Композиция книги и рефлексии редактора

Предлагаемая коллективная работа — далеко не полный обзор становления и развития российской — советской — постсоветской социологии, предпринятый в нескольких ракурсах.

Первый разделпосвящен общим проблемам предыстории и истории отечественной социологии, ее становлению как научной дисциплины.

Глава I вводит читателя в интеллектуальную атмосферу российской социальной мысли конца XIX — начала XX вв. Это особая интеллектуально-нравственная среда, в которой формировалась российская интеллигенция, убежденная в своей миссии служения обществу, верности идеям истины и справедливости. Социология в России не могла формироваться иначе как область социального знания, долженствующего указать «верный путь» обществу. Ее институционализация в рамках марксизма, что является центральной темой главы Г.Батыгина, была противоречивой. Социология признавалась в качестве инобытия социальной философии марксизма - исторического материализма, но долго не признавалась как академическая (т.е. допускающая альтернативные подходы) область социального знания.

Глава 2, написанная З.Голенковой и Ю.Гридчиным, посвящена историко-социологическим исследованиям в России, обращенным, прежде всего, к анализу различных теоретических направлений и школ в конце XIX — начале XX вв.; далее — историко-социологическим работам в русле марксизма и вплоть до нашего времени, когда наблюдается стремление осмыслить историю отечественной социологии в контексте мировой науки. Один из центральных вопросов, обсуждаемых в этой главе — дискуссии о предмете социологии, ее месте в системе социального знания, границах предметной области, ее связи с философией, идеологией и политикой.

Не менее заинтересованно обсуждался и в дореволюционные годы, и в дальнейшем вопрос о взаимоотношениях отечественной теоретической социологии с западными социологическими школами. И сегодня авторы историко-социологических исследований (в том числе и авторы данной главы) возвращаются к этой проблеме, анализируя вклад российских социологов в развитие социологического знания.

В 3-й главе авторы рассматривают развитие методологии и методов исследований во взаимосвязи с соответствующими теоретическими ориентациями. О.Маслова подчеркивает, что интерес к методологии активизируется в определенные периоды, а именно: при обострении потребности научного сообщества в самоидентификации, в случае неадекватных исследовательских результатов и в периоды глубоких социальных кризисов. Если в первой главе речь идет о том, как социология инкорпорируется в систему социального знания, то здесь мы имеем дело преимущественно с саморефлексией научного сообщества на разных стадиях того же процесса.

В специальном параграфе, посвященном развитию математических методов, отмечается, что до революции 1917 г. русские статистики (например, Чупров) работали на вполне мировом уровне, тогда как с конца 50-х гг. советским социологам пришлось усиленно осваивать зарубежную литературу, ибо тридцатилетний отрыв не мог не сказаться на состоянии этого направления в методологии анализа данных. Помимо этого, длительная борьба с «буржуазной» кибернетикой затормозила развитие компьютерной инженерии, и только теперь мы можем говорить о более или менее приемлемом оснащении исследователей современными компьютерами и программами. Многие из описываемых Ю.Толстовой достижений отечественных авторов в области математических методов были их собственными изобретениями, включая и программное обеспечение для советских ЭВМ, и разработки детерминационного анализа, математического моделирования и др.

Раздел второй,посвященный социальной дифференциации, включает проблематику, имеющую давнюю отечественную традицию, и новую. Последняя относится к становлению этнической и особенно — тендерной социологии.

В главе 4 (З. Голенкова и Е. Игитханян), посвященной изучению социальной структуры, читатель обнаружит сведения о том, как происходила трансформация марксистского классового подхода в проблематике социального расслоения к стратификационной парадигме, а в последние годы — к исследованиям социального неравенства в концептуальных рамках феноменологических подходов (в особенности — Бурдье и его идеи противоборства групп, обладающих различным символическим капиталом).

Здесь особенно важны разделы, посвященные изучению современного российского общества с несложившейся, достаточно неустойчивой, аморфной социальной структурой, в которой лишь обозначаются реальные стратообразующие критерии. Было бы сильным упрощением сводить критериальный фактор исключительно к имущественному положению или отношению к собственности. Немалую роль играют и такие социальные ресурсы, как вхождение во властные структуры, неформальные взаимосвязи, компетентность в современных, необходимых в постсоветском обществе знаниях, традиционные связи с деревней и сельским хозяйством, региональные различия, даже этнонациональный статус лиц, не принадлежащих к так называемой титульной нации в данной республике.

Глава 5, написанная В.Семеновой, посвящена социологии молодежи, каковая хотя и приобрела самостоятельный статус, но оставалась пограничной областью социологических исследований, тесно связанной с социологией образования (гл. 13) и исследованиями социальной структуры. В.Н. Шубкин, работавший в проблематике социологии молодежи и образования, по существу, изучал процессы социальной стратификации и социальной мобильности.

Главы 6 и 7 — о социологии города и социологии села, — которые отсутствовали в пробном издании этой книги (1996 г.), описывают принципиально разные подходы советской идеологической доктрины к селу и сельскому крестьянскому хозяйству, каковое следовало преобразовать в коллективно-колхозное, а образ жизни селян «подтянуть» к условиям индустриального города. Город представлялся символом социально-экономического и культурно-политического прогресса; отсталое русское село выступало тормозом в развитии «зрелого социализма».

Как отмечает Р.Рывкина, именно исследования села обнаруживала реальные социально-групповые («внутриклассовые») различия в большей мере, чем изучение городского населения. Они существенно подрывали официальный тезис о сближении города и деревни. По сути, работы новосибирской социологической школы Т.Заславской и экономистов во главе с А.Аганбегяном подготовили аналитическую почву для реформ периода «перестройки».

В социологии города наблюдалась резкая трансформация коммунистических проектов в сторону рационального анализа реальных социальных проблем урбанистики, о чем пишет лидер этого направления 60—70-х гг. О.Яницкий.

Глава 8 — о социологии пола и тендерной социологии (Т.Гурко) — повествует о том, что исследование социального положения женщины в Советском Союзе было одним из ведущих в рамках общей идеи достижения социального равенства полов. Что же касается тендерной парадигмы, возникшей в послевоенные годы в западной социологии, то это направление в современной России только еще разворачивается в полную силу, сохраняя немало традиционных связей с предшествующим периодом и акцент на собственно женскую проблематику.

Глава 9 — об этносоциологии, — написанная одним из видных представителей этого направления Л. Дробижевой, повествует о социальной дифференциации этносов в советской и постсоветской России, хотя официальная советская идеология утверждала полное социальное равенство народов и наций. В этнонациональной проблематике социологи содействовали переосмыслению общей теоретической парадигмы этой предметной области. В основном их работы привели к тому, что этнология выделилась в особую область, отпочковавшись от историко-культурного «древа» этнографии. Усилиями социологов Ю Арутюняна, автора главы и этнолога В.Тишкова этнология как область изучения современных (не только «примитивных») этносов и народов утверждается как крайне важное направление. Социологам предстоит отвечать на нелегкий вопрос: какова же роль социокультурных традиций в реформирующемся обществе?

Третий раздел,посвященный исследованиям в области труда, производства, институтов образования и науки, описывает одну из наиболее развитых предметных областей отечественной социологии. В дореволюционный период эта проблематика была сосредоточена вокруг дискуссий о русской сельской общине и «рабочем вопросе». Решающую роль сыграла работа В.Ленина «О развитии капитализма в России». Ленин эмпирически обосновал (опираясь на данные земской статистики) вывод о становлении капиталистического уклада и пришел к заключению о неизбежности пролетарской революции.

Поскольку базисные (социально-экономические) отношения в марксистско-ленинском понимании играют безусловно доминирующую роль в общественном развитии, именно социология труда и производства (глава 10, написанная А.Кравченко при участии В.Щербины) получила наилучшие возможности для развития после тридцатилетнего перерыва — после того, как в 20—30-е гг. были репрессированы выдающиеся социоэкономисты и теоретики производственной организации — А. Богданов, А.Гастев, П.Керженцев и многие другие.

«Шестидесятники» в социологии труда и производства вынуждены были ориентироваться скорее на работы американских социологов в рамках этой проблематики, нежели на отечественную традицию, созданную усилиями талантливых «врагов народа».

В советской социологии труда и производства во весь голос прозвучало утверждение о личности человека, его человеческих потребностях, мотивах отношения к труду, короче — о собственно человеческом факторе экономики. Академические исследования этого направления переросли рамки лабораторий и кафедр и послужили «пульсаром» создания многочисленных социологических служб на предприятиях и в отраслях производства. Работник неожиданно предстал не в качестве «рабочей силы», но как субъект чувствующий, страждущий и требующий должных условий самореализации.

Непосредственно причастный к этому направлению, вспоминаю примечательный эпизод (1967 г.), когда в разговоре с директором крупного предприятия, где мы намеревались провести повторное обследование, услышал такую фразу: «Что вы, социологи, можете нам сказать нового? Понятно, что рабочий не придаток машины, а человек. У нас есть социолого-психологическая лаборатория. Мы все это прослеживаем, беседуем с увольняющимися, ведем учет претензий. Даже мастеров подбираем по вашим тестам... Что вы еще хотите?» О повторном исследовании мы, конечно, договорились. Но я почувствовал невероятную гордость за наше сообщество социологов, которое сумело преобразовать выпускника инженерного вуза, технократа в специалиста иной формации.

Заводские социологи сыграли неоценимую гражданскую роль в повышении социального статуса социологии (и социальной психологии, с представителями которой они работали содружественно).

В главе 11 (В.Щербина) показано, как это сообщество, объединенное в особую секцию Советской социологической ассоциации, постепенно эволюционировало и, возможно, наиболее органично входит в рыночную экономику, будучи подготовлено и к управленческому консультированию, и к решению конкретных проблем трудовых конфликтов в современных условиях.

В.Радаев — представитель нового поколения российских социологов, в главе 12, посвященной экономической социологии, формулирует исследовательскую программу этой дисциплины. Ее предпосылки многообразны, но сам предмет в современном его понимании пока еще находится в стадии становления. Генеральный вопрос: может ли классический «экономический человек» Вебера иметь русскую фамилию? Как скажутся наши российско-советские традиции на экономическом поведении всех рыночных агентов (начиная с предпринимателя), как скоро «новые русские» будут признаны в обществе собственно предпринимателями, деловыми людьми, а не своекорыстными выскочками? Исследовательская программа Радаева заслуживает внимательного изучения и студентами, и зрелыми исследователями в этой области. Тут есть над чем размышлять.

Глава 13 — о социологии образования (А. Астафьев и В. Шубкин) — включена в данный раздел потому, что в советской системе образование рассматривалось преимущественно в двух планах: во-первых, как инструмент социализации и, во-вторых, как институт подготовки подрастающего поколения к полезному общественному труду. Один из авторов главы, инициировавший это направление, изначально «диссидентствовал», так как в качестве основной гипотезы рассматривал систему образования в ее латентной функции — «воспроизводства и легитимации» социального неравенства в социально однородном обществе. Описываемые в этом разделе исследования свидетельствуют о двух интенционально различных тенденциях в отечественной социологии. Одна (В. Шубкин и его коллеги) преследовала цель понять, в каком обществе мы живем; другая (А. Овсянников) была ориентирована на «инженерный» эффект, т.е. внедрение социального знания в практику разработки общегосударственной политики среднего и особенно высшего образования. В этой главе читатель обнаружит пафос фундаментальной социологии советского периода (в той мере, в какой она могла быть относительно деидеологизированной) и пафос прикладной социологии, стремящейся продвинуть советский социализм к социализму «с человеческим лицом», т.е. с признанием суверенности человеческих прав, созданием условий для свободного развития личности.

Глава 14 — о социологии науки (В. Келле при участии Р. Винклер) — органичная часть данного раздела, ибо наука в марксистской парадигме — производительная сила и потому рассматривалась как институт производства знания (отсюда большое внимание проблемам организации науки). Социология науки формировалась в рамках особой дисциплины, которая в СССР получила название «науковедение». Здесь следует заметить, что отечественные исследователи — экономисты, социологи, психологи, ученые-естествоиспытатели — реализовали проект английского ученого Джона Бернала, выдвинувшего идею создания «науки о науке». Сейчас, впрочем, науковедение распалось на дисциплинарные области, в числе которых — собственно социология науки. Авторы описывают сегодняшнее состояние науки в условиях развития рыночных отношений. Новая для постсоветской России ситуация, с одной стороны, стимулирует таланты (грантовая система), с другой — ставит фундаментальную науку в положение падчерицы «спекулятивного рынка», не обеспокоенного будущим отечества в третьем тысячелетии, когда наука действительно становится ведущей производительной силой и формирует конкурентоспособный капитал общества и государства.

Раздел четвертыйпосвящен не столько социальным институтам и социальным структурам, сколько субъектной составляющей социальных процессов.

В российской социологии конца XIX — начала XX вв., как и в западной, общество рассматривается доминирующим над личностью. Но если в западной традиции, начиная с Э.Дюркгейма, общество ассоциировалось с культурой, то в России оно ассоциировалось с государством. В марксизме культура представляется надстройкой над экономическим базисом, а личность — продуктом социально-экономических отношений. Субъект исторического процесса в теории Маркса — массы, организованные социальные классы прежде всего. Концепция субъектно-личностной составляющей социальных взаимоотношений проникала в советскую социологию из пограничной области — психологии и социальной психологии

Глава 15 в этом разделе — «Социология религии» (В. Гараджа) — повествует о драматических взаимоотношениях между внутренним миром человека и духовным, надындивидуальным миром. В российской истории эта проблема остается неразрешенной, ибо церковь со времен Петра Великого была опорой государства, а после Октябрьской революции — его институционализированным врагом. Социология религии в советском обществе утверждала враждебность религии и церкви социальному прогрессу.

Парадокс новой демократии в современной России состоит в том, что первая глава Российской Конституции утверждает права человека, а все существующие социальные институты, кроме православной церкви и других церквей, по-прежнему остаются антиличностно направленными (или державность, или национальные приоритеты, или приоритеты корпораций). Духовность как символ индивидуальной свободы и высшей нравственности остается не более чем культурно-историческим символом загадочной русской души. В реальной социальной жизни человек постоянно сталкивается с жестким государством в лице чиновников и малопонятных законов. Этим во многом и объясняется анализируемая в данной главе динамика «религиозного поведения», отношения россиян к религии и церкви. Сегодня церковь — единственный социальный институт, пользующийся относительно высоким престижем, ибо гражданские институты не сформированы, государственные и экономические — дисфункциональны, и даже политики (многие из которых — заведомые атеисты) прибегают к авторитету церкви ради того, чтобы символизировать солидарность с российской культурой и народом.

Казалось бы, исследования в области социологии культуры должны пробить брешь в противостоянии между безличной системой и частным индивидом. И действительно, исследования в этой области существенно (а возможно, и радикально) такую функцию выполняли. Л.Коган - патриарх советской социологии культуры (глава 16) — ставит вопрос: каков же предмет этой области?[3] Культура пронизывает решительно все социальные отношения и является важнейшим компонентом любой человеческой деятельности. Социология культуры, как она сложилась после паузы, вслед за разгромом пролеткультовцев — вульгарных марксистов в культуре-ведении, возродилась в годы «хрущевской оттепели» преимущественно как изучение социальных институтов культуры в парадигме культурной коммуникации (кто производит культурный «продукт», по каким каналам он распространяется, как он воспринимается населением).

Мы узнаем, что «потребитель» культуры — субъект, не просто «реципиент» культурной коммуникации. Мы находим, что советские социологи культуры (кстати, вполне сплоченное профессиональное сообщество из многих регионов бывшего СССР, где балтийцы, украинцы и белорусы играли немаловажную роль) установили явное несоответствие между официальной доктриной о культурном процветании в «самой читающей стране мира» и реальностью, в которой обнаружились и различия типологических групп потребителей продуктов культуры, и «андерграунд» (поклонники Высоцкого и других народных бардов), и телеманы-обыватели, и культурная элита либерально-демократического направления, систематически обращавшаяся к «самиздату». Этот срез социокультурных исследований остается нетленным свидетельством реалий культурных практик того времени.

Вместе с тем редактор должен был решить вопрос: каково будущее отечественной социологии культуры? Вписывается ли данная «субдисциплина» в современное направление ее предметной области, как она складывается в мировой социологии? А.Согомонов в главе 17 — о теоретической парадигме социологии культуры — обсуждает именно эту проблему Современная социология культуры дистанцируется от системно-структурной парадигмы и заявляет права на культурную интерпретацию социальных процессов. Ее самая сильная сторона — стремление осмыслить социоисторические процессы в контексте особых культур. В нашем повествовании это проблема русского национального характера, «советского простого человека» и человека постсоветского.

Каков вклад этих культурно-исторических факторов в социально-исторический процесс, если идея естественно-исторического процесса представляется сегодня сомнительной? П. Штомпка пишет вслед за К.Поппером, что прогресс астрономии не влияет на движение планет, тогда как социальные теории — социальные идеи влияют вполне определенно [5]. Социокультурная парадигма интерпретации социальных изменений, к формированию которой причастен и россиянин Сорокин, имеет достойное будущее. Эта концепция вписывается в новые направления социологической теории, называемые иногда активистскими, иногда деятельностными, но по сути своей акцентирующими роль социального субъекта, личности в той же мере, как и групповых общностей.

Понятно, что в советской социологии субъектно-личностная детерминанта социальных процессов могла быть исследуема не иначе как в парадигме К. Маркса: «личность есть ансамбль общественных отношений». Эта глубокая мысль была низведена в «Кратком курсе истории ВКП(б)» Сталина и в работах официальных теоретиков, развивавших его идеи, до вульгарного утверждения о жесткой зависимости человеческого субъекта от социально-экономических условий его деятельности.

В этом идеологическом контексте исследования в области социологии личности (им посвящена глава 18, написанная В.Ольшанским) и тесно связанной с этой проблематикой социальной психологии (глава 19 — Г.Андреевой) имели особое значение. Они провоцировали внимание социологов других «отраслевых» направлений к активной роли индивидуального субъекта, в годы начала перестройки обозначенного в официальной терминологии «человеческим фактором». Будучи пограничными с социологией, исследования психологов в меньшей мере испытывали давление идеологического контроля (избежать его было невозможно и в этой области) и предлагали разные теоретические подходы, различные парадигмы, что создавало в рамках «теорий среднего уровня» почву для формирования теоретического плюрализма и в социологии, без чего ни одна наука развиваться не может.

Социопсихологи и социологи, избравшие своей предметной областью проблематику личности (И Кон должен быть здесь назван как пионер в советской социологии личности) и межличностных отношений, как и всю гамму потребностно-мотивационных импульсов социальной динамики, сыграли неоценимую роль в истории отечественной социологии. Они, наряду с исследователями общественного мнения, экономсоциологами (т.е. теми, кто акцентировал роль человека как субъекта экономики — Т. Заславская и ее школа), теми, кто выделял в качестве важнейшей социологической категории «интерес» (А.Здравомыслов), и даже осмеливался говорить о социологии политики (А. Галкин, Ф. Бурлацкий), имея в виду различия социальных интересов, — эта когорта советских социологов выдвинула на первый план субъекта, деятеля. Каким-то непонятным образом один из наших коллег Н.Лапин был удостоен Государственной премии за работу, посвященную молодому Марксу. В своей книге он объяснял «фундаментальным марксистам», что Маркс не только утверждает теорию естественно-исторического процесса, но придает решающее значение субъектам этого процесса.

Пятый раздел— о проблематике «народонаселения» и образа жизни, повседневного быта и досуга человека.

Эта проблематика имеет славную историю в дореволюционной России благодаря земским статистикам, подвижничеству народников, традициям русской интеллигенции, не только просвещавшей, но изучавшей народный быт, образ жизни и мировосприятие.

О. Захарова в главе 20 анализирует демографические процессы и особенно детерминанты воспроизводства населения. Эта глава повествует о бурных теоретических дискуссиях по проблеме воспроизводства населения и оставляет читателя перед вопросом: а что в будущем? Демографические модели, как и социологические, демонстрируют трудный поиск, выбор между натуралистической и социокультурной версиями общественного развития. В этом пункте социальная демография смыкается с социальной теорией.

В главе 21 — о социологии семьи — А. Клецин, так же, как и многие из авторов нового поколения отечественной социологии, довольно критически описывает «свою» проблемную область. Рассматривая различные теории, автор заключает, что семья в современной России уже не вполне соотносится с ее патриархальным образом и приближается к либеральной модели семейных отношений, о чем свидетельствует теоретическая концепция С. Голода, каковая нуждается в дополнительной репрезентативной проверке представительными эмпирическими данными.

Л.Рыбаковский в главе 22 рассматривает проблемы миграции населения. Автор, возможно, в чем-то субъективен, утверждая, что распад СССР нарушил естественно-исторический процесс миграции. Но его позиция вполне оправдана: она направлена против политического диктата в отношении культурно-демографических тенденций, каковые могут возобладать, хотя это остается вопросом будущего устройства России и СНГ.

Глава 23 — об изучении бюджетов времени — возвращает нас к отечественной традиции. Несгибаемый сторонник фактуального знания Григорий Пруденский в самые трудные для проведения эмпирических исследований годы организовывал изучение повседневного расходования суточного бюджета времени граждан. Автор главы, Василий Патрушев — его ученик и достойный последователь — создал уникальный банк эмпирических данных о распределении времени различными группами населения СССР, и России в особенности. Более того, методика самофотографии бюджетов суточного времени, предложенная Г.Пруденским, была взята за основу для единственного в эпоху «железного занавеса» международного исследования (руководитель — А.Салаи), которое и сегодня является документальным свидетельством повседневного образа жизни народов, разделенных политико-идеологическими границами.

Глава 24, написанная коллективом авторов (Л.Гордон, А.Возьмитель, И.Журавлева, Э.Клопов, Н.Римашевская), — продолжение бытописания образа жизни россиян. Здесь показано, как развитие исследований бюджетов времени переросло в изучение типологических структур повседневного быта и качества жизни. Самое ценное, что было получено в исследованиях быта и образа жизни советских людей, — это явные свидетельства социальной неоднородности. Наличие разнообразных моделей и ведения семейного хозяйства, и стилей жизни. Начатый усилиями экономистов и социологов уникальный проект «Таганрог» вот уже более 30-ти лет остается важным источником знаний в этой области. Последние исследования по этому проекту, выполненные под руководством Н.Римашевской, фиксируют драматические изменения в быту, доходах, маргинализацию социального статуса большинства российских семей, поляризацию населения на малую долю богатых или состоятельных и подавляющую массу, претерпевающую нисходящую мобильность. Эти данные следует рассматривать и в контексте социально-структурных изменений, описываемых в главе 4.

Заслуживают внимания исследования здоровья населения, каковые свидетельствуют о крайне низкой его самоценности в восприятии российских граждан, об инструментальном отношении к своему здоровью, которое важно в основном для чего-то еще более важного: существенно иной тип культуры в сравнении с индивидуалистической доминантой на Западе.

Раздел завершает глава 25, посвященная экологической социологии О. Яницкий затрагивает также новую для отечественной социологии проблему массовых движений. Понятно, что само направление могло возникнуть не раньше, чем появился его предмет — социальные движения. Надо заметить, что, помимо движения «зеленых», российские социологи (например, Л.Гордон, Э.Клопов, В.Костюшев и др.) интенсивно исследуют проблемы рабочего и профсоюзного движения. Как показано в других разделах этой книги, изучаются женское (глава 8) и национальные (глава 9) движения. Специально проблематике общественных движений посвящена глава 27 в следующем разделе.

Последний, шестой разделпосвящен проблемам политической социологии и некоторым другим, связанным с общественно-политической жизнью общества.

Собственно политическая социология (глава 26, написанная В.Амелиным и А.Дегтяревым), как и социология массовых социальных движений (глава 27 Е.Здравомысловой), формируется лишь в годы перестройки. Авторы данных глав анализируют относительно краткую, но богатую содержательным материалом историю политической жизни в трансформирующемся российском обществе

В отличие от политической социологии исследования общественного мнения имеют довольно продолжительную историю, они были предприняты после перерыва с 20-х гг. уже в середине 60-х. В.Мансуров и Е.Петренко в главе 28 показывают, что до Октябрьской революции существовали некоторые предпосылки таких исследований (например, опросы читательской аудитории), в 30— 50-е гг. какие-либо опросы населения не допускались. Сбор информации о «настроениях трудящихся» был прерогативой КГБ и партийных органов. В наше время изучение общественного мнения стало одним из наиболее распространенных и широко разветвленных направлений, а в массовом сознании социологию все еще отождествляют именно с этой ее тематикой.

Глава 29 рассматривает широкую проблематику исследований многообразных форм девиантного поведения. Как и другие главы, она структурирована в исторической хронологии, но вместе с тем и дооктябрьский период, и последующие имеют подразделы, посвященные анализу различных форм девиации: пьянству и алкоголизму, преступности, самоубийствам, проституции и др. Я.Гилинский показывает, что в проблематике девиантного поведения отечественная социология имела богатейшую традицию и потому потерпела, возможно, наиболее существенный ущерб с началом массовых репрессий в 30-е гг. и вплоть до конца 60-х гг., когда эти исследования либо были прекращены, либо их результаты не публиковались. В официальной идеологии преступность рассматривалась по формуле «пережитков капитализма», пьянство было предметом борьбы, проституции как бы не существовало. Возобновление исследований по этой проблематике в 60-е гг. было стремительным и в академическом их аспекте, и в прикладном.

Завершающая, 30-я глава (И.Бестужев-Лада) посвящена социальному прогнозированию. Здесь рассматриваются преимущественно теоретико-методологические проблемы. Вместе с тем в ее заключительной части читатель ознакомится и с некоторыми проблемами альтернативного видения будущего России в новом глобальном пространстве. Главные вопросы, обсуждаемые сегодня, — каким может быть путь России, если учесть, что предшествующие два тысячелетия не могли не оставить следа в особенностях культуры и менталитета народа.