Сосна на цыпочках

Когда красная профессура ввалилась в кабинет, она увидела Служкина, впуховике и шапке сидящего за своим столом и качающегося на стуле. Изо рта унего торчала незажженная сигарета. -- Это у вас, Виктор Сергеевич, новая манера урок вести? -- ехидноспросил Старков. -- Может, нам за пивом сбегать? -- В учебнике какая тема этого урока у нас обозначена? -- Основное предприятие нашего района, -- подсказала Митрофанова. -- В скобочках -- поселка, деревни, -- добавил Старков. -- А какое основное предприятие нашего района, поселка, деревни? -- Ликероводочный! -- крикнули двоечники Безматерных и Безденежных изаржали. -- Судоремонтный завод, -- сказала Маша Большакова. -- Вот мы и пойдем сейчас на экскурсию смотреть затон. Красная профессура взвыла от восторга. -- А можно сумки с собою взять? -- спросили девочки. -- У нас этот урокпоследний, мы потом сразу домой пойдем! -- Можно, -- согласился Служкин, -- но дайте мне слово... -- Даем, даем! -- орала красная профессура. -- ...дайте мне слово, что не будете разбегаться и будете внимательнослушать то, что я расскажу про судоходство на Каме. После звонка, стоя на крыльце, Служкин пересчитал девятиклассников,толпившихся у ворот школы, как кони перед заездом, по головам. -- Так, двое уже сбежали, -- сказал он. -- Зашибись. Пойдемте. Гомонящей вереницей они перетекли Новые Речники, перелесок, шоссе,Грачевник, Старые Речники и вышли на берег затона. День выдался хмурый --последний день февраля, последний день зимы. Снег вокруг громоздилсяГималаями, а над ними тускло блестели окна вторых этажей черных, бревенчатыхбараков. Их огромные ватные крыши угрожающе насупились, свесив по угламкинжалы сосулек. -- Куда теперь? -- жизнерадостно спросила красная профессура. -- Вон к той скамейке. -- Служкин указал сигаретой. Профессура рванула к скамейке, бросив бессмертный школьный клич: "Ктопоследний -- тот дурак!" Но рядом со скамейкой, оказывается, начиналасьхорошо укатанная горка, вокруг которой валялись куски фанеры и оргалита.Когда Служкин дошагал до скамейки, кое-кто из пацанов уже укатился с кручи,а остальные ловили визжащих девчонок и тоже спускали их вниз. ЛюськаМитрофанова, хлюпая носом, собирала втоптанные в снег тетрадки и учебники изсвоего пакета. Служкин гневно внедрился в суету возле горки. -- Э-эй! -- заорал он. -- Ну-ка, все ко мне! Веселиться потом будем! Но на Служкина никто не обратил внимания, как на шумящее под ветромдерево. Пацаны ржали, девчонки вопили ему: -- Виктор Сергеич, скажите им, чтоб не толкались, а-а-а!... -- Живо поднимайтесь! Всем по прогулу влеплю! -- грозил Служкин. На него налетела хохочущая Маша Большакова и укрылась за ним отСтаркова, который несся по пятам. Старков метнулся мимо правого карманаСлужкина -- Маша вынырнула из-под левого локтя. Старков побежал вдоль живота-- Маша спряталась за капюшоном. Несколько обалдевший Служкин наконецухватил Старкова за шиворот. -- А урок?! -- яростно спросил он. -- Блин, точно! -- спохватился Старков. -- Пойду наших позову!... Через секунду на спине двоечника Безматерных он уже летел с горки.Служкин беспомощно обернулся к Маше. -- Что ж это такое? -- спросил он. -- А как же судоходство на Каме? Раскрасневшаяся Маша, улыбаясь, виновато пожала плечами. Служкин обескураженно развернулся, поплелся к скамейке, сел, закурил истал смотреть на затон. И опять тесно составленные в затоне кораблинапомнили ему город. Служкин смотрел на надменные, аристократические дворцылайнеров, на спальные кварталы однотипных пассажирских теплоходов, на схожиес длинными заводскими цехами туши самоходок-сухогрузов и барж, на вокзалыдебаркадеров и брандвахт, на трущобы мелких катеров, на новостройкиземснарядов, на башни буксиров-толкачей по окраинам, на ухоженные пригороды"метеоров" и "ракет". Мачты вздымались как антенны, как фонарные столбы, атакелаж был словно троллейбусные провода. Рядом со Служкиным на скамейку присела Маша. -- А что, Виктор Сергеевич, -- неуверенно спросила она, -- вам оченьнадо рассказывать про это судоходство? Служкин, не глядя на нее, пожал плечами. -- Ну, расскажите мне, -- вздохнув, согласилась Маша. -- Урок для тебя одной? -- удивился Служкин. -- Ладно уж... Иди летайсо Старковым. Я переживу. -- Расскажите, -- повторила Маша и, улыбаясь, поглядела ему в глаза. --Я же вижу, как вам самому хочется... -- Ну что ж... -- Служкин недоверчиво хмыкнул, откинулся назад и сладкопотянулся. -- Ладно, слушай... И он начал рассказывать, весело поглядывая на Машу, а Маша слушала,задумчиво улыбаясь, и смотрела на затон, в котором начиналась весна. Здесьуже пожелтел лед вдоль берега, и сквозь него проступила вода, а междукораблей грозно потемнели тракторные дороги, наезженные за зиму. С крыштеплоходов экипажи большими фанерными лопатами сбрасывали снег, очищаяквадраты небесно-синей краски. Под кормой самоходок чернели вырубленныепешнями проруби для винтов. Трюмы барж вдруг ярко освещались электросваркой.На толкачах звонко скалывали наледь с задранных буферов. И все корабли былиувешаны гирляндами сосулек, наросших в недавнюю оттепель. Служкин увлекся своим рассказом, раскраснелся, расстегнул пуховик, сталпрутиком чертить на снегу схемы. Маша слушала его как-то виновато идобросовестно рассматривала кривые чертежи на сугробе. Красная профессуравеселилась у горки, не замечая служкинских дерзаний, и когда Служкин иссяк,весело закричала: -- Виктор Сергеевич, а можно домой идти? Время уже!... Маша сидела задумчивая, молчаливая. Служкин тоже помолчал, искосаизучая свою снеговую графику, потом встал и начал пинать сугроб, хороня ее. -- Идти-то можно или нет?... -- не унималась профессура. Служкин двинулся к девятиклассникам, распихал толчею у горки, вынул изрук заснеженного двоечника Безматерных фанерку. -- В детстве, -- весомо сказал он, -- мы называли это -- "кардонка". Вывесь урок мочало чесали, а кататься на кардонках так и не научились. Теперьсмотрите: я показываю вам высший пилотаж. Одно выступление, и только в нашемцирке! -- О-о!... -- восхищенно застонал девятый "А". -- Геогр... ВикторСергеевич пилотаж показывает!... Служкин отошел назад, разбежался и прыгнул, прижав кардонку к животу.Грянувшись на лед, он растопырил руки и ноги, как "кукурузник", и с криком:"Всем двойки за уро-о!..." -- исчез внизу в туче снежной пыли. Присугробившись, Служкин с трудом поднялся на ноги, оглянулся и увидел,как наверху одна за другой исчезают спины уходящих домой девятиклассников.Служкин начал обстоятельно отряхиваться. Кромка берега опустела. И вдругсверху донесся крик: -- Виктор Сергеевич, вы перчатки забыли!... Над обрывом стояла Маша и махала над головой его перчатками. -- Маша, не уходи! -- вдруг закричал Служкин. Маша опустила перчатки. -- Не уходи! -- снова крикнул Служкин. -- Я жду вас, Виктор Сергеевич, -- просто ответила Маша. -- Маша, давай прогуляемся! -- орал Служкин. -- Как будто у нассвидание!... Я тебе сосну на цыпочках покажу!... -- Давайте, -- засмеялась Маша. -- Поднимайтесь. Но Служкин неожиданно развернулся и, разгребая руками сугробы, двинулсяк ледяному полю затона. Пропахав между старым дощатым пирсом и ржавой кормойполузатопленной баржи, Служкин выбрался на свободное пространство. Волочаноги, он побрел прочь от берега по застругам. И с кручи Маше было видно, какдорожка его взрытых следов, ломаясь, складывается на плоскости затона вогромные буквищи: "МАША". Потом Служкин, задыхаясь, поднялся наверх, подал Маше руку, и онипошагали по широкой тропинке, по самой верхотуре, и рядом, внизу и дальшевширь -- до свинцовых полос у горизонта -- разлеталась и гуделанереально-просторная равнина реки. Тонкие вертикали сосен вдали особенноостро давали почувствовать чудовищный объем пространства, по околицекоторого тянулась тропа. -- Смотри, -- сказал Служкин. -- Практической надобности в этой тропенет, а люди все равно ходят. Почему? Маша молчала, не отвечая. -- Виктор Сергеевич, -- наконец спросила она, -- а откуда вы знаете всеэто про пароходы, чего мне рассказывали? -- Как тебе объяснить? -- Служкин усмехнулся и пожал плечами. -- Мывроде бы в одном районе живем и как будто бы в разных мирах... Здесь у меняпрошло детство. Это для вас -- тех, кто приехал жить в новостройки, --"Речники" пустой звук, затон вроде заводского склада, а домишки эти --бараки. Для нас же всем этим мир начинался, а продолжался он -- Камой... Ипоэтому Кама, затон -- для меня словно бы символ чего-то... Живем мы посредиконтинента, а здесь вдруг ощущаешь себя на самом краю земли, словно накаком-нибудь мысе Доброй Надежды... Конечно, в детстве мы ничего этого непонимали, но ведь иначе и не считали бы Каму главной улицей жизни. И в нашейжизни все было связано с этой рекой, как в вашей жизни -- с автобуснойостановкой... Я не обидно говорю? Маша грустно улыбнулась и промолчала. Они медленно шли мимо косыхзаборов, поленниц, сараев, зарослей вербы, старых купеческих дач подвысокими корабельными соснами. -- И вот с детства у меня к рекам такое отношение, какое, наверное,раньше бывало к иконам. В природе, мне кажется, всюду разлито чувство, нотолько в реках содержится мысль... Ты сама не ощущаешь этого, Маш? -- Я мало видела рек, -- ответила Маша. -- Здесь мы живем только двагода, а раньше жили в городе, где никакой реки не было. Мама с папой каждоелето возили меня на море... Вот вы говорили про реки, и я вспомнила, что мнекак-то странно было видеть море -- столько воды, и никуда не течет... Служкин долго молчал. -- Одна из самых любимых моих рек -- река Ледяная на севере, --рассказал он. -- Весной я туда в поход собираюсь с пацанами из девятого"бэ". Слышала об этом? -- Рассказывали, -- кивнула Маша. -- Хочется мне, чтобы еще кто-нибудь почувствовал это -- смысл реки..."Бэшники" так душу мне разбередили своими сборами, что у меня про Ледянуюдаже стих сам собою сочинился. Хочешь, прочитаю? -- Конечно. -- Раньше по Ледяной шел сплав на барках, везли с горных заводов всякуюпродукцию... И вот этот стих -- как бы песня сплавщиков... -- Да вы не объясняйте, вы читайте, я пойму... Служкин глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и начал: Дальний путь. Серый дождь над росстанью. Как-нибудь беды перемелются. Ледяной створами и верстами Успокой душу мою грешницу. Здесь Ермак с Каменного Пояса Вел ватаг удалую вольницу. Будет прок -- Господу помолимся. Эй, браток, ты возьми с собою нас. Черный плес. Черти закемарили. Вешних слез белые промоины На бойцах, что встают из тальника, Подлецов кровушкой напоены. Плыли здесь струги да коломенки. Старый бес тешил душу чертову. Что же вы, судьи да законники, Нас, живых, записали в мертвые? О скалу бились барки вдребезги. Шли ко дну, не расставшись с веслами. Но, сбежав из постылой крепости, Вновь на сплав мы выходим веснами. Под веслом омуты качаются. Понесло -- да братва все выдюжит. Ничего в мире не кончается. Проживем: вымочит -- так высушит. Ветхий храм на угоре ветреном... Рваный шрам на валунной пристани... И погост небо предрассветное Палых звезд осыпает искрами. В города уезжать не хочется. Навсегда распрощаться -- просто ли? Нам с тобой дарят одиночество Ледяной голубые росстани. Маша задумчиво глядела себе под ноги. -- Что такое -- росстани? -- наконец спросила она. -- Ну, перекрестки, распутья... Там, где дороги расстаются. -- Я не знала, что вы и серьезные стихи пишете. -- Я не пишу, Машенька. Я сочиняю. Изредка. -- Почему же не пишете? -- удивилась Маша. -- Ну-у... -- Служкин замялся. -- Мне кажется, писать -- это грех.Писательство -- греховное занятие. Доверишь листу -- не донесешь Христу.Поэтому какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, ноникогда не воспитывала. В отличие от жизни. Можешь преподнести эту мысльРозе Борисовне. -- А при чем тут она? -- словно бы даже обиделась Маша. -- Как при чем? Она же у вас литературу ведет. -- А-а... Служкин и Маша подошли к старой сосне у самого обрыва. -- А вот теперь посмотри, -- велел Служкин, указывая пальцем. Вешние воды, дожди и ветер вынесли почву из-под сосны, и она стояла,приподнявшись на мощных, узловатых корнях. Одни корни вертикальноввинчивались в землю, а другие, извиваясь, как змеиные волосы Горгоны,веером торчали в пустоте. -- Ух ты! -- ахнула Маша, присаживаясь на корточки, чтобы разглядетьполучше. -- Это и есть ваша сосна на цыпочках? А я столько раз была там,внизу, на пляже, и никогда не замечала!... Служкин подошел к сосне и похлопал ее по стволу. -- Давай обойдем ее с той стороны? -- предложил он. Маша поднялась, подошла к нему и заглянула вниз. -- А не опасно? -- наивно спросила она. -- Смертельно опасно, -- ответил Служкин. -- Но ты делай, как я. Он обнял сосну, прижался к ней грудью и животом и по корням засеменилвокруг ствола. Маша засмеялась, тоже обняла ствол и смело стала переступатьпо корням вслед за Служкиным, глядя в обрыв через плечо. Служкин остановился на полпути, и Маша, дойдя до него, тоже замерла.Они стояли над пропастью, Служкин обнимал сосновый ствол, и Маша обнималасосновый ствол. В тишине было слышно, как сосна чуть поскрипывает, и высоконад головами плавно покачивались темно-зеленые, ветхие лапы кроны. Маша упрямо смотрела куда-то вниз, куда-то вдаль по ледяной Каме. Нависках ее и на розовых от мороза скулах проступили яблочно-бледные, нервныепятна. -- Виктор Сергеевич, -- негромко сказала Маша, -- мы с вами упадем...