеции мощно содействовал разрушению плоскостного идеала Тинто-ретто, у Греко же от этого идеала почти ничего не оста­лось. Реакционеры в области линии, вроде Пуссена, являются также реакционерами в области плоскости. И все же, кто посмел бы утверждать, что Пуссен, несмотря на всю свою ^классиче­скую)- волю, не яв­ляется человеком XVII столетия!

Тут полная ана­логия с историей раз­вития живописности, где пластически - глу­бинные мотивы пред­шествуют чисто опти­ческим, причем север в этом отношении все­гда вправе притязать на первенство по срав­нению с югом.

Нельзя отрицать, что нации с самого

начала отличаются друг от друга. Существуют особенности национальной фантазии, которые сохраняются при всех изме­нениях. Италия всегда обладала более сильным инстинктом плоскости, чем германский север, у которого взрывание глубины в крови. Нисколько не отрицая, что итальянский плоскостный классицизм имеет параллели в области стиля по сю сторону Альп, мы все же, с другой стороны, обращаем внимание на суще­ственное различие: чистая плоскостность здесь скоро стала ощу­щаться как ограничение, и ее терпели не долго. В свою очередь, следствиям, выведенным северным барокко из принципа глубин­ности, юг мог подражать лишь очень несовершенно.

ПЛАСТИКА 1. Общие замечания

Историю пластики можно демонстрировать на истории разви­тия фигуры. Первоначальная робость отбрасывается, члены на­чинают шевелиться и вытягиваться, все тело приходит в движе­ние. Однако такая история объективного содержания пластики

не вполне совпадает с тем, что мы разумеем здесь под развитием стиля. По нашему мнению, существует плоскостное самоограниче­ние, которое означает не подавление богатства движений, но лишь иное расположение форм, и с другой стороны существует созна­тельное разрушение подчеркнутой плоскостности в смысле отчет­ливо выраженного движения в глубину, причем такому распреде­лению форм хотя и содействует богатый комплекс движений, однако оно может совмещаться и с совершенно простыми мотивами.

Линейный и плоскостный стили явно соответствуют друг другу. XV век, работавший преимущественно с помощью линии, был также в общем и целом веком плоскости, хотя это понятие и не было доведено им до полного напряжения. Художники дер­жатся плоскости, но держатся скорее бессознательно и нередко нарушают ее правила, вовсе даже и не замечая этого. Характер­ным примером является группа Вероккио Неверующий Фома: группа помещена в нише, но одна нога апостола стоит вне ее.

Но в XVI веке плоскостное восприятие приобретает серьез­ный характер. Сознательно и последовательно формы распола­гаются в одном пространственном слое. Пластическое богатство возросло, противоположность направлений увеличилась, лишь теперь человеческие тела производят впечатление совершенной свободы в своих движениях, однако все явление в целом застыло в спокойствии чисто плоскостной картины. Это классический стиль с его ясно очерченными силуэтами.

Однако классическая плоскостность не отличалась долговеч­ностью. Скоро стало казаться, что искусство как бы сковывает предметы, подчиняя их чистой плоскости; силуэты разрушаются, И взор отводится от краев; число форм, видимых в перспек­тивном сокращении, увеличивается; пересечения и переплетаю­щиеся мотивы создают ярко выраженные отношения переднего и заднего планов; словом, художники намеренно избегают вызы­вать впечатление плоскостности даже в тех случаях, когда эта плоскостность фактически еще сохранилась. Так именно поступает Бернини. Главные примеры: надгробный памятник Урбана VIII в соборе св. Петра и (еще более сильный) надгроб­ный памятник Александра VII (64) , там же. По сравнению с ними микеланджеловские гробницы Медичей кажутся совершенно дискообразными. Именно путь, пройденный Бернини от ранних до поздних работ, является особенно поучительным для действительного уразумения этого стиля. Главная плоскость еще больше расщепляется. Передние фигуры видимы главным обра­зом сбоку. На заднем плане половины фигур. Старый мотив мо­литвы с воздетыми руками (сам папа), который как бы требует изображения в профиль, здесь представлен в перспективно со­кращенном аспекте.

Из этих примеров должно вполне отчетливо явствовать, как сильно был потрясен плоскостный стиль, особенно если принять во внимание, что здесь все еще речь идет о типе стенной гроб­ницы. Конечно, плоская ниша переделана в глубокую, и главная фигура (на выпяченном цоколе) выступает далеко вперед, но и то, что размещено в одной плоскости, трактовано таким образом, что между отдельными частями едва ли существует взаимная связь: мы видим фигуры, расположенные в одном и том же ряду, причем между ними там и сям протянуты нити, но в эту ткань вплетено очарование уводящей вглубь формы; художник ба­рокко был очень прельщен тем обстоятельством, что посредине находится дверь, которая не только не служит горизонтальной связующей формой в духе прежних саркофагов, но вертикально вскрывает промежуточное пространство, вследствие чего по­является новая глубинная форма: из тьмы высовывается смерть, приподымая тяжелую драпировку.

Может возникнуть мысль, что барокко должен бы избегать стенных композиций, так как они все же служат некоторой помехой тенденции освобождения от плоскости. Однако дело обстоит как раз наоборот. Барокко располагает фигуры в ряд. помещает их в ниши: он чрезвычайно дорожит соблюдением над­лежащей пространственной ориентировки. Глубина может быть почувствована лишь там, где дана плоскость, лишь как противо­положность плоскости. Со всех сторон обозримая свободная группа совсем не типична для барокко. Он всячески избегает впе­чатления строгой фронтальности, которая предполагает, что фи­гура имеет одно решающее главное направление и желала бы, чтобы ее рассматривали в этом направлении. Барочная глубина всегда соединена с рассматриванием под различными углами. Барокко счел бы прегрешением против жизни желание скульп­туры утвердиться в одной определенной пло­скости. Барочная скульп­тура направлена не в одну какую-нибудь сто­рону, но рассчитана на то, чтобы ее рассматри­вали из многих точек.

Здесь уместно про­цитировать Адольфа Гильдебранда, который требовал плоскостности для пластики не во имя определенного стиля, но во имя искусства, и Про­блема формы которого стала катехизисом но­вой большой школы в Германии. Телесно - ок­руглое, говорит Гильде-бранд, может стать пред­

мегом художественного видения лишь в том случае, когда оно, не­смотря на свою округлость, превращено в плоскостно восприни­маемую картину. Где фигура расположена таким образом, что ее содержание не может уместиться в плоскостную картину, где, следовательно, желающий воспринять ее зритель вынужден обойти вокруг нее и составить себе целостный образ в отдельных актах движения, там искусство нисколько не возвысилось над природой. Благодеяние, которое художник должен оказывать глазу своей работой, сочетая разрозненные черты природного явления в целостную картину, не было совершено.

В этой теории как будто нет места для Бернини и барочной скульптуры. Однако по отношению к Гильдебранду учиняется несправедливость, когда его пытаются рассматривать (что имело место в действительности) лишь как адвоката своего собствен­ного искусства. Он протестует против дилетантизма, которому ничего не известно о принципе плоскостности; что же касается Бернини — пусть одно это имя будет представителем целого на­правления, — то он уже прошел школу плоскостности, и его отри­цание плоскости имеет, следовательно, совсем другое значение, чем отрицание, практикуемое в искусстве, еще не научившемся отличать плоскостное от неплоскостного.

Нет сомнения, что барокко местами зашел слишком далеко и производит неприятное впечатление, посколько не дает целост­ных картин. В этом случае критика Гильдебранда вполне уместна; однако мы не в праве распространять ее на всю сово­купность послеклассических произведений. Существует и безу­пречный барокко. Притом не только, когда он архаизирует, но и оставаясь вполне самим собою. В процессе общей эволюции видения пластика обрела стиль, который ставит себе другие цели, чем ренессанс, и для которого старые термины классической эстетики больше непригодны. Существует искусство, которое знает плоскость, но не позволяет ей играть слишком большую роль во впечатлении.

Желая характеризовать барокко, мы не в праве, следова­тельно, противопоставлять любую фигуру, например Давида с пращой Бернини, фронтальной фигуре вроде классического Давида Микеланджело (так назыв. Аполлона, Барджелло). Правда, обе работы образуют яркий контраст, однако барокко получает при этом ложное освещение. Давид является юноше­ской работой Бернини, и сложность поворота куплена в нем ценою потери всех удовлетворительных аспектов. Здесь, действительно, художник «гоняет вокруг фигуры», ибо зрителю постоянно не­достает чего то, что он чувствует себя вынужденным открыть. Бернини сам ощущал это, и его зрелые работы несравненно <• собраннее», больше — хотя и не совсем — рассчитаны на вос­приятие единым взором. Явление спокойнее, но сохраняет ка­кой то трепет.

Если примитивы были бессознательно-плоскостными, а клас­сическое поколение сознательно-плоскостным, то искусство барокко можно назвать сознательно-неплоскостным. Оно откло­няет требование обязательной фронтальности явления, потому что только при наличии свободы ему казалось достижимой иллю­зия живого движения. Скульптура всегда является чем то округ­лым, и мы не утверждаем, будто классические фигуры рассматри­вались только с одной стороны, но из всех аспектов фронтальному все же придается значение нормы, и зритель чувствует его важ­ность, даже когда фронтальная сторона не расположена прямо перед его глазами. Если мы называем барокко неплоскостным, то не хотим этим сказать, что отныне воцарился хаос, и художники вовсе перестали рассчитывать на установку в определенных на­правлениях, но разумеем лишь то, что никто больше не желает глыбообразного плоскостного расположения, равно как и закре­пления фигуры в одном господствующем силуэте. Требование, чтобы аспекты давали вещественно-исчерпывающие картины, мо­жет при этом с некоторыми изменениями оставаться значимым И впредь. Мера того, что считается необходимым для прояснения формы, не всегда одинакова.

2. Примеры

Понятия, предпосланные отделами этого сочинения в качестве заголовков, естественно, соприкасаются друг с другом, это — различные корни одного растения, или, иначе выражаясь: перед нами всюду одно и то же явление, лишь рассматриваемое с раз­личных точек зрения. Поэтому при анализе глубинности нам при­ходится иметь дело с элементами, которые уже были названы в качестве слагаемых живописности. Принципиальное значение замены одного господствующего силуэта, совпадающего с формой вещи, живописными аспектами, в которых вещь и явление расхо­дятся друг с другом, было уже разъяснено выше, когда речь шла о живописной пластике и архитектуре. Сущность дела заклю­чается в том, что такие аспекты не только могут получаться случайно, но художники сознательно рассчитывают на них; они многочисленны и как бы сами навязываются зрителю. Это изме­нение тесно связано с эволюцией от плоскостности к глубинности.

Сказанное легче всего наглядно пояснить на истории конной статуи.

Гаттамелата Донателло (65) и Коллеони Вероккио (66) по­ставлены таким образом, что подчеркнут чисто боковой аспект. У Донателло лошадь стоит под прямым углом к церкви, по линии фасада, у Вероккио она бежит параллельно продольной оси, несколько отодвинутая в сторону: в обоих случаях поста­новка подготовляет плоскостное восприятие, и само произведение подтверждает правильность такого восприятия, посколько таким образом получается совершенно ясная и в себе замкнутая кар­тина. Тот не видел Коллеони, кто не знает его чисто бокового аспекта. Я разумею аспект от церкви, правую сторону памятника, на которую рассчитано восприятие, ибо только при этом условии

все становится ясным: жезл полководца и рука с поводом, не пропадает и голова, несмотря на ее пово­рот влево.J При вы­соте постамента, есте­ственно, легко полу­чаются перспективные смещения, но главный аспект все же победо­носно обрисовывается. И все дело только в нем. Нет такого глуп­ца, который думал бы, будто старые скульпторы рассчиты­вали действительно только на один аспект — при этих усло­виях было бы излишним создавать трехмерное произве

– Конец работы –

Эта тема принадлежит разделу:

ПРОБЛЕМА ЭВОЛЮЦИИ СТИЛЯ В НОВОМ ИСКУССТВЕ

На сайте allrefs.net читайте: ПРОБЛЕМА ЭВОЛЮЦИИ СТИЛЯ В НОВОМ ИСКУССТВЕ.

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: II. ПЛОСКОСТЬ И ГЛУБИНА

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

I. ЛИНЕЙНОСТЬ И ЖИВОПИСНОСТЬ
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ 1. Линейность (г р а ф и ч н о с т ь, пластичность) и живописность, осязательный и зрительный образ ЖЕЛАЯ выразить в самых общих терминах различие между искусством

III. ЗАМКНУТАЯ И ОТКРЫТАЯ ФОРМА
(ТЕКТОНИЧНОСТЬ И АТЕКТОНИЧНОСТЬ) ЖИВОПИСЬ 1. Общие замечания КАЖДОЕ художественное произведение оформлено, предста­вляет собой организм. Существеннейшим его признаком является при

V. ЯСНОСТЬ И НЕЯСНОСТЬ
(БЕЗУСЛОВНАЯ И УСЛОВНАЯ ЯСНОСТЬ) ЖИВОПИСЬ 1. Общие замечания АЖДАЯ эпоха требовала от искусства ясности; неясность XV. изображения всегда рассматривалась как нед

Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Education Insider Sample
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Реклама
Соответствующий теме материал
  • Похожее
  • Популярное
  • Облако тегов
  • Здесь
  • Временно
  • Пусто
Теги