296. Понятие «кауза». Слово «кауза» имело в римском праве разнообразные значения. В обязательственном праве под «кауза» нередко
понимали то материальное основание, вследствие которого сторона
вступает в обязательство, та цель, которая имеется в виду при вступлении в обязательство. Dedi tibi Stichum ut Pamphilum manumittas – я дал
тебе раба Стиха, чтобы ты освободил Памфила (D. 2. 14 7. 2). Fundum
Titius filius metis praecipito, quia frater eius ipse ex area tot aureos sumpsit –
пусть сын мой Тиций возьмет впредь до раздела наследства земельный
участок, поскольку брат его взял сам из моей кассы столько-то золотых
(D. 3S. 1. 17. 2). Желание освободить Памфила в первом случае, желание уравнять положение двух сонаследников во втором случае являются материальным основанием, побуждающим совершить ту или иную сделку. Это основание может иногда оказаться противозаконным, про- тивонравственным. Pacta quae turpem causam continent non sunt observanda – соглашения, содержащие противонравственное основание, не должны быть соблюдаемы (D. 2.14. 27.4).
Может случиться, что правооснование вовсе отсутствует. Например, хозяин сделал записи по своим счетным книгам о том, что он должен определенную сумму рабу. Между тем, в действительности хозяин не получил займа от раба, и, вообще, долг лишен материального правоос-нования – nulla causa praecesserat debendi (D. 15.1.49.2).
В таком случае запись по книгам не порождает обязательства.
297. Стипуляция как обязательство, не содержащее «каузы». Однако
издревле в Риме существовал договор, сила которого покоилась на его
формальном характере, не содержа в то же время упоминания о
«каузе», лежащей в его основании. Мы имеем в виду так называемую
стипуляцию (п. 433).
Здесь достаточно сказать, что под стипуляцией понимается словесный договор, заключаемый путем вопроса кредитора и совпадающего с вопросом ответа должника. Древнейший тип стипуляции: Centum dare spondes? Spondeo. Обязуешься уплатить сто? Обязуюсь.
Уже отсюда видно, что стипуляция не содержит в себе указания, по какому основанию должник обязался уплатить (по займу, по купле-продаже и т. д.), т. е. стипуляция не содержит в себе «каузы»; мы говорим поэтому, что стипуляция является абстрактным обязательством. На ранних стадиях развития строго абстрактный характер стипуляции отсекал у должника какие бы то ни было возражения и безоговорочно закабалял его кредитору-рабовладельцу. Но вскоре выяснились большие злоупотребления на этой почве.
298. Появление возражений об отсутствии «каузы» в стипуляции.Гай (4. 116) сообщает, что стало нередким (saepe accidit) такое явление: должник принимает на себя обязательство по стипуляции, между тем как кредитор, собиравшийся отсчитать и выдать деньги взаймы, таковых не выдал (numeraturus non numeravit). Формально стипуляция остается в силе, но злоупотребление кредитора настолько явное, что присуждение с должника представляется несправедливым (iniquum) и должнику дается возражение о недобросовестности истца (exceptio doli). В результате стипуляция, продолжая быть по форме абстрактной, начинает терять по существу свой абстрактный характер, т.е. она перестает быть материально-абстрактной (подробнее см. п. 465).
299. «Кауза» в обязательствах, направленных на передачу. Особо
нужно остановиться на роли «кауза» в обязательствах, исполнение которых состоит в «dare», т. е. в передаче вещи. Передаче могут предшествовать различные материальные правооснования, например:
| Si tibi (rem) tradidero sive ex venditionis causa sive ex donationis sive quavis ex alia causa (Гай. 2. 20). | Если я тебе передам вещь в силу продажи или в силу дарения или по какому-либо другому основанию. (См. также в п. 198). |
Влияние «каузы», как предшествующего правооснования, на последующее действие стороны в обязательстве весьма энергично. Так, например, римское право считало недействительными дарения между супругами, вследствие чего действия, совершенные на основании этой «каузы», признавались недействительными, как-то: передача подаренного предмета, принятие одним супругом обязательства перед другим в целях дарения или погашение долга с такой же целью (D. 24. 1. 3. 10).
На примере дарения ясно видно, что понятие «каузы», как предшествующего правооснования близко подходит к понятию намерения, с которым сторона совершает действие. В этом смысле говорят не только о causa donandi, т. е. о намерении одарить, но и о causa solvendi – намерении исполнить обязательство, causa contrahendi – намерении связать договором.
Юлиан (II в. н.э.) считал, что если одна сторона дает деньги с намерением дарить и другая берет их с намерением получить взаймы, то при таком расхождении в «кауза» договор не состоялся (D, 12. 1. 18. рг.).
300. Передача вещи становится независимой от «каузы».Однако чем ближе к византийской эпохе, тем эффект передачи вещи становится все более независимым от лежащей в ее основании «каузы» и от тех внутренних мотивов, которыми сторона руководится. Институции Юстиниана содержат такое положение: «Я тебе завещал раба Стиха за то, что ты вел мои дела в мое отсутствие, или за то, что возбужденное против меня уголовное дело было прекращено благодаря твоему вмешательству. Затем оказывается, что ты вовсе не вел моих дел или не имеешь никакого отношения к прекращению уголовного дела; тем не менее, завещательное распоряжение остается в силе». Это положение формулируется так: legato falsa causa non nocet – ложный внутренний мотив не вредит завещательному распоряжению (1.2.20. 31).
Составители Дигест делают и дальнейший шаг. Они цитируют приведенный у Юлиана пример, когда кредитор дает деньги donandi gratia, а должник их берет quasi creditam, в виде займа. Мы знаем, что, по мнению Юлиана, в данном случае договор не состоялся из-за расхож-дения в «кауза» (D. 12. 1. 18. рг.). Однако ко времени работы византийских компиляторов взгляд на «кауза» уже изменился, и они не остановились перед тем, чтобы вложить Юлиану в уста прямо противоположное решение:
| Nee impedimento esse, quod circa causam dandi atque accipiendi dissenserimus (D. 41. 1. 36. lulianus). | He является препятствием расхождение в отношении «кауза» передачи и получения. |
В результате эволюции передача вещи стала независимой от «кауза», другими словами, traditio стала абстрактной (п. 198).