К утру газоны становились седыми, а воздух каменел. Люди шли сквозь твердую, кристальную прохладу, как сквозь бесконечный ряд вращающихся стеклянных дверей. На заре по Речникам метлою проходился ветер и обдувал тротуары, отчего город казался приготовленным к зиме, как покойник к погребению. Но снега все не было. И вот будто стронулось само время – первый снег хлынул как первые слезы после долгого, молчаливого горя.
Служкин ходил проведать Сашеньку, но не застал ее на работе. У него еще оставалось полтора часа свободы до конца смены в садике, и он отправился побродить вдоль затона, посмотреть на корабли.
Снег валил густо и плотно, словно его скидывали сверху лопатами. У проходной Служкин неожиданно увидел продрогшего, танцующего на месте Овечкина с сугробом на голове.
– Какими судьбами? – задержавшись, поинтересовался Служкин.
– Человека жду… одного… – проклацал зубами Овечкин.
– В мае влюбляться надо, – посоветовал Служкин.
На мосту в ржавые бока понтонов тяжело толкалась стылая вода. Понтоны раскачивались, дощатые трапы между ними злобно грохотали.
Затон, плотно заставленный кораблями, походил на какую‑то стройку. Мачты, антенны, стрелы лебедок торчали как строительные леса. На крышах и палубах снег лежал ровными пластами. Иллюминаторы смотрели на Служкина невидяще, рассеянно, исподлобья, как смотрит человек, который почти уснул, но вдруг зачем‑то открыл глаза.
Служкин остановился у навеса лесопилки, под которым уныло качался и позвякивал цепями тельфер. В белой мгле Кама выделялась контрастной черной полосой, потому что снег, падая на воду, странно исчезал. Служкин стоял, курил и разглядывал высокий и массивный нос ближайшей самоходки, у которой в клюзах торчали якоря, словно кольцо в ноздрях быка.
На дорожке из снегопада появился маленький заснеженный человек, и Служкин с удивлением узнал в нем Машу Большакову из девятого «А».
– Маша, ку‑ку, – окликнул он ее.
– Ой, Виктор Сергеевич!… – Маша даже испугалась.
– Ты чего здесь делаешь?
– К папе ходила. Мама просила ему записку отнести.
– Это не тебя там у проходной Овечкин дожидается?
– Меня, – покраснев, созналась Маша.
– Э‑эх, жаль, – вздохнул Служкин. – А я хотел проводить…
– До проходной еще далеко, – кокетливо ответила Маша.
Они медленно пошли рядом, не глядя друг на друга. Наконец, не выдержав, Маша подняла на Служкина глаза и улыбнулась:
– А вы что здесь делаете, Виктор Сергеевич? Только не врите.
– Да ничего не делаю. Шляюсь. Чего мне тут делать? Хожу и вспоминаю времена, когда сам девочек дожидался.
– А почему на заводе?
– Ну… как сказать… Хотел увидеть один теплоходик, про который есть что вспомнить. «Озерный» называется.
– Я в кораблях не разбираюсь… А что у вас за история, Виктор Сергеевич, которую вы вспоминаете?
– История моей последней школьной любви, – важно пояснил Служкин.
– Расскажите, – лукаво улыбаясь, предложила Маша.
– Ой, Машенька, – заныл Служкин. – Это история очень старая. Она длинная и скучная, со слезами и мордобоем. Тебе будет неинтересно.
– Очень интересно, Виктор Сергеевич! – горячо заверила Маша.
– Ну, ладно, – довольно согласился Служкин и полез за сигаретами. – Было это в июне, когда я окончил десятый класс и шли выпускные экзамены, – начал он. – Дружил я тогда с одноклассницей. Красивая девочка была, но характер – спаси господи! Вздорная, склочная, задиристая – хуже Ясира Арафата. Звали ее Наташа Веткина, а кличка – просто Ветка. Дружили мы давно, однако ничего особенного: так, гуляли, болтали, в кино ходили, целовались потихоньку. А тут как дошло до всех, что скоро навсегда расстаемся, так и заводиться начали, нервничать. Ну, я‑то еще с детства мудрый был, лежал себе спокойненько на диване. А Ветка, видно, решила под конец урвать кусок побольше и завела роман с другим нашим одноклассником. Звали его Славкой Сметаниным, а кличка была, конечно, Сметана. Он был парень видный, отличник, но нич‑чегошеньки собой не представлял. Смотрю, в общем, это я: Ветка со Сметаной каждый день туда‑сюда рассекает. Что, думаю, за блин? Попытался я Ветке мозги прочистить, она и ляпнула мне: не суйся, мол, и катись отсюда. Я, понятно, разозлился благородно. Ну, думаю, жаба, ты у меня покукарекаешь еще.
И вот был у нас экзамен по химии. Подхожу я это утром к школе и вижу, что Ветка со Сметаной под ручку прется. Я сразу понял: сегодня точно чья‑то кровь будет пролита. Химичка нам кабинет открыла и куда‑то ушла. Ветка тоже учесала. Сидим мы в кабинете вдвоем: я и Сметана эта дурацкая. Я злость коплю. Сметана тетрадку свою с билетами читает. А надо сказать, что в кабинете том был здоровенный учительский стол. Сверху кафелем выложен, чтобы кислотой не попортить, а сбоку большой стеклянный вытяжной шкаф с трубой наверху. Я все прикинул, обмозговал, потом встал, тетрадку у Сметаны из рук хвать, на этот стол скок, да и запихал ее в трубу. Сметана озверела, сперва за мной между парт погонялась, потом полезла в шкаф за тетрадью. И только она в вытяжной шкаф проникла, я тут же подскочил, дверку у шкафа закрыл и запер со всей силы на шпингалет. А после вышел из кабинета и дверь защелкнул.
Вот и время экзамена наступило. У кабинета толпа мнется. Подгребает экзаменационная комиссия, открывает дверь, вваливается в кабинет… А там этот дурак на столе в стеклянном шкафу сидит, как обезьяна в аквариуме. Учителя сразу в визг, остальных со смеху скосило. И главное – шпингалет никто открыть не может, так я его засобачил. Пока слесаря искали, полшколы в химию поржать прибежало. А мне же, чудотворцу и выдумщику, ни слова не говоря по химии трояк впечатали и с экзамена под зад коленом. Я не стал переживать, только радовался, когда вспоминал, как Ветка позеленела.
Маша смеялась. Ободренный, Служкин заливался соловьем.
– Тем же вечером сижу я дома, вдруг звонок в дверь. Я только дверь открыл, а мне Ветка сразу по морде тресь!… Но я – воробей стреляный, я сразу присел. И она со всего размаха рукой по косяку как засадила, аж весь дом вздрогнул! Тут на грохот моя мама в коридор выбегает. А мама моя страсть любила, когда в гости ко мне девочки приходят. Схватила она Ветку и на кухню поволокла. Сразу чай, конфеты, все такое. Говорит мне: познакомь, мол, Витя, с девушкой… Меня, естественно, черт за язык дернул. Такая и сякая, говорю, моя невеста. От этих слов Ветка чуть не задымилась. Ну, чай допила, с мамой моей попрощалась культурно и ушла, а на меня и не взглянула. Так, думаю, Виктор Сергеевич, ожидает тебя бой не ради славы, ради жизни на земле.
Служкин сделал паузу, закуривая. Маша, улыбаясь, ждала продолжения. Они пошагали дальше. Сигарета во рту у Служкина дымила, как крейсерская труба.
– В день выпускного бала вручили нам в торжественной обстановке аттестаты. Дальше в культурной программе значилось катание на теплоходе. Загнали нас, выпускников, на этот вот «Озерный». Здесь дискотека, шведский стол, прочая дребедень. Погода просто золотая! И поплыли мы, значит, на прогулку. В салоне музыка играет, все пляшут. А Ветка, зараза, всю дорогу только со Сметаной и танцует. Если же я ее приглашаю, то мне непристойные вещи руками и пальцами показывает. Отозвал я ее в сторонку и спрашиваю: что такое? Она вместо ответа сорвала у меня с головы бейсболку и за борт кинула. Совсем обидно мне стало, ушел я. А когда вернулся обратно в салон, где банкет бушевал, то взял со стола банку с майонезом и сел рядом со Сметаной. Раз уж Ветка со мной не хочет, то со Сметаной не сможет. Улучил я момент, когда Сметанин, скотина, за колбасой потянулся и зад свой приподнял, и вылил ему на стул полбанки. «Теперь, – говорю, – твоя фамилия не Сметанин, а Майонезов», – и ушел. А Сметанин как приклеился к месту. Ветка его тащит танцевать, а он только улыбается и говорит, что нога болит.
Тут пароход наш причалил к берегу, чтобы мы, значит, в лесочке порезвились. Сошел на берег и я. Через некоторое время подруливает ко мне Ветка: вся цветущая, улыбается. Отойдем, говорит, на минутку. Ну, отошли мы, и далеконько отошли. Только остановились на полянке, она и набросилась на меня, как Первая Конная на синежупанников. Разворачивается и с маху мне в челюсть р‑раз!! Я только зубами лязгнул. А с другой стороны уже вторая граната летит. Я Веткину руку успел поймать. Тут и я со злости стукнул ее в поддыхало – она пополам согнулась. Жалко мне ее стало, дуру. Поднял я ее, отряхнул, извинился и обратно потащил. Выходим мы наконец на берег – и что же? Пароход‑то наш – ту‑ту! – уплыл! Так и остались мы в лесу.
– И что, на выпускной бал не попали? – изумилась Маша.
– Нет, конечно. Я сориентировался: до ближайшей пристани километров десять. А что делать? Потащились. Пока через всякие буреломы лезли, как Дерсу Узалы, уж вечер наступил, погода испортилась, дождь хлынул. Вымокли. Но тут нам повезло. Шли мимо какого‑то котлована, и там на краю экскаватор стоял. Не торчать же нам под дождем всю ночь! Залезли в кабину. Я в кресло сел, она ко мне на колени хлопнулась. Обогрелись, обсохли. Я Ветку конфетами угостил, которые на банкете по привычке со стола стырил. Ветка вроде отмякла. И тут как давай мы с ней целоваться! Всю ночь напролет целовались! Только вот задницей своей толстой она мне все ноги отсидела – это меня и сгубило. Часа в четыре утра, как светать начало, порешили мы снова в путь тронуться. Ветка первая из кабины выскочила. И пока я разминал занемевшие ноги, она схватила какую‑то палку и всунула ее в ручку дверцы – заперла меня, значит, в кабине, змея! А сама спокойно одна пошагала.
Я орал‑орал, дверь таранил‑таранил – ничего не выходит. Тогда осерчал я, вырвал какую‑то железяку и разбил окно. Выпрыгнул, да неудачно. Упал на дно котлована и вывихнул ногу. Ну, беда! Выполз наверх, рыча, выломал себе дубину суковатую и с ней поковылял, как Мересьев. Ветку догнать уж и не мечтал.
Доплелся до деревни, пришел на пристань. Ветки нигде нет. А, думаю, хрен с тобой, старая дура. Купил билет, тут «ракета» подходит. Погрузился я, сижу, гляжу. И вижу, что как черт из табакерки появляется на пристани моя Ветка и начинает уламывать контролершу, чтоб ее без билета на борт взяли. Денег‑то на билет у нее нету! Я, как благородный человек, с парохода долой – и в кассу. И пока я на своих полутора ногах ковылял, «ракета» наша стартовала! Следующая только через пять часов. А мы с Веткой уже устали как сволочи, даже ругаться сил нет. Ушли мы за деревню, нашли песчаную косу, купались, загорали. Ветка тихая‑тихая была, виноватая, добрая. В конце концов дождались мы следующей «ракеты», сели. Ветка всю дорогу спала у меня на плече. Приплыли, сошли на берег родной. Лодыжка моя распухла, болит, еле ступаю. С грехом пополам довела меня Ветка до дому, всю дорогу поддерживала. У подъезда стали прощаться. И только я хотел поцеловать ее напоследок, она ка‑ак пнет меня в больную ногу! Я на спину брык, заорал и ногами засучил. А она убежала. Больше мы с ней не виделись.
Служкин замолчал.
– Никогда?… – с сочувствием, осторожно спросила Маша.
– Никогда, – грустно подтвердил Служкин.
Маша задумалась. Они вдвоем уже подошли к наплавному мосту. Маша покачала головой и призналась:
– Вы так рассказывали, Виктор Сергеевич, – я будто кино смотрела. Никогда бы не подумала, что так бывает…
– А так и не бывает, – улыбнулся Служкин. – Я все сочинил, чтобы тебе скучно не было.
Маша остолбенела. Служкин, улыбаясь, погладил ее по голове.
– Дальше иди одна, а я постою, – сказал он. – А то меня Овечкин приревнует.