Кто может победить эгократию

История развития эгократии в России, да и во всем мире, ее особенно пышный расцвет в последние десятилетия заставляют думать, что в современном обществе сейчас она могущественнее всех.

Перспективы новой демократии связывают с нарождающейся буржуазией. Но если речь идет о государственности, о возрождении страны, то тут надежда на буржуазию плоха. У нее, как известно, нет родины, ее родина там, где работают ее деньги. И первые шаги «новых русских» и «новых украинцев», к сожалению, – это вывоз капиталов за рубеж. В противоположность буржуазии эгократы – государственники. Такова их природа и то, что какая то часть их сращивается с буржуазией, перерождается и денационализируется, в принципе, ничего не меняет.

Но и независимо от того, кто инициатор перестройки, естественно вести ее следует на базе существующих государственных структур. Принцип «мы старый мир разрушим до основанья, а затем...» принадлежит партии, деятельность которой и была признана неудачной. Поэтому сохранение этого принципа при перестройке логически несостоятельно.

Таким образом, в борьбе за возрождение негде искать опоры, кроме как внутри самой эгократии. Победитель должен быть порожден ею самой, как Зевс Кроносом.

Высшие слои управленческой элиты имеют возможность быть выше власти низких страстей и денег, разве что еще сами этого не осознают. На них действуют уже более высокие стимулы – идеологические: авторитет, признание заслуг, место в истории страны и человечества. Это побуждает элиту учитывать интересы не только свои и своего окружения, своего социального слоя, но и народа и страны в целом. Даже уже руководители крупных предприятий, если оценивать их положение по критерию материального благополучия, находятся в зоне насыщения. (Конечно в семье не без урода: герой одного анекдота, собираясь стать царем, мечтает, как он сало с салом будет есть, а потом сто карбованцев украдет, да утечет).

Таким «высшим» было и положение государя в России в течение многих веков. И цари об этом помнили и вытекающие отсюда свои обязанности по мере возможностей выполняли (а в противном случае делали вид, что стараются). И народ в это верил. В примерах нет недостатка.

Иван IV казнил, кого ни попадя, но не забывал уверять, что враги его – изменники бояре, а «на простых людей у него вины нет». Салтычиха, в конце концов, была замурована в монастырскую тюрьму только по повелению императрицы Екатерины II. Пугачев прекрасно знал силу такой веры и прикрывался именем Петра III. Да почти у каждой смуты был свой самозванец.

Сила веры в царя сохранялась до конца царствования Дома Романовых, когда Николай II, глупо и преступно позволил полицейским эгократам утопить ее в крови расстрелянных на дворцовой площади 9 января 1905 года.

На этом же основании был построен и культ Сталина. Он осознавал и ценил силу харизмы лучше Николая II. «Жизнь человека для нас дороже любой машины» – эти его слова повторялись часто. «О всех о нас он думает в Кремле» – писали в стихах о нем.

Но цари и вожди сами по себе не так уж и сильны. Властители всегда помнили: короля играет окружение. Судьба Петра III была кошмаром царствования Екатерины II, а память о судьбе отца, задушенного царедворцами, тормозила либеральные проекты Александра I.

То же и сейчас. Над смертью Кеннеди – тень секретной службы, чей долг охрана президента, к Исхаку Рабину его охрана только что за ручку не подводит убийцу, Индиру Ганди ее охрана убивает открыто.

Роль главы государства больше всего напоминает роль вожака индейской веерной собачьей упряжки в «Белом клыке» Джека Лондона. Вожак бежит впереди всех собак, остальные гонятся за ним. Все они его ненавидят, и он вынужден бежать изо всех сил, иначе его разорвут, как только дотянутся. Конечно, он сильнее любой собаки в упряжке и может загрызть ее в подходящей ситуации, но не дай бог – против всех.

Екатерина II отказалась от своих планов освобождения крестьян, наткнувшись на возражения представителей дворянства.

Сталин расправился со многими из своего окружения. Но, как можно судить по многочисленным воспоминаниям, он никогда не делал это своим единоличным распоряжением. Вслед за его подписью всегда стояли подписи членов Политбюро.

Значит, правитель, действуя против кого-то или чьих-то интересов, должен обязательно иметь за спиной большинство, или, по крайней мере, не иметь его против себя.

Чем высший руководитель может воздействовать на эгократию? Сокращением штатов? Они все встанут против как один, если только не обернуть показное сокращение скрытым расширением, что всегда и бывало. За введением Хрущевым ротации партийных руководителей последовало свержение самого Хрущева.

Пытаться повернуть эгократию на путь самоограничений и самоотверженного труда, когда она, закусив удила, несется к своему светлому будущему – безнадежно. Но и отказаться от аппарата управления – невозможно. Значит «нужно работать с теми людьми, которые есть», – как, вспоминают, говорил Сталин.

Единственный достаточно надежный способ, который в этих условиях может привести к цели, – это поднятие уровня требований. И при этом постепенно, последовательно, систематически, отсеивать неспособных. Этот способ селекции придумала сама Природа и ему обязан своим существованием современный Человек и все мы. Но как отсеивать именно неспособных?

Опыт показывает, что невозможна селекция по убеждениям, по намерениям, по отдельным проступкам или ошибкам. Все это было и обернулось 1937-м годом. Отсеяли совсем не тех, а укрепились худшие и подлейшие.

Ведь сколько времени и сколькими способами искореняли взятки! Пробовали и так, и этак. Дающих взятки то наказывали наравне со взяточниками, то полностью освобождали от ответственности, если они помогали разоблачению. В первом случае жертва становилась союзницей хищника, во втором – взятка превратилась в средство борьбы с теми, кто взяток не берет.

Ситуация меняется в корне, если селекция будет проводиться по конечному результату. Преуспел – получи. Твори, выдумывай, пробуй, но если пользы от тебя меньше чем от других, а вреда больше, то – селектируйся. И в числе таких будут с большей вероятностью уходить те, кто подбирает кадры «не по деловому признаку» (а значит, наберет больше дураков, которые ему и «наработают»), кто избавляется от «неуправляемых» (что значит – принципиальных и инициативных) и благоволит подхалимам. Ведь результаты работы у них в среднем должен быть хуже.

Предлагаемый метод селекции работает только применительно к большому массиву случаев. Но ведь речь и идет обо всей массе чиновников*. Методика статистического контроля хорошо разработана, с этой стороны трудностей не предвидится. Если все это не используется до сих пор в кадровой политике, то только потому, что эту политику проводили не те.

* Это ведь такое средство, которому все равно, кого перековывать. Кстати, оно уже широко используется, только в зеркальном отражении: Фонд Сороса в России ежегодно по опросам выпускников школ определяет лучших учителей и (как это правильно по-русски?) «грантует» их. А почему бы Минпросу не определять таким же способом худших?

А останется ли что-то после селекции? Да. Реальные, живые люди системы управления оценивают себя как работников, которые искренне заинтересованы в достижениях предприятия и горячо их желают, не формально исполняют указания руководства, разделяют его взгляды, считают себя решительными, обладающими организаторскими способностями и реалистической ориентацией. И такая самооценка – естественна. Человек не может счастливо жить и работать, не уважая самого себя.

Эгократы только выглядят на одно лицо – беспрекословно послушными и угодливыми. Человек-функция (внешний человек) и человек сам по себе (внутренний человек) отнюдь не одно и то же. Как пишет В. Чаликова – автор статьи «Тоталитарная личность...»* – социологические исследования легко разделяют эти типы людей по разнице внешнего поведения (различают «внешних» людей) – тех, кто вынужден жить в атмосфере контроля и повиновения, и тех, кто свободен в принятии решений. Однако, «что касается «внутреннего человека», то... «серьезные исследования бюрократических организаций не обнаружили среди массы, составляющих их служащих никаких конформинтов, а тем более сверхконформинтов...»

* «Знание – сила» 1992, №10, с. 113...118.

«Человек в организации, – писал на эту же тему автор ныне известного у нас исследования «Феномен бюрократии» Мишель Крезье – это не конформист, а скорее, существо себе на уме, находящиеся во взаимовыгодной сделке с профессиональными и социальными структурами» (там же).

Отсюда следует, что эгократия состоит вовсе не из врожденных лакеев и разбойников. Это, в значительной части, просто люди, приспосабливающиеся к жизни в тоталитарной среде со всей ее непредсказуемостью. У них скорее вырабатывается гибкость, а вовсе не фанатизм. Поэтому нет оснований считать, что эти люди будут против введения повышения ответственности за конечные результаты. Против будут неспособные, неумелые. Но критерий результата для того и предлагается, чтобы выявить и устранить таких.

Однако может быть бытие эгократа настолько привлекательно, что эти лучшие ни на что его не променяют? И здесь, наверное, следует отвлечься от абстрактного анализа, а постараться посмотреть на наших работников сферы управления чисто по-человечески, без предубеждения, а близким и сочувственным взглядом.

Примеры такого «смотрения» естественно искать на страницах художественной литературы. Правда, до недавнего времени управленцы у писателей сочувствия отнюдь не вызывали (вспомните Каренина у Л. Толстого). Но теперь положение, кажется, начало меняться. Удачный пример такого взгляда «изнутри» приведен в повести «Дача» Н. Кожевниковой – современной писательницы психологического склада. По-видимому, она знает служилый мир лично и достаточно близко. На страницах повести ее героиня – молодая женщина (в которой проглядывает Анна Каренина) думает о своей семейной жизни (позволим себе изложить эти ее мысли близко к тесту):

Муж рано исчезал из дому и приходил поздно. В редкие часы общения он разнообразием не радовал, сообщал скупо профессиональные свои новости, думал о чем-то от чего она была очень далека.

В целом она представляла, что его заботит, и профессия тут не имела определяющего значения, – о том же примерно раздумывали в те же часы множество его сверстников, работоспособных, честолюбивых, энергичных, для которых в понятие дело включались взаимоотношения с начальством, с конкурирующими коллегами, и для верной тут ориентации требовались способности не меньшие, чем в вопросах профессиональных.

Излишнее рвение могло оказаться столь же вредным, сколь и бездеятельность, инициативность не всегда приносила ожидаемые плоды, тогда как выжидательность, бескрылая исполнительность, хотя и не способствовали выдвижению, гарантировали все же от резких срывов. А вообще прописных истин тут не существовало – везение, удачу ведь не вычислишь, – работать, разумеется, надо, пробиваться к цели, не теряя самообладания, но если по правде, начистоту говорить, человека служивого наверняка посещала догадка, что в самом существенном роковые обстоятельства правят и ни он сам, никто тут не властен.

И вдруг ей казалось, что он, сидя за кухонным столом напротив, видит не лицо своей жены, а лобастую голову начальника, у которого сегодня утром лицо почему-то..., и что бы это могло означать? Может..., может..., а может...? И дальше во что это выльется, вот в чем вопрос?

Можно предполагать, что тем из управленцев, кто в состоянии думать и работать самостоятельно, горько и тоскливо жить в мире начальственного произвола. И даже не это главное. В мире, где любая инициатива наказуема, где, только притворяясь глупее других можно чего-либо добиться, нормальному человеку даже дышать неимоверно тяжело. Среди управленцев нашей страны может, будем надеяться, найтись достаточно здоровых сил для борьбы за изменение существующего порядка. При условии, что будут указаны средства и цели этой борьбы. А таким средством и является механизм ответственной власти.

Признав, что управленцы новой генерации – могильщики эгократии – могут выйти только из ее же рядов, мы должны спросить себя: а какова вероятность такого события?

Паркинсон, рассматривая возможность оздоровления загнивающей фирмы, связывал его с появлением среди ее несостоятельного руководства управленца, сумевшего не поддаться разложению. И оценивает его как чудо. Ну, так то всего лишь фирма, а не страна!

Найдутся ли в системе управления страной гении, способные на чудо ее возрождения? Почти наверняка! Во всяком случае, в критические периоды нашей истории они всегда находились. В этом отношении опыт истории вдохновляет. Но он же и предостерегает! Как-то очень коротко их время. Куда то они или исчезают вообще, или просто оттесняются от власти. Дело, значит, не в отсутствии способных руководителей, а в том, что стоит им появится, как их удушат или распнут.

Поясним о чем речь, взяв только один негромкий пример «из старых времен»: Михаил Шуйский был блестящим полководцем и организатором, в самый критический период «смутного времени» он одержал ряд блистательных побед над польскими войсками. Но как только показалось, что главные беды миновали, он был отравлен приближенными русского царя и своего брата, будущего царя Шуйского.

Но ведь пришли же к власти большевики, свергнув царя и сметя весь старый госаппарат. И ничто этому аппарату не помогло. А наиболее общей причиной, безусловно, была утрата царизмом опоры в общественном мнении большинства народа, нежелание этого народа и дальше жить по старому. И в условиях, когда за спиной поддержка «мнением народным», не было недостатка в лидерах.

Формирование такого общественного мнения под лозунгом блага народа происходило много десятилетий радикальной интеллигенцией (не будем здесь вдаваться в анализ ее собственных интересов). И накопленная мощь идейного заряда оказалась достаточной не только для свержения царизма, но и для того, чтобы десятилетия потом сделать невозможным отказ от принципов нового, социалистического строя. Отказ был невозможен на уровне принципов. Но как раз под их прикрытием был деформирован механизм и аппарат управления. И у власти оказалась новая эгократия.

Поддержка народа могла бы обеспечить победу в борьбе с эгократией. Но при условии правильных методов этой борьбы. Борьба пока и поскольку недостатки власти оцениваются «по намерениям». А должна она направляться против безответственности аппарата управления, исходя, в первую очередь, из оценок достигаемых результатов. Тогда принципиально не защищаемыми оказались бы такие явления как застой в кадрах, таинственность в подготовке решений, номенклатурная «карусель», а самоочищение аппарата власти шло бы естественным путем.

Игнорирование принципа ответственности за результат позволило эгократии подменить борьбу с недостатками государства в борьбой за частные права отдельных людей. А отдельным людям только этого и надо было. Не удивительно поэтому, что многие диссиденты, уехав за рубеж, там и оставались.

Эгократия во все годы своего правления намертво блокировала возможность объективной оценки руководителей по конечным результатам их работы, но и даже мысли о такой возможности. И сейчас эти мысли подавляющему большинству людей непривычны, кажутся странными и неосуществимыми.

Кажется парадоксальным, что теперь, после провозглашения демократии, люди перестали интересоваться политикой. Но этот парадокс раскрывается просто: в психологии переживания известно, что человек, не видящий никакого выхода из создавшейся ситуации, впадает в состояние фрустрации. Это значит, – ведет себя совершенно не в соответствии с ситуацией. Например: бьется головой о стену или, наоборот, лежит на полу, неподвижно глядя в потолок.

Если это так, то неприятие идей «ответственной власти» должно взрывообразно смениться признанием, после освоения их некоторой критической массой сторонников радикальных перемен. Поэтому следует, не упуская ни одной возможности, при осуждении вопросов государственного устройства следует разворачивать их к дилеммам ответственность – безответственность, обещание – результат. Следует отвергать и высмеивать любые провозглашения и обещания, объяснения и оправдания в программах претендентов на власть, которые не определяют точно ожидаемый результат и ответственность за неудачу.

И когда ответственность будет признана необходимой составляющей системы государственного управления, нужные руководители обнаружатся сами собой.

Инициаторами в утверждении парадигмы ответственности в общественном сознании должны выступать наиболее образованные и сознательные группы общества. Радикализма и стремления жить «как там» уже недостаточно. Жизнь и общество гораздо сложнее, чем думали революционеры и демократы.

Может возникнуть вопрос: а не повторится ли все с начала? Повторится. Развитие идет по спирали. А насколько этот виток будет выше предыдущего, зависит от того, поймем ли мы механизм действия власти, вообще, и «ответственной власти», в частности.