Один мой старинный приятель любил повторять: «Четверть всех знаний мы получаем от учителей, четверть – слушая самих себя, четверть даруют нам друзья, а еще четверть – прожитые годы». Но в тот день, когда мы впервые собрались у Афины, которая намеревалась окончить лекцию, прерванную в театре, все мы учились у… право, затрудняюсь сказать.
Хозяйка вместе с сыном принимала нас в маленькой гостиной – белой и пустой, если не считать тумбы с музыкальным центром и стопки компакт‑дисков. Присутствие мальчика меня удивило – ему, наверно, скучно будет, подумал я и стал ждать, что Афина начнет с того места, где остановилась в прошлый раз. Но у нее были другие намерения: она объявила, что поставит диск с записями сибирской музыки, а мы все должны будем просто слушать.
И больше ничего.
– Медитация не оказывает на меня никакого воздействия, – сказала она. – Мне смешно смотреть, как люди с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, с серьезными лицами, с высокомерным видом сидят, сосредоточившись неизвестно на чем – а верней, ни на чем – в полнейшем убеждении, что входят в контакт с Богом или Богиней. Мы, по крайней мере, будем вместе слушать музыку.
Снова почудилось мне, что Афина не вполне отдает себе отчет в своих действиях. Но у нее собралась почти вся труппа во главе с режиссером – если верить Ан‑дреа, он был здесь как лазутчик во вражьем стане.
Музыка стихла.
– А теперь танцуйте – но в ритме, который не имеет совершенно ничего общего с мелодией.
Она снова поставила диск, прибавила громкости, и тело ее задвигалось – причем не очень‑то изящно. Из всех присутствующих ее примеру последовал лишь один пожилой актер, в пьесе игравший роль пьяного короля. Больше никто даже не пошевелился – все испытывали некоторую неловкость. Одна из актрис взглянула на часы – а прошло‑то всего‑навсего десять минут.
Афина остановилась, обвела всех взглядом:
– Чего стоите?
– Мне… мне кажется нелепым делать это… – робко произнесла одна из актрис. – Мы ведь пытаемся постичь гармонию, а не ее противоположность.
– И все же делайте, что я говорю. Желаете получить теоретическое обоснование? Пожалуйста: перемены происходят лишь тогда, когда мы идем против того, наперекор тому, к чему привыкли.
Она обернулась к «королю»:
– Почему вы решились танцевать, не попадая в такт?
– Все очень просто – у меня совершенно нет чувства ритма.
Все рассмеялись, и темная тучка неприязни рассеялась.
– Что ж, я начну сначала, а вы можете либо следовать мне, либо уйти – на этот раз я решаю, когда истечет время моей лекции. Одна из самых агрессивных вещей, которые может делать человек, – идти против того, что ему кажется красивым. Этим мы сегодня и займемся. Мы будем танцевать плохо. Мы все!
Это было всего лишь очередное упражнение, и, чтобы не ставить хозяйку в неловкое положение, все мы подчинились. Я боролся с самим собой, одолевая искушение следовать этому чудесному, завораживающему ритму ударных, и мне казалось – я нападаю на музыкантов, исполнявших мелодию, на композитора, создавшего ее. Но тело мое постоянно противилось этой дисгармонии, и приходилось подчинять его моей воле. С нами танцевал и Виорель, заливавшийся смехом. Но вот в какой‑то момент он остановился и сел на пол – слишком больших усилий стоил ему этот танец. На середине аккорда музыка оборвалась.
– Ждите. Мы ждали.
– Сейчас я сделаю то, чего не делала раньше никогда. Афина зажмурилась, закрыла лицо ладонями.
– Я никогда еще не танцевала, не попадая в ритм… Стало быть, это испытание далось ей тяжелей, чем каждому из нас.
– Мне плохо…
Все мы, включая режиссера, вскочили. Андреа, метнув в меня яростный взгляд, все же направилась к Афине. Но прежде чем успела дотронуться до нее, та попросила всех вернуться на свои места.
– Может быть, кто‑нибудь хочет высказаться? – голос ее был слаб и подрагивал, а лицо она по‑прежнему закрывала руками.
– Я хочу.
Это была Андреа.
– Только сначала возьми моего сына, скажи ему, что со мной все в порядке… Мне надо побыть так…
Виорель и в самом деле выглядел напуганным. Андреа посадила его к себе на колени, стала успокаивать.
– Так что ты хотела сказать?
– Ничего. Я передумала.
– Это ребенок заставил тебя передумать. Продолжай.
Афина медленно отняла руки от лица, подняла голову, лицо ее было неузнаваемо.
– Не стану.
– Как хочешь. А ты, – она показала на старого актера, – завтра же сходи к врачу. То, что ты всю ночь не можешь заснуть и поминутно бегаешь в туалет, – это серьезно. У тебя – рак простаты.
Тот побледнел.
– А ты, – теперь она обращалась к режиссеру, – определись со своей ориентацией. Не бойся. Признайся самому себе, что тебя влечет к мужчинам.
– Что ты такое…
– Не перебивай. Я говорю это не из‑за Афины. Я имею в виду всего лишь твою сексуальность. Ты любишь мужчин, и ничего плохого я в этом не вижу.
Как это понимать – «не из‑за Афины»?! Она и есть Афина!
– А ты, – она повернулась ко мне, – подойди сюда. Ближе! Стань на колени.
Боясь рассердить Андреа, стесняясь всех остальных, я все же повиновался.
– Опусти голову. Дай мне пощупать твой затылок. Я чувствовал только, как ее пальцы чуть сдавили мне голову – и ничего, кроме этого. Прошло не меньше минуты, прежде чем она приказала мне подняться и отойти на место.
– Тебе больше никогда не понадобятся снотворные. Отныне ты позабудешь, что такое бессонница.
Я взглянул на Андреа, ожидая, что она подаст какую‑нибудь реплику, но она была ошарашена не меньше, чем я.
Подняла руку молоденькая актриса:
– Можно мне?.. Но я хочу знать, к кому обращаюсь.
– Зови меня Айя‑София.
– Я хочу спросить…
Да, по возрасту она была самой юной в труппе. Смущенно обвела всех присутствующих взглядом, но режиссер кивнул, позволяя продолжить.
– Хочу спросить, хорошо ли сейчас моей матери?
– Она – рядом с тобой. Она сделала так, что вчера, выходя из дому, ты забыла кошелек. Вернулась, но обнаружила, что не можешь войти – ключ остался внутри.
Ты потеряла целый час, разыскивая слесаря, хотя у тебя была назначена важная встреча с человеком, который смог бы устроить тебя на хорошую работу. Но если бы все получилось, как ты рассчитывала, через полгода ты погибла бы в автокатастрофе. Забытый кошелек изменил твою жизнь.
Девушка заплакала.
– Кто еще хочет спросить? Режиссер вскинул руку:
– Он любит меня?
Значит, это правда?! История с забытым кошельком вызвала у всех вихрь эмоций.
– Это – неправильный вопрос. Вам нужно знать другое – способны ли вы дать любовь, которая нужна ему. А что выйдет – не важно. Чувствовать в себе способность любить – этого уже достаточно. Если не он, то будет кто‑нибудь другой. Потому что вы открыли источник, отвалили камень, и ударившая струя затопит ваш мир. Не старайтесь держаться в отдалении, чтобы видеть, как будут развиваться события, и не пытайтесь загодя убедиться, что сделанный вами шаг будет верен. Что дадите, то и получите – хоть иногда совсем не оттуда, откуда ждете.
Эти слова относились и ко мне тоже. Афина – или кто это теперь был? – повернулась к Андреа.
– Ты!
Я почувствовал, как кровь застыла у меня в жилах.
– Приготовься к тому, чтобы потерять вселенную, которую сотворила.
– Что такое «вселенная»?
– Это – то, что ты считаешь уже существующим. Ты сковала свой мир, но знаешь, что его нужно освободить. А я знаю – ты понимаешь, о чем я говорю, хоть и предпочла бы никогда не слышать это.
– Да, понимаю.
Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина устроила этот спектакль ради меня?
– На этом – все, – произнесла она. – Принесите мне ребенка.
Виорель, напуганный преображением матери, упирался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.
Афина – или Айя‑София, или Шерин, не важно, как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут до этого – мой.
– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел здесь, сынок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само. Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни. Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ничего бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но сегодня решила заговорить.
Мальчик обнял ее.
– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним наедине.
И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына. Возвращаясь на такси домой, я попытался было заговорить с Андреа, но она попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что происходило у нас на глазах.
И я затих. Мою душу одновременно переполняла печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от сомнительного удовольствия признаваться женщине, которую я сильно люблю, в том, что влюблен и в другую.
Так что в этом случае я предпочел замолчать. Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в театр, сварила кофе… Записка была весьма романтично украшена сердечком и отпечатком густо накрашенных губ.
Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена «отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бороться. А моя жизнь станет сущим кошмаром.
Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил, что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, вещество белковой природы, которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать биопсию, но, судя по клинической картине, есть высокая вероятность злокачественной опухоли.
– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если события пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при которой шансов на полное выздоровление – 99 из 100.