Лорд-протектор: проблемы и достижения

Лорд-протектор: проблемы и достижения.

Но концентрация власти в одних руках не могла не вызвать однозначной реакции, особенно среди приверженцев республики. Жаркая борьба разгоралась между Кромвелем парламентом и армией, так как Кромвель все дальше и дальше ухо¬дил от сорока двух статей «Орудия…» и приближался к образцу ста¬рой, им же уничтоженной монархии.

Сущность его протекторства вначале сводилась к тому, что «верховная и законодательная власть Англии сосредоточивается в од¬ном лице и в народе, собранном в парламенте». Одно лицо и было зародышем начинавшейся монархической реак¬ции. Кромвель сильно ускорил ее приход. Конституцион¬ный акт предоставлял частью одному ему лично, частью при содействии Государственного совета, от него же зависевшего, почти все атрибуты королевской власти. Он поспешил воспользоваться этим. Судьям и всем высшим государственным чиновникам велел он тотчас выдать рескрипты, им самим подписанные.

Все публичные акты, административные и судебные, совершались его именем; он торжественно установил свой Государственный совет и подчинил его рассуждения большей части тех правил, которым издревле следовал парламент. Дом его принял всю пышность и все формы двора. В сношениях с иностранными посланни¬ками он ввел правила и этикет, существовавшие при пер¬воклассных монархических дворах.

И всюду носился слух, что он скоро будет королем, что он уже король и коронован тайно. Но он не был им и никогда не принял этот титул. Зато, совершил он мно¬гие из тех реформ, на которые Долгий парламент и пар¬ламент Бэрбоновский потратили столько слов. Управле¬ние финансами, поправка, содержание дорог, положе¬ние содержавшихся под стражею за долги и внутреннее управление тюрем - все было установлено в видах доб¬рого порядка. Дуэли были запрещены. Новый устав, тща¬тельно обработанный, ввел в разумные и гуманные границы судебную расправу.

Христианские проповеди и разумное управление приходами были поощрены. Улучшены школы и положение школьных учителей, а 12 апреля 1665 года было, наконец, издано повеление о присоединении Шотландии к Англии. Внешняя политика Кромвеля была удачна и преиспол¬нена национального достоинства. Перед протектором принуждены были склониться многие страны Европы. Англия пред¬писала Голландии условия мира, отомстила пиратам, победила испанцев на суше и на море, завладела Ямайкой и приобрела на фламандском берегу кре¬пость (Дюнкерк), утешившую национальную гордость за потерю Кале. Однако все внешнеполитические успехи меркли по сравнению с напряжённешей ситуацией внутри самой Англии.

Перед протектором стояла дилемма: либо упрочить свою власть до той степени, когда она станет выше вся¬ких посягательств, либо рано или поздно отправиться на эшафот. Казнь Карла I была сожжением мостов. По¬сле нее возвращаться назад было невозможно.

Примире¬ние с Карлом II, которое в идее соблазняло многих дипломатов, задумавших даже бракосочетание младшей дочери протектора, леди Франциски, с наследником Стюартов, принадлежало к области утопий. «Карл го¬ворил Кромвель никогда не простит мне смерти отца, а если бы он простил, то был бы недостоин короны». Чтобы поддерживать свою власть, Кромвелю надо было постоянно усиливать ее. Ведь его власть, в сущности, не признавали, ей только подчинялись. Ему не прощалось ничто. Многие с нетерпением ждали, когда же, наконец, счастливая звезда изменит ему, когда его заре¬жет нож заговорщика, разобьют испанцы, взорвут папи¬сты или сектанты? Кромвель отличался слишком проницательным умом, чтобы удовлетвориться внешней покорностью и почить на лаврах «Кромвель говорит Гизо вовсе не был философ.

Он действовал не по предварительно обдуманному и си¬стематически расположенному плану, но руководство¬вался в деле управления высоким инстинктом и практи¬ческим смыслом человека, которому Божий перст назна¬чил править народом». «План Кромвеля пишет Маколей с самого на¬чала имел значительное сходство с древней английской конституцией, но через несколько лет он счел возмож¬ным пойти далее и восстановить почти все части преж¬ней системы под новыми названиями и формами.

Титул короля не был возобновлен, но королевские прерогати¬вы были вверены лорду верховному протектору. Госу¬дарь был назван не величеством, а высочеством. Он не был коронован и помазан в Вестминстерском аббатстве, но был торжественно возведен на престол, препоясан го¬сударственным мечом, облачен багряницей и наделен драгоценной Библией в Вестминстерском зале. Его сан не был объявлен наследственным, но ему было дозволе¬но назначить преемника, и никто не мог сомневаться, что он назначит сына». Новая конституция, восстановление палаты лордов.

Первые попытки восстановления монархии. В начале 1657 года группа правоведов и гражданских лидеров предложила заменить военную диктатуру конституционной монархией (королем должен был стать Кромвель) и создать государственную пуританскую церковь.

Кромвель вынужден был отказаться от предложения, поскольку эта идея встретила резкое неприятие его старых армейских друзей и соратников. Тем не менее, была принята новая конституция, по которой восстанавливалась палата лордов; в палату общин допускались все, кроме явных роялистов; место Государственного совета занял Тайный совет; кроме того, вводились некоторые ограничения власти лорда-протектора и свободы совести.

Новая конституция, известная под названием "Покорнейшая петиция и совет" (The Humble Petition and Advice) вступила в силу в июне 1657 (принята 25 мая 1657 года). Была сформирована верхняя палата (палата лордов – 63 человека), однако в палату общин вошли теперь ранее исключенные члены парламента, и в то же время ее покинули друзья Кромвеля, назначенные им членами палаты лордов. В тщетных попытках обезопасить спою власть от всяких поползновений, Кромвель настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо из его лич¬ного величия.

Оттого-то так настойчиво уподоб¬лял он себя королю, где только это было возможно; от¬того-то задумал он восстановить палату лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовавшее дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между другими классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если бы он как король Англии повелел пэрам собраться в парламент со¬гласно древнему обычаю государства, многие из них без сомнения повиновались бы призыву. Но этого он не мог сделать.

Он только предложил главам знаменитых фа¬милий занять места в своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения согласие было бы равносильно уни¬жению достоинства, как своего, так и родового. Они тоже спрашивали ежеминутно: «Ваши полномочия. Ваше Высо¬чество? Покажите нам их!» Протектор поэтому был при¬нужден наполнить свою верхнюю палату новыми людьми, успевшими в течение последних смутных времен обратить на себя внимание. Это было наименее удачное из его предприятий, не понравившееся всем партиям. «Будь он говорит Маколей жестоким, своеволь¬ным и хищным государем, нация могла бы почерпнуть отвагу в отчаянии и сделать судорожное усилие освобо¬диться от военного деспотизма.

Но тягости, какие тер¬пела страна, хотя и возбуждали серьезное неудовольст¬вие, однако не были такими, которые побуждают огром¬ные массы людей ставить на карту жизнь, имущество и семейное благосостояние против страшного неравенст¬ва сил. Налоги, правда, более тяжкие, чем при Стюар¬тах, были не тяжелые в сравнении с налогами соседних государств и ресурсами Англии.

Собственность была безопасна. Даже кавалер, удерживавшийся от наруше¬ния нового порядка, наслаждался в мире всем, что оста¬вили ему гражданские смуты. Уничтоженные Долгим парламентом последние следы крепостничества, конеч¬но, не возобновлялись. Отправление правосудия между частными лицами совершалось с точностью и безуко¬ризненностью, дотоле неслыханными.

Ни при одном английском правительстве со времен Реформации не было так мало религиозных преследований » Но это слишком важный пункт, чтобы говорить о нем мимоходом. Всякий желал бы, конечно, чтобы этих религиозных преследований не было совершенно. К сожалению, ни¬что не распространяется так медленно, как веротерпи¬мость. Если мы спросим себя, кто в описываемую нами эпоху был искренне и действительно на стороне свобо¬ды совести, то во всей Англии едва ли насчитаем десяток-другой человек.

Кромвеля надо поставить во главе их. Но и ему приходилось делать уступки духу времени, и ему надо было казнить и вешать, чтобы не разойтись с теми, кто был опорой его власти, его жизни. Католиков ненавидели, и теперь более чем когда-нибудь. Истори¬ческие и политические мотивы присоединились к моти¬вам религиозным. Даже такие люди, как Мильтон, раз¬деляли эту ненависть: стоит лишь припомнить, с каким грозным негодованием, с какой злобой и местью гово¬рит он о папизме.

Папизм - порождение дьявола. Это один из догматов английского миросозерцания полови¬ны XVII века, быть может, самый упорный и настойчи¬вый. После Кромвеля он продержался еще более 160 лет, и позорное пятно английской конституции - Test-Act, запрещавший католическим подданным Британского ве¬личества занимать какие бы то ни было государствен¬ные или общественные должности, был уничтожен лишь в 1824 году. Полной веротерпимости не могло быть и при протекторе. Но в этом отношении он сделал все возмож¬ное. Основным государственным законом было провоз¬глашено, что католики и епископы нетерпимы.

Богослу¬жение и пропаганда были, конечно, воспре¬щены им. Были даже преследования. В июне 1654 года, например, один бедный католический священник, три¬дцать семь лет назад изгнанный за свое звание, решился вернуться в Англию, но был схвачен сонный с постели и отправлен в Лондон, где его судили, приговорили и пове¬сили. Но Кромвель делал немало усилий, чтобы избе¬гать подобной жестокости; он желал, чтобы преследуе¬мые давали ему возможность уклониться от нее, соблю¬дая наружное приличие.

Но когда их горячая вера или энергический характер отвергали эти маленькие слабо¬сти, тогда он, не колеблясь, предавал их всей строгости законов. Однако и тут надо отдать справедливость Кромвелю: преследования при нем были, но не было инкви¬зиции, не было беспутного вторжения в чужую челове¬ческую душу, преднамеренного выискивания жертв для костров и виселицы. Стоило не быть энтузиастом, что¬бы спокойно исповедовать какую угодно веру. Свобода культа, правда, была ограниченная, и в 1655 году 24 ноя¬бря епископам было запрещено находиться при част¬ных семействах в качестве духовников и наставников, как это часто бывало. Сектантов, анабаптистов, милленариев, квакеров Кромвель не преследовал совсем, разве на политической почве.

Мало того, он решился привлечь к себе другой класс людей, всеми гонимый и презираемый. Это были евреи. Кромвель, не давая им публичного права граж¬данства, которого они домогались, позволил некоторым из них жить в Лондоне.

Они выстроили там синагогу, приобрели участок земли для кладбища и втихомолку образовали род корпорации, преданной протектору, тер¬пимость которого служила единственной гарантией их безопасности. После роспуска последнего своего парламента, сделавшего было попытку ограничить его самовластие, и после удачной войны с Испанией в Индии и Европе, Кромвель достиг высшей степени мо¬гущества; он пользовался огромным влиянием в Европе и высшим авторитетом в Британии Но - странная иро¬ния судьбы - чем выше поднимался он по ступеням сла¬вы и могущества, тем все более становился одиноким. От него отворачивались его старые боевые товарищи, которые служили под его началом, когда он был еще про¬стым капитаном: они не могли понять, в чем тут может заключаться преступление, если палату, состоящую не из лордов, не называть палатою лордов.

Но Кромвель требовал безусловного повиновения. Республиканские и анабаптистские мнения затрагивали его власть в самом корне, он не хотел терпеть их, по крайней мере, в армии. «Я служил ему пятнадцать лет говорил после смерти протектора Паккер, суровый и честный офицер-республика¬нец с той поры, как он сам командовал еще кавале¬рийским эскадроном, до момента его высшей власти; я семь лет командовал полком и теперь одним дыханием его, без всякого суда, я выброшен вон. Я лишился не только места, но и старого лагерного и боевого товари¬ща, и пять подчиненных мне капитанов, все честные люди, были исключены вместе со мной за то, что не хо¬тели сказать, что у нас есть палата лордов». Недовольные офицеры задумали даже заговор и пы¬тались собраться возле находившегося в немилости Лам¬берта - тоже когда-то товарища и друга Кромвеля.

Пол¬ковник Гетчинсон узнал об этом. Искренний христианин и республиканец, он со времени изгнания Долгого пар¬ламента оставил армию и политику: его возмущала ти¬рания Кромвеля, но еще больше возмущала тирания злой, безумной посредственности, которая хотела занять его место. «Кромвель говорит его жена был смел и велик, а Ламберт — только полон глупого и нестерпи¬мого тщеславия». Гетчинсон предупредил протектора, и заговор был потушен в самом начале.

Но на его месте, да и на месте любого раскрытого заговора немедленно возникал другой.

Это заставляло задумываться. Общество, все целиком, не замедлило дать почувствовать Кромвелю все свое неудовольствие его ссорами с парламентом. Протек¬тор требовал у муниципального совета ссуды, но Сити, который всегда доставлял деньги парламенту, нашёл их для Кромвеля так же мало, как некогда для Карла I. Дело дошло даже до задержек в уплате пошлин, утвержден¬ных в последнюю сессию.

На какой же успех можно было рассчитывать при взимании податей, никем и никогда не утвержденных? Будущее в таких обстоятельствах не предвещало ни¬чего доброго. Большинство сторонников Кромвеля уже настойчиво задавали себе вопрос, сформулированный его же сыном Генри: «Не зависит ли все от одной только личности отца, от его искусства, от привязанности к нему армии и не возгорится ли кровавая война, когда его не будет?» Но и эта единственная опора была уже надломлена.

Одно из близких к Кромвелю лиц старается доказать, что попытка управлять государством без парламента надор¬вала его жизненные силы. Несомненно, что неудача его планов болезненное возбуждение. Он по целым неделям перестал показываться даже в кругу сво¬ей семьи. А ведь он любил ее и прежде все свое время прово¬дил с нею. Семейство Кромвеля было центром и главным элемен¬том его двора.

Он вызвал в Лондон сына Ричарда и сде¬лал его членом парламента, тайным советником и чле¬ном Оксфордского университета. Второй сын его, Ген¬ри, управлял Ирландией и часто навещал отца. Зять, Джон Клейпол, человек аристократических нравов, лю¬бивший удовольствия роскошной жизни, был так же, как и сам Ричард - будущий протектор - в коротких отно¬шениях со многими кавалерами. По выходе замуж по¬следних двух дочерей Кромвеля за лорда Оральконбриджа и Рича вокруг него собрались четыре юные семейст¬ва, богатые, стремившиеся наслаждаться и услаждать приближенных людей блеском своей жизни.

Сам Кромвель любил общественное движение, бле¬стящие собрания, особенно музыку, и находил удоволь¬ствие в привлечении к себе артистов. Вокруг дочерей его образовался двор многолюдный и одушевленный. Только одна из них, леди Флитвуд, пламенная и строгая республиканка, мало принимала участия в этих пирах и скорбела о «монархическом» и светском увлечении, которое преобладало как в доме, так и в политике про¬тектора.

Но все это было и прошло. Кромвель стал мрачен, стал избегать людей. В нем развилась мучительная по¬дозрительность, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью. Он постоянно был вооружен и имел на себе латы; выезжая, брал с собою в карету несколько человек и ок¬ружал себя конвоем; ездил очень скоро, часто изменял направление и никогда не возвращался домой той же дорогой, по какой ехал из дому. В Уайтхолле у него было несколько спален и в каждой из них - потайная дверь. Он выбрал из своей кавалерии 160 человек, вполне ему известных, назначил им офицерское жалованье и обра¬зовал из них восемь взводов, которые по двое постоянно составляли вокруг него охранную стражу.

Та ясность и самостоятельность ума, та страстность и смелость чувст¬ва, которые были так привлекательны в Кромвеле, по-видимому, совершенно исчезли. Вокруг него теснились уже призраки смерти. В 1654 году он лишился своей матери, Елизаветы Стю¬арт, женщины умной и доброй, к которой постоянно испытывал глубочайшее уважение.

Она не доверяла поло¬жению сына и делила с ним его величие не иначе, как с чувством скромности и даже сожаления о прежней ти¬хой деревенской жизни. Он с трудом убедил ее поселить¬ся во дворце. Она жила там в непрерывной тревоге, каж¬дый день ожидая какой-нибудь катастрофы и вскрики¬вая всякий раз, когда слышала выстрел: «Убивают моего сына!» Зимою 1658 года дочь Кромвеля Франциска в конце третьего месяца замужества лишилась мужа Робер¬та Рича, которому было не более 23 лет. Спустя три ме¬сяца умер граф Варвик, близкий друг Кромвеля.

Едва прошло затем несколько недель, и новый, еще более жес¬токий удар уже готов был поразить его. Его любимая дочь леди Клейпол уже давно слабела и страдала: она поселилась в отдаленном дворце, чтобы там пользовать¬ся воздухом и деревенским спокойствием. Замечая, что ей становится все хуже и хуже, Кромвель сам переехал туда, чтобы заботиться о ней лично и постоянно.

Но сложная и неопределен¬ная болезнь леди Клейпол развивалась быстро, с ней начались нервные припадки, во время которых она пе¬ред глазами отца то обнаруживала свои жестокие стра¬дания, то не могла сдержать детской тоски и грусти по ним. Перед смертью страшные галлюцинации тревожи¬ли ее, ей виделась окровавленная фигура короля, тре¬бующая мщения. Сила Кромвеля была сломлена. Он перестал занимать¬ся государственными делами. Дела мирские, политиче¬ские вопросы, даже интересы самых близких лиц пропа¬дали из поля его зрения по мере того, как сходил он со сцены жизни.

Его душа обратилась на самое себя и, при¬ближаясь к той стране, откуда никто не возвращался, за¬давала себе другие вопросы, а не те, которые волновали людей у его постели. 2 сентября 1658 года после сильней¬шего пароксизма, сопровождавшегося бредом, он при¬шел в сознание; его капелланы сидели вокруг. «Скажите,— обратился он к одному из них,— может ли человек утерять надежду на милосердие?» — «Это невозможно». «В таком случае, я спокоен,— сказал Кромвель,— пото¬му что раз испытал на себе милосердие». Он отвернулся и стал молиться вслух. «Господи я — ничтожное созда¬ние. Ты сделал из меня орудие воли Твоей; этот народ желает, чтобы я жил: они думают, что им оттого будет лучше, и что это обратилось бы во славу Твою! Другие хотят, чтобы я умер. Господи! Прости им всем и, каково бы ни было Твое Соизволение обо мне, ниспошли на них свое благословение Тебе же честь и слава во веки ве¬ков Аминь » 3 сентября была годовщина его побед при Дунбаре и Ворчестре.

Этот день он называл счастливым.

В этот же день, в четвертом часу пополудни, он был уже мертв.