Последние холода

Седьмого марта в детском садике устраивали утренник в честь Восьмогомарта. Служкин пришел один -- Надя не смогла. Небольшой зал на втором этаже садика был уже заполнен бабками и мамамив шубах. Поскольку мест не хватало, воспитательница отправила Служкина, какединственного пришедшего на утренник папу, за скамейкой. Служкин приволокскамейку -- длинную, как пожарная лестница, -- и поставил ее так, чтобыотсечь ею зрительскую часть зала. Он первым уселся на эту скамейку иоглянулся, разыскивая взглядом Лену Анфимову. Лена стояла у стенки средитех, кому не досталось места. Служкин махнул ей рукой. Здороваясь сознакомыми, Лена пробралась через плотно заставленные ряды и села рядом соСлужкиным. -- Привет, -- сказал Служкин. -- С праздником тебя. И кстати, спрошедшим днем рождения. -- Ты даже помнишь? -- улыбнулась польщенная Лена. -- Конечно, у меня отличная память, -- похвастался Служкин. -- К томуже все записано. -- Как у тебя дела? -- спросила Лена, спуская на плечи шаль. -- Да так себе. Как обычно. Горе со щами, счастье с прыщами. -- Ты уж расскажи, -- засмеялась Лена. -- Рассказывать долго, особенно если учесть, что нечего. Вроде ерундаодна, а вроде и лопатой не перекидаешь. Ногу вот сломал. -- Поэтому тебя долго не было видно, да? Я хотела у Нади спросить, дапостеснялась, больно она у тебя строгая... -- Дорогие наши мамы! -- произнесла воспитательница, выгоняя в залтабунок детишек и выстраивая их. -- И дорогой папа, -- добавила она,посмотрев на Служкина. Женщины в зале дружно засмеялись. -- Это мой папа, Витя! -- крикнула Тата. -- Сегодня ваши дети приготовили вам выступление и подарки! -- Й-и!... -- за пианино взвизгнула, как лошадь, музруководительницатак, что Служкин вздрогнул, и ударила по клавишам. Детишки и воспитательница нестройно запели. Точнее, сперва запелавоспитательница, потом начали неуверенно подключаться дети. Мамы,растрогавшись, притихли, только в углу какая-то бабка бубнила: "Раньшемолоко было двадцать семь копеек, булка белая -- восемнадцать, булка черная-- четырнадцать..." Утренник начался. Дети хором старательно читали стихи, громче всех свыражением орала воспитательница. Потом стихи стали читать поодиночке: ктозвонко тараторил, кто невразумительно мычал. Воспитательница шепотом на весьзал подсказывала слова забывчивым. Андрюша рассказал свое четверостишиеглядя в пол, почти беззвучно. Лена виновато пожаловалась Служкину: -- Он дома хорошо читал, а на людях стесняется... Тата тоже едва слышно тоненько прочла: Весенний праздник радостный пришел сегодня к нам, И ярко светит солнышко для наших добрых мам. В стихах также упоминались "весенние деньки", "звонкая капель" ипрочее, что выдавало детсадовскую самопальность этих опусов. -- Значит, Витя, ты не знаешь про двенадцатое число? -- тихо спросилаЛена. -- А что было двенадцатого? Драка или революция? -- Ирида Антоновна умерла. -- Чекушка?... Служкин долго молчал, глядя, как смешно танцуют дети под барабанныеаккорды изношенного пианино -- парами, с приседаниями, уперев руки в бока. -- Нет, я не знал, -- сказал Служкин. -- Я вообще ее после школы невидел... Чем она занималась на пенсии?... -- Летом на даче копалась, на рынке рассаду продавала. -- Ну и ну... -- Служкин покачал головой. -- А я к ней даже в гости неходил... Слышал, что наши собирались, а не пошел... Виноват я перед ней... -- Да все мы виноваты, -- заметила Лена. -- Чего уж там... ...Дверь открылась, и разговоры оборвались, точно выключили магнитофон.Вошла Чекушка. Лицо у нее было в красных пятнах. Ничего не говоря, она селаза стол. Класс замер, ожидая худшего. -- Ребята, -- сказала Чекушка, обводя парты блестящими глазами. --Вчера умер Леонид Ильич Брежнев. В груди у Витьки словно что-то бахнуло. Скамейка поплыла из-под зада. Исразу зашумела кровь, заколотилось сердце. Целую минуту, не поддерживаемаяничем, в классе стояла тишина. Чекушка достала платок и кончиком прикоснулась к уголку глаза. Вздохпрошел по рядам. -- Уроков не будет, -- тихо сказала Чекушка. -- В стране объявлентрехдневный траур. Тихонечко собирайте портфели и идите домой. В одиннадцатьбудет митинг. Приходите в парадной форме. Никто не пошевелился. Только еще через минуту глуховатый Сметаниншепотом спросил у своей соседки Ларисы Самойловой, что стряслось, инапряжение разрядилось. Класс защелкал замками портфелей, забренчалпеналами, захлопал учебниками. -- Мальчики, кто сознательный, -- попросила Чекушка. -- Останьтесьпомочь убрать актовый зал. А Лену Анфимову ждут в совете дружины. С болтающимся портфелем в руке Витька в числе последних вышел вкоридор. Из всех классов к раздевалкам валили школьники. Витька встал к окнуи молча глядел, как старшеклассники и младшеклассники хмуро и одинаковосмущенно проходят вдоль портретов правительства на стене. К самому первому,пододвинув стремянку, с молотком и черной ленточкой влез физрук Дроздов. Вгубах он держал обойные гвоздики. Около учительской тесной группой стоялиучителя с журналами и сумками. И тут Витьке стало страшно. Тут он нутром почувствовал, как чернаяпустота, разъедая, растекается над страной и все зло, что раньше было крепкосковано и связано, освободилось и теперь только выжидает. Отправляться домой ему не хотелось. Неуютно было дома одному с такойтревогой в душе. Минут десять он сидел на подоконнике, болтая ногами иразмышляя о жизни. Потом он увидел, что по пустому коридору идет Чекушка, испрыгнул, так как сидеть на подоконниках не разрешалось. Чекушка отперла дверь кабинета, увидела Витьку и позвала: -- Витя, подойди сюда. Витька взял портфель и поплелся к ней. -- Зайди, -- попросила она. Витька вошел в кабинет. Чекушка закрыла дверь, поставила свою сумку настол, поправила шаль и присела на краешек парты. При неофициальныхразговорах она всегда садилась на парту. -- Почему домой не идешь? -- поинтересовалась она. -- Родители опять вкомандировке? -- Ну, -- нехотя подтвердил Витька. -- Да-а... -- вздохнула Чекушка. -- Самые трудные дни, когда все людидолжны быть вместе, ты остался без самых близких людей... Ну, ничего, ведьдрузья, наверное, помогают? -- Ну, -- неопределенно согласился Витька. Чекушка отвернулась к окну. -- Смотри, даже погода какая... Все-таки не простой человек умер. А наседьмое ноября, помнишь, какое солнце было? Он тогда уже смертельно больнойна трибуне стоял... -- Она снова вздохнула. -- Не хочется, Витя, чтобы иваша юность начиналась с тяжелых времен... Витька молчал. -- Мы с ребятами из "творческой группы" решили провести вечер памяти оЛеониде Ильиче, -- поделилась Чекушка, и Витьку кольнула ревность, что егоиз "творческой группы" выперли. -- И знаешь, Витя... Мы подумали и решили,что нечего тебе без дела сидеть. -- Чекушка улыбнулась, и Витька тожепокорно скривился. -- Возвращайся-ка ты к нам. Сейчас не время для мелкихссор. -- Ну, -- кивнул Витька. Ему стало приятно, что его отсутствие ощущается так остро. -- У тебя ведь есть магнитофон? -- спросила Чекушка. -- Есть. -- На вечере памяти должна звучать траурная музыка. Вот я взяланесколько пластинок у Павла Ивановича, а ты дома посмотри, послушай, чтолучше, и перепиши на пленку какой-нибудь марш. Он и будет звучать на нашемвечере памяти, хорошо? -- Хорошо, -- сказал Витька. Разобравшись с Чекушкой, Витька пошел в спортзал. На времяразнообразных митингов и линеек спортивный зал превращался в актовый. Сейчасон был еще пуст. Витька завернул в раздевалку. Там сидели, дожидаясьсобрания, Клюкин, Тухметдинов, Стариков из "бэ"-класса, Забуга, отличникСметанин, еще кто-то, кого Витька не разглядел. Но самое главное, тут был илучший Витькин друг -- Будкин: мелкий, кудрявый, глазастый, по-девчоночьикрасивый и потому очень застенчивый. -- Витус, ты сегодня дома будешь? -- спросил он. -- Буду, а что? -- Хочешь переписать "АББу"? Мне папа привез. И "Чингисхан" тоже. -- Тащи, -- обрадованно согласился Витька. -- У нас, когда сказали, что Брежнев умер, бабы так выли на уроке, --сказал Стариков из "бэ"-класса. -- У нас тоже Чекушка ревела, -- сказал Клюкин. -- Брежнев бы все равно скоро умер, -- произнес Забуга. -- Он ужеговорил-то фигово, как унитаз. -- За него все специальный артист говорил. Когда Брежнев умер, егорасстреляли. -- Ага, он умер-то вчера... -- Всем только сказали, что вчера, а на самом деле пять дней ужепрошло. -- Ага, пять дней, он бы уже сгнил. -- Чего гнить-то, холодно... -- Он, как умер, из него сразу мумию сделали, как из Ленина, чтобы вМавзолей положить. А потом передумали. Я "Голос Америки" слушал. -- А где его похоронят? -- Их всех хоронят около Кремлевской стены. Только Сталина сначала вМавзолей положили. -- Интересно, куда все медали Брежнева денут? -- Жене оставят. Или в могилу бросят. -- Выкопать бы... -- Там как похоронят, через несколько дней все тайно достают и насекретном правительственном кладбище закапывают. Ночью там танки дежурят,чтобы никто не увидел. У меня брат рассказывал, он там служил. -- А у меня брата из колонии выпустят, если будет помилование, --сообщил Тухлый. -- Только при Брежневе порядок навели, все и развалится. -- Да какой порядок... У меня батя говорит, что все пьют. -- Брежнев-то сам ничего и не делал. -- Коммунисты делали. -- Много они тебе сделали? -- Да уж побольше твоего. Посмотрел бы я, как ты сейчас бы в Америке назаводе работал. Да ты бы там вообще негром родился. -- Сам ты негр, козел!... -- К Брежневу на похороны американский президент приезжает. К Ленину ито не приезжал. -- Подумаешь. -- Вот и подумаешь. К тебе-то на могилу никто не придет, только я приду-- знаешь зачем? Витька поднял шапку и кинул в спорщиков, чтобы не подрались. -- Чуханка! -- крикнул он. -- Если за пять секунд не передашь, вечнаячухня будешь! Дверь в раздевалку снова открылась, и вошел Вовка Колесников издесятого "А". Вместе с Леночкой Анфимовой он состоял в звене барабанщиков исейчас был в парадной форме -- в отутюженных брюках, в белой нейлоновойрубашке с комсомольским значком и в пионерском галстуке. -- Рота, подъем! -- крикнул он. -- Линейка сейчас начнется! Спички укого есть? Витька полез в карман и подал Колесникову коробок. -- Молодец, Витек, подсекаешь, -- похвалил Колесников. Классы многоголовым прямоугольником выстроились вдоль стен спортзала.На стенах торчали баскетбольные корзины и шведские лестницы. На окнах отсквозняка тихо позванивали решетки. В белом свете облачного дня блестелкрашеный пол. На нем сплетались и расплетались изогнутые линии волейбольнойразметки. Там, где на стене красовалась мишень для метания мячиков изразноцветных концентрических кругов, висел портрет Брежнева. Витька, как всегда, пробился в первый ряд, где оказывались однидевочки. Под портрет Брежнева из пионерской комнаты уже принесли специальнуюскамейку с дырками. В дырки вставлялись знамена. Перед скамейкой стоялиучителя и директриса Тамбова. -- Ребята! Раньше директриса всегда говорила "Товарищи!". Но однажды на линейке втишине после этого слова Витька слишком громко пробурчал: "Тамбовский волктебе товарищ..." За это Витькиных родителей вызвали на педсовет. Тамбова вдальнейшем сменила "товарищей" на "ребят", а старшеклассники начализдороваться с Витькой. -- Советское правительство, -- медленно говорила директриса, словно надиктанте, -- коммунистическая партия и весь советский народ понесли тяжелуюутрату. Вчера скончался... Леонид... Ильич... Брежнев... Траурный митингобъявляю открытым. -- К выносу знамени, -- звонко отчеканила председатель совета дружины,она же старшая пионервожатая, Наташа Чернова, -- пионерской организации!Борющейся за право носить имя Василия Ивановича Чапаева! Смирно! Равнение назнамя! Гремел барабанный марш, и в зал внесли знамя. Расставив локти,перехватив полотнище, древко держал Колесников -- теперь строгий инедоступный. Впереди и позади него, подняв руки в пионерском салюте, шагалиЛена Анфимова и Люба Артемова. Руки их были в белых перчатках, ноги -- вбелых чулках, в волосах -- белые банты, а через плечо -- алые ленты. Всетрое, они шагали в ногу, отбивая шаг. Витька смотрел, как приближаетсяЛеночка, как она тянет носок, как на ней разлетается короткая юбка, каксквозь рубашку просвечивает лифчик, как в отблеске тяжелого знаменногобархата лицо ее становится нежно-розовым и красивым вдвойне. Четко поворачиваясь, знаменная группа по периметру обошла зал и заняла,свое место. -- Вольно! -- скомандовала старшая пионервожатая. -- В знак памяти!...О Леониде Ильиче!... Брежневе!... Объявляется!... Минута!... Молчания!...Смирно!... Флаги склонить!... Барабаны вновь затрещали. Маленькие флаги каждого класса поехали вниз,распускаясь до самого пола. Некоторое время длилась тишина. -- Вольно, -- сказала Чернова. -- Ребята, -- снова выступила директриса. -- Вся наша страна замерла отгоря. Ушел из жизни выдающийся человек. Со всех сторон Советского Союза вМоскву... "Начинается..." -- со скукой подумал Витька. Домой после митинга он возвращался с Будкиным. На улице было хмуро,сумеречно от тяжелых туч над городом. То и дело из окон доносилась траурнаямузыка. Она же играла по трансляции на заводе, долетая до слуха неровнымиволнами. -- Не знаешь, во сколько по телику похороны? -- спросил Витька. -- Не-а. Что, смотреть будешь? Витька пожал плечами. -- Историческое событие ведь, -- сказал он. -- Даже президентамериканский приезжает... -- Интересно, надолго ли?... -- вдруг задумался Будкин. -- Не знаю. А что? -- Так... Пока он здесь, они атомную войну-то не начнут... -- тихосказал Будкин. Расставшись с Будкиным у подъезда, Витька поднялся к себе. Школьнуюформу он расстелил на родительской кровати -- так он делал всегда, когдародители были в командировке. На душе было очень тоскливо. За окном тянулся бесцветный день. Витькаперебрал пластинки -- нет, включать проигрыватель тоже не хотелось. Потелевизору показывали симфонический концерт. По радио играла музыка. Он пошел к книжному шкафу и остановился, уткнувшись лбом в стекло.Собрания сочинений он находил невероятно скучными. На прочих корешках онзадерживался, но отвергал их один за другим. Наконец, отодвинув стекло, ондостал книжку в блестящей обложке, лег на пол, положив ее перед собой, истал читать. Книга называлась: "Л.И. Брежнев. Малая земля. Целина.Возрождение". Витька читал ее до половины пятого, а к пяти собрался и пошел в школу. В Чекушкином кабинете уже толпились одноклассники. Витька едва вошел,сразу же был подозван к учительскому столу и получил разнос за то, что ещене переписал на магнитофон траурные марши. Впрочем, скоро его досадаотступила на второй план. Витька сел на заднюю парту -- уже не изгой, но ещеи не полноправный член "творческой группы", хотя какие там могут быть права,Витька не знал, -- и репетиция началась. Витька молчал и наблюдал. Емупочему-то все стало необыкновенно интересно. Чекушка громоздилась за соседней партой. Взмыленная "творческая группа"стояла у доски. Витька глядел на страдания своих одноклассников, носочувствия не испытывал. Одноклассники читали тексты -- кто еще по бумажке,кто уже наизусть, сбивались, краснели, повторяли фразы по нескольку раз сразными интонациями, сопели, отворачивались к окну, менялись местами,принимали независимые позы, упрямились и злились. Чекушка тоже злилась: томолчала, внутренне кипя при виде такого надругательства над ее сценарием, торугалась, покрываясь пятнами, блестя глазами и швыряя на стол искусаннуюручку, то махала рукой и говорила -- словно бы сама себе -- что никуда негодится, а то успокаивалась и смотрела без замечаний. Витька неожиданно почувствовал прилив симпатии к Чекушке. Она на глазаху всех творила, созидала новое, воплощала в жизнь свой талант, а материал унее был необыкновенно неподатлив -- Витька это отлично знал. В действияхЧекушки он вдруг ощутил правоту, а в реакции своих одноклассников --привычную лень, косность и глупость. Витька размышлял обо всем этом, пока шел с репетиции домой. Нопостепенно ноябрьский ветер и осенняя прохлада вынесли из его головы всеумные мысли. Дома Витька засел за магнитофон переписывать траурные марши. Этопочему-то отняло довольно много времени. Витьке уже порядком наскучилизаунывные завывания, и тут в гости пришел Будкин. -- Я, Витус, принес "АББу" и "Чингисхан", -- сказал он, вешая на крючоккуртку. Витька обрадовался и вдвоем с Будкиным с новым рвением уселся замагнитофон. Пока перематывались кассеты, Будкин рассказывал, что егородители привезли ему из Москвы джинсы. -- Фиг ли вы чокнулись на этих джинсах? -- неодобрительно пробурчалВитька. -- Джинсы-то -- зыко, -- неуверенно пояснил Будкин, виновато хлопаядевчоночьими ресницами. -- И не зыко ни фига. Штаны и штаны. -- Это у нас штаны, а в Америке -- джинсы, -- вздохнул Будкин. -- Я быи наши штаны носил, если бы они нормальные были. А так -- мама заставляетамериканские. Что я, родину продам, если их поношу? -- Обидно просто, -- сказал Витька, которого не заставляли носитьамериканские штаны. -- Они нас покупают за эти тряпки, да и все... -- Не покупают ни фига, -- упрямился Будкин. -- Вот если бы, Витус,меня, например, ЦРУ вербовало или шантажировало, так я лучше бы у нас втюрьму сел, а не сдался бы, вот так. Будкин, видно, огорчился за свои новые джинсы, а может, и за родину. Онмолча досидел, пока Витька записал себе "Маны-маны", а потом ушел. Витькестало неловко, что он задел друга, который все равно не был виноват в том,что мама купила ему вражескую одежку. На следующий день Витька не успел проснуться, как вспомнил, что емунадо в школу, и причем к девяти. Усилием воли он вытолкнул себя из сна исхватил будильник -- было без четверти одиннадцать. С бешено стучащим сердцем он заметался по квартире, отыскивая вещи.Вещи обнаруживались совсем не там, где он их оставлял. Сунув в карманкассету с траурными маршами, Витька вылетел на лестницу, захлопнул дверь искатился вниз. Он проспал не только генеральную репетицию, но и всю уборку зала. Приодной мысли о Чекушке душа его замирала и леденела. Он домчался до школы,наверное, ни разу не переведя дух. Перед актовым залом, ожидая, толпился народ. Растолкав всех, Витькапробился к дверям. Едва он вошел, сразу увидел Чекушку, стоявшую рядом сдиректрисой Тамбовой. Рослая Чекушка возвышалась над залом, и, разговаривая,не сводила со входа блестящих глаз. Лицо ее было бесстрастно, но нервнорумянилось. Чекушка моментально заметила Витьку. Секунду она поверх всехголов смотрела на него, и Витька едва не затлел. Но потом Чекушкаотвернулась, словно больше не желала видеть такой гадости. Витька знал, что еще через пять секунд Чекушка снова уставится на негои во взоре ее будет читаться, что ради нужного дела она согласна на общениедаже с дерьмом, подобным Служкину, и чувствам своим воли не даст. И покадлились эти пять секунд форы, Витька успел распихать кого-то из сидевшихперед ним на скамейках, втиснулся между ними и утонул в ребячьем море,скрывшись из поля зрения Чекушки. Пригнувшись, он достал кассету, сунул еекому-то впереди и сказал: -- Передай Чекушке, пусть ставит, как стоит, вторая сторона. Кассета пошла по рядам. Витька слышал, как повторяют его слова, инаконец увидел, как кассету протягивают в руки Чекушке. Тут Тамбова вышла на сцену и сказала: -- Ребята! Тихо! Тихо. Сейчас литературный клуб "Бригантина" восьмого"а" класса покажет нам свою композицию, посвященную памяти безвременноушедшего от нас Леонида Ильича Брежнева. Везде тишина. Просим на сцену!... Она зааплодировала, и весь зал захлопал. Витька расслабился. Он уже знал, что будет дальше, и это его неособенно интересовало. Размышляя, чего бы соврать Чекушке про своеопоздание, он глядел на Леночку Анфимову и мельком следил за ходом действия. Вот обращение к зрителям, вот стихотворение, начинают про биографиюБрежнева, снова стихи, опять биография, высказывания сотрудников, зачитываютстраницы книги, биография... Время шло, напряжение в зале рассеялось. Назадних рядах зашептались, директриса наклонила голову к соседке. ОднаЧекушка у сцены сидела за столиком с магнитофоном совершенно неподвижно. Онанаблюдала за выступающими, одновременно контролируя и являя собою примервнимания. Витька совершенно отвлекся, и его одернули, когда Леночка Анфимоваи Петров начали говорить: -- Смерть -- закономерный итог жизни человека, который всю энергиюотдал делу народа. -- Но, кроме смерти, еще и благодарность тех, в чьих сердцах он осталсяжить навсегда. -- Тех, кто продолжает его дело. -- Нас с вами, ребята. -- Почтим память Леонида Ильича Брежнева минутой молчания. Зал зашумел, вставая, и затих. Чекушка нажала кнопку магнитофона,подключенного к большим динамикам. И первая нота еще только вылетела, иЧекушка еще только оправляла на заду платье, собираясь опустить руки пошвам, как Витька все понял. Вместо траурного марша, с самой середины, ссамого крамольного места динамики вынесли на весь зал свист, звон, ритм и"маны-маны" шведского ансамбля "АББА". Витька перепрыгнул скамейку и побежал к выходу. Спросонья он перепуталкассеты, но раскаиваться было поздно. Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек. -- А сейчас, дорогие мамы, -- объявила она, -- ребята подарят вамподарки, которые они сами смастерили! Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилииавторов на обратной стороне картонок. -- Ну, чего же вы стоите? -- подзадорила она детишек. -- Бегите, даритемамам... Дети сорвались с места и кинулись через зал. Мамы на задних рядахпривстали, протягивая руки над плечами сидевших. Тата тоже помчалась к папе,но в толпе ее толкнули, и она шлепнулась на пол. Чья-то нога наступила на ееаппликацию. Тата торопливо подняла разорванную картонку и заревела. Служкин подбежал к ней, обнял и унес на скамейку. -- По... порвали!... -- плакала Тата, утыкаясь носом ему в грудь. -- Ну что ты, что ты... -- бормотал Служкин, поглаживая ее по спинке ирасправляя смятый картон. -- Ничего страшного... Мама и такому подарку оченьобрадуется, честное слово!... Ну, хочешь, мы с тобой сегодня новуюаппликацию склеим?... Банты щекотали напряженные скулы Служкина. -- Товарищи мамы! -- крикнула воспитательница в гомонящий зал. --Ведите детей в группу, сейчас у них будет обед и тихий час! В раздевалке своей группы Тата -- с опухшими глазами и красным носом --стащила с себя праздничное платьишко и сказала: -- Папа, пусть за мной сегодня Надя придет... -- Мы вместе придем, -- пообещал Служкин. -- И на санках домой поедем. Отправив Тату обедать, Служкин вышел на крылечко и закурил, поджидаяЛену. Лена появилась не скоро. Она вела Андрюшу. -- Проводить вас? -- спросил Служкин. Втроем они медленно пошли к воротам садика. -- А у Чекасиной на похоронах наши были? -- спросил Служкин. -- Были, почти все. Поживают нормально... Девчонки наши почти всезамужем, кроме Наташи и Алки, у всех дети, у кого даже двое. Про мальчишекне знаю: в перчатках были, не видно, кто с кольцами, а спрашивать япостеснялась. Знаю, Васильев и Соколов женились, а Петров даже развестисьуспел. Дергаченко в аспирантуре, Васька военный, Сережка в милиции.Галимуллин -- коммерсант, свои киоски имеет, огромный венок привез, машиныдостал... -- А Фундамент правда на Лебедевой женился? -- Правда. А Лисовский на Коньковой из "бэ"-класса. -- А Ветка была? -- Нет, ее тоже не было. -- То-то она мне ничего не говорила, -- заметил Служкин. В конце февраля прошла оттепель, но сейчас вновь навалились морозы инепогода. На улице мела метель. В небе, в белом дыму шевелилосьбледно-желтое солнце. Было слышно, как крупка хлещет по стеклам окон. Вдали,изгибаясь, вдоль витрин магазина скользили снежные столбы. -- А ты сама как? -- наконец поинтересовался Служкин. -- Трудно, Витя, -- просто ответила Лена. -- Оля у меня заболела.Свекор что-то с Нового года остановиться не может, все поддатый черездень... Мужу третий месяц зарплату не платят, обещают вообще отправить вбессрочный отпуск без содержания. Он даже на день рождения мне ничего неподарил -- денег нет. Только на зарплату свекрови и живем... Андрюшу вотзабрала, потому что сегодня в садике детям подарки выдавать будут, а я занего не заплатила. Вот и увожу, чтобы не видел, не ревел... Служкин глубоко затягивался сигаретой, молчал. -- А я, Витя, опять беременная, -- вдруг с веселостью отчаянья добавилаЛена. -- Мы с мужем все равно решили рожать третьего. Мне еще мальчикахочется... Служкин все равно молчал, медленно и широко шагая рядом с Леной. Лена,видно, смутилась своей откровенности и неумело перевела разговор на другуютему: -- Весны очень хочется, надоели эти морозы... В оттепель как-то сразурасслабились, а тут опять стужа... Ладно уж, немного до весны остается, это,наверное, последние холода, и зима пройдет... -- Воистину пройдет, -- сказал Служкин.