К началу 70-х гг. ХХ в. британское общество состояло на 90% из наемных работников, рабочие составляли 73% самодеятельного населения, причем почти 50% рабочих были объединены в профсоюзы (в Японии — 33,3%, Франции — 32,6%, ФРГ — 30,1%) [46, 116, 117]. Военный бюджет страны был самым большим в Европе — расходы на научные исследования, производство новых видов оружия и оснащение ими армии поглощали до 20% бюджета Великобритании [46, 32]. В конце 60-х гг. обострилось положение в Ольстере как по политическим, так и по экономическим причинам. Дискриминация католиков протестантским большинством довела обстановку в Ольстере до конфронтации. Нужно было развязывать тугой узел проблем [46, 149].
Консерваторы под руководством премьер-министра Хита ликвидировали корпорацию по реорганизации промышленности, национальное управление по доходам и ценам, департамент по делам занятости и производительности и т. п. В частную собственность были переданы отдельные предприятия.
5 августа 1971 г. был принят закон «Об отношениях в промышленности», который делал регулирование отношений в производстве более жестким, чем даже в США, где система трудового законодательства считается исключительно жесткой. Закон предусматривал ограничение прав профсоюзов и санкции к ним за нарушение закона.
В январе—феврале 1972 г. 250 тыс. шахтеров в течение семи недель бастовали, добиваясь увеличения заплаты, выплат за сверхурочную работу, увеличения отпусков, пенсий и т. д. В конфликт вынуждено было вмешаться правительство и даже премьер-министр. Шахтеры добились своего.
В марте 1973 г. консервативное правительство вернулось к практике лейбористов. Были созданы управление по зарплате и комиссии по ценам, которые были призваны регулировать ставки зарплаты, уровни цен, размеры дивидендов, арендной и квартирной платы.
В ноябре 1973 г. шахтеры отказались работать сверхурочно, вновь добиваясь роста зарплаты. Правительство объявило чрезвычайное положение. В стране была введена трехдневная рабочая неделя, сокращена подача электроэнергии для бытовых нужд с целью экономии топлива.
23 января 1974 г. 81% шахтеров тайным голосованием поддержали решение тред-юниона объявить забастовку. 7 февраля премьер-министр объявил досрочные выборы в парламент и назначил их на 28 февраля, рассчитывая на поддержку избирателей, испытывавших энергетический голод. Лейбористы получили 38,1% голосов и 301 место в палате общин, консерваторы — 37,2% и 296 мест. Отход избирателей от двух главных партий был очевиден. Потерянные консерваторами и лейбористами голоса были отданы в основном либералам (19,3%).
Лейбористы не имели достаточно голосов (минимум 316) для того, чтобы сформировать устойчивое однопартийное правительство. Это в значительной мере усугубило их положение в правительстве. Лейбористы в течение 48 ч. урегулировали конфликт с шахтерами, удовлетворив их требования, отменили трехдневную рабочую неделю, заморозили квартплату, что было мерой, направленной против домовладельцев, отменили закон «Об отношениях в промышленности», увеличили пенсии.
10 октября 1974 г. вновь были проведены парламентские выборы, и лейбористы получили 39,3% голосов и 319 мест в парламенте, а консерваторы — 35,8% голосов и 276 мест в парламенте.
Во второй половине 1975 г. жизненный уровень упал. Правительство объявило программу экономии, которая осложнила положение в системе образования, на транспорте, в жилищном строительстве. В ноябре 1976 г. число безработных достигло 1,5 млн человек (6,4% рабочей силы). Стало очевидным, что ни консерваторы, ни лейбористы не могут вывести страну из полосы послевоенных проблем. Нужна была смена курса. Новый курс был предложен неоконсерваторами — сторонниками течения, которое впоследствии стало называться тетчеризмом.
Тетчеризм отверг принципы управления страной, относительно которых в послевоенные годы взгляды консерваторов и лейбористов совпадали: использование кейнсианских методов государственно-монополистического регулирования, тенденции к поддержанию полной занятости, расширению государственной системы социального обслуживания минимальной инфляции, поддержанию обменного курса фунта стерлингов, стремление к экономическому росту.
Неоконсерватизм, как идейное течение, возник еще в 60-е гг. Энок Пауэлл, член парламента от партии консерваторов, был прямым предшественником тетчеризма. Его слушали, но за ним не следовали, несмотря на его интеллектуальность, эрудицию, красноречие. Э. Пауэлл был одним из первых, кто выступил за возрождение идей экономического либерализма, т. е. за отказ от государственного регулирования и восстановление неограниченного свободного предпринимательства. Его идеи были продолжением либеральной традиции второй половины XIX в., он боготворил порядки тех времен. В либерализме Пауэлл видел средство сокращения бюрократии.
Нет нужды здесь излагать все взгляды Пауэлла, но его враждебное отношение к профсоюзам нельзя не отметить. Ярлыки «внутренний враг» или «заговор меньшинства» получали каждый профсоюз или забастовка, демонстрация, политическая деятельность антиконсервативного толка.
И все же Пауэлл оставил память о себе не как либерал, а как расист, выступавший за моноэтничность населения Британских островов. Эти взгляды принесли ему популярность, и в 1969 г. более 30% избирателей при социологическом опросе назвали Пауэлла возможным премьер-министром [47, 5—14].
Пауэлл не был демагогом, он конструировал шаг за шагом новую философию, приходя с помощью аргументов к логичным, а когда ему было нужно, и к абсурдным выводам. Окончив Кембридж, он увлекся германской философией, особенно Ницше. Затем в 25-летнем возрасте стал профессором греческого языка в Австралии, в 1939 г. вернулся в Англию, а после войны стал проповедовать модель немецкой экономики свободного рынка Эрхарда и Аденауэра [43, 111—112].
Либеральные взгляды Пауэлла были подхвачены министром здравоохранения и социального обеспечения в теневом кабинете консерваторов конца 60-х гг. К. Джозефом, ставшим впоследствии ближайшим сподвижником М. Тетчер.
Взгляды Пауэлла прижились среди актива местных организаций консервативной партии в избирательных округах, так называемых ассоциациях. Начиная с 1964 г. на ежегодных конференциях консерваторов ассоциации стали вносить проекты резолюций пауэлловского толка с активностью, которая не отмечалась у них прежде.
В центре взгляды Пауэлла пропагандировал «Клуб понедельника», возникший в 1961 г. и удваивавший число своих членов ежегодно, вплоть до того дня, когда в 1972 г., по настоянию премьер-министра Хита (консерватора), некоторые отделения клуба были закрыты из-за проникновения в них членов фашистской организации Национальный фронт.
Как было показано выше, реализация крайне правых взглядов, начатая Хитом после победы консерваторов в 1970 г., привела к резкому обострению обстановки в стране, и в 1973 г. правительство Хита вернулось к государственному регулированию в сфере экономических, социальных и трудовых отношений.
Пауэлл перед выборами в феврале 1974 г. объявил, что в знак протеста против политики Хита и отступничества премьера от линии, выработанной в 1970 г., он будет голосовать за лейбористов. Это было кончиной политической карьеры Пауэлла.
Доля голосов, поданных за консерваторов на выборах в октябре 1974 г., была самой низкой за всю историю партии тори. Показательно, что в 1974 г. консерваторы столкнулись с трудностями в сборе пожертвований на расходы партии, а после октябрьских выборов 1974 г. пожертвования вообще прекратились. Нужна была новая стратегия.
Директор строительной фирмы «Бовис» К. Джозеф в 1974 г. основал Центр политических исследований, который стал параллельной организацией исследовательскому отделу консервативной партии, но Центр распространял только неоконсервативные идеи среди партийных активистов.
Еще в 1968 г. М. Тетчер выступила на конференции консервативной партии с докладом, в котором утверждала, что целью правительства должно стать обеспечение условий для конкуренции, регулирования денежного обращения и спроса, но только в феврале 1975 г. она была избрана лидером консервативной партии. Оригинальных идей у она не было, она пользовалась чужими, но в настойчивости по пропаганде своего мировоззрения ей не было равных.
В разработке идей экономического либерализма активное участие принимал, кроме двух названных выше организаций, Институт экономических проблем, и к концу 70-х гг. его сотрудниками и под его эгидой было опубликовано около 250 работ. Идеи черпались из работ нобелевских лауреатов по экономике 1974 и 1976 гг. австрийца Ф. Хайека и американца М. Фридмена.
С середины 70-х гг. консервативная партия отвергает кейнсианство и избирает монетаризм, который оставляет государству только контроль за денежной массой, борьбу с инфляцией, сокращение государственных расходов и налогов. Старые консерваторы с конца XIX в. считались партией общества, а не рынка, партией, использовавшей протекционизм, патернализм, а неоконсерваторы, сделав резкий поворот, стали партией laissez fair. Неоконсерватизм выступал как антикризисная доктрина, причем глубина и необычность кризиса общественного развития, как утверждалось, определяли необычность и радикальность мер. Неоконсерватизм подавался под лозунгом «нет альтернативы».
В 1975 г. через шесть месяцев после прихода М. Тетчер к руководству партией тори была создана Торийская группа реформ, противостоявшая идеям неоконсерватизма внутри партии консерваторов. Торийская группа выдвинула лозунг народовластия, означавший, в частности, участие рабочих в управлении производством и в прибылях. Это была внутрипартийная оппозиция, и до 1978 г. она подвергалась резкой критике, но затем в эту группу вошли новые активные члены, она выросла через год до тысячи человек и имела 12 отделений преимущественно в университетских городах.
Главное препятствие реализации своих планов неоконсерваторы видели в тред-юнионах, но отдавали себе отчет в их силе и помнили поражение, которое нанесли профсоюзы правительству Хита. Поэтому все начиналось с лозунга «прикладывать усилия для взаимопонимания с профсоюзами», выдвинуто в 1976 г. Членов консервативной партии стали направлять в профсоюзы. Инструментом для широкого проникновения в профсоюзы стала организация консерваторов-тред-юнионистов (КТЮ), созданная в конце 40-х гг. и оказавшаяся к середине 70-х никому не нужной. Тетчер руководила возрождением КТЮ. Число групп КТЮ быстро достигло 200, а в 1978 г. КТЮ имела 270 отделений и семь штатных сотрудников. Тори-членам тред-юнионов вменялось в обязанность добиваться в профсоюзах максимальных выгод по важнейшим проблемам, каковыми являются условия труда, зарплата, продолжительность рабочей недели, отпуска и т. д. Проводилось обучение консерваторов, посланных в профсоюзы, по широкому кругу вопросов. Стали проводиться ежегодные конференции КТЮ, собиравшие до полутора тысяч делегатов; Тетчер ежегодно принимала участие в их работе и выступала с речами. И все же КТЮ тяготела к Торийской группе реформ, а не к неоконсерваторам [39, 16—53].
Политика правительства лейбористов вызвала множество забастовок «тревожной зимой» 1978/1979 гг. Тетчер и ее единомышленники организовали кампанию, в которой обличали «злоупотребления профсоюзов своей властью». Это была не только подготовка к будущим сражениям с профсоюзами, но главным образом попытка повлиять на избирателей перед выборами в парламент. В начале 1979 г. позитивная и негативная оценки профсоюзов, судя по опросам общественного мнения, высказывались британцами одинаково часто, а в 1954 г., например, каждые шестеро позитивно оценивали профсоюзы и только один — отрицательно.
3 мая 1979 г. на парламентских выборах консерваторы получили 43,9% голосов, лейбористы — 39,2%. Оба показателя были самыми низкими для консерваторов за все послевоенные годы, когда они приходили к власти, для лейбористов же — за все годы с 1931 г. Консерваторы победили благодаря приливу голосов работников физического труда. «Белые воротнички» голосовали за консерваторов даже меньше, чем прежде, хотя в основном они голосовали именно за консерваторов.
Экономическая политика правительства Тетчер привела к резкому росту безработицы. В мае 1979 г. безработных было 1,3 млн человек, осенью 1981 г. — почти 3 млн, а в 1983 г. — в среднем за год 3,1 млн человек (13% всех занятых) [47, 73—91]. К марту 1984 г. безработица достигла 3 142 775 человек по официальной статистике, не учитывавшей, например, женщин, у которых были работавшие мужья, выпускников школ и т. п. Учет всех категорий безработных приводил к цифре 4—4,5 млн в 1983 г. Реструктурирование промышленности привело к крупным сокращениям в металлургии, текстильной промышленности в строительстве и на транспорте, причем безработица охватила не только производственный сектор, но и торговый, а также конторских служащих. 40% всех зарегистрированных безработных были люди моложе 25 лет. Безработица среди женщин в 1983 г. почти удвоилась относительно мая 1979 г.
Зарплата росла, например, с 1984 по 1986 г. — по 7,5% в год. И одновременно сокращались расходы помощи безработным.
Если в начале 1979 г. расходы на образование превосходили расходы на оборону, то в 1983 г. на оборону тратилось на 33% больше, чем на образование, причем в реальном выражении расходы на образование сократились на 6%. Профессиональное обучение в 1982—1983 гг. сократилось до 60% от уровня 1979—1980 гг., а число учеников в школах уменьшилось на 800 тыс. человек. И это при том, что 66% рабочих Британии не имели профессиональной подготовки, тогда как в ФРГ только 21% рабочих профессионально не были подготовлены [48, 118].
Муниципальное жилье стало распродаваться, было сокращено строительство муниципальных домов, квартплата в них за первые четыре года власти тори выросла в почти в 2,5 раза. В 1983 г. на 70% подорожал проезд в междугородном транспорте.
Велась настойчивая пропаганда необходимости отказа женщин от участия в производстве и общественно-политической жизни, возврата «в лоно семьи». Правда, официальных выпадов против женского равноправия не было.
Денационализированы были десятки крупнейших компаний, и их акции пущены в продажу. Акции наиболее перспективных из них, например, «Бритиш аэроспейс» или «Бритойл», только на 24 и 13% соответственно поступали в открытую продажу. Остальные были предоставлены финансовым институтам Сити, иностранным вкладчикам и работникам этих компаний. Однако акции индивидуальных вкладчиков вскоре стали продаваться и концентрироваться в соответствии с тенденцией к концентрации капитала.
Неоконсерваторы видели в укреплении репрессивных функций государства одну из своих задач. Численность полиции заметно выросла, оснащение существенно улучшилось, а полномочия расширены. Закон о полицейских и уголовных свидетельствах, вступивший в силу 1 января 1986 г. позволил полиции проводить аресты и обыски в условиях, при которых раньше это было невозможно.
В первый срок правления Тетчер расходы местных советов на строительство и ремонт жилых домов, школ, дорог, домов для престарелых и т. д. были сокращены на 40% [47, 92—107]. Все принятые меры экономии, включая снижение численности правительственного аппарата на 10%, позволили снизить инфляцию. Если к концу 1979 г. инфляция в Британии достигла 21,3%, то через год Тетчер снизила ее до уровня 12,4%, к концу 1982 г. — до 4,9%, а в 1983 г. — до 3,9%. Позже она несколько поднялась, но не превысила 5%. В то же время снижение инфляции сопровождалось в 1981 г. падением уровня производства по сравнению с 1980 г. на 2,6%, снижением капиталовложений и застоем потребительского спроса [49, 37, 39].
Сокращение занятости приводило к уменьшению финансовой базы тред-юнионов, так как профсоюзное членство падало быстрее занятости. Осенью 1980 г. был принят закон о занятости, резко ограничивший право профсоюзов на пикеты и запретивший полностью «вторичное» пикетирование и стачки солидарности. Открытого посягательства на «закрытый цех» в законе не было, однако всем, кто отказался вступить в профсоюз на предприятиях «закрытого цеха» и был уволен, была предусмотрена компенсация до 16 тыс. ф. ст. от государства. Еще один закон о занятости 1982 г. позволил работодателям увольнять в случае забастовок руководителей и активистов тред-юнионов (для сравнения: прежние законы позволяли уволить только всех забастовщиков сразу). Было разрешено увольнять тех забастовщиков, которые отказывались вернуться на работу через пять дней после получения ими специального предупреждения босса. Стало возможным подвергать профсоюзы штрафу за организацию стачек в размере (10—250 тыс. ф. ст.), зависевшем от количества членов профсоюза. Было введено правило, согласно которому каждый новый «закрытый цех» получает легальный статус только в том случае, если в течение 5 лет он подтверждается тайным голосованием и за него высказываются 80% всех состоящих в нем членов или 85% участников голосования.
Летом 1984 г. парламент принял закон, обязавший профсоюзы, имевшие политические фонды, не реже одного раза в 10 лет проводить голосование по вопросу, сохранять ли эти фонды. В 1983 г. было 63 профсоюза с политическими фондами, которые использовались для поддержки лейбористской партии. Эти профсоюзы насчитывали 8,7 млн членов, из которых 7,2 млн платили политический взнос. Все 38 профсоюзов, которым было вменено в обязанность провести голосование до 31 марта 1986 г., проголосовали за сохранение фондов, причем в пользу этих решений высказалось 83% голосовавших при степени участия в голосовании 51,1% — самый высокий показатель за все годы тетчеризма. Более того, за учреждение политических фондов проголосовали два новых профсоюза [47, 113—130].
На парламентских выборах 1983 г. увеличилась по сравнению с 1979 г. доля проголосовавших за консерваторов среди работников физического труда и квалифицированных рабочих, но число избирателей тори сократилось с 43,9% в 1979 г. до 42,4% (на 700 тыс. голосов). Продолжала падать поддержка консерваторов в больших городах, причем в промышленных городах в большей степени, чем в столице.
Для лейбористской партии результаты выборов были безрадостными. Они получили 27,6% голосов избирателей, и их почти догнал альянс либералы — социал-демократы (25,4% голосов). Возрождение либералов в период воспевания либеральных ценностей было не удивительно, но преходяще.
В партии тори копилось недовольство курсом Тетчер. Это выразилось в снижении средств, сдававшихся в казну партии местными ассоциациями, которые в 1984 г. смогли собрать лишь 55% запланированной суммы, а в 1986 г. — 52%. В Лондоне в 1986 г. 18 ассоциаций вообще отказались собирать средства, а в 1984 г. таких было лишь 4. Для сравнения: в 1986 г. было собрано 944 132 ф. ст., а в 1973 г., когда фунт имел более высокую покупательную способность, — 3 млн ф. ст.
Тетчер попыталась отказаться от облика «железной леди». В ее стиль поведения имиджмейкерами было внесено «больше улыбок, больше анекдотов», «более внимательная манера слушать собеседника». В мае 1986 г. был уволен в отставку министр образования и науки, сподвижник Тетчер, К. Джозеф, так как недовольство ухудшением образования в стране обрело массовый характер. Муниципальные выборы в мае 1986 г. консерваторы проиграли. Тетчер пришлось начать новый этап борьбы за избирателей.
На выборах 1987 г. консерваторы получили 42,3% голосов и 376 мест в парламенте, а лейбористы — 30,8% (229 мест). Лейбористы несколько оторвались от альянса либералов и социал-демократов, получившего 22,55% голосов. Наибольшую поддержку (53—55% голосовавших) консерваторы получили от среднего класса, включая «белые воротнички», а это 43% избирателей. Квалифицированные рабочие (27% избирателей), как и прежде, предпочли консерваторов лейбористам. Неквалифицированные рабочие (30%) отшатнулись от альянса консерваторов, примкнув к лейбористам. Консерваторов преимущественно поддержали пенсионеры (23% избирателей), а лейбористов — члены профсоюзов (23% избирателей) [47, 182—239].
Главным мотивом предприимчивости и инициативы М. Тетчер считала материальную выгоду человека и семьи. Все годы власти она делала упор на развитие среднего и мелкого предпринимательства, поскольку они быстрее реагируют на потребности и изменения рынка, быстрее приспосабливаются к новым условиям. Поэтому одновременно с приватизацией правительство в 1981—1983 гг. учредило 24 предпринимательские зоны в экономически отсталых областях, в которых были введены определенные финансовые стимулы и предприниматели освобождались от части налогов. В этих зонах особенно поощрялся мелкий и средний бизнес. Средства на экономическое переустройство были взяты из доходов от североморской нефти.
Политика Тетчер способствовала переводу английской экономики на новый научно-технический уровень. Великобритания осуществляла структурную перестройку производства на базе наукоемких технологий. Усилия дали результат. Если темпы роста производства Великобритании в 70-е гг. были самыми низкими среди ведущих стран мира, то начиная с 1982—1983 гг. темп роста ВВП превзошел показатели США, ФРГ и Франции. Доход на капитал повысился с 3% в 1981 г. до 10% в 1987 г. Более высокой отдачей инвестиций могла похвастать только Япония.
Однако к концу 80-х гг. по стоимости продукции, приходящейся на каждого человека, — валовому внутреннему продукту на душу населения — Великобритания занимала 18-е место в мире и уступала 13-ти западноевропейским государствам. Производительность труда японского рабочего была в 2 раза выше британского [49, 38, 305—311]. По росту производительности труда (а не по темпам роста производительности труда) Британия отставала в ХХ в. не только от Японии, но и от Франции и других стран [50, 12] (табл. 1).
Таблица 1
Рост производительности труда (ВВП за рабочий час)
| Страна | 1913—1950 | 1950—1973 | 1973—1984 |
| Британия | 1,6 | 3,2 | 2,4 |
| Франция | 2,0 | 5,1 | 3,4 |
| Япония | 1,7 | 7,7 | 3,2 |
Это объясняется тем, что экономика индустриально развитых стран определяется монополиями, а не мелким бизнесом. Поэтому экономические отношения в обществе определяются не свободным рынком, а законами, по которым существуют монополии. Выше уже упоминалось, что в интересах монополий в ХХ в. потребовалось регулирование рынка государством, так как основа деятельности монополии — не laissez faire, а диктат.
Деятельность монополий подробно проанализирована американским экономистом Дж. Гелбрейтом [51]. Группу инженеров, технологов, ученых, специалистов в области финансов, управления, маркетинга, информатики, дизайна и т. д., составляющих творческий костяк современных корпораций, он называет техноструктурой. Эта группа, коллективно вырабатывающая все жизненно важные для корпорации решения, очень многочисленна: от самых высокопоставленных служащих корпорации до «работников в белых и синих воротничках». Она охватывает всех, кто обладает специальными знаниями, способностями и опытом группового принятия решений, от руководителей современного промышленного предприятия почти до основной массы рабочей силы.
Власть на производстве переходит к тому фактору, который наиболее дефицитен и его труднее всего заменить. Новый фактор производства, к которому перешла значительная часть власти, — техноструктура. «Современное экономическое общество может быть понято лишь как синтез групповой индивидуальности, вполне успешно осуществленный организацией. Эта новая индивидуальность с точки зрения достижения целей общества намного превосходит личность как таковую и обладает по сравнению с ней преимуществом бессмертия» [51]. Появление техноструктуры вызвано тем, что в современной промышленности все существенно важные решения принимаются на основе информации, которой располагает не один человек, а большое количество людей. Гелбрейт отмечает: «Подлинное достижение современной науки и техники состоит в том, что знания самых обыкновенных людей, имеющих узкую и глубокую подготовку, в рамках и с помощью соответствующей организации объединяются со знаниями других специально подготовленных, но таких же рядовых людей. Тем самым снимается и необходимость в особо одаренных людях, а результаты такой деятельности, хотя и менее вдохновляющей, значительно лучше поддаются прогнозу» [51, 102].
Техноструктура корпорации располагает надежной защитой от вмешательства — таким источником капитала, как нераспределенная прибыль, пошедшая на расширение производства, которая находится целиком под контролем техноструктуры, причем Гелбрейт называет мифом расхожие суждения о власти рядовых акционеров.
Гелбрейт убедительно и подробно показывает, что причиной стабильности экономических успехов корпораций является плановый характер их деятельности: «... наша экономическая система, под какой бы формальной идеологической вывеской она ни скрывалась, в существенной своей части представляет собой плановую экономику. Инициатива в вопросе о том, что должно быть произведено, ... исходит от крупной производственной организации, стремящейся установить контроль над рынками и ... воздействовать на потребителя в соответствии со своими нуждами» [51, 42]. «Рынок не только не является контролирующей силой в экономике, но и все более и более приспосабливается к нуждам и потребностям хозяйственных организаций» [51, 31]. «Необходимость планирования обусловливается длительным периодом времени, которое занимает процесс производства, крупными капиталовложениями, которые требуются для него, и строго целевым характером этих капиталовложений» [51, 55]. «Потребность развития техники, а не идеология или политические интриги заставляют фирму искать помощи и защиты у государства» [51, 56]. «Государство гарантирует такую цену, которая обеспечивает покрытие издержек и приемлемую для предпринимателей норму прибыли, обязуется закупать продукцию, т. е. устраняет рыночный механизм» [52, 68].
«Рыночный механизм заменяется тем, что принято называть вертикальной интеграцией. Планирующая организация ( корпорация) завладевает источниками поставок, в которых она нуждается, или рынком сбыта. Таким образом, сделки, в которых предметом торга служат цены и объемы продукции, уступают место передаче продукции внутри планирующей организации» [52, 63]. «... Врагом рынка является не идеология, а инженер... Рыночный механизм начинает отказывать как раз тогда, когда возникает необходимость исключительно высокой надежности, когда существенно необходимым становится планирование. Современная крупная корпорация и современный аппарат социалистического планирования являются вариантом приспособления к одной и той же необходимости» [51, 70].
До недавнего времени максимизация прибыли была всеобщим законом. Гелбрейт рассмотрел влияние размера прибыли на техноструктуры. При низких доходах или убытках она начинает испытывать внешние влияния и утрачивает свою самостоятельность. Но увеличение прибыли выше определенного уровня ничего не добавляет к безопасности; высокие доходы достанутся другим (акционерам, через налоги государству). Если максимизация прибыли связана с увеличением риска потерь, то техноструктура, исходя из своих коренных интересов, отказывается от такой возможности. Такова особенность коллективного сознания. «Ничто так не давит, как необходимость выжить. Как только техноструктуре удается обезопасить себя с помощью минимального уровня прибыли, у нее появляется известная свобода выбора целей. В подавляющем большинстве случаев эта цель состоит в том, чтобы достичь максимально возможного темпа роста корпорации, измеряемого продажами» [51, 216].
Проконтролировать количество и качество умственного труда техноструктуры гораздо труднее, чем труда физического. Это заставляет корпорации в условиях конкуренции заинтересовывать работников умственного труда в результатах своей работы в большей мере, чем работников физического труда, и часто следовать принятым ими решениям. Канадская газета «Ситизен» отмечала, что потери, вызванные незаинтересованностью работников умственного труда и проявляющиеся лишь в прямых потерях рабочего времени, оценивались в 1989 г. в 15 млрд дол. [52]. Не удивительно, что доля оплаты труда в национальных доходах развитых капиталистических стран повысилась с 30—35% (доля преимущественно простой рабочей силы до эпохи научно-технической революции) до 65—70% (доля научно-технической рабочей силы) [52].
Политика Тетчер никак не затронула основ существования корпораций. Наоборот, монополии получили поддержку от государства, государство в значительной мере подавило профсоюзы, противостоявшие корпорациям. Если в 1979 г. профсоюзы насчитывали 12 млн человек, то в 1991 г. — 8 млн. Количество забастовок за тот же период было наименьшим за полвека [53, 313]. Поэтому все недостатки (см. ниже), свойственные монополиям, сохранились и не позволили коренным образом изменить экономическое развитие к лучшему.
Осенью 1990 г. начались экономические трудности. Внутрипартийная критика руководства усилилась. 1 ноября 1990 г. в отставку подал заместитель премьера Хау, последний из тех министров, с которыми Тетчер начинала свою деятельность. Причины отставки — авторитарный стиль руководства Тетчер и ее антиевропейская политика. Давний противник Тетчер М. Хезлтайн выставил свою кандидатуру на пост лидера партии и получил в первом туре 152 голоса при 204 у Тетчер, которой не хватило нескольких голосов до очередного избрания лидером консерваторов. Тетчер намеревалась продолжить борьбу, но кабинет министров не поддержал ее, и она была вынуждена отказаться от борьбы. Во втором туре выставили свои кандидатуры министры Мейджер и Херд. Первый набрал наибольшее количество голосов и стал лидером партии, несмотря на то, что двух голосов ему не хватало; его конкуренты сняли свои кандидатуры. Смена руководства позволила продлить пребывание консерваторов у власти [49, 313]. На выборах в парламент в 1992 г. консерваторы получили 41,9% голосов и 336 мест, а лейбористы — 34,4% и 271 место, либеральные демократы — 17,8% и 20 мест [53, 93].
Подводя итоги периода тетчеризма, который был движением, а не учением, сопоставим мнения двух экспертов — противника и сторонника тетчеризма. По мнению Джона Кингдома, преподавателя политических наук в Шеффилской школе бизнеса, награжденного в 1991 г. премией Политической ассоциации Великобритании за книгу «Правительство и политика Британии», профессионала самой высокой квалификации, «тетчеризм — это марш новых правых; их кредо: репатриация иммигрантов, доминирование мужчин в обществе и семье, силовое присутствие Британии в мире, милитаризм, преданность королеве и стране, смертная казнь через повешенье, авторитарный стиль правительства» [54, 2].
По-видимому, многие читатели в таком описании не узнают тетчеризм, так как в России он преподносится исключительно в толковании апологетов этого движения. Поэтому сосредоточим внимание на результатах анализа одного из сторонников тетчеризма и посмотрим, каковы факты, а не симпатии.
«Тетчеризм — это не теория, а практическое действие, провозгласившее ряд ценностей: активная добродетель — главная ценность, своего рода цель тетчерзима; индивидуальность, личность, которая активна, ценит друзей, сражается с врагом. Вторая ценность тетчеризма — это семья, воспитывающая активную добродетель. Все то, что подавляет активную добродетель, — это враги, в частности, социализм, истеблишмент» [55, 11]. Обратите внимание на истеблишмент — явление, зародившееся в церковной среде Англии, к которому мы еще вернемся во второй книге.
«Обычно тетчеризм отождествляют с экономикой, но тетчеризм не является экономической политикой и не может быть понят как таковой» [55, 117]. «Экономическая политика — это всегда выбор между разными, часто несовместимыми целями. Она должна содержать не только цели, но средства — набор практических предложений, как достичь намеченные цели. Вот этого тетчеризм как раз и не имеет» [55, 118].
Тетчеризм ставит три цели, и одна из них — изменение представлений о том, что должно делать правительство и какова природа политики. По мнению тетчеристов, правительство не должно служить ничьим интересам, не должно решать никакие проблемы, многие аспекты общественной жизни должны быть за пределами внимания правительства, которое только следит за выполнением всеми предпринимателями правил игры [55, 107]. Например, школы и больницы остаются государственными, но действуют они как независимые «трасты» и правительство не руководит ими; они заботятся о себе сами [55, 110].
Другая цель тетчеризма — приватизация, которая была нужна не столько для повышения производительности труда и экономии ресурсов, сколько для воспитания активной добродетели, семьи, которая ее воспитывает и передает из одного поколения в другое. Собственники иначе воспринимают мир. Собственник имеет опору в жизни в виде дома, земли, акций и т. п., а поэтому независим. Человек, ничего не имеющий, зависит от окружающих, его жизнь — за пределами его контроля, он осторожен, и эта осторожность порождена страхом. Только очень сильные личности рискуют наступать на тех, кто имеет власть над ними [55, 104]. Таким образом, приватизация преследует неэкономическую цель — повлиять на мораль, составляющую основу общества [55, 106]. Тем самым мы опять возвращаемся к морали (см. выше).
Наконец, тетчеризм — это свобода предпринимательства без всяких ограничений. Но эту цель не могут не оспорить даже апологеты тетчеризма, обладающие элементарной добросовестностью [55, 50]. Еще Адам Смит в своей книге «Богатство народов» показал, что свобода предпринимательства без всяких ограничений — химера. Смит действительно оспаривал особые виды ограничений, за которые ратовали торговцы, требовавшие законов, которые фиксировали бы цены и не допускали бы на британский рынок иностранные товары, понижавшие цены на английские товары. Смит отвергал протекционизм, снижавший уровень конкуренции, что означало увеличение прибыли торговца за счет покупателя. И для того, чтобы показать, что политика торговцев не была ни прибыльной, ни справедливой, он объяснял, каким образом конкуренция на рынке с ее принципом «купить как можно дешевле и продать как можно дороже», может способствовать активности, благодаря которой общество удовлетворяет свои потребности.
Однако построения Адама Смита основывались на двух допущениях, о которых слишком часто забывают. Во-первых, он не утверждал, что единственной моралью людей, участвующих в рыночной конкуренции, является только жажда обогащения. Смит полагал, что люди могут легко вдохновляться сознанием и желанием производить для других или наслаждаться работой, которую они делают. Алчный собственник — вовсе не «герой романа» Адама Смита. Во-вторых, Смит полагал, что рыночная экономика не может функционировать без системы законов, которые определяли бы права и обязанности, продавцов и покупателей. Для поддержки рыночной экономики правительство вынуждено создавать и укреплять систему законов, устанавливающих условия, на которых может держаться собственность, обмен товарами, услугами, и запрещающих насилие и обман. Кроме того, Адам Смит ожидал, что любое правительство должно обеспечивать национальную безопасность, поддерживать определенные публичные работы, давать образование молодежи и, возможно, субсидировать религиозное обучение. Иными словами, несмотря на то, что Смит противостоял государственному вмешательству и контролю за конкуренцией, он полагал, что конкуренция и вся жизнь общества должны регулироваться правительством.
Один из механизмов регулирования рынка дан Кейнсом и опробован в США в годы Великой депрессии; кейнсианство утвердилось в Британии, но тетчеристы отвергли его, посчитав невозможным вмешательство правительства в экономику даже при отклонении от оптимального уровня любой из фундаментальных экономических переменных — объема производства, занятости, цен и учетной ставки. Макроэкономическая политика тетчеризма была разработана Найджелом Лоусоном, финансовым секретарем казначейства, (1979—1981) и получила название среднесрочной финансовой стратегии. Ее функция состояла в снижении инфляции посредством контроля за снабжением деньгами для сохранения величины учетной ставки (17% в 1979 г.) [55, 119]. Но эти правила были изменены в пользу кейнсианства тем же Лоусоном в 1985 г. с целью поддержания экономического роста, но было поздно, и с марта 1988 г. за один год инфляция удвоилась, а в 1990 г. начался кризис [55, 122].
Итак, влияние тетчеризма на экономику весьма противоречиво. Посмотрим, каковы же результаты решения главной задачи — формирования обновленной морали активной добродетели. Мы вынуждены обратиться к другому эксперту Антони Сэмпсону, автору ряда книг о механизмах политики, переведенных по меньшей мере на пятнадцать иностранных языков, председателя Общества авторов, профессионала своего дела. Он утверждает: «Сэр Антони Парт был секретарем парламента Соединенного Королевства и ушел в бизнес накануне вступления Маргарет Тетчер в должность премьер-министра, поэтому он был осведомленным человеком и со связями в правительственных кругах. Он свидетельствует, что г-жа Тетчер проявляла гораздо более пристальный интерес к назначаемому высшему чиновничеству в административных органах, чем большинство ее предшественников. Она была запрограммирована на мысли о том, что любой человек, занимающий высший пост, должен быть "нашим человеком"» [56, 33].
Далее: «В 50-х гг. ХХ в. самые высшие чиновники заканчивали свою службу уходом на пенсию, и считанные единицы уходили в бизнес. Существовали строгие ограничения на такие переходы особенно в случае, если чиновник управлял той отраслью производства, куда и переходил на службу. Но в 80-х гг. (т. е. г-жой Тетчер) им было позволено работать как в зарубежных, так и в британских компаниях» [58, 35].
Таким образом, Тетчер расставляла своих людей, которые управляли отраслями экономики так, что их охотно приглашали в частный сектор, и одновременно сняла ограничения на переходы с госслужбы в частные компании. Нельзя не согласиться с утверждением британской парламентской оппозиции о том, что «такая практика есть британский вариант коррупции, которая позволила частному сектору заручиться поддержкой бюрократов задолго до их ухода на пенсию» [56, 35].
Наконец, необходимо подчеркнуть, что в предвыборной компании Тетчер грозила покарать мандаринов в чиновничьем аппарате [56, 37], но «щуку казнили, утопив в реке». Все это примеры двойного стандарта, характерного для политиков и чиновников во всех странах мира, в одних больше, в других меньше.
Возвращаясь к экономическим проблемам Британии, следует упомянуть, что за период 1966—1979 гг. ВВП возрос на 29%, а промышленное производство — только на 11%. После падения производства на 17% в течение 1979—1981 гг. вследствие политики Тетчер ежегодный рост производства так и не достиг 1% в течение 80-х гг., т. е. оставался на уровне 70-х гг., но был много ниже 60-х гг. Более того, после 1979 г. объем промышленного производства падал быстрее, чем ВВП, т. е. его доля в ВВП в сопоставимых ценах уменьшалась. Это был процесс деиндустриализации. Неудивительно, что с 1983 г. и позже дефицит торгового баланса промышленной продукции постоянно увеличивался и к концу 80-х гг. оказался главной составной частью дефицита платежного баланса в целом.
Все эти скромные результаты были бы еще хуже, если бы с 1975 г. не началась добыча нефти в Северном море.
У промышленности не было дефицита в кредитах для развития производства, а налоги на компании после 1950 г. снижались. Таким образом, краткосрочными факторами объяснить снижение объема производства не удается.
Британская деиндустриализация явилась следствием неоптимальных цен и претензии на постоянство прибылей, что привело к потере рынка. Доля Британии в мировой торговле снижалась: 1950 г. — 25,4%, 1954 — 20,5, 1964 — 14,2, 1974 — 8,8, 1984 г. — 7,6%. Британские промышленные товары были неконкурентоспособны на мировом рынке. Спрашивается, почему?
Была выдвинута гипотеза о том, что расходы на НИОКР в послевоенные годы были ошибочно ориентированы на развитие авиации, в частности, сверхзвукового пассажирского «Конкорда» и на высокие технологии, особенно на разработку новых видов оружия; в 1940—1950 гг. существовала программа исследований в области ядерного оружия и энергетики. Теперь, оглядываясь назад, автор признает эти направления ошибочными [50, 13—22]. Эти мнения отличаются крайне слабой аргументацией. Франция, территория которой была оккупирована во время Второй мировой войны, создала ядерное оружие и энергетику, вместе с Англией создала «Конкорд», но имеет существенно лучшие показатели, чем Британия. К тому же Франция имеет свое ракетостроение. Автор считает [50, 22], что средства на НИОКР надо было направить на разработку товаров потребления, как было сделано в Германии и Японии, и бороться за соответствующий сектор мировой торговли [50, 22]. Надо признать, что Франция это сделала в большей степени, развивая свою автомобильную промышленность, разрабатывая бытовую технику и электронику активнее Британии.
В странах континентальной Европы сложилось мнение о том, что послевоенное восстановление нужно было вести за счет ограничения личного потребления. В Британии же наоборот с победой связывался рост потребления, что произошло за счет инвестиций, которых не получила промышленность. Это и привело к началу долгого падения конкурентоспособности британских товаров на мировом рынке. В странах континентальной Европы профсоюзы были относительно слабыми, и предприниматели подчинили своей воле социально-экономические процессы. В Великобритании очень сильные профсоюзы, внесшие немалый вклад в победу в войне, успешно отстаивали свои повседневные интересы. А правящий класс не нашел в этих условиях пути к промышленному росту. Еще одна причина британских проблем кроется в недостатках системы социальной защиты. В 1950 г. Британия тратила на социальные нужды меньшую долю ВВП, чем Германия, Австрия и Бельгия. К 1952 г. по расходам на социальные нужды ее превзошли Франция и Дания, в 1954 г. — Италия, в 1955 г. — Швеция, в 1957 г. — Нидерланды, а в 1970 г. — Норвегия и Финляндия. С тех пор Британия тратит на социальные нужды меньше, чем кто-либо в Европе, за исключением Швейцарии, т. е. расточительности, которая бы негативно повлияла на снижение промышленного производства, в области социальной защиты нет. В начале 60‑х гг. расходы на здравоохранение с учетом правительственных, муниципальных и частных источников финансирования в Британии были ниже, чем где-либо в Европе, кроме Италии и Ирландии, а в начале 70-х гг. Британия по этим расходам опережала в Европе только Австрию и Швейцарию. Другое дело, что британская система социальной защиты направлена на помощь не столько временно безработным и больным, сколько маргинальным слоям, которые полностью исключены из рынка труда. Такого нет нигде в Европе. Во Франции централизованная социальная защита была отменена в 1966 г. Франция и Германия используют современную систему социального страхования, а не защиты. Британия же использует систему, являющуюся прямой наследницей закона о бедных. Это оплата бедности за счет налогоплательщиков вместо национальной системы страхования, основанной на регулярных взносах страхуемых. Такова же и система здравоохранения Британии. Таким образом, одна из традиций культуры британцев привела к растратному механизму социальной защиты и медицинской помощи [50, 43—46].
В британской промышленности после войны структурная перестройка проходила медленно. Британские промышленники и политики традиционно предпочитали полагаться на «невидимую руку» конкуренции, вместо того чтобы опираться на реальную современную корпоративную структуру экономики, как это делали их конкуренты в США, Германии, Японии, в которых возникали корпорации, напоминавшие государства в государстве и характеризовавшиеся многопрофильностью, иерархичной структурой управления, вертикальной интеграцией производства продукции и распределения, контролем за трудовыми ресурсами, интеграцией финансового и промышленного капитала. По этому пути британская промышленность пошла лишь с 60-х гг.
В анализе причин отставания британской промышленности видное место занимает взгляд американского историка Мартина Уайнера, который английским коллегам кажется «эфемерным», «карикатурным» и оскорбительным [50, 24—27]. Суть его позиции состоит в том, что глубоко укоренившиеся культурные нормы британского общества тормозили технологические изменения и рост производительности труда, причем речь идет не об «обструкционизме» тред-юнионов, который стал пугалом, кочующим из одной книги в другую, а об элитарной английской культуре. Итак, каким же образом культура высшего слоя английского общества влияет на национальное экономическое развитие?
Для ответа на этот вопрос необходимо вернуться к идее о двух слоях английской культуры — аристократической культуре высшего слоя общества и народной культуре, восходящей к англосаксам. Со времен Вильгельма Завоевателя народная культура пробивала себе дорогу, но во все эпохи верхние слои общества наследовали аристократизм, и даже в начале ХХ в. аристократические привычки процветали, несмотря на технологическое отставание страны (см. выше).
Носители народной североморской культуры из века в век были инициаторами технического прогресса, отличались предприимчивостью, трудолюбием, самоконтролем, бережливостью, т. е. чертами, особенно характерными для пуритан. Некоторые из них добивались богатства, но со временем, находясь в высших слоях британского общества, усваивали традиционную аристократическую культуру. Параллельно существовал встречный процесс: аристократы начинали заниматься предпринимательством и увеличивали свое богатство, сохраняя аристократическую культуру. Этот двуединый процесс быстро пошел после Войны Алой и Белой розы.
Аристократы были, как правило, в большей степени рантье, чем предпринимателями. Рантье-аристократы были гегемонами в культуре страны и привили новой буржуазии свои установки, свою систему ценностей. В викторианскую эпоху аристократия уступила политическую власть, но сохранила психологическое влияние. Аристократия медленно и долго уступала буржуазии, формируя культуру последней по своему образу и подобию. Новая буржуазная культура с тех пор несет отпечаток , наложенный старой аристократией.
В ХХ в. аристократический образ жизни, как и в прежние времена, включал прежде всего неиндустриальные ценности. Ценилась деревенская, а не фабричная Англия. Считалось, что образ жизни должен быть не экономический и технический, а духовный. Он связывался с освящением традиций. Главную задачу носители аристократической культуры видели в укрощении опасного джина технического прогресса, который неумышленно был выпущен из бутылки.
«Аристократизированная» буржуазная культура со временем окрепла, закостенела, прочно захватив аристократические псевдоценности, и стала прокрустовым ложем для экономических усилий. Вся правящая элита общества была ориентирована на систему ценностей, которая больше сдерживала экономическое развитие, чем способствовала ему. Промышленники тяготели к тому, в чем они видели аристократические ценности и стиль жизни, в ущерб экономической эффективности.
Главным институтом культурной консолидации были так называемые публичные школы. Это очень специфичный английский институт. С 40-х гг. старые публичные школы получили второе дыхание, были созданы новые школы, и начал выкристаллизовываться общегосударственный нравственный облик, который впитал социальные пристрастия викторианской эпохи, институировал их и распространил. К концу викторианской эпохи британское общество имело гомогенную и прочно спаянную элиту, которую объединяло общее образование, общие взгляды и набор ценностей. Последнее определялось влиянием как традиционной землевладельческой аристократией, так и социальной революцией, вызванной индустриализацией [48, 5—12].
Публичные школы «паблик-скул» — это частные, независимые школы. После их окончания значительная часть выпускников больше уже нигде не учится и достигает больших высот в британском обществе, настолько велико влияние таких школ. К началу 70-х гг. выпускниками «паблик-скул» были 70% епископов англиканской церкви. Большинство «паблик-скул» мало отличаются от «грэмма-скул» по системе ценностей и нравственному облику, но они до сих пор воспитывают в своих учениках очень специфичный смысл их миссии и самосознания. Особо влиятельны те девять «паблик-скул», которые были выделены Кларендонской комиссией 1861—1864 гг. Среди них — Итон (основан в 1440 г.) и Винчестер (1382) — чемпионы влияния [43, 130—133].
Дети бизнесменов, начиная со школы, становились полноправными членами высшего класса наряду с отпрысками аристократических семей. Восприятие «культуры наслаждений» новыми и старыми лендлордами (буржуазия скупала землю и устраивала свой быт согласно старинным традициям английской аристократии) означало стирание североморской культуры промышленников XVIII в. и обретение аристократической культуры. Например, в традиции британцев высшего класса в ХХ в. вошли такие аристократически привычки, как охота в Шотландии, занимавшая ежегодно по три месяца.
Аристократические привычки проникали в среду среднего класса викторианской эпохи через возникновение новых профессий — юристов, врачей, чиновников, журналистов, профессоров и т. д. Профессионалы не просто быстро росли количественно, но гораздо в большей степени возрастало их влияние на общество. Ко второй половине XIX в. они стали высшей частью среднего класса Британии. Их престиж в значительной мере определялся их отстраненностью от процесса грубого делания денег, их интеллектуальностью, аристократизмом. Конечно, профессионалы сохранили ценности североморской культуры: карьеру, открытую для таланта и трудолюбия, специализацию, эффективность. Но в английском обществе эти ценности не поощрялись так же сильно, как в США и Нидерландах.
В Англии, как нигде в мире, талантливая молодежь предпочитала приобретение профессии, не связанной с производством. В «паблик-скулз» в XIX в. не поощрялись технические навыки, а к миру бизнеса открыто относились с пренебрежением. Воздействие на детей было столь сильным, что не многие дети бизнесменов пошли по стопам своих отцов. Нравственные устои школ в сочетании с общественным мнением формировали интересы и вкусы воспитанников, ориентированные на аристократические идеалы чести и лидерство в обществе, например, на военном или политическом поприще, на государственной службе и т. п. Такие люди были плохо приспособлены к лидерству в экономике.
Роль Оксбриджа в конце викторианской эпохи была аналогична роли публичных школ, хотя и менее социально значима, чем роль последних, потому что большинство элиты (выпускники «паблик-скул») не посещали университеты. Университеты были проводниками аристократической культуры в той мере, в какой ее сохранили высший и средний классы. Нужные бизнесу дисциплины в Оксбридже не изучались, а греческий язык был обязателен, попытки же отменить его в 1904 и 1905 гг. не дали результата.
В конце XIX в. был образован ряд «краснокирпичных» университетов для того, чтобы осовременить образование и сделать его более близким к практическим нуждам. И несмотря на то, что эти университеты усвоили стиль Оксбриджа, их статус всегда был ниже из-за практической направленности. И даже «стеклозеркальные» университеты, построенные после 60-х гг., предназначавшиеся для сдвига образования в сторону практики, остались, несмотря на внешнюю современность, по сути, наследниками Оксбриджа, например, социальные науки в них преобладали над техническими.
Такая практика воспитания кадров привела к тому, что в начале ХХ в. Англия стала быстро сдавать позиции США и Германии [48, 13—24].
Провинциализм в Британии ХХ в. определяется не удаленностью от столицы, а стилем жизни. Жизнь низших классов общества, хранителей североморской культуры, даже в столице постоянно рассматривается как провинциальная, но в то же время часто в сельской глуши кипела светская, т. е. аристократическая жизнь. До тех пор, пока люди североморской культуры определяли технический прогресс Британии XVIII в. и первых трех четвертей XIX в., она была ведущей державой мира. Начавшийся в 1870—1880 гг. спад в производстве и торговле новая аристократизированная элита не была способна ни понять, ни найти способы преодоления кризисного состояния [48, 42—43]. В Англии успешно занимались бизнесом только предприниматели-самоучки, не изведавшие влияния аристократической культуры, способные «плыть против течения».
Все сказанное относится к промышленной элите, но XIX в. породил и мощную группу финансистов, которые тоже восприняли культурные ценности аристократии, но стали много богаче промышленников из-за того, что их развитие ничего не сдерживало, экспорт капитала позволял им получать прибыли по всему миру. В результате английские промышленники лишились значительной части финансовой поддержки, а финансисты стали значительно богаче промышленников. Сити остался одним из финансовых центров мира, а некогда единственная мастерская мира уступила лидерство многим другим странам.
Вторая мировая война побудила правительство начать развитие технических специальностей в университетах. Были созданы политехнические институты. Однако говорить о фундаментальных изменениях было еще слишком рано. Культурные традиции легко не сдаются. Еще в середине 70-х гг. общественный статус инженеров был низок. Премьер-министр Калаген констатировал: «Многие наши лучшие студенты не желают работать в промышленности»
[48, 127—135].
Возвращаясь к критикам Майкла Уайнера, следует указать, что несмотря на свою обиду, они, по существу, согласились с его основными положениями. Например, они признали, что в Британии долгое время техническое образование и профессиональное обучение были не престижны. Было признано, что в течение ХХ в. в Британии наиболее талантливая молодежь избегала работы в промышленности. После 1945 г. сохранялась традиция, возникшая в XIX в., согласно которой промышленным предприятием управлял собственник, а не менеджер-профессионал. При отсутствии технического образования собственник не мог эффективно определять техническую политику, особенно будучи выпускником Итона или Винчестера. Тарифные же барьеры, которыми Британское Содружество было окружено с 1932 г., изнежили британскую промышленность, и после либерализации международной торговли в 50—60-х гг. оказалось, что британская промышленность малоконкурентоспособна. Признается, что все это определялось культурными факторами: пренебрежением к техническому образованию, растущим сопротивлением индустриализации и связанному с этим загрязнению окружающей среды, низким социальным статусом управляющего промышленным предприятием [50, 28—30].
Но критики Уайнера правы в том отношении, что утверждение о «неиндустриальности» современной культуры англичан ложно. Уайнер исходил из того, что у народа есть одна культура на всех, и одновременно противоречил себе, отмечая различия культур севера и юга Британии. На самом деле у каждого народа есть множество субкультур, а в английской культуре исторически сложились две главные субкультуры — народная североморская и привнесенная аристократическая.
Заканчивая рассмотрение консерватизма конца ХХ в., нельзя обойти молчанием причины поддержки Тетчер избирателями на парламентских выборах три раза подряд (не отличайся ее стиль руководства авторитарностью, стала бы возможной поддержка и в четвертый раз). В 1979 г. консерваторы победили благодаря приливу голосов работников физического труда, да и «белые воротнички» в основном проголосовали за консерваторов, хотя и отдали им меньше голосов, чем прежде. На выборах 1983 г. поддержка консерваторов работниками физического труда и квалифицированными рабочими еще более увеличилась по сравнению с 1979 г. На выборах 1987 г. консерваторы наибольшую поддержку получили от среднего класса, включая «белые воротнички», квалифицированных рабочих и пенсионеров. Отшатнулись от них неквалифицированные рабочие. Сторонники Тетчер — это традиционные носители народной североморской культуры. Сторонники аристократической культуры, которых немало было в консервативной партии, находились в оппозиции к Тетчер: вспомните Торийскую группу реформ и тягу КТЮ к этой группе, а не к Тетчер, и недовольство курсом Тетчер в партии тори, проявившееся в 1986 г. в резком снижении ее финансовой поддержки. Если вдуматься в смысл ценностей тетчеризма — активную добродетель (см. выше) и пр., — то окажется, что эти ценности совпадают с ценностями североморской культуры и, в частности, с ценностями среднего класса, предпринимателей и рабочих Англии викторианской эпохи (см. конец гл. 23). Следовательно, Тетчер была выразителем культурных ценностей определенной части англичан (умеренного достатка, неаристократического, народного слоя, из которого она сама вышла), а не реформатором экономики страны, кем пытаются ее изобразить в России.