Долговое и экзогенное рабство

Мы сказали, что демократия – это просто наиболее рациональная форма политической самоорганизации древнего полиса. Меж тем, слово «рациональное», хоть и содержит в себе латинский корень, который означает «разумный», далеко не всегда обозначает собою то, что порождено нашим собственным сознанием. Оно очень часто употребляется и как синоним простой целесообразности. Так, например, рациональным мы называем и хорошо приспособленное к условиям своего существования строение какого-то сложного биологического организма. В сущности, и здесь, в древнем мире, мы имеем дело с такой же целесообразностью, то есть с точно таким же (стихийным или руководимым Кем-то свыше по заранее разработанному плану) приспособлением общества к условиям своего существования. Для биологического вида предметом приспособительной стратегии является достижение некоего равновесия, гармонического согласия со средой своего обитания, древний же полис находит идеал своей организации, в максимальной выгоде, которую можно извлечь из всех порабощённых им людских количеств.

Строго говоря, рабовладение не есть первоначальная экономическая форма общественной организации; для того, чтобы оно стало реальностью, должны сложиться определённые условия. Примитивное хозяйство, основанное на собирательстве, не знает его, ибо оно может возникнуть только там, где труд человека становится достаточно производительным, чтобы обеспечить пропитанием не только самого себя, но ещё и кого-то другого. Большая редкость оно и у скотоводческих племён, поскольку здесь чрезвычайно трудно организовать надлежащий надзор за рабами. Так что в древнем мире в широких масштабах оно развивается только у земледельческих народов.

К слову сказать, на Востоке роль рабов (в строгом смысле этого слова) была гораздо менее значительной, чем в Европе, там они никогда не были основными производителями.

Например, в Египте эпохи Древнего царства они были довольно редки и стоили очень дорого, поэтому даже знатные сановники гордились тем, что имеют двух-трёх рабов. Правда, когда в эпоху Нового царства (XVI—ХI вв. до н. э.) Египет превратился в могущественную военную державу, количество военнопленных резко возросло, и свои рабы появились даже у привратников и садовников. Сходная ситуация складывалась и в Нововавилонском царстве при Навуходоносоре II, и в Китае в эпоху расцвета династии Хань. Рынки рабов были переполнены, цены на них падали. В такие времена рабский труд более активно и широко использовался в производственной деятельности. Однако основная масса военнопленных всё-таки попадала не к частным лицам: как и на Западе, где долгое время формальным владельцем рабов было государство, в восточных деспотиях главными рабовладельцами были не они – цари. Земные владыки использовали рабов в своих обширных хозяйствах, дарили их сотнями и даже тысячами храмам и знати. Рабов давали в виде награды особо отличившимся воинам. Но даже полученные от царя, в отличие от тех, что покупались на свои средства, они не принадлежали полностью хозяевам (кстати, их можно было и лишиться в том случае, если вельможа, например, попадал в опалу и лишался должности). Оказавшиеся в царских, храмовых или вельможеских хозяйствах, рабы сливались с многочисленной категорией так называемых «царских людей», то есть зависимых подневольных, но всё же обладающих известным правовым статусом работников. Вельможа, владевший сотнями «царских» рабов, не имел права распоряжаться их жизнью или продать их. «Царские люди» имели свои дома и семьи. Следовательно, рабами в строгом смысле слова их назвать нельзя.

Слой царских людей пополнялся не только за счёт рабов, в него входили попавшие в зависимость общинники, нередко беглецы из других стран, а в некоторых странах – прежде всего в Китае и Ассирии – осуждённые преступники. Среди «царских людей» рабы никогда не выделялись в особую категорию, они оказывались в одном положении с остальными и имели те же самые права, что и люди, никогда не бывшие рабами. Правда, встречались и категории, которые ни по своему правовому положению, ни по фактическому содержанию не отличались от «классических» невольников, но их было сравнительно немного, и их вклад в общую экономику никогда не достигал тех величин, которые характерны для Древней Греции и Рима. Словом, собственно рабский труд не был определяющим для экономики древневосточных государств, он явно уступал по значению труду полусвободных зависимых работников и свободных общинников. Именно «царские люди» и свободные общинники составляли тот самый нижний слой пирамиды, за счёт которого развивались, достигали расцвета и могущества древневосточные цивилизации.

Отметим ещё одно не всегда замечаемое нами обстоятельство. Патриархальное долговое и более «продвинутое» экзогенное рабство (проще говоря, эксплуатация военнопленных) – это далеко не одно и то же, и средства, вполне эффективные для обеспечения должного повиновения в одном случае, не всегда пригодны в другом. Как ни парадоксально, в первом на стороне хозяина не одна только сила, но и общественная мораль; поступая (часто вполне добровольно) в кабалу за долги, человек принимает на себя определённые нравственные обязательства по отношению к хозяину-кредитору, к выполнению которых его обязывают все традиции его социума, вся культура. Чтобы было легче понять это кажущееся невозможным обстоятельство, напомним, что и сегодня неуплаченный долг делает человека нравственно уязвимым. Из литературы же мы знаем, что ещё совсем недавно невозможность вернуть карточный долг вела благородного человека к самоубийству (или к преступлению).

Впрочем, и сам владелец оказывается не свободным от известных ограничений по отношению к рабу-должнику. Мы располагаем вполне надёжными свидетельствами того, что общественная мораль не оставалась безучастной к людям, оказавшимся в долговой кабале. В «Поучении» гераклеопольского царя Х династии Ахтоя III (2120—2070 до н. э.), политическом трактате, содержащем наставление наследнику о том, как надо управлять государством[27]говорится: «Сделай, чтоб умолк плачущий, не притесняй вдову, не прогоняй человека из-за имущества его отца». Ко времени Исхода относится запечатлённая Библией норма: «Если купишь раба Еврея, пусть он работает шесть лет; а в седьмой пусть выйдет на волю даром»[28]. Об этом же говорит и Второзаконие: «Если продастся тебе брат твой, Еврей или Евреянка, то шесть лет должен он быть рабом тебе, а в седьмый год отпусти его от себя на свободу».[29]«Не считай этого для себя тяжким, что ты должен отпустить его от себя на свободу; ибо он в шесть лет заработал тебе вдвое против платы наёмника…»[30]Пророк Иеремия даже грозит за невыполнение этой нормы небесными карами: «Посему так говорит Господь: вы не послушались Меня в том, чтобы каждый объявил свободу брату своему и ближнему своему; вот за это Я, говорит Господь, объявляю вам свободу подвергнуться мечу, моровой язве и голоду, и отдам вас на озлобление во все царства земли…».[31]В Ветхозаветном кодексе можно найти и другие нормы, например: «Не выдавай раба господину его, когда он прибежит к тебе от господина своего».[32]Конечно, не всегда эти нормы выполнялись, о чём, собственно, и говорит пророчество Иеремии, но всё же это было нарушением заветов, и такое нарушение подвергалось общему осуждению.

Нередко на домашнего раба простирались и сакральные обязательства. Мы помним, что Авраам совершает обряд завета с Господом не только со своими прямыми потомками, но и с «купленными за серебро»: «И взял Авраам Измаила, сына своего, и всех рождённых в доме своём и всех купленных за серебро своё, весь мужеский пол людей дома Авраамова; и обрезал крайнюю плоть их в тот самый день, как сказал ему Бог».[33]

На стороне домашнего раба были и кое-какие юридические установления. Так, например, в соответствии с Законами Хаммурапи, правителя Вавилона, величайшего владыки Древнего Востока, в царствование которого (1792-50 до н. э.) был составлен первый известный нам письменный свод законов, раб мог выступать в суде и давать показания. Мог даже самостоятельно затеять судебный процесс, оспаривая своё рабское состояние (ст. 282): «Если раб сказал своему господину: «Ты – не мой господин», то он должен уличить его в том, что он – его раб…»[34]. Правда, случаев выигранных процессов такого рода в анналах не зафиксировано. Своих детей от рабыни господин мог признать законными детьми, и тогда после его смерти они получали право на общих основаниях участвовать в дележе имущества (ст. 170): «Если человеку его супруга родила сыновей и его рабыня родила ему сыновей и отец при жизни своей сказал сыновьям, которых ему родила рабыня: „Мои сыновья“, и он их причислил к сыновьям супруги, то после того, как отец умрёт, сыновья супруги и сыновья рабыни должны поровну поделиться имуществом в доме их отца; при разделе наследник, сын супруги, может выбрать свою долю и взять».[35]Если господин не признавал их законными детьми, они вместе с матерью после его смерти получали свободу (ст. 171): «А если отец при своей жизни не сказал сыновьям, которых ему родила рабыня: „Мои сыновья“, то после того, как отец умрёт, сыновья рабыни не должны делить имущество, что в доме их отца вместе с сыновьями супруги, но рабыне и её сыновьям должна быть предоставлена свобода, и сыновья супруги не могут предъявлять иска к сыновьям рабыни относительно рабства».[36]

За различные провинности рабов наказывали гораздо строже, чем, скажем, свободных, но, тем не менее, наказывали их по приговору суда, а не по личному произволу хозяина. Кстати, и в раннем Риме (в первой главе уже говорилось об этом) рабство долгое время сохраняло патриархальные формы и не отличалось той жестокостью, которая начнёт проявляться ко II в. до н. э., когда республику начнут сотрясать массовые восстания. Добавим к сказанному ранее, что могила раба, точно так же, как и могила свободного, находилась под защитой сакрального права; кровнородственные отношения рабов являлись препятствием к браку между ними; при отчуждении рабов запрещалось разделять близких родственников, словом, на ранних этапах и здесь раб ещё не рассматривался как вещь, он оставался личностью, охраняющей за собой пусть и весьма урезанные, но всё же какие-то права.

Суммируя, можно сказать, что патриархальное рабство, будь то Восток, будь то Запад, ещё не проводит столь резкой черты отчуждения между свободнорождённым и рабом, какая проляжет в более позднюю эпоху в великих цивилизациях Средиземноморья. Поэтому даже увод в плен побеждённого чужестранца (нам ещё придётся говорить о значении фактора инородности) осуществляется вовсе не для его последующей эксплуатации. Он самоценен, скорее, сам по себе, ибо парадигма древнего сознания видела величие и могущество рода не столько в мешках с серебром (верблюдах, быках, пальмовых деревьях…), сколько в численности мужчин. Заметим в этой связи, что и многожёнство восточных народов во многом берёт своё начало именно в этой одоленной лишь истёкшими тысячелетиями парадигме древнего сознания.

О самоценности мужчин, умножающих общую численность рода, свидетельствуют древнейшие памятники человеческой культуры. Так, Библия говорит, что Аврааму было обещано многочисленное, «как песок земной»[37]потомство; то же самое, «как звёзды небесные», обещано Исааку;[38]множество «народов и царей из чресел его»[39]заповедано Иакову… Между тем книги Ветхого завета отнюдь не плод свободного творчества каких-то вольных сказителей. Это своеобразный документ, сохранивший для нас сведения по истории народов Ближнего Востока и Средиземноморья, этнографические подробности их быта, описание обычаев, законов и, разумеется, особенности людского менталитета. Впрочем, можно относиться совсем по-другому и видеть в Священном Писании отражение самого духа живого Слова нашего Создателя. Но и в этом случае нужно считаться с тем непреложным обстоятельством, что любой священнописатель способен излагать Божие откровение лишь каким-то своим языком, привычным ему самому и понятным его непосредственному окружению. Поэтому вполне допустимо предположить, что в библейских текстах отразилось и что-то своё, заветное… Словом, скорее всего, Бог Авраама, Исаака, Иакова говорил о могуществе и богатстве, священнописатель же, который через долгую череду поколений запечатлевал изустно передаваемые легенды, облекает Его Слово в привычные ему и его соплеменникам образы.

При этом понятие мужчины – являет собой род некой алгебраической переменной, ибо на её месте может оказаться как собственное потомство, так и захваченное в полон поголовье способных к труду и ношению оружия иноплеменников. Кстати, собственное потомство любого родоначальника зачинается не только от законных жён, но и от рабынь-наложниц, поэтому вовсе не исключено, что семьсот жён и триста наложниц царя Соломона[40]– это всё та же дань стандартам мышления самого священнописателя. Строго говоря, значение имеет лишь семя. Библейский Онан, имя которого стало основой известного многим языкам понятия, испускает его вовсе не в поисках удовольствия, оно роняется на землю единственно для того, чтобы не умножать потомство, которое по закону того времени будет причислено к чужому роду. «Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал [семя] на землю, чтобы не дать семени брату своему».[41]Но и чужие мужчины, свершением сакральных обрядов принимаемые в состав рода, это тоже умножение богатства и силы, ибо при должном присмотре за ними они в состоянии увеличить количество верблюдов (быков, пальмовых деревьев, мешков с серебром…) и отстоять его от посягательств враждебных племён.

Однако время меняет многое, и массовое использование военнопленных освобождает хозяев от любых обязательств по отношению к своим невольникам; управление ими начинает требовать совершенно иных механизмов. Поэтому переход к преимущественному использованию именно этой категории рабов должен был бы повлечь за собой многие перемены и в общественной морали, и в праве. А это значит, что глубокими структурными перестройками были бы затронуты все институты тогдашнего общества, да и сама политическая его организация не могла остаться неизменной.