ЖИТЬ НЕ ПО ЛЖИ

После второго курса нас отправили в Северный Казахстан на уборкупервого целинного урожая. Дело обычное, студентов всегда гоняли то накартошку, то на местные сельские стройки, не спрашивая согласия. Но тутпочему-то решили, что первый целинный урожай - дело государственнойважности, негоже обращать его в обязаловку, поэтому был объявлен набордобровольцев. Добровольцев на нашем курсе нашлось человек десять - те, ктоне знал, куда деваться летом. Я был одним из первых, кто принес винститутский комитет комсомола заявление с просьбой направить меня на целинув составе ударного студенческого отряда. Ехать к отцу и киснуть в пустомпоселке все лето не хотелось, но главное - было интересно, что же это зацелина, о которой было столько шума. Десять человек для ударного отряда - маловато будет. Разнарядка сверхубыла на двести. Принцип добровольности не то чтобы похерили, но отодвинулина второй план. Кураторы групп от имени деканатов объясняли, как хорошобудет тем, кто поедет на целину, а тем, кто все-таки откажется, будет плохо,и ни на какие поблажки по части прогулов или пересдачи экзаменов они пустьдаже и не рассчитывают. Очень доходчиво объясняли. Метод дал результаты.Ударный отряд был сформирован. Провожали нас с духовым оркестром, с митингомна перроне Московского вокзала. В своем выступлении наш декан ИванФеофанович, своими очками и вечной хмуростью похожий на композитораШостаковича, отметил меня в числе добровольцев, проявивших подлинныйпатриотизм. Знал бы он, как ему аукнется мой патриотизм! Раздалась команда: - По вагонам! Оркестр грянул: "Вьется дорога длинная. Здравствуй, земля целинная!.." Целина поразила меня тем, что была и близко не похожа на ту, чторисовалась в моем воображении по красочным описаниям в газетах и вкинохронике "Новости дня". Бесконечная голая степь, пыльные дороги,центральная усадьба совхоза со сборными щитовыми домами без единого деревца,огромный машинный двор с десятками почти новых, но уже списанных самосвалови тракторов. И новоселы, в основном молодежь, но вовсе не те романтики,каких два-три года назад всем миром провожали на целину. Романтиков уже небыло, разбежались. Остались те, кто привычен к работе на земле -крестьянские дети из скудного российского Нечерноземья. Но и здесь земля была не подарок. На Кубани я привык к виду тяжелыхпшеничных нив, по которым ветер проходил золотыми волнами. Здесь же, наогромных квадратах, каждый по четыреста гектаров, колоски торчали так, будтоих не сеяли, а сажали вручную, поодаль друг от друга. - Сколько же вы рассчитываете получить зерна? - спросил однажды углавного агронома совхоза, недавнего выпускника московской "тимирязевки". - На круг центнеров по шесть. - По шесть?! - А что? Нормально, - ответил он и произнес непонятную мне фразу: -Чего не посеем, того и не соберем. Чего не соберем, того не сгноим. Рабочих рук катастрофически не хватало. Работники из студентов не ахтикакие, но директор совхоза был и нам рад. Он очень умело организовал работу:ребята покрепче клали из шлакоблоков стены зернохранилища, другие готовили иподносили раствор, девушек пристроили штукатурами, мне с тремяоднокурсниками выпало грузить в самосвалы гальку из степного карьера всорока километрах от центральной усадьбы. А когда одного из водителей увезлив райцентр с приступом аппендицита, директор, поматерившись, доверил мне егосамосвал. С рассвета до темноты я гонял по степным дорогам и с сожалениемприкидывал, что скоро придется расстаться с этой увлекательной работой ивозвращаться в постылые институтские аудитории. И это время пришло. В бухгалтерии дали расчет - по две с половинойтысячи рублей. Огромные деньги - шесть стипендий. Накануне отъезда директорсовхоза собрал нас в огромном зале только что законченного зернохранилища,прочувствованно поблагодарил за помощь и неожиданно спросил, нет ли желающихостаться и поработать еще хотя бы две-три недели. Объяснил: - Не хватает людей, прямо беда. Зиму раннюю обещают, пшеница под снегуйдет, все труды псу под хвост. Нам бы хоть человек двадцать. С институтомдоговоримся. Оформим всех помощниками комбайнеров. Платить будет как своим.Как вы, ребята? Двадцати желающих не нашлось. Нашлось шестнадцать. И я, конечно же, вих числе. Последние гектары убирали по снегу. К середине сентября все закончили.Директор совхоза щедро расплатился и выбил для нас в обкоме комсомола медали"За освоение целинных и залежных земель". Эту медаль я цеплял, когда нужнобыло идти в деканат объясняться за прогулы или просить разрешения напересдачу экзамена. И, видно, так достал декана, что на следующий год, когданачалось формирование нового ударного студенческого отряда для отправки вКустанайскую область, он распорядился: - Левашова на целину не пускать! Ага, разбежался. Поди-ка меня не пусти. А патриотизм? А горячийдушевный порыв? Декана поправили. - Но учтите - больше никаких поблажек не будет, - хмуро предупредил он.- Ни в чем. Спрошу за каждый "неуд", за каждый прогул! Так и запомните! Я смиренно пообещал. И про себя решил, что не стоит напрягатьотношений, если я все-таки хочу закончить этот долбанный институт. Три годауже осилил, осталось всего два, выдержу. Феофаныч мужик нормальный, только свиду хмурый, но и его терпению есть предел. В Кустанае работу мы закончили в срок, в середине августа вернулись вЛенинград. До начала занятий оставалось две недели. Ни то, ни се. И я решилсъездить в Грузию к тетке, младшей сестре матери. В младенчестве она менянянчила и очень любила. Она давно меня приглашала и даже обижалась, что я нееду. Верней, огорчалась. Обиды были не в ее характере и не в обычаемаленькой православной общины, к которой она прибилась, овдовев во времявойны. Община располагалась в глухой деревне на берегу речушки Циви-Цхали, вдвух часах езды поездом от Тбилиси и еще километрах в двадцати от станции.Держали пчел, тем и жили. К поезду тетка приехала на двухколесной грузинской арбе с низкорослойлошадкой в упряжке. Как-то очень светло умилилась тому, что я уже такойвзрослый, и расстроилась, что я курю. Но поехали мы не в деревню, а в горы,куда на лето вывезли пасеку. Эти полторы недели, которые я прожил на пасеке,были, наверное, самыми умиротворенными в моей жизни. Члены общины, восновном женщины, были словно бы бестелесными, никак не обременяющими своимприсутствием. Днем работали на пасеке, по вечерам негромко, ангельскичистыми голосами пели псалмы. С первой звездой жизнь затихала. Я помогал похозяйству, а в свободное время читал Жития святых - никаких других книг небыло. Незадолго до моего отъезда решили перевезти пасеку в деревню на зиму.Луговые медоносы отцвели, взятка не было. Договорились с бортовымгрузовиком, в сумерках стали закрывать летки марлей и перемещать ульи вкузов. Раньше было нельзя, пока пчелы не вернулись в семьи. Ульи ставилиодин на один в четыре ряда, увязывали веревками. Сзади оставили два рядасвободными - для тех, кто будет сопровождать машину, и поможет на месте сразгрузкой. Мне досталось место с краю, у низкого борта. Держатьсяприходилось за веревки и за передние ульи, больше не за что. Двинулись впуть уже в полной темноте. То, по чему мы ехали со скоростью примерно пятькилометров в час, дорогой назвать было нельзя. Это было что угодно, но недорога. Грузовик кренился то в одну сторону, то в другую. Казалось, вот-воти машина завалится набок со всем своим мерно гудящим грузом. Но в последниймомент все каким-то чудом выравнивалось. Часа через два дорога спустилась в равнину, стало спокойнее. Ярасслабился, переступил затекшими от напряжения ногами. И через пару минутпочувствовал, что по моей шее что-то ползет. Пчела ползет, что еще можетползти? Она добралась до щеки. Я замер, надеясь, что она сейчас улетит.Может быть, она и улетела. Но сначала ужалила. И тут же по шее полезладругая пчела. Судорожным движением руки я попытался ее смахнуть. Смахнул. Ноона все-таки успела ужалить. А снизу наползали еще две пчелы. Видимо,неловко потоптавшись, я порвал марлю, закрывавшую летку. Жизнь моя превратилась в пытку. Пчелы устремлялись к моей физиономии,будто она была медом намазана. И ни одна не улетала, не ужалив. Жалиливезде: в шею, в уши, в верхнюю губу, в нижнюю губу, в нос, в подбородок, влоб, в щеки. Даже в веко одна умудрилась. И снова - верхнюю губу, в нижнююгубу, в уши. Я был готов спрыгнуть с грузовика и остаток пути проделатьпешком, но было неудобно перед спутницами, вымотанными трудной дорогой. Наконец через час или через целую вечность машина въехала в темнуюдеревню и остановилась в просторном дворе. Мотор заглох. Я скатился на землюи принялся стряхивать с одежды этих мерзких тварей. Принесли "летучую мышь",приблизили к моему лицу и покатились от хохота. Смущенно крестились,"Господи прости, грех какой!" И вновь хохотали. Кто-то принес из домазеркало. Из него глянуло на меня нечто совершенно чудовищное, страшный сон:с огромными ушами, с перекошенными щеками, с уродливой, словно заплывшейжиром шеей, с толстыми вывороченными губами. Венчали эту картину узенькийхитрый глаз и три шишки на лбу, как прорезающиеся рожки. И при этом общеевыражение было, как у добродушного клоуна, изображающего идиота. Даже я самне смог удержаться от усмешки. Правда, довольно кривоватой. - Не горюй, - сказала мне тетка. - Пчелка - божья тварь, от нее худа небудет. Меня же заботило другое: как в таком виде возвращаться в Ленинград?Совершенно невозможно. Опухоль сошла лишь на десятый день, оставив некоторую желтизну исморщенную кожу, как у алкоголика после запоя. Но я решил ехать. За два дняв дороге лицо еще подправится, а я уже и так опаздывал почти на две недели.На той же арбе тетка отвезла меня к поезду, благословила и одарила двумятрехлитровыми бидончиками свежего меда. - Не отказывайся, это от чистого сердца. От всех нас. Мы никогда незабудем, как ты нас насмешил. Храни тебя Господь. В поезде я выменял у какого-то грузина бидончик меда на бидончик чачи ив общежитии отпраздновал свое возвращение, после чего все дверные ручки,спинки кровати и дверцы шкафа были липкими больше недели. При моем появлении в институте меня вызвали в деканат, и секретаршаФеофаныча передала мне его распоряжение представить письменное объяснение поповоду моего двухнедельного отсутствия на занятиях. Этого я ждал и в тот жевечер сочинил очень правдоподобную историю о том, как во время моегопребывания у родственников в Грузии на горной реке Циви-Цхали произошелочень сильный паводок, и деревня две недели была отрезана от внешнего мира.Что и явилось причиной моего опоздания. С этой бумагой я и явился к декану. Но секретарша меня не пустила: - Оставьте, я передам. Дня через три Феофаныч затребовал меня пред свои очи. - Я ознакомился с вашей объяснительной. И навел кое-какие справки.Грузия действительно существует. Горная река Циви-Цхали тоже существует. Ина ней действительно бывают сильные паводки. Но они бывают в начале лета, впериод таяния снега в горах. А осенью никаких паводков на горных рекахГрузии не бывает. Почему вы все время врете? - Но вы же не поверите, если я скажу, что меня покусали пчелы и я двенедели ждал, пока моя морда не придет в норму? - Пчелы? - переспросил он. - Какие пчелы? - Обыкновенные. Домашние. - Разумеется, не поверю. - Вот. А спрашиваете, почему я вру. - Так. Очень интересно. Давайте с начала. И не упускайте подробностей. Когда я закончил рассказ, декан глубоко задумался и озадаченно покачалголовой: - Невероятно. Но я склонен поверить. Знаете, что меня убедило? - Что все хохотали? - Нет. Религиозная община. Русская религиозная община в Грузии - такоене придумаешь. - Переписать объяснительную? - предложил я. - Да вы что, смеетесь? Идите занимайтесь. И давайте договоримся. Ещеодин прогул, и я подпишу приказ о вашем отчислении. И никакие подвиги нацелине вам не помогут. Он придвинул мою объяснительную и поставил размашистую резолюцию:"Принять к сведению. В архив". Семестр прошел относительно благополучно. На зимние каникулы я съездилк матери в Ухту. Помятуя предупреждение Феофаныча, обратный билет взял напоезд "Воркута - Ленинград", который приходит в Питер в пять утра. Заеду вобщежитие, оставлю вещи и к девяти успею на лекции. Так бы оно и было. Ночаса в четыре, когда проводница разнесла чай и начала собирать белье, вагонвдруг сильно встряхнуло, накренило, внизу загрохотало, будто поезд некатился по рельсам, а скакал по шпалам. Потом еще раз дернулся иостановился. Свет погас, через некоторое время зажегся. Проводница сбегала кбригадиру и, вернувшись, объявила: - Граждане пассажиры, успокойтесь, ничего страшного. Как выяснилось, возле станции Мга задний вагон сошел с рельсов, началстаскивать остальные. Наш вагон был четвертый с конца, на нем поездостановился. Пострадавших нет, все живы-здоровы, не паникуйте. Часа через два на соседний путь подали электричку, пересадили в неепассажиров. Она двинулась в сторону Ленинграда, но ехала почему-то оченьмедленно, только в пятом часу дня вплыла под своды Московского вокзала.Никакого резона ехать в институт уже не было. Совесть моя была спокойна: яже не виноват, что такое случилось. Но декан был другого мнения. - Вот приказ о вашем отчислении. Я подписываю и передаю ректору. Эточистая формальность, но я должен спросить: в чем причина вашего прогула? - Я не виноват. Понимаете, тут такое дело: поезд, на котором я ехал,сошел с рельсов. - Как?! - взревел Феофаныч, ни на кого никогда не повышавший голоса,размашисто подписал приказ и вызвал секретаршу. - Передайте в ректорат. Сменя хватит! - Иван Феофанович! - взмолился я. - Я не вру. Честное слово! Я говорючистую правду! Было крушение. Возле станции Мга! - Вы говорите правду? Прекрасно. Езжайте на вокзал и принесите мнесправку о том, что было крушение. Если через два часа вас не будет, приказуйдет в ректорат. Все, идите. На Московском вокзале я отыскал кабинет начальника и попросил дать мнесправку о том, что поезд, на котором я ехал, сошел с рельсов. Вдоказательство, что я ехал именно на этом поезде, показал билет. Начальниккак-то странно посмотрел на меня и велел обратиться за справкой в кабинетномер такой-то, по коридору прямо, последняя дверь слева. В кабинете безтаблички, только с номером, за канцелярскими столами сидели два человека,курили "Беломор" и читали газеты. Тот, что постарше - "Правду", второй,помоложе, - "Известия". Оба не в железнодорожной форме, а в обычныхкостюмах. Выслушав мою просьбу, почему-то переглянусь. - Зачем вам справка? - полюбопытствовал молодой. Я объяснил: требует декан, иначе грозит отчислить. - Надо же, какой грозный у вас декан! А на слово не верит? - Ни в какую, - подтвердил я. - Уперся. Неси справку и все. - Фамилия декана? - вмешался старший. Я сказал. - Должность? - Декан - это и есть должность. Декан второго факультета. - Какого института? - Разве я не сказал? Технологического имени Ленсовета. Пожилой вписал данные в конторскую книгу. Но почему-то не мои, адекана. - Так что, дадим молодому человеку справку? - с иронией поинтересовалсямолодой. - Не скалься, дело серьезное, - оборвал старший. Он написал на листкеномер телефона и протянул мне. - Передайте декану, чтобы он позвонил поэтому номеру. - А справка? - спросил я. Молодой усмехнулся: - Ну что мы будем разводить формальности! Обойдемся без писанины.Гуляй, студент, гуляй! Вернувшись в институт, я протянул Феофанычу листок с телефоном. - Это - справка? - неприятно удивился он. - Вас просили позвонить по этому телефону. - Кто просил? - Не знаю. Какой-то человек на вокзале. Он не назвался. - Что ж, позвоним вашему таинственному незнакомцу. Почему бы и нет? -Он набрал номер и официально представился: - С вами говорит декан факультетанеорганической химии Технологического института имени... Как? Да, я васслушаю... Не знаю, что ему говорили, но лицо у Феофаныча постоянно вытягивалось,он то и дело поправлял очки, сползавшие с почему-то запотевшего носа,повторял напряженным голосом: - Да, понимаю... Нет, не настаиваю... Да, конечно... Все понял,спасибо. Желаю здравствовать. Положив трубку, вынул большой клетчатый платок, сначала протер очки,потом лицо. - Что сказали? - осторожно спросил я. - Что сказали? То, что я и сам должен был знать. На советских железныхдорогах никаких крушений не бывает никогда. Никаких. Даже мелких. Вот чтосказали. Он на четыре части разорвал лежавший перед ним и уже подписанный имприказ и бросил обрывки в корзину для бумаг. - Чего вы ждете? Вопрос закрыт. Свободны. С порога я оглянулся. Феофаныч расслабленно сидел в кресле и смотрелмне вслед с таким выражением, что на лице его без труда читалось: "Господи,когда же я избавлюсь от этого придурка?!" В тот день, когда мне торжественно вручили с такими муками выстраданныйдиплом, не было более счастливого человека, чем... Чем я? Нет, чем декан.