Игры и институциональная реальность.

Чтобы аргументировать это утверждение, автор начинает с рассмотрения некоторых довольно простых фактов на примере игр, потому что они иллюстрируют рассматриваемые аргументы. Рассмотрим пример голов, выигранных в футболе. Мысль "Счет шесть голов" может существовать только относительно лингвистической системы для представления и подсчета голов, и таким образом мы можем думать о голах только, если владеем лингвистическим аппаратом, необходимым для такой системы. Но почему? Ответ прост, если Вы уберете символический аппарат для представления голов, там ничего не останется. Там только система для представления и подсчета голов.

Голы могли бы представляться некоторыми символическим аппаратом отличным от слов, например, мы могли бы считать голы, собирая камни, один камень для каждого гола. Но тогда камни были бы таким же лингвистическим символом, как любой другой. Они имели бы три необходимых свойства лингвистических символов: они отображают в символической форме что-то вне себя, они делают так в соответствии c соглашением и они общепринятые. Но почему, животное не может рождаться с прелингвистическим желанием выигрывать голы? Ответ состоит в том, что желание выиграть гол не имеет содержания независимого от социально принятой системы представления и подсчета голов.

Наша трудность в наблюдении таких фактов происходит частично из некоторой модели, с помощью которой мы объясняем, как работает язык. Модель работает для большинства случаев, и следовательно мы думаем она должна работать во всех случаях. Согласно этой модели есть слова и другие выражения, они имеют смысл или значения и благодаря этому смыслу они имеют референты (то с чем они соотносятся).

Эта модель не работают для институциональных фактов. Например в футболе, даже если мы не имеем слов для "человека", "линии", "мяча", и т.д., мы можем видеть человека бегущего с мячом и, таким образом, мы можем думать без слов. Но без языка мы не можем думать, что счет шесть голов, потому что мы не можем это видеть.

Голы не являются внешними объектами в том же смысле, что люди, мячи и линии. Теперь хочу описать общий принцип, который лежит в основе этого. На самом низком уровне перемещение от X к Y, которое создает институциональные факты, это перемещение от грубого уровня до институционального уровня. Это перемещение может существовать только, если оно представляется как существующее. Но нет никакого до лингвистического способа представить Y элемент, потому что нельзя без языка воспринимать дополнение к X элементу, и нельзя без языка иметь интенции, желания к дополнению к X элементу. Без языка, мы можем видеть, что человек пересекает белую линию, задерживающую мяч и без языка, мы можем хотеть, чтобы человек пересек белую линию, задерживающую мяч. Но мы не можем видеть, что счет шесть голов или хотеть этого, потому что голы не могут мыслиться и существовать независимо от слов или других видов маркеров. И что истинна для голов - истинно для денег, правительств, частной собственности, и т.д. Само создание статус - функций - таково что они, и частично создаются мыслями и до лингвистические способы мышления не подходят для этого. Причина заключается в том, что статус- функции существуют только посредством коллективного соглашения и нет до лингвистического способа формулирования содержания соглашения, потому что оно не включает до лингвистические естественные компоненты. Y термин создает статус, который является дополнительным к физическим особенностям X термина, и этот статус должен обеспечить основу действия, которые являются независимыми от наших естественных тенденций. Этот статус существует только, если люди полагают, что он существует,. Следовательно, агент должен иметь некоторый способ представления нового статуса. Он не может сделать это в терминах до лингвистических грубых свойств X термина. Так как новый статус существует только в соответствии c соглашением, должен иметься некоторый стандартный способ репрезентации статуса или система не будет работать. "Но почему сам X термин не может быть стандартным способом репрезентации нового статуса? Да может, но назначать эту роль X термину означает назначить символический или лингвистический статус.

Обратите внимание, что статус - функция отличается от причинных агентивных функций в отношении их зависимости от языка. Нет никаких слов логически необходимых, что бы рассматривать и использовать объект как отвертку, потому что эта функция предмет грубой физической структуры. Но в случае статус - функций, нет никаких структурных свойств X элемента, достаточных для определения функции Y. Физически X и Y одно и то же. Единственное различие - то, что мы наложили статус на X элемент, и этот новый статус нуждается в обозначении, потому что, эмпирически говоря, за ним ничего нет. Так как уровень Y в перемещении от X к Y в создании институциональных фактов не существует отдельно от своей репрезентации, нам нужно как-то его представить. Но нет никакого естественного до лингвистического способа представить его, потому что Y элемент не имеет никаких естественных до лингвистических свойств в дополнение к X элементу, которые бы позволяли представить его. Так что мы должны иметь слова или другие символические средства, чтобы выполнить сдвиг от X до Y состояния.

Для прояснения этого пункта важно обратить внимание на деонтический статус институциональных явлений. Животные, гуляющие в стае, могут проявлять коллективную интенциональность. Они могут даже иметь иерархию; они могут сотрудничать и совместно использовать продовольствие. Но они не могут иметь браки, собственность или деньги. Почему? Потому что все это создает институциональные формы власти, прав, обязательств и т.д. - такие характеристики, которые являются причинами действий, которые не зависят от наших личных желаний и намерений.

В этой главе я утверждал, что институциональные факты вообще требуют язык, потому что язык частично конструирует факты. Но позвольте обратить вопрос. Может ли какой-либо институциональный факт, которые не зависит от языка, быть подлинным фактом, удовлетворяющим формуле, X считать как Y, где Y термин налагает новый статус посредством коллективной интенциональности, но где рассматриваемая интенциональность - не зависит от языка? Но во всех случаях, когда институциональный факт удовлетворяет формуле считать Х как У мы сталкиваемся с символизацией и, следовательно, с необходимостью использования языка

Например, если члены племени признают, что линия камней создает запрет на ее пересечение и они не пересекают ее, мы имеем символизацию. Камни теперь отображают в символической форме что-то вне себя; они функционируют подобно словам.

Нет четкого отличия между институциональным и не институциональным или лингвистическим и до лингвистическим, но в зависимости от степени в которой мы думаем, что явления - подлинные институциональные факты, а не просто формы привычного поведения, мы должны рассматривать язык как конструирующий их, потому что перемещение, которое налагает функцию Y на объект X – символическое перемещение.

3.4. Нужен ли языку язык?

Я сказал, что институциональные факты требуют языка, потому что язык конструирует факты. Но лингвистические факты - также институциональные факты. Так что получается, что язык требует языка. Не ведет ли это к бесконечному регрессу или кругу? Мы вышли из круга в определении институциональных понятий, например, "денег", расширив круг до других институциональных понятий. Как можно выти из этого круга?

Короткий, но плохо звучащий, ответ на этот вопрос - тот язык, не нуждается в языке, потому что это уже - язык. Теперь, позвольте мне объяснять, что это означает. Необходимость лингвистических маркеров для институциональных фактов означает необходимость некой конвенции для участников института, отражающей факт что X элемент теперь имеет Y статус. Так как в физическом строении X элемента нет ничего, что дает ему функцию Y, так как статус существует только в соответствии c коллективным соглашением и так как статус дает деонтические свойства, которые не являются физическими, статус не может существовать без маркера. Эти маркеры теперь частично конструирует статус.

Нет ничего в физических отношениях между мной и частью земли, которая является моей собственностью. Нет ничего в химическом составе бумаги, которая делает ее двадцатью долларами. Нет ничего в физике ситуации, которая делает это очевидным. И это не эпистемиологический, но онтологический пункт. Таким образом мы должны иметь некоторый символический аппарат для обозначения этих институциональных фактов. Но что же сам символический аппарат? Что делает его символическим? Если правда, что нет ничего в физической структуре бумаги, что делает ее пятью долларами, ничего в физической структуре части земли, что делает ее моей собственностью, то правда и то, что нет ничего в акустике звуков, которые выходят из моего рта или физической структуре пометок, которые я делаю на бумаге, что делает их словами или другого рода символами.

Решение для нашей проблемы состоит в том, что язык развился как само- идентифицирующаяся категория институциональных фактов. Ребенок растет в культуре, где он обучается, рассматривать звуки, выходящие из его рта и ртов других, как символизирующие, означающие или представляющие что-либо. И это - то, о чем я сказал: язык не требует язык, чтобы быть языком, потому что он уже - язык. Но почему все институциональные факты не могут быть как и язык само- идентифицирующимися? Почему ребенок не может сразу оценивать, что это частная собственность или это деньги? Ответ может. Но в той степени, в которой он это делает, он рассматривает объект как символизирующий что-то вне себя; он рассматривает его по крайней мере частично лингвистически.

Перемещение от грубого к институциональному состоянию – само по себе лингвистическое перемещение, потому что X термин теперь отображает в символической форме что-то вне себя. Но это символическое перемещение требует мыслей. Чтобы обладать мыслью, которая создает перемещение от X термина до Y статуса, должен быть носитель мысли. Нам нужно что-то для мышления. Физические особенности X термина недостаточны для содержания мысли, но любой объект, который может конвенционально использоваться как носитель этого содержания может использоваться для создания мыслей. Лучше всего подходят для этого слова, потому что они для этого и предназначены. Но строго говоря, любой стандартный маркер будет делать это. Просто думать в словах, но гораздо труднее думать в людях, горах, и т.д., потому что они имеют слишком много лишних свойств и они слишком непредставимы. Мы используем реальные слова, но можем использовать и словоподобные маркеры как носители мысли.

Мы можем рассматривать объект X непосредственно как обладающий Y состоянием в соответствии c соглашением, как мы можем рассматривать монеты как деньги или линию камней как границу, но делать это уже назначать лингвистический статус, потому что объекты теперь - стандартные общие символы чего-то вне себя; они символизируют в донтической форме статусы, выходящие за физических свойств. И все случаи, где X термин таким образом, само-идентифицируется, имеют существенные для слов свойства: применимость отличия типов и экземпляров, X элементы легко распознаются, о них легко думать и мы видим их как символизирующие статус Y в соответствии c соглашением.

Перемещение от X до Y лингвистическое по природе, потому что, как только на X элемент накладывается функция, он теперь символизирует что-то другое, функцию Y. Это перемещение может существовать только, если оно коллективно представляется как существующее. Коллективное представление носит всеобщий и конвенциальный характер и для него нужен некоторый носитель. Отображение свойств X элемента не делает этого. Так что нам необходимы слова, типа "денег", "собственности", и т.д., или слово-подобные символы или, в крайнем случае, мы рассматриваем сам X элемент как стандартную репрезентацию функции Y. Для того что бы выполнять эту функцию, они должны быть или словами или символами, чтобы быть как репрезентацией функции Y и так репрезентацией перемещения от X до Y.

Этот пункт имеет следствие: способность присоединить смысл, символическую функцию к объекту, которому этот смысл не присущ по природе - предварительное условие не только языка, но всей институциональной действительности. Способность, отображать в символической форме - условие возможности создания всех человеческих институтов.

Обычно "символические" отношения требуют существования некоторого объекта, который существует независимо от символа, который его символизирует, но в случае институциональной действительности на самом низком уровне, практика приложения смысла к объекту согласно конструктивным правилам создает категорию потенциальных референтов. Символы не создают котов и собак; они создают только возможность представления котов, собак общественно доступным способом. Но символизация создает истинно онтологические категории денег, собственности, также как категорию слов, и речевых действий.