Вопросы

1. Какие системы земледелия исторически формировались в умеренном поясе Европы?

2. Какие внешние факторы определили процесс интенсификации европей­ского сельского хозяйства?

3. В чем выразилось влияние процесса экономического развития Европы на географию мирового агропроизводства?

Земельный фонд как природный базис агропроизводства

Классификация видов использования земель. Основу аг­рикультуры создают, как известно, земельные ресурсы: «Труд есть отец богатства, а земля — его мать». Структура и продуктивность земельного фонда всегда находились и находятся в тесной взаимо­связи с самим производством и неотторжимы от него. В том, что в сельском хозяйстве явственно выражены фазы — а) непосредст­венного воздействия различных форм человеческого труда, ориен­тированного на обеспечение роста и жизни культурных растений и домашнего скота, и б) воздействия природных факторов — состоит принципиальное отличие отрасли от сферы промышленности.

Однако указанные ресурсы используются человеком по-разному. Поэтому изначально важное значение приобрела прикладная клас­сификация земель, иначе говоря — выделение сельскохозяйствен­ных угодий. Само слово «угодье» подчеркивает, что речь идет о землях, пригодных для тех или иных целей: распашки, сенокоше­ния, выпаса скота и т.д. Соответствующие классификации, приня­тые в отдельных государствах, совпадают далеко не полностью, что вытекает из огромного природного, этнического и исторического многообразия географического пространства. Важнейшие понятия в этих классификациях восходят еще к условиям примитивного хо­зяйственного быта и, будучи выработаны в процессе практической деятельности, не вполне выдержаны логически.

В данном контексте выдающийся русский агрогеограф А.Н.Ракитников замечает, что в обычном понимании не проводилось разли­чие между пригодностью земли для того или другого использования и фактическим использованием. Тем самым подразумевалось соот­ветствие между тем и другим, что было естественным в прошлом, когда формы хозяйства эволюционировали медленно и для сельских жителей могли представляться по существу стабильными. Иная кар­тина наблюдается на современном этапе, когда быстрый прогресс техники и динамичные сдвиги в отраслевой структуре и в террито­риальной организации агропроизводства делают ощутимым неудоб­ство такого отождествления двух по существу разных понятий.

В нашей стране выделяются официально следующие основные виды сельскохозяйственных угодий: 1) пашня (посевы и пар, а так­же огороды), 2) залежи, 3) сенокосы, 4) пастбища, 5) многолетние насаждения. Примечательно выпадение в качестве отдельной категории огородов, что отразило изменения в системах полеводст­ва, а также тот факт, что огороды в традиционной форме сохрани­лись прежде всего в приусадебных хозяйствах, чьи земли выделя­ются в официальной статистике отдельной строкой без ее внутрен­ней разбивки. Исчезла и ранее самостоятельная графа «выгоны» (включенных в категорию «пастбища»), столь важная в прошлом для экономики российской деревенской общины.

В Международном Географическом Союзе для карт использова­ния земель была принята сходная классификация. В ней обращает на себя внимание рубрика первого порядка — «пастбища улучшен­ные постоянные». Это отражает широкое распространение сеяных пастбищ в ряде западноевропейских стран и особенно в Новой Зе­ландии, в которой их площадь более чем в 15 раз превышает пло­щадь, отведенную под полевые культуры.

Крупным научным достижением стала изданная в 1986 г. под редакцией Л.Ф.Январевой карта «Земельные ресурсы мира». Вы­полненная в масштабе 1:15 000 000, она впервые показала с такой полнотой географию главных видов угодий (пашня, пастбища, мно­голетние насаждения, леса). Причем не только изолированно, но и в сочетании, если не обнаруживалось заметного преобладания од­ного из них. Сами же эти виды подразделены в зависимости от того, в каком климатическом поясе расположены. Последующее чле­нение, с обособлением поливных земель от неорошаемых, где такое разграничение имеет место, идет в рамках этих поясов. Пастбища делятся, например, на неулучшенные и улучшенные, а далее среди первых показаны: в полярных поясах — 1) тундровые, 2) лесотунд­ровые; в умеренных — 1) субарктических лугов, 2) лесные (а) редкостойных лесов, б) редколесий), 3) луговые, 4) лесостепные, 5) степные (а) настоящих степей, б) сухих степей, в) опустыненных степей), 6) пустынные и т.д.

Создание такой карты было бы крайне затруднено без предшеству­ющего накопления в мире материалов аэро- и космических съемок, которые представляют собой принципиально новый источник инфор­мации о поверхности планеты. Однако даже с их помощью удается лишь весьма ориентировочно оценить состояние земельного фонда. Все сельскохозяйственные угодья занимают на земном шаре приблизи­тельно 1/3 суши (без Антарктиды), или около 4,6 млрд га. При этом площадь обрабатываемых земель составляет примерно 1,5 млрд га, в том числе пашни — свыше 1 млрд и многолетних культурных насаждений — около 0,4 млрд га. На сенокосы приходится около 3,2 млрд га. Леса, которые тоже частично используются для аграрных нужд, со­хранились на площади более 4 млрд га.

Эти цифры, конечно, приближенные не только из-за несовер­шенства статистического учета, прежде всего во многих развиваю­щихся странах, но главным образом по той причине, что сами поня­тия, используемые в сельскохозяйственной классификации, не ли­шены некоторой условности.

Например, в районах с господством подсечно-огневой системы пашня, как таковая, отсутствует: земледельцы каждый год переходят на новые участки. В результате нет устойчивых рубежей, которые отделяли бы обрабатываемые земли от остальных. В подобном слу­чае все земли могут считаться потенциально используемыми, но фактически каждый год под посевами находится их незначительная и непостоянная часть. Не менее существенно, что во многих влажно-тропических областях Африки вообще формируются и господству­ют специфические природно-антропогенные ландшафты. Своеобра­зие их заключается в том, что «блуждающее» поле неразрывно слито с соседними участками леса и саванны, целенаправленно обогащен­ными полезными растениями. При создании очередной подсеки дре­весная флора не уничтожается земледельцами полностью, а, по сути, лишь прореживается. Это ускоряет возобновление естественного растительного покрова после прекращения эксплуатации участка.

Как в лесах, так и в саванне при расчистке оставляют и оберега­ют все хозяйственно ценные деревья и кустарники. Притом не только сохраняются их полезные виды, но часто на месте расчистки сажа­ют подходящие деревья, например, масличную пальму или колу, которые затем развиваются самостоятельно. Таким образом возникли полуестественные насаждения масличной пальмы, занимающие ог­ромные площади на юге Бенина и Нигерии в Западной Африке. Показательно, что легко и натуральным образом в туземную систе­му агропроизводства вписались посадки кофе и какао, ставшие во многих районах неотъемлемым элементом лесного ландшафта.

В засушливых же частях мира обычно оказывается заниженной фактическая площадь пастбищ, поскольку к ним не причисляют леса, где нередко по нескольку месяцев в году содержат скот.

Подобная практика традиционна на территории развивающихся стран, но она получила широкое распространение, например, также на Западе США, где до 30% всех пастбищных земель образуют леса. Такое их использование отвечает запросам скотоводческого хозяйства, но в принципе трактуется как нежелательное явление, исходя из тезиса: «Деревья и трава — экологические соперники». В конечном счете следствием становится общее ухудшение состоя­ния природной среды и, прежде всего, деградация лесной расти­тельности. Вместе с тем, существует мнение, что наносимый ущерб нередко преувеличивается, и в странах Среднего Востока главным врагом леса выступает земледельческое население, а не скотоводы.

Особенно настораживают данные о многолетних насаждениях. В первую очередь в результате развития плантационного сектора, дополненного впоследствии мелкотоварным производством, они за­няли в ряде развивающихся стран значительную долю обрабатыва­емых угодий. Иногда показатель превышает 50%, правда, почти исключительно в малых странах, как-то в Шри-Ланке. Среди срав­нительно крупных государств третьего мира выделим Малайзию, где под посадки каучуконосов, масличной и кокосовой пальмы, пло­довых деревьев и чая отведено около 3/4 возделываемых площадей.

В Европе, по которой имеющаяся информация выглядит наиболее достоверной, многолетние насаждения немногим не дотягивают до 10% всего обрабатываемого клина, причем наивысшие значения при­ходятся на субтропические области континента и равняются 15— 25%. Если же обратиться к крупнейшим странам мира, как Китай, Россия, Индия, США, то в них означенный показатель «на круг» со­ставляет менее 5%, причем в России не достигает даже 1%. Поэтому можно полагать, что доля многолетних посадок в мировом земельном фонде, вытекающая из ранее приведенных абсолютных цифр, заметно преувеличена и не служит надежной базой для анализа.

На каждой конкретной территории фактически всегда представ­лены сочетания различных сельскохозяйственных угодий. Образо­ванные ими комбинации формируются под влиянием комплекса при­чин и призваны в конечном счете обеспечить оптимальные условия для функционирования производства. Однако эти сочетания могут складываться в пользу отдельных категорий землепользователей, и тогда вместо взаимодополняемости имеет место конфликт интере­сов. Исторически наиболее крупные столкновения в этом плане происходили между земледельцами и кочевниками (между «лесом» и «степью»). Поэтому граница зон пашенного и кочевого хозяйства всегда была подвижной, подверженной флюктуации, испытывая вли­яние климатических пульсации и неоднократно менявшегося соот­ношения сил взаимодействующих сторон. При этом неправильно полагать, что в прошлом для нужд пастбищного животноводства использовались только те площади, которые при тогдашней агро­технике нельзя было освоить под культуру, или что заселение тер­ритории, напротив, совершалось ради наибольшего развития коче­вого скотоводства.

Отнесение определенных типов земель к тем или иным угодьям носит чисто качественный характер и не направлено на выявление различий в производительности отраслей сельского хозяйства. Со­поставление территории по такому комплексному показателю, как соотношение разных видов угодий, не в состоянии дать действи­тельного представления об их сравнительном агроприродном потен­циале. Его оценка составляет трудную самостоятельную задачу. Ее легче решить в отношении естественных пастбищ, ибо их продук­тивность выступает чисто природным феноменом и поэтому для всех их видов выражается единым показателем: продукцией с гек­тара в весовом исчислении или кормовых единицах.

Иное положение в земледелии, применительно к которому уже невозможно даже теоретически, в чисто научных целях, абстраги­роваться от влияния антропогенного фактора. В ходе возделывания сельскохозяйственных культур, сколь бы не была элементарной об­работка почвы, происходит изменение ее первичных качеств. Сле­довательно, принципиальная сложность оценки земельных ресур­сов заключается в том, что понятия «естественное плодородие», т.е. присущие земле изначально свойства, и «искусственное плодо­родие», т.е. свойства, придаваемые ей в процессе обработки, в сущ­ности абстрактны, так как в действительности они неразделимы и не могут проявляться в чистом виде. На практике всегда наблюда­ется экономическое (эффективное) плодородие земли, в котором переплетаются элементы, зависящие от природы и созданные тру­дом человека. Это означает, что плодородие почв, выражаемое с экономической позиции единственно через урожайность, становит­ся одновременно общественной, иначе исторической категорией, и ему нельзя приписывать абсолютного значения.

Многовариантный характер использования обрабатываемых зе­мель и замена одних видов угодий другими в условиях нарастаю­щей интенсификации сельского хозяйства не позволяют вырабо­тать универсальные критерии оценки продуктивности почв. По сути, в зависимости от своего профиля, специалисты занимаются или бонитировкой земель, или их собственно экономической оценкой. В первом случае исходят из объективных признаков самих почв, наиболее важных для развития сельскохозяйственных растений, во втором — из производственных результатов, в которых в преобразо­ванном виде проявляется воздействие агроприродных факторов. Про­ведение сравнений особенно усложняется, когда использование зе­мельных ресурсов осуществляется в разных аграрных укладах, каж­дый из которых исходит из собственных ценностных представле­ний. Так, крестьяне, которым продукция нужна для удовлетворения потребительских нужд, при малоземелье будут стремиться к макси­мизации урожайности и, следовательно, валового сбора. При до­статке же земли задача может заключаться в достижении наиболь­шего выхода продукции в расчете на единицу трудовых затрат, а не на площадь. Фермер же, вовлеченный в товарное производство, жиз­ненно заинтересован в получении денежного дохода, наилучшим образом окупающего сделанные ранее вложения капитала и труда.

Напрашивается вывод, что сравнительная оценка земель по их продуктивности должна проводиться с особой осторожностью, если сопоставляемые территории принципиально различаются по своим социально-экономическим условиям. В таких случаях обращение к традиционному обобщающему показателю, каким является урожай­ность, не проясняет картину. В этом плане особенно репрезентативен внушительный разрыв в продуктивности земледелия в промышленно развитых и развивающихся странах. На рубеже 80—90-х гг. средний сбор зерновых в Европе (без СССР) составлял 42,8 ц/га, в СССР — 18,1, Северной и Центральной Америке — 36,0, Южной Африке — 20,3, Азии — 25,7 (благодаря высокой доле в посевах риса) и Австралии с Океанией — 15,6 ц/га. Достаточно очевидно, что обе группы стран сильно отличаются друг от друга по степе­ни насыщенности деревни средствами производства (в одном слу­чае — современных, в другом — преимущественно традиционных) и уровню вложений материальных ресурсов в сельское хозяйство. Однако остается неясным, в какой мере это обстоятельство и, в частности, многократная разница в количестве вносимых на едини­цу площади минеральных удобрений, непосредственно влияющих на урожайность, усиливает или же, напротив, сглаживает изначаль­ное неравенство агроприродных потенциалов угодий мира. Учет вышеуказанных соображений полезен и для объективного восприятия приводимой ниже в региональном разрезе краткой информации о географии основных видов сельскохозяйственных земель.

Рис. 23. Обрабатываемые земли зарубежного мира

Европа выделяется наиболее высоким показателем распаханности — на уровне 30%, что и привело к концентрации почти 10% обрабатываемых в мире площадей в ее пределах (без стран СНГ). Это результат исторически длительного аграрного процесса, густо­ты населения и благоприятных природных условий. Ни холодные, ни аридные, ни высокогорные территории не занимают в Европе столь больших площадей, чтобы существенно ограничить возмож­ности земледелия. Особенно это относится к Западной Европе, ре­дко подверженной засухам.

Вместе с тем дробность рельефа способствовала образованию сложных по составу территориальных группировок угодий, в кото­рых пашня в сочетании с многолетними насаждениями не домини­рует сплошь на больших пространствах. Даже климатические раз­личия, связанные с нарастанием континентальности, проявляются на небольших расстояниях: в Англии отчетливо выражена второ­степенная роль пашни в избыточно увлажненных местностях на западе и доминирование ее среди сельскохозяйственных угодий в сравнительно сухих равнинных районах на востоке и юго-востоке. Показательно, что лишь в двух странах под обработкой находится более 50% всей площади: в равнинной Дании, лишенной запасов ископаемого сырья и топлива, и в Венгрии, где степи достигли за­падной границы своего распространения.

В зарубежной Азии (без стран СНГ) коэффициент земледельче­ской освоенности территории тоже достаточно высок — более 15%, что привело к концентрации в регионе свыше 30% мировой пашни. Но контрасты в условиях увлажнения сказываются с исключитель­ной силой. Низменности в муссонных областях Азии, особенно на приморском востоке Китая, превратились в мощные очаги трудоинтенсивной агрикультуры со значительной долей круглогодично экс­плуатируемых полей. В ряде случаев распаханность граничит с пре­дельной: в Бангладеш в целом она близка к 2/3, а во многих райо­нах превосходит даже 80%.

Скудость атмосферных осадков и нестабильность их выпадения на огромных территориях определили давние традиции орошения полей. Им охвачено в регионе более 30% обрабатываемого клина, тогда как в стоящей по этому показателю на втором месте Европе (без стран СНГ) — только 12%. Однако в ряде аридных областей трудности расширения пашни непреодолимы, и она вместе с много­летними насаждениями занимает, например, в Саудовской Аравии менее 1 % территории. Неполивные земли в таких условиях при­знаются столь малоценными, что могут не числиться в частной соб­ственности и возделываются лишь в благоприятный по климатиче­ским условиям год, после чего опять надолго забрасываются.

Средние цифры по СНГ и Северной Америке близки. Обоим этим регионам свойственна сравнительно невысокая распаханность на уровне свыше 10% (в России — около 8%), так что они в итоге сосредоточивают более чем по 15% обрабатываемого клина плане­ты. Показатель распаханности отчетливо варьирует в них по ланд­шафтным зонам и в общем нарастает по мере движения к югу. Дерново-подзолистые и подзолистые почвы в зоне хвойных и сме­шанных лесов в этих районах распаханы только примерно на 6% площади, а черноземы лесостепи и степи — наполовину. Далее доля пашни падает по мере усиления засушливости. И все же внут­ренние контрасты в степени земледельческого освоения ни в СНГ, ни в Северной Америке не достигают такой силы, как в Зарубеж­ной Азии, прежде всего из-за отсутствия столь же густонаселенных обширных земледельческих районов.

В отличие от Зарубежной Азии, в странах СНГ, особенно в Рос­сии, земледелие вынуждено сталкиваться с недостаточной обеспе­ченностью теплом. Это накладывает отпечаток на характер исполь­зования земельного фонда. В наших черноземных областях степень распаханности территории несравнимо выше, чем в странах Сред­ней Европы с их высокоразвитым интенсивным сельским хозяйст­вом (Германия, Бельгия, Голландия, Австрия). На западе Азово-Кубанской равнины этот показатель достигает почти 85%, что по­рождает трудности экологического плана. Однако в нынешних условиях России будет особенно сложно избежать избыточных сель­скохозяйственных нагрузок на земли там, где наблюдается богатст­во агроклиматическими ресурсами.

Вместе по уровню земледельческой освоенности могут формаль­но рассматриваться Латинская Америка с Африкой, где при всем многообразии природных условий конечный показатель, равный при­мерно 7%, определяется наличием редконаселенных засушливых и влажнотропических областей при отсутствии мощных очагов пашен­ной агрикультуры. Именно в Африке и в меньшей мере в Латин­ской Америке различные формы залежного, в частности, подсечно-огневого земледелия имеют широкое распространение. Однако в обоих регионах обрабатываемые угодья по сути дифференцированы в типологическом отношении из-за сохранения многих локальных автохтонных систем земледелия, к которым добавились интродуцированные извне, например, связанные с плантационным хозяйст­вом. Это в итоге породило и многие «гибридные» формы агропроизводства.

Что же касается порайонных различий в пределах самих этих регионов, то они отчетливо отражают внутренние территориальные контрасты природы и поэтому достаточно легко объяснимы. В Латин­ской Америке влажная часть Пампы с ее крупными посевами зерно­вых и соседствующий с ней юго-восток Бразилии с его знамениты­ми кофейными насаждениями противостоят почти безлюдному до последнего времени гигантскому массиву экваториального леса бас­сейна Амазонки. В Африке же, напротив, земледелие слабее всего развито не в самом влажном, а в самом засушливом районе — величайшей пустыне мира Сахаре.

Малая распаханность Австралии (менее 6%) отчасти объясня­ется засушливостью климата и бедностью поверхностными водами. Однако без учета социально-экономических и исторических причин такое объяснение будет неполным. Поздняя колонизация, малочис­ленность прибывших переселенцев, удаленность от Европы, слу­жившей главным рынком сбыта, — все это усиливало экстенсивное направление австралийского сельского хозяйства.

Закономерно поэтому, что именно Австралия выделяется богат­ством кормовых угодий, где они занимают свыше 50% площадей (среднемировой показатель примерно 22%). Причины кроются в первую очередь в слабой распаханности и малой лесистости конти­нента, вследствие чего в условиях засушливого климата обширные пространства пригодны лишь для выпаса скота.

На другом полюсе находится зарубежная Азия (без стран СНГ), где на кормовые угодья приходится только немногим более 10% всех земель; при этом и в посевах фуражным культурам обычно отводится малое место. В итоге в густонаселенных рисоводческих районах сла­бо развитое животноводство лишено перспектив из-за бедности кор­мовой базы. В других районах оно почти полностью зависит от естест­венных пастбищ, малопродуктивных, сильно выбитых, истощенных в результате многовекового и чрезмерного использования.

Доля кормовых угодий в земельном фонде остальных регионов достигает своего максимального значения в Африке (26%), но их продуктивность в целом низка и все более ухудшается из-за пере­выпаса. Хотя Африка, а также Латинская Америка лучше обеспече­ны пастбищами, чем зарубежная Азия, они принципиально с ней сходны по структуре кормовой базы, дирижируемой прежде всего природными факторами. Поэтому в обоих регионах лучшие пастби­ща сосредоточены в обширных засушливых областях.

Основывающееся на естественных кормах пастушеское хозяйство развивающихся стран в своем крайнем выражении — кочевом ското­водстве — объединяет в едином комплексе сезонные пастбища, кото­рые могут находится на расстоянии многих сотен километров друг от друга. Но и в условиях малых перегонов стада должны включать виды и породы скота, отличающиеся высокой подвижностью и умением добывать пропитание при скудости растительного покрова. Все же сезонный дисбаланс в степени обеспеченности животных разными типами пастбищных угодий обычно не удается преодолеть в условиях сохранения экстенсивного производства в любых его формах, причем дефицит кормов падает, как правило, на зимние месяцы.

В процессе многовекового использования пастбища засушливых территорий не подвергались улучшению по причине экономической нецелесообразности или малой оправданности подобного рода ме­роприятий (обустраивались лишь места для водопоя); поэтому в подавляющем большинстве случаев такие пастбища истощены и имеют продуктивность ниже изначальной. В обследованиях по Цен­тральной Азии, например, не раз отмечалось, что их кормовой тра­востой сильно изрежен, кое-где совершенно выбит, а оставшиеся площади перегружены поголовьем, так что традиционная практика содержания скота не в состоянии во многих хозяйствах обеспечить даже стабилизацию продукции на уже достигнутом уровне.

Что же касается влажных тропиков, то в них мало чисто природ­ных травянистых ассоциаций. Травы развиваются только в период дождей, быстро деревенеют и теряют свою питательную ценность из-за уменьшения содержания протеина и образования грубой клет­чатки. К этому следует добавить и бедность почв азотом, что тоже отрицательно сказывается на кормовых достоинствах местной рас­тительности. Низкая естественная продуктивность пастбищ и слож­ность обогащения их ресурсного потенциала во влажных тропиче­ских условиях существенно препятствует становлению специализи­рованных отраслей животноводства.

Однако нельзя удовлетворяться только ссылкой на природный фе­номен. Ведь и в странах умеренного климата традиционное крестьян­ское хозяйство в прошлом также разводило прежде всего рабочий скот и не ориентировалось на продажу своей животноводческой про­дукции. Вызывалось это тогда влиянием причин, которые в развиваю­щихся странах и поныне сохраняют свое ограничительное действие: малой урожайностью сельскохозяйственных культур, что не позволя­ет опереться на полевое кормодобывание, низкой производительностью труда, сложностью хранения и перевозки животноводческой продук­ции (особенно в условиях жаркого климата), отсутствием массового рыночного спроса из-за малых доходов населения.

В странах с развитой экономикой за счет разных типов пастбищ­ных угодий получают обычно важную, но вовсе не главную долю необходимого скоту кормов. Основная часть их поступает от отрас­лей растениеводства, особенно в тех областях Европы, которые об­ладают умеренно влажным климатом. Так, в Скандинавии под куль­туры, дающие фуражное зерно и сочные и грубые корма, отводят 75—85% пашни. Да и многие пастбищные земли оправданно при­равнять к обрабатываемым: они засеваются травами, регулярно удоб­ряются и даже орошаются.

Примечательно, что в Великобритании с ее густым населением и мощными очагами давней индустриализации культурные луга и пастбища тоже преобладают среди сельскохозяйственных угодий, охватывая до 2/3 всей их площади; в результате страну даже назы­вали «пастбищным королевством». Продуктивность улучшенных лу­гов, достигая 40 ц/га, на порядок превышает ту, что свойственна засушливым областям с господством экстенсивного скотоводства (так, в Узбекистане урожайность пустынных пастбищ, находясь в полной зависимости от климатических условий года, колеблется от 2 до 5—6 ц/га и снижается в отдельные неблагоприятные годы до 0,5—1 ц/га кормовой массы). На одном гектаре подобных лугов можно содержать 25 овец, в то время как в полузасушливых райо­нах для выпаса одной овцы обычно требуются в десятки раз боль­шие площади.

В таких крупных странах с разнообразными природными услови­ями, как Россия и США, а также в европейской части Средиземно­морья сохраняется и экстенсивное животноводство отгонного типа. В целом же в промышленно развитых государствах площади паст­бищных угодий уже не могут служить полнокровным показателем для оценки уровня развития животноводства, которое все заметнее опирается на продукцию с полей. В частности, в бывшем СССР пастбища и сенокосы, занимая более 60% площади всех сельскохо­зяйственных земель, давали только 30% кормов. Сходные цифры характеризуют положение и в мировом разрезе.

Природно-ресурсный аспект развития сельского хозяйст­ва. Развитие производительных сил в деревне и усиление специа­лизации отнюдь не означают ослабления влияния природных факто­ров на географию сельского хозяйства, как это иногда утверждают. Хотя некоторые виды агропроизводства действительно порывают непосредственные связи с ближайшим естественно-ресурсным окру­жением (бройлерное птицеводство, откормочное свиноводство), в целом тенденция к оптимизации размещения вынуждает со снижени­ем доли транспортных издержек в себестоимости продукции стре­миться к скрупулезному учету природных условий. Рост товарности в сельском хозяйстве и вытекающая отсюда резкая конкуренция между районами делают производство любой культуры чувствительным даже к малейшим плюсам и минусам данного места и вызыва­ют сдвиги в географии культур или в использовании земли с быст­ротой, неизвестной в прошлом. Необходимость в сравнительной оцен­ке земельных ресурсов усиливается также вследствие постоянно увеличивающегося спроса на них со стороны других пользователей.

В самом сельском хозяйстве углубление специализации соче­тается с непрерывно прогрессирующей его интенсификацией. Нарастающий во времени поток капиталовложений в отрасль требует для достижения максимальной эффективности все бо­лее полного и тщательного знания природных и экономических свойств земли. Материалы, которыми располагает наука, не да­ют оснований утверждать, что в ходе агротехнической практики вырисовывается определенная тенденция только к увеличению или, напротив, ослаблению различий в «естественной» продук­тивности обрабатываемых угодий. Однако уже ясно, что интен­сификация не ведет к нивелировке агропроизводственных особенностей почв, хотя не исключает и такой вариант, например, на староорошаемых массивах.

В процессе интенсификации сельского хозяйства происходит, с одной стороны, частичная модификация естественных свойств среды, с другой — приобретают значение новые элементы природных ре­сурсов и вырабатывается новое отношение к уже используемым, в зависимости от технического и экономического уровня производства.

При занятии агрикультурой наиболее ярко проявляется комп­лексный характер воздействия природных компонентов и явлений на производство. Еще классик российской науки В.В.Докучаев от­мечал, что «...весь способ земледелия должен быть строго прино­ровлен к естественноисторическому условию тех или других физи­ко-географических районов России». Однако в качестве главного объекта анализа обычно вычленяются земельные, или почвенные ресурсы. Причины тому многообразны. В их числе — территори­альная дробность почвенно-растительного покрова и возможности его активного преобразования человеком.

С этих позиций базовые климатические показатели менее диффе­ренцированы в пространстве и, в отличие от агропроизводственных качеств почвы, коррелируют с продуктивностью растений на больших территориях. Поэтому оценка биоклиматической продуктивности земли, определяемая главным образом степенью обеспеченности флоры теп­лом и влагой, осуществляется в сравнительно мелком масштабе. Пер­воосновой при этом служит зональный подход. Агроклиматические параметры чаще всего принимаются как данность, поскольку управ­лять ими земледелец или совсем не в состоянии (термический ре­жим), или может при осуществлении водных мелиораций.

Выше характеризовалось размещение угодий по регионам, что отвечает задачам изучения мирового хозяйства. Но с геоэкологиче­ских позиций вполне оправдан зональный принцип рассмотрения, опирающийся прежде всего на критерий теплообеспеченности территории. Пока наши научные знания об агроклиматическом потен­циале географических поясов неполны, что затрудняет достовер­ную оценку возможностей увеличения выхода аграрной продукции на планете в перспективе.

Это отчетливо ощущалось и при попытках объяснить уже ранее упомянутые «ножницы» в уровне урожайности хлебных культур меж­ду промышленно развитыми и развивающимися странами. По мне­нию ряда специалистов, разрыв в пользу первых слишком велик, чтобы ссылаться лишь на разницу в экономических и агротехниче­ских условиях, и нужно дополнительно учесть позитивные агроприродные отличия умеренных поясов от более жарких, в которых и расположены страны низких сборов. В качестве причин, «сдержи­вающих» урожайность, указывают на невысокое плодородие влажнотропических почв, среди которых хорошей продуктивностью выделяются только аллювиальные и вулканические почвы, и на некото­рые климатические факторы, обусловливающие трудности возделы­вания во влажных тропиках широкого круга культурных растений, особенно однолетних. К числу таких факторов относят малую измен­чивость продолжительности дня в течение года, отсутствие прохлад­ного и сухого периодов, стабильность величины солнечной радиа­ции по сезонам (при этом в летние месяцы солнечная радиация и дневные температуры во влажнотропических районах часто оказы­ваются из-за сильной облачности меньшими, чем в более высоких широтах). В результате в культурах, возделываемых в тропиках, содержится мало белков: от 2—3% в маниоке и бананах до 8— 10% в рисе и кукурузе, тогда как в пшенице, ржи и овсе — 15%, а ведь специалисты подчеркивают, что выход растительного белка с хлебной нивы — показатель не менее важный, чем урожайность.

Как считает ряд ученых, о более низких сборах в тропиках при сопоставимых уровнях агротехники можно говорить, если ограни­чиваться лишь валовым сбором с единицы площади за один сель­скохозяйственный сезон. Если же принять во внимание возмож­ность получения за год в тропических условиях двух-трех урожаев, то общегодовой сбор с 1 га, равно как и урожай в расчете на один день вегетации, оказывается выше в жарких странах, где зерновые культуры созревают быстрее. Отталкиваясь от этого богатства низ­ких широт термическими ресурсами, высказывают даже мнение, что такие территории, как бассейны Амазонки или Конго распола­гает предпосылками для превращения в отдаленном будущем в са­мые густонаселенные аграрные районы (см. рисунок 24). Однако эту точку зрения разделяют не все специалисты (см. рисунок 25).

Изложенное позволяет высказать также следующие суждения. Во-первых, природные условия, вполне подходящие для ведения оп­ределенной системы сельского хозяйства, могут оказаться малоудов­летворительными для использования их в рамках технически более сложной и, казалось бы, более прогрессивной сельскохозяйствен­ной системы (правда, возможно и обратное положение).

Рис. 24. Сельскохозяйственная продуктивность земель по В.Холлштейну

Рис. 25. Сельскохозяйственная продуктивность земель по С.Фишеру

Во-вторых, когда в данной ситуации агрикультура в состоянии удов­летворять предъявляемым запросам, мы оцениваем свойства земельных ресурсов через призму действующей системы. Но если последняя уже не выполняет возлагаемых на нее задач, то мы начинаем рассмат­ривать качество угодий с точки зрения условий, определяющих необ­ходимость перехода к новой агропроизводственной системе.

В-третьих, территории с менее удовлетворительными, по меркам новой системы, землями включаются в нее, как правило, позже других, что важно учитывать при прогнозах диффузии нововведе­ний. Это вносит теоретическую определенность в давнюю дискус­сию о том, какие земли — «лучшие» или «худшие» — исторически прежде всего вовлекались в обработку.

В отношении заселения Сибири отмечали, например, что оно начиналось, как правило, с земель, представлявшихся первопосе­ленцам лучшими. Такими считались участки, пусть менее плодо­родные, но не требующие большой работы по расчистке, удобно расположенные и безопасные на случай вражеского нападения. Од­нако с течением времени менялись сами представления о лучшей земле, например, в случае роста технической оснащенности хозяйства. То, что оставалось неосвоенным на раннем этапе колониза­ции, могло с успехом позднее и заселяться, и распахиваться. Так, во второй половине XVII в. произошло значительное продвижение земледельческого населения Западной Сибири к югу, в бассейны рек Исети и Миасса, где в лесостепи сложились чрезвычайно бла­гоприятные условия для хлебопашества.

Целесообразно отметить, что в свете изложенного характери­стика земельного фонда помогает объективно оценить уровень осво­енности и демографическую емкость территории и уяснить перспек­тивы дальнейшего развития агропроизводства «вширь» и «вглубь», но отнюдь не свидетельствует о степени его экономической эффектив­ности в целом и по отраслям. Хотя в общем виде рост интенсивно­сти использования земельных ресурсов служит признаком прогресса сельского хозяйства, предполагать, как это делали некоторые со­ветские ученые-«оптимисты», что надо стремиться ее повсеместно повысить — значит заранее отказаться от получения наилучшего экономического результата. Естественная среда предоставляет чело­веку выбор различных путей утилизации агроприродного потенциа­ла той или иной местности, и этот выбор определяется комплексом причин, зачастую лежащих вне среды самого сельского хозяйства.

Исключение составляют, пожалуй, территории с экстремальны­ми климатическими условиями: тундра, где оленеводство постоян­но удерживает свои ведущие позиции, и жаркие засушливые обла­сти, которые без орошения доступны только для пастбищного использования или же в лучшем случае дают возможность возделы­вать немногие засухоустойчивые культуры, преимущественно про­сяные. Это свидетельствует одновременно, что в сложных, близких к крайним природных условиях сельское хозяйство вынуждено раз­виваться преимущественно в экстенсивных формах, если не прибе­гать к дорогостоящим и экономически плохо оправдываемым мелиорациям. Неустойчивость производства, часто подверженного сти­хийным бедствиям, вызывает резкие колебания выхода продукции и ставит жесткие пределы окупаемости капиталовложений. Выгод­нее, оказывается, рассчитывать на производительную силу самой природы, компенсируя за ее счет в благоприятные годы потери не­урожайных сельскохозяйственных сезонов.