СЕВЕРНЫЕ БЫЛИЧКИ

Былички - это такие были, только маленькие. Я был уверен, что где-тослышал это слово, но у Даля его почему-то не обнаружилось. Получается, яизобрел его сам. Ну и пусть будет. ПРИЗНАНИЕ Всегда смущаюсь, когда меня называют писателем. Чувствую себясамозванцем, как рядовой авиапассажир, случайно затесавшийся в залофициальных делегаций. С юности в голове засело: писатель - это такойнебожитель, властитель дум. Ну какой из меня властитель дум? Поэтому обычноназываю себя: литератор. И только когда меня тормозит гаишник за превышениескорости и, подбираясь к моему карману, задает стандартный вопрос "Кемработаете?", нахально заявляю "Я писатель!" И тут же сую ему под носчленский билет Союза писателей СССР, внушительную такую книжицу в краснойобложке. Союз писателей СССР давно кончился вместе с СССР, но членский билетя не стал менять на ламинированную фитюльку. И правильно сделал. "А что выпишете?" - автоматически любопытствует гаишник. Все, я выиграл. Разговорплавно переходит от административной ответственности за грубое нарушение ПДДк проблемам изящной словесности, я дарю ему книжку, запас которых всегдавожу в багажнике как раз для таких случаев. И мы мирно расходимся. Книги мнепродают в издательстве по отпускной цене, около тридцатника, таким образом яэкономлю на штрафах по сто пятьдесят - двести рублей. Лишь однажды номер не прошел. Пожилой инспектор в чине старшеголейтенанта благосклонно принял книгу с автографом, охотно поговорил со мнойо литературе, а потом оштрафовал на все деньги. Прощаясь, напутствовал:"Берегите себя, вы нужны России". Век его не забуду. Но был один случай, когда меня назвали писателем, и я воспринял это безмалейшего смущения. Было это в январе 1967 года в заполярном Норильске. В Норильске я оказался по странному стечению обстоятельств. Причемприлетел, как бывало не раз, не в командировку в качестве спецкора журнала"Смена", где проработал пять лет. Нет, прилетел надолго - жить. Сегодня я ненахожу своему поступку никакого логического объяснения. Да и не логикой мыруководствуемся в молодости. А чем? Бог его знает чем. Подспуднымнедовольством собой, смутным пониманием неправильности своей жизни. Сколькоя встречал таких же, как я: и на целине, куда еще студентом попал на уборкупервого целинного урожая, и на великих сибирский стройках, и на БАМе,который проехал от Усть-Кута до порта Восточный. Нас роднило одно: вера вто, что можно убежать от себя. Казалось бы, что за беда? Ну, дома было плохо, неудачный брак полностьюизжил себя. На работе было плохо. Надвигалось, как долгое ненастье, столетиесо дня рождения Ленина, закручивались идеологические гайки, все чаще моиочерки либо уродовались цензурой, либо вообще не шли, хотя свободомыслия вних было не больше, чем градусов в разбавленном пиве. Ну так пересиди,зажмись, ненастье не может быть вечным. Но это я сейчас так рассуждаю. Как бы там ни было, но решение я принял, а практические деталиустроились словно бы сами собой. Нашлась работа - в Норильской комплекснойгеологоразведочной экспедиции. НКГРЭ переживала не лучшие времена. Каквсегда после крупных открытий (а Талнах с богатейшими запасамимедно-никелевых руд был очень крупным открытием), геологи отодвигаются навторой план, сокращается финансирование. Поднять престиж норильскихгеологоразведчиков в центральной и местной прессе (сейчас это называетсяпиар) - это и было задачей молодого талантливого писателя, как врекомендательном письме представил меня секретарь Московского отделения СП,обрадованный тем, что я не прошу денег на дорогую творческую командировку.Не просил же я потому что все равно хрен бы дали, так как членом союза я ещене был, хотя успел издать две книги. А если бы и был, тоже не дали бы, самиммало. И вот лютым январским днем с морозом под сорок и легким ветерком,насквозь пронизывающим мой московский ратин, явился я в НКГРЭ доложитьсяруководству, что прибыл и готов приступить к работе. В фойе, обдавшем менясухим теплом калориферов, наткнулся на заместителя начальника похозяйственной части. Он только глянул на меня и распорядился: - Пошли! В просторной подвальной каптерке, заставленной ящиками с консервами"Печень трески" (позже я узнал, что этот недорогой продукт, не пользующий вте времена никаким спросом, выдавали геологам на маршруты), извлек изоткуда-то овчинный тулуп, крытый черной брезентовкой, с воротником изцигейки. - Примерь. Тулуп тяжело лег на плечи, овчина обволокла тело уютным теплом. Ктулупу прибавились меховые ботинки за шестнадцать рублей, в каких ходилаполовина Норильска. Такие тулупы и ботинки изготавливали по сцецзаказу дляЗаполярья. - Вот, теперь хоть на человека похож, - удовлетворенно кивнул завхоз. Ана вопрос, сколько с меня, лишь отмахнулся: - С получки заплатишь. Ах, как не хотелось мне раздеваться в приемной начальника НКГРЭ, как нехотелось! Так бы и жил в этом тулупе! В кабинете шло совещание. Кроме начальника экспедиции Шубина,сухощавого человека лет пятидесяти, вида совсем не геологического, а скорееканцелярского, было еще человек пять. Главный геолог, с ним я был знаком, иначальники отделов - народ молодой, крепкий, в толстых свитерах крупнойручной вязки, все с бородами. Свитера и бороды делали их похожими наХемингуэя, портреты которого в те годы висели едва ли не во всех квартирах.Сбоку от начальственного стола примостилась секретарша с большим блокнотом. Увидев меня в дверях, Шубин кивнул: - Посидите, скоро закончим. Так как же, - продолжил он совещание. -"Уважаемый Николай Поликарпович"? Или "многоуважаемый"? - Можно "глубокоуважемый", - подсказал главный геолог. Шубин поморщился: - Слишком официально. - А если "дорогой"? - подал реплику один из Хемингуэев. - Фамильярно. Ладно, пока оставим "многоуважаемый". Пиши, - кинул Шубинсекретарше. - "Многоуважаемый Николай Поликарпович! Коллектив Норильскойкомплексной геологоразведочной экспедиции горячо... нет, лучше сердечно...поздравляет вас с шестидесятилетием и желает..." Ты почему не пишешь? - Я уже три раза это писала, - огрызнулась секретарша. - "И желаеткрепкого здоровья, больших трудовых успехов и счастья в личной жизни".Прочитать еще? - Ну, прочитай. - "Уважаемый Николай Поликарпович! Горячо поздравляя вас сшестидесятилетним юбилеем, коллектив НКГРЭ желает вам несокрушимогоздоровья, новых творческих успехов..." - "И счастья в личной жизни"? - с безнадежным выражением лицапредположил Шубин. - Нет, - возразила секретарша. - "И большого счастья в личной жизни".Есть еще два варианта, но они такие же. Прочитать? - Не нужно. - А если не крепкого здоровья, а богатырского? - неуверенно предложилглавный геолог. - Хрен редьки не слаще, - отмахнулся начальник. - Можно не "счастья в личной жизни", а "новых радостей в личной жизни",- подсказал тот же Хемингуэй. - Что ты несешь? - почему-то разозлился его собрат по свитеру и бороде.- Шестьдесят, он же старик! Какие могут быть у него новые радости в личнойжизни? - Ну, не знаю. Любовницу завести. Да мало ли! - Любовниц он заводит без наших пожеланий, - прервал перепалку Шубин. -А что такое старость, я вам скажу. Это когда удовольствие превращается вобязанность. - Он немного помолчал и закончил: - Зато обязанность вудовольствие. Это утешает. - Кто такой Николай Поликарпович? - вполголоса спросил я у ближнегоХэма. - Заместитель министра геологии. - И у него юбилей? - Ну! Второй час сидим, не можем сочинить адрес. Коротенькийполучается, а нужно хотя бы на полстраницы. - Плохи наши дела, - констатировал Шубин. - Ходим, как коза на веревке.Небось, отчеты катаете на сто страниц, а тут текст на полстранички выдать неможете! - Так то отчеты, - возразил главный геолог. - Там все по делу. А тут... - А тут не по делу? - перебил Шубин. - Это дело поважнее отчетов! Тывот представь: на юбилее все будут зачитывать адреса. Нормальные, счувством. А от нас - три слова? Что он про нас подумает? Я скажу что: мудакитам в Норильске, адреса сочинить не могли. Или не захотели мозгамипошевелить? Неожиданно начальник замолчал и стал внимательно смотреть на меня. Наего канцелярском лице сначала отразилась напряженная умственная работа, азатем оно посветлело, будто ему сообщили чрезвычайно радостное известие. - Слушайте, что мы мозги попусту сушим? У нас же писатель есть!Настоящий московский писатель. Виктор Владимирович, нам вас сам Бог послал!Выручайте! Все взоры с надеждой обратились на меня, а я с опустившимся сердцемпонял, что все мои планы жизненного устройства пошли прахом. Еще не пошли,но сейчас пойдут. Потому что я никогда в жизни не сочинял юбилейных адресови понятия не имел, как можно выскочить из заколдованного круга штампованныхсловосочетаний. Поздравляем и желаем. Желая, поздравляем. Поздравляя,желаем. Ну, кому же я нужен, если не могу справиться с таким пустяшнымделом? А самой горькой была мысль о том, что не видать мне больше овчинноготулупа, с которым я уже успел духовно сродниться. - Этот Николай Поликарпович, он кто - геолог? - спросил я только длятого, чтобы потянуть время. - Да какой он геолог! - пренебрежительно отозвался Шубин. - Изпартийных деятелей. - В Норильске бывал? - Пару раз прилетал. - В тундру ездил? - Возили. На ближнюю точку. Там у нас все для поддачи. - Понравилось ему? - продолжал я. - Еще бы нет. Олешка у ненцев купили, осетра добыли. Набрался, до ночипесни пел. Еле увезли. - Какие песни? - Да какие? - вмешался главный геолог. - "Подмосковные вечера". Удругих слов не знал. - Еще одну знал, - подсказал Хэм. - "Держись, геолог, крепись, геолог,ты ветру и солнцу брат". Но не до конца. В кабинете одного начальника крупной сибирской стройки я однажды увиделплакат, поразивший меня своей парадоксальностью: "Если трудности кажутсянепреодолимыми, значит близок успех". Я вдруг почувствовал, что близок куспеху. Попросил секретаршу: - Пишите. "Дорогой Николай Пантелеевич!.." - "Дорогой"? - переспросил главный геолог. - Да, дорогой. - Панибратски. - Нормально. "Такие знаменательные даты, как ваше шестидесятилетие,являются праздником не только для вас, но и для всех ваших коллег,соратников, друзей и подчиненных", - продолжал я, ощущая прилив вдохновенияот мысли, что вырвался из заколдованного круга на оперативный простор . -"Геологи Норильской экспедиции вместе с самыми близкими вам людьми радуютсявашему творческому долголетию, неиссякаемой энергии, завидному жизненномуоптимизму, которым вы заряжаете всех, с кем сталкивает вас труднаягеологическая тропа..." Успеваете? Секретарша кивнула. - Абзац. "Мы часто вспоминаем встречи с вами, совместные поездки всуровую заполярную тундру, долгие вечера у костра, ваши ценные деловыесоветы и раздумья о жизни, которыми вы щедро делились с нами..." - Ну дает! - искренне, как показалось мне, восхитился один изХемингуэев. - Не сбивай! - прикрикнул Шубин. Но меня уже было не сбить. - "Мы помним ваши душевные песни, исполненные и грусти, и присущего вамнеиссякаемого оптимизма. Для молодых норильских геологов общение с вамистало прекрасной жизненной школой, одним из событий, которые не забываютсяникогда..." Хватит? - Пожалуй, - согласился Шубин. - Уже набралось почти на страницу. - А то могу еще. - Не нужно. - Тогда закругляюсь. Абзац, - продиктовал я. - "Примите же, дорогойНиколай Пантелеевич, самые сердечные поздравления от геологов нашейэкспедиции. Желаем вам богатырского здоровья, новых успехов в труде ибольшого счастья в личной жизни". Вот и все. - Готово, - сказала секретарша. Шубин взял блокнот, в полной тишине прочитал текст, потом назидательноподнял указательный палец и с уважением произнес: - Писатель! КАРЬЕРА У геологов я проработал чуть меньше года. Поскольку бить баклуши былокак-то неловко, а пиар-деятельность много времени не занимала, в мартеулетел на ледовую разведку с гидрогеохимиками. Бурили коловоротамидвухметровый лед на бесчисленных таймырских озерах, брали пробы воды иотправляли их в город. По содержанию микроэлементов металлов в водеопределялась вероятность месторождений. Метод был не слишком точный, нодешевый, не требующий промышленного бурения. В день проходили маршрутамикилометров по пятьдесят, до лагеря еле доползали, сгибаясь под тяжестьюрюкзаков с пробами. За два месяца стерли на режущем снежном насте по трипары лыж. С тех пор я терпеть не могу лыжи. Потом пошел летний полевой сезон, вдосталь покормили тундровую мошку. Вначале сентября выпал снег, отряд вернули в город, началась камералка. Отом, что моя основная задача прославлять НКГРЭ, все как-то позабыли,загружали меня работой по полной программе. Тем более, что числился ястаршим техником-гидрогеохимиком, так как в свое время закончил в ЛенинградеТехнологический институт. Это мне не понравилось, потому что приходилосьприезжать к девяти. Поэтому легко дал себя переманить на местную студиютелевидения. Шубин согласился на перевод, заручившись моим обещаниемгеологов не забывать. Так я стал редактором общественно-политического вещания. Директорстудии обещал мне должность старшего редактора, что давало не очень большую,но все же ощутимую прибавку к зарплате, но тянул, объясняя это тем, чтогорком не утвердит, так как я не член партии. Врет или говорит правду, японятия не имел. Но давать задний ход было поздно. На маленьких местных студиях, вроде Норильской, редактор - прислуга завсе. Он и сценарии пишет, и ездит на съемки с оператором, и готовитвыступающих, и сам ведет передачи. В то время ни о каких видеомагнитофонах иПТС и понятия не имели, все шло в прямом эфире живьем. Не больше пятипроцентов времени занимала работа редактора как такового, а все остальное -организационная суета. Единственным, хоть и очень сомнительным,преимуществом телестудии перед НКГРЭ было то, что рабочий день здесь былненормированным. Через некоторое время мне поручили освещение чрезвычайно важногомероприятия - Всесоюзной научно-практической конференции, посвященнойпятидесятилетию первой геологической экспедиции на Таймыр в 1918 году. Сэтой экспедиции и пошел Норильск. Было известно, что снаряжена экспедиция поприказу геолкома, а возглавлял ее знаменитый полярный исследователь НиколайНиколаевич Урванцев. Пригласили на конференцию человек сто - видных ученых,геологов и металлургов, ведущих специалистов всевозможных НИИ. Среди нихбыли интересные люди, они могли украсить ежедневные получасовые выпуски. Нонужно было придумать какой-нибудь ход, разбавить хотя бы фотоматериаломговорящие головы. Я поехал в архив НКГРЭ с надеждой что-нибудь раздобыть. И раздобыл. Но совсем не то, чего ожидал. Да, первую экспедицию на Таймыр в 1918 году отправил геолком. Но какой!Геолком Омского временного правительства адмирала Колчака. И задачейэкспедиции был не поиск медно-никелевых руд, а разведка месторожденийкаменного угля для того, чтобы обеспечивать топливом на обратный путьпароходы Антанты, доставляющие Колчаку оружие и боеприпасы. Да, Урванцев участвовал в экспедиции, но возглавлял ее не он, а казачийесаул, военный инженер Сотников, впоследствии расстрелянный красными. Вот это номер! С этой сенсационной информацией я и примчался к директору студии. Емустало нехорошо. И я его понимал: до открытия конференции два дня, ужесъезжаются приглашенные. Отменить мероприятие? Об этом не могло быть и речи.А как его проводить? Директор вызвал машину и вместе со мной отправился к первому секретарюгоркома партии Савчуку, человеку в Норильске всевластному. В кабинете у негобыл директор Норильского комбината Машьянов, недавно назначенный вместоДолгих, ставшего первым секретарем Красноярского крайкома партии. Представивменя, директор приказал: - Докладывайте. И только тут я понял, почему он прихватил меня на эту встречу. Однодело самому сообщить начальству неприятную новость, совсем другое - когдаэто сделаю я. Роль черного гонца меня не очень-то умилила. Но приказ естьприказ. Я доложил, не упуская подробностей. Даже процитировал докладнуюзаписку, в которой обосновывалась необходимость финансировать экспедицию: - "Поскольку железнодорожного сообщения с портами в низовьях Оби иЕнисея не существует, доставка оружия и боеприпасов для Добровольческойармии может производиться исключительно водным путем..." - Хватит, - буркнул Савчук. - Что вы предлагаете? - Ничего. Я считаю, что эти материалы украсят программу. Историяраскрывает свои тайны, - прикинулся я дурачком. Машьянов усмехнулся, молча пожал первому секретарю руку и ушел. Савчукхмуро посмотрел на меня, потом на директора студии, словно спрашивая: "Он увас что, больной?" - Подождите в приемной, - распорядился директор. Совещание длилось часа два. В кабинет вбегали и выбегали инструкторы,приехал срочно вызванный директор типографии. Искали выход. В конце концовнашли. Научно-практическую конференцию назвали: "К пятидесятилетию началасистематических геологических исследований на Таймыре". Типография работалавсю ночь, печатая исправленные материалы. Выйдя из кабинета первого секретаря, директор студии вытер платкомпотное лицо и с чувством сказал: - Вечно от вас одни неприятности! Я понял, что мое назначение старшим редактором откладывается навсегда. И ошибся. Торжественное закрытие конференции состоялось в зале Дворцаметаллургов. Кроме участников, был приглашен весь городской бомонд. Мужчиныявились при полном параде, дамы в вечерних платьях. Зимой в Норильскеслишком мало развлечений, чтобы пропустить возможность на других посмотретьи себя показать. Расставив по точкам операторов, я стоял в ближнем к сценеуглу зала, рядом с дверью, из которой выходили и поднимались на сцену членыпрезидиума. Первым появился директор комбината Машьянов. Я прижался к стене,освобождая дорогу. Неожиданно Машьянов приостановился, пожал мне руку ипроследовал дальше. За ним шел Савчук. Он тоже пожал мне руку, хотя быловидно, что он не понимает, почему это делает. И все члены президиума, а ихбыло человек десять, тоже обменялись со мной рукопожатием. На это странноедейство изумленно смотрел весь зал. А самое недоумевающее, я бы даже сказалошеломленное выражение было у директора студии. На следующее утро на доске объявлений появился приказ о моем назначениистаршим редактором. Как все-таки важно оказаться в нужное время в нужном месте! ТВОРЧЕСТВО В глухую осеннюю ночь то ли 1979-го, то ли 1980-го года, когда домдавно спал, за окном в поселке не лаяли даже голосистые малаховские собаки илишь тяжелые поезда изредка нарушали угрюмую тишину, я сидел в своемкабинете и вчитывался в Стенографический отчет о ХХVI съезде КПСС, выискиваяцитату, лучше бы Брежнева и лучше бы подлиннее, чтобы вставить ее в книгу,на которую потратил почти два года жизни. Она называлась "Золотое звено.Книга про Байкало-Амурскую магистраль, написанная ее строителями". Это быласамая больная из всех моих книг. Я и сейчас смотрю на нее с душевной мукой,как на изуродованного тупым акушером ребенка. А как славно все начиналось! Однажды я приехал в издательство "Молодая гвардия", зашел к своейредактриссе и доверительно сообщил: - Написал роман. - Поздравляю, - без всякого воодушевления сказала она. - Большой? - Большой. Двадцать листов. Хочу предложить его вам. Напечатаете? - Ох, Виктор! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но... Трудно. Бондаревсвое собрание сочинений сунул вне плана, Лиханов толкает пятитомник. А мы жене резиновые. - Вы не спросили, про что роман. - Про что? - Про БАМ. - Быстро несите! Где рукопись? - Я пошутил. Я еще не написал роман, только хочу написать. - Но про БАМ? - Про БАМ. - Давайте заявку, поставим в план. И как только, так сразу. - А если бы не про БАМ? - поинтересовался я. - А про что? - Ну, про любовь. Стали бы печатать? - Про любовь на БАМе - да. Просто про любовь - нет. И не спрашивайтепочему. Сами понимаете. Конечно, понимал. Чего тут не понимать? Про БАМ я заговорил не случайно. Незадолго до этого творческоеобъединение "Экран" Центрального телевидения заказало мне четырехсерийныйхудожественный фильм на эту животрепещущую тему. Тематическую заявкуодобрили, дали аванс и командировку в любую точку БАМа, чтобы я напиталсценарий живыми реалиями. Я здраво рассудил, что если у меня будетчетырехсерийный сценарий, то сваять из него роман не составит труда. Иотправился в командировку. Для начала - в Звездный, так назывался первыйпритрассовый поселок на Западном участке БАМа. При том что никаких иллюзий насчет того, чем я занимаюсь, я давно ужене питал, близкое знакомство с буднями бамовцев произвело на меня сильноевпечатление. Эти ребята и девушки не "дорогу века" строили, они решали своипроблемы - одиночества, жизненного неустройства, избавления от безденежья,гнета коммуналок, родительского диктата. Они решали их сами, не надеясь нина кого. Из первой командировки я привез два десятка магнитофонных пленок. Иуже тогда, расшифровывая их, понял, какую книгу напишу. В ней не будет ниодного моего слова, только рассказы бамовцев, непричесанные, без правки. Последовали еще несколько командировок. И наконец книга была готова.Первой ее читательницей была молодогвардейская редактрисса. - Какую сильную книгу вы написали, - сказала она. - Я плакала. Она непойдет. Только не спрашивайте почему. Но мы будем бороться. Рукопись отправили в ЦК комсомола. Еще во времена работы в "Смене" мнеприходилось иметь с ним дело. Странное заведение с сотнями откормленныхмолодых жеребцов и энергичных пожилых девушек. ЦК всегда напоминал мнесложный механизм, работающий на бешеных оборотах. Но не было приводныхремней, связывающих этот механизм с жизнью, он работал вхолостую, сам посебе. Но моя рукопись оказалась ему по зубам. Через два месяца, погуляв по отделам, она вернулась в издательство.Сказать, что ее обкорнали, значит не сказать ничего. Были вычеркнуты нетолько самые сильные куски, заставлявшие мою редактриссу, да и меня самого,плакать, но и эпизоды вполне нейтральные, мало-мальски живые. Из двенадцатилистов осталось пять. К рукописи было приложено шесть страниц указаний. - Книгу нужно спасать, - констатировала редактрисса. - Добавьтеочерковых кусков, навтыкайте цитат. Доведите хотя бы листов до восьми. Дачто я вам говорю, вы сами знаете, что нужно сделать. Конечно, знаю. Чего тут не знать. И вот сижу ночью с карандашом в руках и тупо отмечаю места вСтенографическом отчете о XXVI съезде КПСС, которые можно воткнуть в книгу.И вдруг, как озарение, приходит мысль: - Господи Боже, да что же я делаю?! В "Смене" вместе со мной работала замечательная журналистка ТамараИлатовская. Маленькая, с виду жантильная, генеральская дочка. Но ум у неебыл острый, мужской, и перо мужское, твердое. А цельности характера можнобыло только позавидовать. Никогда не забуду, какой скандал она устроилаответственному секретарю, когда он вставил в ее очерк небольшую цитату изречи Хрущева. Цитату сняли, а ответственный секретарь после этого долго ещестарался не попадаться ей на глаза. Скандал она устроила из-за небольшой цитаты. А я сижу и выискиваюцитату побольше. Что со мной? Во что я превратился? Чем я, твою мать,занимаюсь? И самое главное: почему при этом я не чувствую себя говном? И вот тогда, в ту памятную осеннюю ночь, я понял одну очень простуювещь. Я давно уже не занимаюсь творчеством. То, чем я занимаюсь, ктворчеству не имеет никакого отношения. Финансовая деятельность - вот какназывается то, чем я занимаюсь. Нет, через некоторое время поправился я, все-таки нет. Я занимаюсьделом, которое всегда было выше любого творчества: я борюсь за свою свободу. С тех пор и борюсь. И борюсь и борюсь, и борюсь. И сегодня, издав без малого три десятка самых разных книг и не став низнаменитым (это бы ладно), ни богатым (что огорчительно), вижу главноежизненное свое достижение в том, что практически никогда не высиживал наслужбе с девяти до шести и не вскакивал по будильнику. Жизнь удалась? Март, 2006