Теория единой цивилизации

В основе социокультурной теории единой цивилизации лежит либеральная идея о постепенном движении всех стран мира к единому политическому, социальному и экономическому строю — либеральной демократии. По мнению современных сторонников этой теории, подобный строй уже достигнут на Западе, а когда его достигнут остальные страны мира по мере их либерализации, то мир превратится в единое общество и поэтому наступит как бы «конец истории», как выразился один из наиболее известных авторов этой теории, американец японского происхождения Фрэнсис Фукуяма.

Теория единой цивилизации обращает внимание на все более могучие силы, которые объединяют страны мира в единое сообщество, усиливают их взаимозависимость, стирают границы между ними. Это силы интернационализации экономики, перерастающие в ее глобализацию и проявляющиеся прежде всего через ее транснационализацию и интеграцию (см. 3.4 и 3.5). В результате подобной модернизации черты современного индустриального и постиндустриального общества, которые впервые проявились на Западе (см. 3.)), становятся чертами, присущими и остальным странам мира.

Одновременно теория единой цивилизации предполагает, что модернизация идентична вестернизации (т.е. копированию западной культуры другими странами). Однако опыт России и Японии в предыдущие века и стран Восточной и Юго-Восточной Азии в XX в. говорит о том, что модернизация может идти без вестернизации и страны в ходе ее могут сохранять свою принадлежность к другой, не западной цивилизации. В первую очередь это относится к культуре, но и в экономике может сохраняться самобытность, как, например, в Японии. Хотя теория единой цивилизации признает важность в политической и экономической жизни религии и национализма, которые и порождают социокультурные различия между странами, однако предполагает, что по мере укрепления либерализма они перестанут быть ему помехой.

Теория столкновения цивилизаций

Американский профессор Сэмуэл Хантингтон указывает на то, что после «холодной войны» политический и культурный мир становится все более многополярным и включает восемь главных цивилизаций: западную, исламскую, индуистскую, китайскую, японскую, православную, африканскую и латиноамериканскую. В последнее время, согласно этой теории, в мире и мировой экономике уменьшается роль Запада, возрастает значение азиатских цивилизаций; связи усиливаются прежде всего внутри разных цивилизаций, тяготея к ключевым, главным странам этих цивилизаций. В результате будущий мир, по Хантингтону, — это не единая цивилизация, а набор разных цивилизаций, между которыми есть много общего, но немало и различий, которые не стираются.

Будучи социокультурной, теория столкновения цивилизаций имеет дело прежде всего с культурными и политическими аспектами. Тем не менее из нее вытекают достаточно важные экономические выводы. Так, постепенно уменьшается доминирование в мировой экономике западных стран — в середине XX в. на Западную Европу, Северную Америку, Австралию и Океанию приходилось около 2/3 мирового ВВП, а в конце XX в. — менее 1/2. Одновременно быстро растет удельный вес в мировой экономике азиатских стран — с 1/8 до 1/3.

Важный вывод, к которому приводит теория столкновения цивилизаций, — усиление многополярного мира, причем не только политического, но и экономического. Вышеупомянутое уменьшение роли Запада в мировой экономике и начавшееся в последние Два десятилетия снижение веса бывших советских республик идут параллельно с быстрым усилением роли Китая и других стран Восточной и Юго-Восточной Азии, начавшимся усилением роли Латинской Америки и возможным — Южной Азии. Вероятно, экономическая мощь будет распределена в мире более равномерно, чем сейчас.

Кроме того, внутри каждой цивилизации выделяются ключевые страны (кроме исламской цивилизации, где нет ярко выраженных одной — трех ключевых стран). Из теории Хантингтона можно сделать вывод, что эти ключевые страны возглавят или уже давно возглавили цивилизации (в случаях с Японией и Китаем вся цивилизация состоит из одной страны), став их ведущими не только политическими и культурными, но и экономическими державами.

Другой вывод — прочность, устойчивость экономических связей между странами и внутри интеграционных объединений во многом зависит от того, принадлежат они к одной или разным цивилизациям, а если к разным, то насколько совместимы эти цивилизации (по Хантингтону, например, православная цивилизация более дружественна к западной, индуистской и китайской, чем к исламской или японской). Успешная интеграция внутри ЕС во многом базируется на принадлежности почти всех его участников к одной цивилизации (хотя один нынешний участник — Греция и один будущий участник — Кипр относятся к православной цивилизации, но они невелики и цивилизация, к которой они принадлежат, высокосовместима с западной), а интеграция в рамках НАФТА и планы ее постепенного расширения на всю Америку опираются опять же на совместимость двух христианских цивилизаций: западной и латиноамериканской. Быстро идущая переориентация многих стран Восточной и Юго-Восточной Азии на Китай как главного экономического партнера стимулируется не только стремительно усиливающейся экономической мощью Китая, но и тем, что в ряде этих стран велико общее с ним социокультурное прошлое (Вьетнам, Корея), в некоторых из них огромная часть экономической жизни находится в руках китайского этнического меньшинства (Индонезия, Малайзия, Таиланд, Филиппины), а некоторые населены почти только китайцами (Сингапур, Тайвань, Макао). С этой точки зрения у Китая больше шансов быть ведущей державой в этом регионе, чем у Японии, которая хотя и является цивилизацией, высокосовместимой с китайской, но не имеет таких социокультурных связей в регионе, как Китай.