ИНФЛЯЦИЯ : УГАСШИЙ ВУЛКАН

 

В 70‑е и 80‑е гг. борьба с инфляцией стала одной из главных забот промышленного мира. В ряде стран, в том числе и в Соединенных Штатах, пробовали применить контроль над заработной платой и ценами, но, как показал опыт, оказалось невозможным контролировать инфляцию без намеренного создания среды с медленным ростом и высокой безработицей. Факторы, вызвавшие инфляцию 70‑х и 80‑х гг., попросту исчезли, и произошли структурные изменения, сделавшие экономику 90‑х гг. гораздо более стойкой по отношению к инфляции, чем в 70‑х и 80‑х гг., — точно так же, как экономика 60‑х гг. была гораздо более стойкой по отношению к инфляции, чем в 70‑х и 80‑х гг.

Но, как это часто бывает, представления меняются медленнее, чем действительность. Инфляция исчезла, но борьба с инфляцией все еще доминирует в политике центрального банка (1). Его руководители все еще верят, что естественный процент безработицы — процент безработицы, при котором начинает ускоряться инфляция, — столь высок, что они должны, вместе с налоговыми властями, нажимать на денежные и налоговые тормоза задолго до того, как жесткие рынки рабочей силы смогут подтолкнуть заработную плату вверх.

Эту проблему можно понять по деятельности Федеральной резервной системы США в 1994 и 1995 гг. В начале 1994 г. ФРС считала экономику столь подверженной инфляции, что рассматривала как признак перегретой экономики даже обычное в исторической традиции оживление после спада 1991‑1 992 гг. (2,4% в 1993; 3,5% в 1994 г.). Ввиду этого убеждения с начала 1994 до начала 1995 г. Федеральная резервная система семь раз за двенадцать месяцев повышала ставки процента по краткосрочным вкладам (2).

Но при этом ее председатель Алан Гринспэн каждый раз признавал, что, по имеющимся данным, ФРС не может указать даже намека на инфляцию. ФРС не могла указать на инфляцию, потому что ее не было. Самая общая мера инфляции, безусловный дефлятор цен для валового внутреннего продукта, упала с 2,2% в 1993 г. до 2,1% в 1994 г. В третьем квартале 1995 г. она была равна 0,6% (3).

Индекс цен производителя на готовые потребительские товары, упавший в течение предыдущего спада, в декабре 1994 г. был ниже, чем в апреле 1993 г., причем годовой процент его роста упал с 1,2% в 1993 до 0,6% в 1994 г. Издержки на рабочую силу в 1994 г. росли медленнее, чем когда‑либо за время их регистрации, а основной процент инфляции (процент инфляции, не учитывающий неустойчивых цен на энергию и продовольствие) был самый низкий с 1965 г.

Годовой отчет ОЭСР, опубликованный в конце 1994 г., не предсказывал инфляции в Соединенных Штатах в 1995 г. (4). Что касается других стран, то в Японии, второй в мире экономической державе, оптовые цены были на 8,5% ниже уровня 1990 г. и продолжали падать в середине 1995 г. (5).

Официально процент инфляции в индексе потребительских цен (ИПЦ) упал с 3,0% в 1993 г. до 2,6% в 1994, но сам председатель Гринспэн свидетельствовал перед конгрессом, что ИПЦ преувеличивает инфляцию на целых 1,5%, поскольку он недооценивает улучшение качества товаров (например, для компьютеров он принимает рост эффективности, равный всего лишь 7% в год) и поскольку он не учитывает и не придает никакого значения качественному совершенствованию услуг (6). Ясно, что инфляция услуг намного меньше, чем указано в отчете (7).

По оценке официальной комиссии правительства — комиссии Боскина, — верхняя ошибка находилась в пределах между 1,0 и 2,4% ИПЦ. От 0,2 до 0,4%, входящих в эту ошибку, происходит оттого, что официальный индекс не поспевает за потребителями, переходящими к более дешевым продуктам; от 0,1 до 0,3% оттого, что официальный индекс не поспевает за потребителями, переходящими к более дешевым магазинам; от 0,2 до 0,6% оттого, что официальный индекс недооценивает улучшения качества; от 0,2 до 0,7%, поскольку он отстает от введения новых продуктов; наконец, от 0,3 до 0,4% составляют ошибку формулировки вследствие неправильного учета продуктов, попавших в индекс со случайными низкими ценами (8).

Если допустить, что секторы, где улучшение качества трудно поддается учету, в действительности улучшают качество с той же скоростью, как секторы, где качество легко измерить (в самом деле, трудно представить себе, почему они намного хуже справляются со своим делом), то переоценка инфляции может оказаться ближе к 3% (9).

Кроме того, инфляция медицинского обслуживания не поддается контролю с помощью повышения учетных ставок и замедления роста. Чтобы узнать, что происходит с той частью экономики, которая в принципе поддается контролю путем повышения учетных ставок, надо вычесть из общего процента инфляции процент инфляции медицинского обслуживания. Поскольку медицинское обслуживание составляет 15% ВВП, а цены на медицинское обслуживание растут на 5% в год, то математика показывает, что еще 0,75% инфляции (почти треть всей инфляции за 1994 г.) надо отнести за счет медицинского обслуживания (10). В действительности за счет медицинского обслуживания надо отнести больше, так как некоторые части медицинского обслуживания входят в индексы цен больше одного раза. Если, например, штаты повышают налоги, чтобы покрыть стоимость своих программ медицинского обслуживания, то инфляция здравоохранения появляется в индексе потребительских цен один раз в виде роста цены медицинского обслуживания, а второй раз в виде повышения налога с продаж.

Если сложить все эти факторы, то реальный процент инфляции, не считая сектора медицинского обслуживания, несомненно, был очень низок, а может быть, даже отрицателен — в течение всего времени, когда Алан Гринспэн сражался с инфляцией. Гринспэн не мог усмотреть в индексах никакой инфляции, потому что никакой инфляции не было.

В начале 1994 г. не было также каких‑либо частных инфляционных экспектаций. Ни один из частных институтов экономического прогноза не предсказывал также ускорения инфляции. Первое неожиданное увеличение учетной ставки в 1994 г. нанесло убытки в сотни миллионов долларов некоторым из самых изощренных инвесторов в мире (Джордж Сорос, «Сити‑бэнк»), сделавшим ставку на то, что учетный процент будет убывать или останется неизменным. Если бы они полагали, что на горизонте есть какая‑то инфляция, они не сделали бы такую ставку.

Теоретически нет также причин, по которым инфляция должна отрицательно влиять на капиталистический рост. Капиталисты достаточно ловки, чтобы не страдать от денежных иллюзий. Отрицательные эффекты могут появиться лишь тогда когда инфляция достигает столь высокого уровня, что спекуляция и избежание инфляции становятся выгоднее нормальной деловой активности, но для этого должна произойти гиперинфляция. Нет эмпирических данных, что умеренные темпы инфляции наносят ущерб росту (11). Исследование, предпринятое для Английского банка, изучило опыт более ста стран за тридцатилетний период и не обнаружило каких‑либо отрицательных воздействий инфляции на рост экономики в странах, где средняя инфляция была меньше 10% в год; и лишь в странах, где средняя инфляция была намного больше 10%, проявились очень небольшие эффекты (12).

Можно также утверждать, что капитализм лучше всего работает при инфляции порядка 2% в год. При более низких темпах инфляции начинают возникать проблемы. Если падают цены, можно наживать деньги, храня свои деньги в пресловутом матрасе. Чтобы стимулировать людей рисковать дефолтом, давая деньги взаймы, требуется положительная ставка процента по денежным операциям — в 2 или 3 процента. Вследствие этого при отрицательной инфляции реальный процент по денежным операциям должен быть высоким. В 1933 г. реальный процент достигал 13% из‑за падения цен. Реальный процент может быть очень низким только при умеренном темпе инфляции, а без низкого реального процента не может быть высоких инвестиций.

В развивающейся экономике некоторое снижение реальных заработков требуется для того, чтобы побудить рабочую силу перемещаться из увядающих отраслей промышленности в расцветающие. Снижения реальной заработной платы очень трудны и болезненны, если они принимают форму снижения денежных получек. В таких случаях рабочие бунтуют. Чтобы снизить реальную заработную плату, предпринимателю гораздо проще прибавлять заработную плату не столь быстро, как растет инфляция (13). Тогда можно возложить вину на безличную систему, сняв ее с себя.

То же касается цен. В любой экономике всегда необходимо менять относительные цены. Если инфляция очень низка, это может произойти лишь при падении денежных цен во многих секторах; но капитализм не очень хорошо работает при падении денежных цен. При падении цен возникает побуждение все отложить. Зачем покупать или инвестировать сегодня, если завтра это обойдется дешевле? В мире дефляции стимулы к действию резко ослабевают. Но именно действие создает экономический рост. Поскольку капиталистические общества заинтересованы в росте, целью борьбы с инфляцией не может быть нулевая инфляция.

Когда в начале 1994 г. Федеральная резервная система США начала повышать ставку процента, она заявила, что надо уже сейчас иметь более высокую ставку процента, чтобы остановить инфляцию, которая может наступить в будущем — через двенадцать или восемнадцать месяцев, вследствие запаздывания экономической системы. В самом деле, рост ускорился с 3,1% в 1993 г. до 4,1% в 1994 г. и был очень близок к предсказанному в начале года. Но к концу года не видно было ни замедления экономики, ни признаков инфляции, как и за двенадцать месяцев до того. К сентябрю стало ясно, что инфляция 1994 г. будет намного меньше низкого уровня, предсказанного в начале года (14). Деловая печать провозглашала, что «чудовище инфляции изгнано — может быть, навсегда, но, во всяком случае, на обозримый период будущего» (15). Инфляция не ускорялась и в 1995 г., хотя денежная политика и не вызвала ожидаемого замедления роста до второго квартала года.

Федеральная резервная система изгоняла духов. Инфляция была мертва, но ФРС не хотела этого признать. 70‑е и 80‑е гг. были десятилетиями инфляции, а 90‑е гг. и дальнейшие десятилетия будут совсем иными. Инфляция умерла в крушении стоимости активов, начавшемся в середине 80‑х гг. крахом американской индустрии сбережений и кредитов. Затем последовал крах стоимости собственности, прокатившийся по всему миру. На десять лет позже покупные цены и ренты были все еще ниже своих прежних вершин. За крахом на тайваньской фондовой бирже последовал крах на японской фондовой бирже.

Хотя в Соединенных Штатах в течение 1994 г. коэффициенты использования производственных мощностей росли, в глобальной экономике имеют значение не американские коэффициенты сами по себе, а мировая безработица и мировые коэффициенты использования производственных мощностей. В 1994 г. мир был завален избыточными производственными мощностями. Остальной промышленный мир — кроме Соединенных Штатов — очень медленно оправлялся от предыдущего спада: в конце 1994 г. рост японской экономики был строго отрицательным, а европейский рост лишь в небольшой мере положительным.

Как мы подробно показали в предыдущей главе, глобальный процент безработицы достиг уровня, невиданного со времени «великой депрессии». Можно было с уверенностью ожидать, что в течение долгого времени недостаток рабочей силы не будет вызывать подъема заработной платы.

Принятые в США меры производственных мощностей и, следовательно, использования производственных мощностей, сверх того, устарели. Они не отражают происходившего использования внешних мощностей. Использование внешних мощностей означает,, что фирмы в действительности увеличивают свои производственные мощности без собственных инвестиций. Но при этом не измеряется возрастание производственных мощностей их поставщиков, поскольку индексы мощностей предполагают неизменные пропорции добавленных стоимостей, доставленных поставщиками компонент и первоначальными производителями оборудования (ППО) (16).

Инвестиции в новые информационные и компьютерные технологии дали также возможность получать большую производительность из того же капитала при меньшем числе людей. Это часть того, что называется «сокращением», но сокращение не отражается в официальных индексах мощностей.

Федеральная резервная система также, по‑видимому, не понимает, что произошли некоторые важные структурные изменения, которые не дадут инфляции встать из гроба. Прибавление коммунистического мира к капиталистическому и фактический крах нефтяного картеля ОПЕК сразу же после войны в Персидском заливе означают, что повторения энергетического, продовольственного и сырьевого шоков 70‑х гг. стали просто невозможны в 90‑х. Цены на нефть в реальном выражении теперь ниже, чем они были в начале 70‑х гг., до первого нефтяного шока ОПЕК, но разведка месторождений и экспорт из бывшего Советского Союза едва начались, и еще предстоит возвращение Ирака на мировые рынки нефти.

Снижение заработной платы, начавшееся в Соединенных Штатах, теперь распространяется на весь промышленный мир. Сокращение больших фирм с высокими заработками и дополнительными льготами продолжается с неумолимой последовательностью. В действительности снижение заработной платы даже ускоряется. К небольшим частям третьего мира, уже оривотированным на экспорт в 80‑х гг., присоединится теперь второй мир и остальной третий мир. Давление этих производителей с низкими затратами может лишь ускорить снижение цен и заработной платы. В 1994 г. затраты на рабочую силу снизились на 2,9% в производстве и поднялись лишь на 0,9% вне сельского хозяйства (17).

В то же время производительность растет в самом высоком темпе после 60‑х гг. В 70‑х и 80‑х гг. производительность в сфере услуг большей частью снижалась, но теперь она поднимается (18). В отличие от прошлого, услуги теперь никак не произведут подспудного инфляционного нажима. Снижение заработков и повышение производительности — это, разумеется, не рецепт инфляции.

По всей Америке крупные фирмы вырабатывают теперь новые соглашения с поставщиками, вроде тех, какие были недавно заключены компанией «Крайслер». Число поставщиков резко сокращается, поставщикам гарантируют гораздо большие продажи, первоначальные производители оборудования (ППО) делятся с поставщиками информацией и техническим опытом в области проектирования и производства, но взамен этого поставщики обязуются ежегодно снижать цены на компоненты, поставляемые ими ППО. В свою очередь, ППО переносят некоторую часть этого снижения на своих потребителей, чтобы увеличить свою долю рынка.

По существу мир вернулся к условиям 60‑х гг., но с экономикой, менее подверженной инфляции (19). В то время эластичность поставок была высокой вследствие процессов восстановления после Второй мировой войны и экономической интеграции, вынужденной в обстановке «холодной войны». Теперь эластичность высока вследствие интеграции второго мира в первый мир и решимости большей части третьего мира заменить изготовление суррогатов импортных продуктов производством, ориентированным на экспорт.

После Второй мировой войны американские фирмы, как правило, сохраняли неизменными высокие цены или даже повышали их, распределяя плоды своей высокой производительности в виде высокой заработной платы или высоких прибылей. Но под давлением международной конкуренции эта система быстро разрушается. В 90‑е гг. гораздо большая часть повышения производительности проявляется в снижении цен и гораздо меньшая — в повышении заработной платы.

Знание того, что правительства утратили свою способность сокращать экономические спады, также выразилось в радикальном изменении экспектаций. Производители знают теперь, что они не могут больше удерживать неизменные цены, рассчитывая на быстрое восстановление после циклических спадов. Как показало начало 90‑х гг., ни одно правительство не поспешит им на помощь с крупными налоговыми и денежными льготами, чтобы стимулировать упавший спрос. Вместо этого спадам дадут идти своим чередом, а правительства будут просто ждать, пока наступит подъем. Если спады будут острее и дольше, фирмам придется снизить цены, чтобы пережить эти спады.

Нет привидений на чердаке. Нет угрозы, что инфляция восстанет из гроба.

Повысив ставку процента в 1994 г., Федеральная резервная система убила слабый американский подъем, в который еще должны были включиться многие американцы, и замедлила едва заметный подъем в остальном промышленном мире. Через два с половиной месяца после начала этих действий ФРС проценты на тридцатилетние облигации казначейства едва поднялись на 1,1 пункта, а на тридцатилетние закладные с постоянной ставкой — на 1,3 пункта. Резкому повышению этих процентов воспрепятствовала поправка в сторону возрастания в связи с тридцатилетними инфляционными экспектациями. Эти числа отражают неуверенность и тем самым дополнительное вознаграждение за риск, которое инвесторы должны требовать, чтобы защитить себя от Федеральной резервной системы, склонной видеть привидения инфляции там, где их нет.

Если главную роль приписать борьбе с инфляцией, то люди из центрального банка должны считаться важнейшими участниками этой экономической игры. Если бы не эта роль, то их учреждение оказалось бы совсем неважным. Не мешает напомнить, что в 1931 и 1932 гг., когда Соединенные Штаты погружались в «великую депрессию», такие экономические советники, как министр финансов Эндрю Меллон, настаивали, что ничего нельзя сделать из‑за риска инфляции, — вопреки тому факту, что цены упали с 1929 до 1932 г. на 23% и должны были упасть еще на 4% в 1933 г. (20). Страх перед инфляцией использовался как дубинка, чтобы остановить необходимые действия. Центральные банки склонны видеть инфляционные привидения, потому что они любят играть роль заклинателей привидений. Хотя в реальной жизни никто из людей еще не пострадал от привидений, заклинатели привидений часто создавали немало реального беспокойства.

За все годы, когда Алан Гринспэн повышал ставку процента, рост в действительности не замедлился, и может возникнуть вопрос — надо ли из‑за этого тревожиться? Ответ состоит, конечно, в том, что повышение ставки процента часто действует, как жесткие тормоза. Представьте себе, что водитель нажимает на тормоз, и вначале ничего не происходит. Тогда он нажимает сильнее, и внезапно тормоз срабатывает, сбрасывая машину с дороги. Это и случилось во втором квартале 1995 г.: рост в самом деле остановился.

Если принять за максимальный неинфляционный темп роста экономики 2,5% (что и составляет провозглашенную цель ФРС), то избыточная рабочая сила будет давить в сторону снижения заработной платы. Даже производители, которым придется платить ее, полагают, что темп роста в 3,5% может быть достигнут без инфляции (21).

Наши общества терпят безработицу, потому что от нее страдает лишь меньшинство. Большинство возмутителей спокойствия знают, что это бедствие их не коснется. С политической стороны высокая инфляция больше обременяет тех, кто занимает государственные должности или хочет их занять, поскольку она, по‑видимому, снижает доходы всех. Экономисты могут при этом заметить, что любое повышение цен должно увеличить чей‑то доход и что равновесие между выигрышами и потерями указывает, что при инфляции меньше 10% в год лишь очень немногие теряют реальный доход; но весь этот анализ не имеет значения. Избирателям все это кажется неверным. Они полагают, что заслуживают повышения заработной платы, а их обманывают, повышая цены.

Высокая безработица, необходимая для борьбы с инфляцией, — это один из факторов, ведущих к снижению реальной заработной платы значительного большинства американцев; но эта реальность слишком заслоняется другими факторами и слишком косвенна, чтобы в ней увидели настоящую причину. Политическая власть на стороне тех, кто объявил священную войну инфляции. Но те, кто ведет эту войну, косвенным образом защищают низкие заработки большинства американцев.

Вулкан инфляции 70‑80‑х гг. угас, но умонастроение, вызванное его извержением, все еще живо. Вследствие этого фирмы должны предполагать в своем планировании мир без инфляции, но в то же время мир с периодическими спадами, вызванными планами борьбы с воображаемой инфляцией.

Трудящиеся будут по‑прежнему жить в мире, где правительства говорят о необходимости восстановить рост реальных заработков, но намеренно создают избытки рабочей силы с целью снижения заработной платы (22). Поэтому пусть никто не слушает этих людей, когда они говорят о восстановлении экономики с высокой заработной платой и растущим реальным доходом. Заработки повышаются, когда не хватает рабочей силы, а не когда она есть в избытке.

Официальная перспектива центральных банков всегда состоит в том, что если они будут достаточно долго сдерживать инфляцию, то они добьются антиинфляционного «доверия» финансовых рынков, при котором возобновится быстрый рост без инфляции. Но это не получается. Если уж немецкий «Бундес‑банк» до сих пор не добился «доверия» как борец с инфляцией, то никакой центральный банк никогда не достигнет такого мифического положения. Несмотря на свою антиинфляционную репутацию, Западная Германия имела очень медленный темп роста — 2,3% в год с 1981 по 1994 г. (23). Быстрый рост никогда не возвращается.