Экологическая этика против экономики

Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Эту поговорку часто вспоминаешь, когда наблюдаешь за потугами некоторых экономистов и природоохранников подсчитать экономическую стоимость биоразнообразия, дикой природы, заповедников и других охраняемых природных территорий. Они полагают уместным подсчитать такую экономически высокую стоимость биоразнообразия, что их расчеты сразу заставят местные власти улучшить охрану природы.

К сожалению, практика свидетельствует об ином. Охрана природы никогда не может стать экономически выгоднее эксплуатации природы (а значит, разрушения). Это как продажа табака. Курить вредно: это все знают, но курят или продают эту отраву. Ибо табачный бизнес экономически выгоден. Бороться с этим злом можно только при помощи морали, а не экономически.

Проблема экономистов в том, что они подходят к охране биоразнообразия и дикой природы со своих узких экономических и антропоцентрических позиций. Но ведь биоразнообразие - это не просто ресурс, созданный природой для удовлетворения человеческих нужд. Это, прежде всего, огромное количество жизней, каждая из которых священна, обладает собственным достоинством, целью и свободой.

Кроме всего прочего, биоразнообразие обладает массой ценностей, экономическую стоимость которых почти или вообще невозможно подсчитать: экологической, образовательной, научной, музейной, воспитательной, историко-культурной, религиозной, эстетической, этической, символической, духовной и многими другими неосознанными (неизвестными) ценностями. Как можно оценить бесценное или то, о чем вы не знаете, существует ли оно?

Современные экономисты напоминают жонглеров, которые пытаются удержать в воздухе множество мячей, ни разу не прикоснувшись к реальности. Узкая, редукционистская система понятий традиционной экономики приводит к ошибкам в оценках дикой природы. Более того, здесь многие законы, принципы просто не работают. Например, принцип роста: всякий рост - это хорошо, и чем он больше - тем лучше. А известно ли экономистам о физиологии раковой опухоли? Попытки экономистов свести экологическую тему к предпочтениям потребителей и вопросу "сколько вы готовы заплатить за дикую природу" являются аморальными.

Еще Олдо Леопольд ставил под сомнение экономический метод оценки дикой природы. Как, например, быть с видами, рыночная стоимость которых ничтожно мала? С другой стороны существуют случаи, когда продажа за деньги вообще невозможна: большинство из нас отказались бы продавать своих близких за любую цену. Слабость экономической оценки прежде всего в том, что она рассматривает природу только с точки зрения человеческого благополучия. Олдо Леопольд писал: "Каждый американец вдолбил себе в голову, что экономика является делом исконно и истинно выгодным и нужным. Но я могу указать на один ее очень зловредный недостаток. Экология нас учит, что каждая истина не абсолютна". И дальше: "Основная слабость в системе сохранения природы базируется на экономических мотивах и заключается в том, что большая часть членов природного сообщества на земле не имеет экономического значения. Когда одной из неэкономических категорий угрожают, и мы любим эту категорию, мы изобретаем уловки, чтобы придать ей экономическую ценность" (1).

Не могу не сослаться и на другого американского пионера охраны природы - Джона Мюира: "Большинство цивилизованных людей агрессивно настроены против всего, что нельзя взвесить на весах или измерить аршином. Но мы знаем, что многое из того, что наиболее реально, не может иметь качество литого железа или проникнуть в человеческую плоть".

Дикая природа - не рассадник дичи для охотников и не лаборатория для ученых. Прежде всего она существует сама для себя. Ценности восприятия дикой природы лежат в ее нетрадиционности, поэтому ее "цена" не может быть определена банальным значением рыночной полезности. Как учил Ибн Сина: "Мирские блага могут повредить более возвышенному благу".

Я глубоко убежден, что распространение рыночных ценностей на все сферы человеческой деятельности, в том числе и на природоохрану, представляет огромную угрозу. Ницше писал: "Где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжание ядовитых мух". Рынок вообще мало симпатичная вещь, когда он выходит из определенных границ. Поэтому необходимо открыто признать ограниченность экономической оценки дикой природы.

Есть необходимость привести также мнение европейского экофилософа Вильяма Годфри-Смита: "Вера в то, что все ценности являются соизмеримыми, так что нет проблем в обеспечении удовлетворительного разрешения конфликта ценностей, связана с допущением о том, что... экономика может обеспечить объективную структуру ссылок, в рамках которых могут быть удовлетворенно разрешены все конфликты интересов. Нам, однако, следует отметить, что при применении анализа расходов и прибылей существует неизбежная предвзятость в пользу ценностей того сорта, которые фигурируют в расчетах (...), которые легко измеряются количественно. Существует, по крайней мере три категории ценностей и интересов, которые подвержены неадекватному суждению или вообще сбрасываются со счета. Во-первых, существуют интересы тех, на кого оказывается воздействие. Во-вторых, есть интересы лиц, еще не существующих, то есть будущих поколений. В-третьих, имеются интересы вообще не ассоциирующиеся с людьми, такие как права диких животных" (цит. по 131).

Другой экофилософ, Брайн Нортон из США еще более категоричен: "Защитники природы верят, что политика в области окружающей среды, основанная на чисто экономических причинах, приводит к разрушению скорее, чем к защите природы (...). Защитники природы отвергают... экономический анализ из-за его статического характера потому, что они верят в то, что некоторые наборы ценностей являются морально более предпочтительными (...). Более обобщенно, защитники природы верят в то, что стратегия по сокращению спроса является более предпочтительной, чем стратегия по развитию предложения" (цит. по 131).

Следует также отметить, что в основании работ экономистов и их сторонников, пытающихся подсчитать экономическую ценность заповедников или биоразнообразия, лежит серьезная методологическая ошибка. Она заключается в следующем. По мнению экономистов, охрана природы и рациональное природопользование суть синонимы, что является большим философским заблуждением. На самом деле мы имеем два совершенно разных понятия, ибо целью рационального природопользования есть получение большей экономической для большего числа людей в течение большего времени. Так, целью рационального использования рыбных ресурсов является улов как можно большего количества рыбы как можно дольше. В этом случае экономический подсчет уместен. Но в отличие от рационального природопользования охрана природы имеет совершенно иную цель - защиту природы ради нее самой. То есть, убийство животного, рубка дерева являются неправильными, греховными по своей сути.

Охрана природы, в отличие от природопользования - прежде всего моральна. Так же, как, скажем, правозащитная деятельность, культура, медицина. Было бы абсурдом попытаться найти, например, экономическую стоимость правозащитной деятельности или стихов Сафо. Пусть последние читают всего десятки или сотни людей, но, в отличие от стихотворного бреда модных эстрадных певцов, они - пример высочайшей культуры. И поэтому не имеют цены, ибо бесценны. Проблема многих людей в том, что они просто не знают или не понимают творений Сафо и поэтому не в состоянии их оценить.

Так же и с созданиями природы - видами флоры и фауны. Все они являются высочайшими творениями сложнейшего и длительнейшего эволюционного процесса. И также не имеют цены, ибо бесценны. Еще более опасными мне кажутся попытки некоторых экономистов оценить стоимость заповедников. Ведь заповедники, также как храмы, театры, другие моральные человеческие институции - суть хранилища нематериальных ценностей. В отличие от бань или стадионов, экономическую полезность которых в общем-то можно подсчитать. Непростительной ошибкой является бросать на одни весы такие совершенно различные понятия как священная территория, национальное достояние, альтруизм, добро, любовь, Ноев ковчег - с одной стороны, и рыночная стоимость, деньги, полезность, выгода - с другой. Рекомендации экономистов в конечном итоге влекут нас как раз к такой дикой морали, когда хорошим считается то, что можно есть, или за что можно получить деньги.

Хочется сослаться также на мнение известного американского экофилософа Холмса Ролстона III, призывавшего держать оставшиеся участки дикой природы вне рыночных отношений: "вооруженные силы, полиция, суды, школы, музеи, церкви, научные общества, исторические парки - все они стоят денег и имеют бюджеты, но вместе с тем не являются бизнесом, деловыми предприятиями, от которых ожидалось бы получение прибыли... Их предназначение - производить неденежные ценности. Сохранять дикое - стоит определенных денег, хотя и маленькую часть от того, чего стоят другие виды человеческой деятельности" (цит. по 131).

По мнению экофилософа, даже в случае полуокультуренных земель нужно четко отличать обыкновенный полудикий лес от участка, где выращиваются посаженные рядами под рубку сосновые плантации, и здесь рыночные вопросы также выглядят неуместно, поскольку мы хотим услышать и увидеть в лесу то, что не продается на рынке - пение соловья, запах мокрых листьев, кваканье лягушек. Этих благ невозможно ожидать от рынка.

Как считает Холмс Ролстон III, смыслом анализа природных ценностей не должно быть их приведение к одному экологическому показателю, а демонстрация широкого спектра их типов и уровней: "Мы хотим, чтобы политика защищала эти ценностные измерения не потому, что они являются скрытыми экономическими ценностями, а потому, что они вовсе не являются экономическими ценностями" (64).

Государство никогда не сможет получать экономическую выгоду от заповедников, национальных парков, заказников. Заповедное дело - это всегда убыточная "отрасль". Так же, как музеи, академическая наука, дошкольные учреждения. Но важность их, как правило, доказывается не с точки зрения экономики, а с культурных, патриотических, политических, религиозных, этических и других позиций.

Заповедники многие называют храмами природы. Но настоящими храмами они станут только тогда, когда из них будут изгнаны торговцы.

Различные попытки обосновать экономическую выгоду природоохранных мероприятий свидетельствует лишь об одном - в современном природоохранном движении не все в порядке с моралью. Да, можно экономически доказать, что знаменитую Долину гейзеров Кроноцкого заповедника хозяйственно выгоднее использовать не для добычи дешевой электроэнергии, а отдать толпам туристов. Но в итоге она все равно будет загублена: не за год, так за полстолетия.

В защиту своих взглядов сошлюсь еще на философскую идею, основанную на концепции высшего и низшего блага. Согласно этого подхода, даже наиболее утилитаристски настроенные философы XIX века всегда признавали, что существуют вещи столь большой идеальной ценности по своей сути, что они исключаются из любых расчетов, основанных на утилитарных ценностях, связанных с экономической выгодой. К таким видам "столь большой идеальной ценности" и относятся наши заповедники и многие другие охраняемые природные территории.

Еще один существенный момент, мимо которого проходят экономисты. Дело в том, что каждое существо, участок дикой природы, экосистема обладают внутренней ценностью. Эта ценность полезна для самого существа или участка дикой природы и является совершенно бесполезной для людей. Внутренняя ценность дикой природы, видов флоры и фауны не имеет цены - она имеет достоинство.

Как полагает американский экофилософ Бэярд Калликотт, один из главных мотивов для утверждения того, что дикая природа имеет внутреннюю ценность состоит в том, чтобы исключить ее из экономической оценки и таким образом вывести за пределы капризов рынка.

Так, люди попытались убрать с рынка человеческое существо, поставив вне закона рабовладение, попытались убрать секс с рынка, запретив проституцию. Почему бы не убрать с рынка внутренне ценную дикую природу, поставив вне закона разрушительные для природы виды человеческой деятельности?

Известный американский философ Юджин Харгроув вообще ставит под сомнение экономический способ оценки природных ценностей как научный и объективный. По его мнению, во-первых, экономические ценности, власть денег стала такой преобладающей (в основном в западной цивилизации) лишь в последнее столетие. До этого в обществе почитались иные ценности. А если через некоторое время экономические ценности вновь обесценятся, как быть тогда с теми участками дикой природы, денежная стоимость которых оказалась низкой и их отдали на уничтожение. Не замучает ли тогда совесть людей, принявших решение на основе экономики, а не вечных ценностей истины, добра и красоты? Более того, и сейчас на земле есть культуры, где экономическая ценность мало что значит.

И, во-вторых. Харгроув пишет: "Могут возразить, что экономической ценности следует отдавать предпочтение перед остальными ценностями благодаря тому, что она объективно произошла из науки экономики. Но этот довод не убедителен, так как экономика - это не наука, а следствие этической теории XIX века, претендовавшей на звание науки.

Современная экономическая теория основывается напрямую на утилитаризме, принявшим научный вид благодаря применению экономического жаргона в духе логического позитивизма.

В отличие от настоящих наук, основывающих свои теории на эмпирических исследованиях, экономика основывается на размышлениях об экономическом поведении так называемого экономического человека, действующего полностью в соответствии с рациональным эгоизмом, не являющимся даже рекомендуемой этической теорией.

Экономика не продемонстрировала то что экономическая ценность объективно выше других ценностей, более традиционных, она просто игнорирует эти ценности. Причиной того (по крайней мере, частичной), что экономика была принята общественной политикой как объективный фактор, было обеспечение ею способа количественного определения ценности альтернатив в денежном выражении, а также и то, что на Западе стали путаться насчет объективной ценности в общем" (69).

И путаются по сей день.

Экономика вступает в конфликт не только с экологической этикой, но и с исламской этикой. Исламский ученый Умар Ибрагим Вадилло полагает: "Изучение экономики - недавнее изобретение (примерно 200-летней давности). Многие считают, что это наука, но это не так. Например, в отношении конкретной экономической ситуации, в зависимости от политики и идеологии пишущего, существует много, часто конфликтующих интерпретаций" (цит. по 131). По его мнению, в рамках ислама люди должны придерживаться по отношению к природе взгляда, совершенно противоположного взгляду экономики. Согласно исламской модели то, что справедливо, важнее того, что, на первый взгляд, представляется экономически выгодным.

Экономисты часто устраивают опросы, нацеленные на подсчет денег, которые люди согласны платить на поддержание существования заповедника. Но насколько объективна такая оценка? Во-первых, она зависит от экологической грамотности населения, во-вторых, от уровня его доходов. Ну, а если люди вообще не понимают важность существования заповедника, как быть тогда? Вспомним варваров, разрушавших величайшие архитектурные сооружения Римской империи, толпы пьяных крестьян, уничтожавших российские леса в 1917 году, или Сталина, закрывшего сотню заповедников в 1951 году. Как можно оценивать институцию вечности (а природные заповедники, как и памятники архитектуры, библиотеки именно к ним и относятся), ориентируясь на неустойчивое общественное мнение? По меньшей мере это несерьезно. Да и не следует забывать, что одно дело - когда человек в ответах вопросника согласен заплатить какую-либо сумму для поддержания заповедника, и совсем другое - когда он выложит эти деньги из собственного кармана. Практика показывает: для многих пообещать - не значит сделать.

Холмс Ролстон III добавляет по этому поводу: "Трудность эаключается в том, что у респондента нет схемы, по которой он смог бы перевести социальное благо в рыночную стоимость, и мог бы интегрировать типы ценностей по шкале, соразмеримой с рыночной ценностью природных продуктов. Чем более активным он является, тем более далекой от того, на что он хочет указать, оказывается частная форма вопросов" (64).

Взяв эти полуответы-полузагадки за базовые для расчетов, экономисты делают выводы о стоимости видов или участков дикой природы, которые по сути являются профанацией. Холмс Ролстон III продолжает: "И этот результат создает иллюзию математической точности, прикрывая сомнительные ответы в скомканном гипотетическом контексте" (64).

Как мы не в состоянии экономически оценить гениальные произведения искусства, так же мы не в состоянии оценить денежную стоимость последних уголков дикой природы. И почти наверняка этого не знают и те, кто, кто участвует в подобной "рыночной" оценке.

Ясно, что Мона Лиза стоит огромную сумму денег, но настоящая ее ценность не денежная, а эстетическая, историческая, духовная. Так же и настоящая ценность видов и участков дикой природы не экономическая, а внутренняя, религиозная, духовная...

Американский экофилософ Джек Тернер с иронией замечает: "Для меня эта новая "этика" охраны природы (основанная на экономике - В. Б.) отдает цинизмом - как будто не сумев убедить и уговорить свою любимую, вы внезапно переключаетесь на насилие. Новые экономические сторонники охраны природы думают, что они являются рациональными, а я думаю, они относятся к Матери-Природе как к публичному дому (...). Я верю, что классическая экономическая теория и все теории, которые она предполагает, разрушают волшебное кольцо жизни" (113).

И последнее. Опора на экономические аргументы очень опасна для самих природоохранников, превращая их в "природопользователей" с их убогой и скучной рыночной философией. Опора на экономические аргументы в природоохранной философии, идеологии и тактике в конечном итоге приводит к пораженчеству, ибо заставляет защитников дикой природы приспосабливать свои взгляды и действия к мировоззрению и поступкам потребительски-циничного большинства.