Формирование классической школы политической экономии

Формирование классической школы политической экономии. С возникновением классической политической экономии экономика получила признание в качестве науки. Это значит, что экономическая мысль перестала довольствоваться знаниями на уровне здравого смысла, попыталась увидеть то, что недоступно обыденному взгляду.

Особое место в истории экономической мысли по праву принадлежит Адаму Смиту (1723 – 1790). Именно его знаменитая книга «Исследование о природе и причинах богатства народов», вышедшая в свет в 1776 г принесла новой науке широкое общественное признание. «Классическая политическая экономия» - термин общепринятый, но это не исключает разночтений в его толковании. По версии К. Маркса, применившего его первым, начало классического периода связано с именами У. Пети и П. Буагильбера (конец XVII в.), а его завершение – с именами Д. Риккардо и С. де Сисмонди (первая треть XIX в.). В западной литературе стандартный подход относит «классическую школу» ко второй половине XVIII в. и первой половине XIX в.: от А. Смита до Дж. Ст. Милля. Наконец, Дж. М. Кейнс раздвинул ее хронологические рамки, отнеся к числу «классиков» А. Маршала и А. Пигу, экономистов первой половины XX в. Эти разночтения коренятся в неоднородности самой классической политэкономии, которая вобрала в себя разные идейные традиции и была ориентирована на решение одновременно идеологических и научных задач.

Классическая школа сложилась как единство двух начал: теории обмена (рынка) и теории производства (богатства). Обе теории имели общие истоки: они выросли из идей памфлетистов XVI – XVII вв. и утвердились в полемике с этими идеями, имели сходный круг авторов и приверженцев.

Тем не менее каждая из двух теорий имела свою предметную область, свой подход к ее изучению, свои линии размежевания с меркантилизмом.

Теория обмена развивала идеи рыночного саморегулирования в противовес практике государственного протекционизма, расчищая тем самым дорогу идеологии либерализма; теория производства отвергла меркантилизм за его переоценку роли торговли, стремясь за внешними проявлениями богатства (прежде всего в торговле и денежном обращении) выявить его истинную природу. Разночтения в периодизации классической школы отразили разногласия в оценке относительной значимости этих теорий: для Маркса главной была теория производства, а ключевым персонажами – Пети, Кенэ и Риккардо; для западной традиции важнее была теория обмена и, соответственно, фигура А. Смита, в сравнении с которой даже Кенэ остался на втором плане. 2.2. Механизм рынка, или идея «невидимой руки» Смит верил, что каждый человек лучше других знает свои интересы и вправе свободно им следовать.

Подтверждением жизненности этих либеральных убеждений служили для Смита законы рынка: «…не от благожелательности мясника, пивовара и булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов». Обобщая эту мысль, Смит писал, Что человек, преследующий свои интересы, «часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится служить им». Таков смысл знаменитого образа «невидимой руки», направляющей человека «к цели, которая совсем и не входила в его намерения». Идея «невидимой руки» стала обобщенным выражением той мысли, что вмешательство в экономику со стороны государства, как правило, излишне и поэтому должно быть ограничено. Впрочем, сам Смит был далек от отрицания роли государства в экономике.

Он подробно характеризовал его функции в таких сферах, как оборона, правосудие, образование; наконец, его собственно экономическую роль, связанную с чеканкой монет, содержанием того, что сегодня мы назвали бы отраслями инфраструктуры: транспортной, почтовой и т.п. В то же время он был последовательным противником прямого вмешательства государства в предпринимательскую деятельность, в частности и, пожалуй, в особенности внешнеэкономическую.

Смит был активным приверженцем принципа свободной торговли в противовес протекционизму – тип государственной экономической политики, господствовавшего в его эпоху.

Таким образом, принцип «невидимой руки» содержал в себе, с одной стороны, идеологическое обоснование и оправдание экономических реалий нового времени, с другой – практические, экономико – политические выводы о том, как нужно управлять государством.

Это был своеобразный синтез идеологической и нормативно – политической концепцией. Вместе с тем сама теория обмена, лежавшая в основе принципа «невидимой руки», оставалась пока неразвитой, не выходящей за рамки обыденного сознания. В сущности это было представление о саморегулирующем действии механизма спроса и предложения на рынке. Смит знал, что если спрос растет, то растет и цена, и это позволяет направлять на удовлетворение соответствующих потребностей больше ресурсов; и наоборот – если спрос падает, то из данной сферы будет стимулироваться оттенок ресурсов.

Однако до сколько – нибудь строгого доказательства, что такого рода движение капитала способно привести экономику в состояние равновесия, было еще далеко. Дело не только в силе аргументов: Смит не очень и стремился к подобным доказательствам. Это было связано с особенностями образа мысли, характерного для его эпохи. Так, известно, что Смит был хорошо знаком с физикой Ньютона, которая служила ему образцом в работе над его экономической теорией.

Но он следовал за Ньютоном и в общем отношении к науке. А это отношение исходило из религиозной идеи, что задача науки – познавать мир как проявление божественной мудрости и продукт божественного творения. Бог не мог создать нечто несовершенное, поэтому доказывать, что общество в конечном счете приходит в некое гармоничное состояние, было для него излишним.

Если и можно говорить об обосновании «невидимой руки» рынка, то оно было скорее теологическим. Идея «невидимой руки» была органичной частью религиозного мировоззрения Смита. Прокладывая дорогу новому мировоззрению, Смит оставался человеком своего времени. Он стремился быть понятым и услышанным современниками, т.е. людьми, воспринимавшими мир традиционно. И, пересматривая те или иные моральные оценки, Смит не отказывался от христианской морали как таковой – напротив, всемерно на нее опирался. 2.3.