Социал-традиционалисты и их политическая идентичность

Так в наиболее "законсервированном" виде сохранились социал-традиционалисты, которые и составляют большую часть электората Г.Зюганова и его политических структур (КПРФ, НПСР). Основа их идеологической идентичности - это поздне-советский период. Приведем некоторые данные из апрельского исследования, подтверждающие тезис о социал-традиционалистах как общественной резервации.

"Традиционная оппозиция", в основном группирующаяся вокруг НПСР и других лево-националистических организаций так и не сумела выйти из "социокультурной резервации", что, как будет показано ниже, исключает в ближайшие периоды выработку общенационального консенсуса вокруг этой идеологической, организационной и электоральной базы. Несмотря на постепенно нарастающую радикализацию общества, доля сторонников социалистических идей в разных ее вариантах и представляющих ее символах и политических персонажей остается в пределах 17-21%. Так за два года число сторонников "планового социалистического хозяйства" увеличилось чисто символически - с 15.4% до 17.3%. Число "сторонников коммунистов" или "сторонников социализма" (в разных вариантах), правда, согласно данным исследования возросло с 14% до 21.9% - но это при резко увеличившейся политизации населения (если два года назад 41.1% вообще отказались себя идентифицировать, так как "политикой не интересуются"), то в апреле 1997 года таковых было всего 18.5%. По существу, цифра вокруг 20% по данным не только исследований, но и выборов стабильно характеризует объем ядра левого электората, который может при ряде обстоятельств увеличиваться в 1.5 - 2 раза за счет фокусирования вокруг него общепротестного потенциала. Однако поражение Г.Зюганова на президентских выборах прошлого года вкупе с достаточно сервилистской политикой фракции КПРФ в нынешней Госдуме значительной препятствует возможности новой концентрации вокруг левых сил протестного фокуса. Изменяется и генезис "социалистической идентификации". Так, значительно увеличилась доля населения, весьма положительно оценивающая "период застоя" 60-80-х годов (с 17.0% до 28.3%) при сохраняющемся на прежнем уровне достаточно прохладного отношения к периоду революции и сталинизма (так два года назад революционные годы и период установления Советской власти вызывали чувство гордости у 6.4%; ныне - у 6.5%); за "возвращение к социалистическим ценностям и идеалам" в качестве общенациональной идеи выступают сегодня 18.4% против 10.0% в 1995 году.

Из таблицы хорошо видно, что только у социалистов не вызывает (относительно, конечно, если учесть, что Петр I выступает для всех остальных групп едва ли не в качестве основного парадного символа российского государства - только у 26%, что в среднем в два и более раза меньше, нежели у всех остальных групп - в том числе и либералов, и националистов) чувства гордости эпоха Петра и тем более эпоха Екатерины, а также и реформы Александра II. Напротив, только у социалистов чувство гордости вызывает эпоха революции, эпоха Сталина. Но наибольшая идентичность для социалистов связана с эпохой застоя. Напротив - годы ельцинских реформ признаются только либералами. Все это говорит о том, что социалисты находятся в состоянии исторической и социокультурной резервации - о том же свидетельствуют и другие данные, которые мы приведем ниже. Что же касается националистов, то они - с точки зрения социально-исторической идентичности - во многом ближе либералам, нежели социалистам, тем более что и современные либералы далеко отошли от своих ранних догматических принципов и, начиная с предвыборной кампании конца 1993 года начала активно апеллировать к российской исторической символике. Но все же "националисты" занимают промежуточную позицию, являя собой синтез дореволюционной и советской идентичности.

Социалисты исключительно высоко, единственные из всех, оценивают Ленина (оценка 4.1 при средней 3.3, при этом 46.8% ставят ему "5"). Сказанное касается и оценки исторической роли Сталина. По многим параметрам современные социал-традиционалисты не признают сложившейся политической системы, в том числе и ценностей правового государства и демократических процедур. Хотя в этих вопросах наблюдается позиция, достаточно близкая к общественному консенсусу. Так сегодня считают, что "демократические процедуры очень важны" 51.0% против 17.9% (отметим, правда, что этот тезис имеет тенденцию к некоторой девальвации, так как два года назад соотношение было 56.0:13.6%). Среди сторонников социал-традиционалистской идеологии соотношение гораздо ближе к равному - 39.3:27.1% в пользу демократии, безусловной современной парадной ценности. И еще одна интересная таблица, демонстрирующая, что сознание социал-традиционалистов носит в гораздо большей степени мифологизированный характер, нежели у представителей других убеждений.

Видно, насколько резко отличаются ценности социалистов по сравнению с остальными. При этом идеологические предпочтения националистов и либералов между собой гораздо ближе. И, следовательно, массовый электорат реформистской ориентации постепенно мигрирует от либералов к национал-реформистам. Либералов от националистов отличает в первую очередь отношение к Западу, но и те и другие готовы поддержать идею правого государства и рыночной экономики. Сторонники социал-традиционалистов, как показывают и опросы, и анализ результатов выборов и референдумов, доминируют в целой группе регионов, особенно относящихся к т.н. "красному поясу", где сохранились в наибольшей полноте следы традиционного общества.

Из таблицы очень хорошо видно, что, несмотря на быстрый и значительный по объему рост в обществе за последний год оппозиционных, антиправительственных и антипрезидентских настроений, социал-традиционалистская резервация не возрастает численно и ее влияние в регионах, выходящих за пределы "красного пояса" не возрастает. Так "социалисты" численно преобладают из числа тех регионов, по которым мы располагаем данными, лишь в Воронеже и Волгограде, где их влияние носит традиционный характер. В социально-неблагополучных регионах, причем там, где социальное напряжение даже значительно выше, нежели на аграрном юге с его относительно развитой инфраструктурой - т.е. в таких регионах как Владимир, Тула, Тверь, Н. Новгород, Красноярск, Хабаровск, на Промышленном Урале с его традиционно сильным влиянием либералов - преобладают не социал-протестные, а национал-протестные настроения. Именно эти регионы, ранее голосовавшие за "демократов", ныне переориентировались на ценности национал-реформизма. Таким образом, можно сделать вывод о том, что усилилась (особенно уже после президентских выборов) тенденция раскола именно "старого" электората, ранее составлявшего основу поддержки режима, и выделения из него группы "новых недовольных" - в основном инженерно-технических работников и квалифицированных рабочих, проживающих в депрессивных регионах. Значительно радикализовавшись, они, тем не менее, не оказывают однозначной поддержки традиционной оппозиции (КПРФ, НПСР) и сейчас образуют костяк сторонников А.Лебедя. Мотивация же приверженцев нынешней власти, сосредоточенных преимущественно в относительно благополучных социально и экономически регионах - также утрачивает прежний отчасти иррациональный характер. Социал-традиционалисты же остаются группой, в которых поиски идентичности, неприятия новой по существу страны, которая становится современная Россия, выпавшая из своего исторического процесса (она и ранее, казалось бы, выпадала - в период революции и первых послереволюционных десятилетий), но синтез идентичности был восстановлен при Сталине и в еще более сильной степени при Брежневе, который и сам, и возглавляемый им политический режим воспринимался именно как в высшей степени "традиционная русская власть" со всеми ее достоинствами и недостатками) остаются наиболее сильной мотивацией их политического выбора. По аналогии, социал-традиционалисты, это - сегодняшние русские староверы, не принявшие разрушения своего мира и своей системы ценностей.

Глубокий раскол общества на субкультурные группы (по нашему мнению, имеющие уже и некие субэтнические характеристики) препятствует выработке единого национального сознания, общей национальной идеологии, основанной на единой идентификации (этнической, исторической и политической). Приверженность той или иной идеологии в России носит далеко не однозначно рациональный характер. Проще всего было бы утверждать, что сторонники "реформаторов" - это просто адаптированные к социально-экономической ситуации граждане. Экономический фактор определяет политический выбор вовсе не столь однозначно. В условиях этнокультурного раскола - "Демвыбор" Е.Гайдара, например, выступает фактически в качестве национального движения космополитического городского субэтноса, а коммунисты - в лице Г.Зюганова - в качестве "национального движения", отражающего идентификационные интересы традиционного субэтноса. Образно выражаясь, "партия туземцев" против "партии колонизаторов".

Дело, на наш взгляд, состоит в том, что в отличие от западной цивилизации, где социалистические тенденции носят однозначно антиконсервативный и антинационалистический характер, в России они составляют национальную традицию. Массовое консервативное сознание, опорой которого является российская глубинка, является национал-социалистическим. Основная черта его состоит в отношении к государству как высшей ценности, являющейся гарантом воспроизводства некоторых жизненных устоев, включающих своеобразное понятие о социальной справедливости, национального самосохранения, прогресса, этнополитических ориентаций. "Мы, русские, представляем собой одну семью... У нас нет своей индивидуальной нравственности... В семье за нравственностью следит отец семейства, у нас - власти. Если власть безнравственна, мы и все становимся безнравственными" - редактор лево-националистической газеты "Дуэль" Ю.Мухин, сентябрь 1996 года.

По мнению ряда современных исследователей массового сознания (например, И.Клямкин) для современного российского общества характерно заметное преобладание как раз установки на индивидуализм, что еще более должно подчеркивать изоляцию социал-традиционалистов. "Данные клямкинского института... подтверждают, что синдром ориентации на отца, на распределительную экономику, на культуру и политику, исходящую из безальтернативных позиций, в целом в России изжиты. Можно сказать, что Россия переходит сейчас от инфантильного типа личности к современной западной форме взрослого типа индивидуального сознания" (А.Зубов, НГ-сценарии, 13.02.97). Однако именно в этом отношении можно утверждать, что если на уровне парадных ценностей это именно так (84.0% опрошенных признают, что "главное в жизни - это интересы мои и моей семьи" против всего 14.5% согласных с тем, что "главное - это интересы моей страны и моего коллектива, ради их процветания я готов пожертвовать личным благополучием"), то все же большинство (59.0% против 35.1%) полагает, напротив, что "жить как все лучше, чем выделяться среди других", а 58.6% также полагают, что "ради наведения порядка можно на время пожертвовать и индивидуальными свободами". Фактически как раз по этим позициям выделяются из общего ряда как раз либералы-западники. Но разброс между типами сознания чрезвычайно высок.

И еще один весьма интересный момент, связанный с мифологизированным восприятием процесса распада СССР и перспективами его гипотетического восстановления. Именно социал-традиционалисты как носители старой советской идентичности в гораздо большей степени, нежели националисты выступают адептами воссоздания СССР в полном его объеме. И это, в частности, подтверждает то, что типа идентичности, ведущего свои истоки от "старой российской империи" минуя или не замечая советского периода, то есть "белой идеи", практически не существует сегодня. Старая российская империя целиком поглощена советской идентичностью, а новые националисты, формирующиеся на руинах реформистско-либерального сознания, вовсе не считают себя однозначными преемниками Российской империи. Именно в этой связи наши оценки существенно расходятся с представлениями некоторых политологов и политиков, тяготеющих к православно-государственной идеологии, о противостоянии ценностей традиционных и социалистических (например, статья А.Савельева "Ценностное пространство кризисного социума", "Политик" , N 1, 1997). Серьезные культурологические и исторические исследования говорят скорее о том, что советское общество, особенно в период 30-60-х гг. было цивилизационно значительно более однородным, нежели дореволюционное, тем более в послепетровский период. В том числе эта однородность была достигнута (ценой, разумеется, огромных потерь) за счет снятия так и не ставшего органичным для основной части народного сознания пласта так называемых "православно-самодержавных" ценностей. Не случайно, особенно в ранние советские годы из недр народного самосознания, освобожденного от оков старой идеологии и старой государственности, активно полезла дохристианская архаика, включая даже некоторые древние языческие культы (в том числе это касается и широко дискутируемой ныне "темы Мавзолея").

Так при анализе данных исследования обращает на себя внимание то, что, например, Николай II - почти официозный символ прерванной имперско-монархической идеи - так и не стал символом веры для новых русских националистов - несмотря на настойчивые попытки его канонизации. Сторонники национального возрождения ставят ему оценку 3.0 - примерно такую же, как и все остальные (средняя оценка по всему массиву опрошенных - 2.9).

В качестве наиболее рьяных изоляционистов, конечно, проявляют себя, прежде всего, либералы. Самые ярые державники - это социалисты, а вовсе не националисты, занимающие промежуточное положение. С Таджикистаном, Туркменией и Эстонией ни хочет объединяться вообще никто, а "непопулярные" закавказские республики, а также Узбекистан, Киргизию и Казахстан выбирают исключительно социал-традиционалисты.

Таким образом, в связи с ростом в обществе оппозиционных настроений, успехами на последних выборах левых сил и их кандидатов, много говорится о "полевении" общества, обычного процесса для посткоммунистических обществ на определенном этапе. Между тем анализ показывает, что, по крайней мере, значительного полевения в обществе все-таки не произошло. И это при заметном росте оппозиционного потенциала, который далеко не всегда принимает формы "левого" протеста. Общество остается в целом достаточно деидеологизированным, слабо идентифицированным политически - наиболее оформленные мифологически крайности - либералы и социал-традиционалисты постепенно маргинализируются, их электоральные ядра размываются.

Сказанное позволяет и объяснить, почему в России собственно за весь период расцвета политического плюрализма так и не появились или почти не появились настоящие левые. Собственно левое крыло в России представлено лишь несколькими маловлиятельными группировками, связанными с идеологией "евролевых" - можно назвать имена Б.Кагарлицкого, А.Бузгалина и т.д. Они располагают еще меньшей поддержкой электоральных групп, чем "классические правые" - т.е. православные монархисты, опирающиеся на традиции дореволюционного консерватизма антисоциалистического типа. Можно сказать, что в отличие от Европы, где левые идеи носили революционно-интернационально-антигосударственный характер, в России социализм является основой традиционной культуры, и в этом отношении брежневское общество "развитого социализма" носит более традиционный характер, чем, пожалуй, какой-либо иной период в истории России. Социал-традиционализм как особый тип сознания, главный носитель национальной идентичности, является исключительной особенностью российского политического ландшафта. Но, подытожим, лево-традиционалистская ниша в массовом сознании является на сегодняшний день наиболее его консолидированной и организованной частью. Так если весь объем этой ниши на уровне 21-22%, то ее ядро - сторонники "планового социалистического хозяйства" составляют 17.3% всех опрошенных, или же около 48% всех социал-традиционалистов. Более 70% социал-традиционалистов поддерживают КПРФ или другие организации, входящие в блок НПСР, около 65% готовы голосовать за Г.Зюганова. Ни либералы, ни тем более националисты на сегодняшний день не имеют ни такой идейной консолидации, ни общепризнанных лидеров или политических образований.