Мотивы нравственного поведения

Литература: Letourneau, L'evolution de la morale, 2 изд. 1894, pyc. пep. 1909; Westermark, Ursprung und Entwickelung der Moralbegriffe, 2 т. 1907; Сутерланд, Происхождение и развитие нравственного инстинкта, 1900; В r e n t a n o, Vom Ursprung sittlicher Erkentniss, 1889; Huxley, Evolution and Ethics (pyc. пep. 1895).

Каким же образом усваивает человек нормы нравственности, с которыми ему следует сообразовать свое поведение?

Но, может быть, усвоение совершенно излишне, потому что нравственные понятия врождены человеку? Человек знает, как ему поступать, потому что природа дала ему нравственное сознание. Чтобы решить, как поступить, человек не должен ожидать указаний извне, потому что они даны ему изначала. Нравственный закон, присущий человеку по самой его природе, нуждается разве только в раскрытии.

Таково воззрение интуитивной этики. Представителей этого направления нисколько не смущает то обстоятельство, что у различных людей наблюдается большое несходство нравственного сознания. Они предполагают известную норму этого сознания, и все, что стоит ниже ее, является таким же уродством, как и отклонения от антропологического типа. С этим нужно было бы согласиться, если бы дело шло об отдельных индивидах. Но история и этнография обнаруживают, что различие нравственных понятий замечается не по индивидам, a пo целым обществам, народам. Но и это не смущает интуитивистов. "To, что какие-нибудь ашанти и зулусы, что дети и идиоты ничего не знают об этом, так же мало касается его, как нравственного предписания, как то, что о нем не знают животные или то, что о нем никто еще не мог знать, когда наша солнечная система являлась хаотической массой атомов"*(188). Таким образом нравственное сознание существовало, когда не было еще на земле человека. С интуитивной точки зрения это последовательно, хотя все таки неясно, чье же это было сознание, где оно находилось и можно ли при таком предположении выводить нравственное сознание из природы человека.

С научной точки зрения нравственные понятия усваиваются опытным путем. Общественный опыт наводит на установление норм нравственности, индивидуальный опыт переносит эти нормы в сознание человека.

С самого рождения человек живет в общественной атмосфере, из которой впитывает в себя веления нравственности. Co всех сторон, незаметными путями, проникают в его сознание представления о должном и оседают в его мозгу. Прежде всего человек, еще ребенком, знакомится с правилами нравственного поведения посредством домашнего воспитания. Конечно, не для всех семья в равной степени служит источником нравственных понятий. Домашнее воспитание сменяется школьным, где человек воспринимает нормы нравственности и от воспитателей и от товарищей. Школьное воспитание уступает место общественному воспитанию в широком смысле. Общественная среда учит человека, иногда горьким опытом, тому, чего он не воспринял в семье и школе.

Усвоение норм нравственности путем воспитания может быть двоякое: непосредственное и посредственное. Непосредственное усвоение достигается путем передачи человеку норм в готовом виде и отвлеченном. Этот прием падает главным образом на семью и отчасти на школу, особенно там, где введено преподавание морали, как, напр., во Франции. Посредственное усвоение заключается в том, что человек сам выводит установленную норму из наблюдаемых явлений поведения. Так он начинает подражать действиям других лиц, и из постоянного повторения у него создается представление о правиле должного. Такие же выводы может он сделать при столкновении своего поведения с поведением других. Самый язык, воспринимаемый из общественной среды, уже подсказывает, как следует или как не следует поступать. В словах "ложь", "воровство" уже содержится то порицание, которое в сознании говорящего соединяет выражение с оценкой его содержания.

Чем сложнее общество, тем менее одинаковы условия нравственного воспитания для каждого его члена. Один поставлен в более благоприятные условия, чаще слышит повторение правил и видит кругом себя строгое и неуклонное применение их. Другой знакомится только с основными нравственными положениями, да и то на каждом шагу наблюдает их нарушение. Вот почему общество применяет более строгую нравственную оценку к лицам "воспитанным", чем к лицам, не получившим хорошего воспитания.

Помимо воспитания, познанию нравственного поведения, как наиболее соответствующего общественной полезности, способствует степень умственного развития. Чем более образован человек, чем более способен он уяснить себе взаимную связь сложных общественных отношений, тем легче может он постигнуть самое отдаленное влияние своего поведения, тем более в состоянии он определить общественную полезность или вредность того или иного образа действий. Широта кругозора необходима для того, чтобы оценить значение поведения не с конкретной точки зрения данного случая, а с точки зрения принципа всеобщего поведения.

Чем сложнее общественная жизнь, тем менее уверенности, что на каждый случай найдется уже готовая норма нравственности. Ошибочность утверждения Канта, будто каждый человек в каждом отдельном случае, помимо всякой науки, знает, в чем заключается долг, - ясна для каждого, кто переживал нравственные сомнения. Беспомощность индивида может открыться и при отсутствии нормы и при шатании старых норм. Жизнь выдвигает все новые вопросы, на которые общественная среда не умела выработать ответов или не может прийти к соглашению. Можно ли любить ближних за счет дальних или должно любить дальних даже за счет ближних? Допустимо ли с нравственной точки зрения утверждение своего благополучия на разорении конкурентов; возможна ли женитьба без любви, по расчету на устроение семейной жизни; находит ли себе оправдание покупка вещи ниже ее действительной стоимости? Сколько новых вопросов выдвигает профессиональная жизнь. Может ли врач молчать, когда его больной пациент женится на девушке с опасностью для ее здоровья; может ли адвокат отказать в защите клиенту, вызывающему всеобщее негодование? Какие острые вопросы, мучительно ожидающие твердого ответа, создает половая жизнь. Общественная среда не приспособилась ко многим из этих положений, и индивид должен сам искать выхода из нравственных затруднений.

Само общество понимает значение личного развития в деле нравственного поведения. Поэтому общество совершенно основательно предъявляет большие нравственные требования к "образованному", чем к людям, не имевшим возможности развить свой ум, и подвергает поведение первого более суровой нравственной оценке, чем поведение вторых.

Если достигнуто знание нравственных норм, то, спрашивается, что же побуждает человека согласовать свое поведение в каждом отдельном случае с требованиями нравственности? Другими словами, в чем заключается психологическое основание нравственного поведения? Этот вопрос представляется тем настоятельнее, что нравственное или хорошее поведение далеко не всегда совпадает для человека с приятным.

Но, может быть, знание человеком того, как должно поступать, уже предрешает вопрос, как поступит он? Такова была именно точка зрения Сократа, который полагал, что добродетель есть знание, и что человек поступает дурно только по неведению. Однако, опыт показывает нам, что человек, усвоивший себе нравственные предписания, тем не менее поступает нередко вопреки им. Положение Сократа верно с точки зрения познания норм нравственности, но знание нравственных норм еще не обеспечивает нравственного поведения, и с этой стороны положение Сократа неточно. Необходимо найти мотивы, побуждающие человека идти по пути, открытому для него знанием.

Может быть однако, здесь никаких мотивов нет, здесь царство категорического императива, безусловно повелевающего человеку, вне всяких законов причинности? Такова точка зрения Канта. Категорический императив, как закон всеобщий и необходимый, составляет приказ, данный внутренним голосом человека, не обусловленным какими то ни было данными опыта. Если категорический императив понимать в смысле побуждения к действию, не обусловленного предварительной его оценкой, то можно согласиться с мнением, будто "то, что Кант назвал категорическим императивом, в действительности есть инстинкт*(189)". Но Кант именно старался возвести этот императив на степень сознательного долга, а не спустить его за порог сознания. Однако категорический императив Канта возбуждает сомнения с различных сторон: а) почему он имеется не у всех людей, b) как возможно при нем поведение, нарушающее требования нравственности, с) откуда появился категорический императив в сознании человека. Все эти вопросы остались в этике Канта без научного ответа.

К соблюдению норм нравственности человека побуждает прежде всего унаследованная наклонность. Человек поступает так, а не иначе, потому, что его принуждает к тому его духовная природа, представляющая результат родового опыта, переданного от предков в длинном ряде поколений. Если не подлежит сомнению факт унаследованной передачи умственного склада, художественного вкуса, то едва ли может возникать сомнение относительно возможной передачи по наследственности характерных черт*(190). Мы знаем, что родительская любовь пробуждается в человеке, особенно в женщине, при условиях самых неблагоприятных для воспитания этого чувства. Благодаря долгому действию исторических причин выработалась большая чувственность в мужчине и большая стыдливость в женщине. Современный человек менее склонен к убийству, изувечению, нанесению побоев, чем его отдаленные на несколько поколений предки; у него, как говорится, рука не поднимается на человека. Цивилизованный человек более чувствителен к физическим страданиям других. Описание пыток вызывает в нас ужас, телесное наказание внушает отвращение. На почве наследственной передачи создается у людей нравственный инстинкт, который многими принимается за врожденные человеческому роду нравственные идеи. Инстинкт устраняет потребность личного опыта. Инстинкт побуждает к действию помимо всякого сознания, вне всякого представления о цели поведения*(191).

Вторым побуждением к соблюдению норм нравственности являются усвоенные воспитанием наклонности. Человек поступает нравственно потому, что его приучили в семье, школе и обществе к известному поведению. Чем чаще и однообразнее повторяются его действия в определенном направлении, тем труднее становится для него изменить усвоенное поведение, тем сильнее укрепляется побуждение в его психическом складе. Здесь во всей полноте обнаруживается верность положения, что привычка - вторая натура. Правило, сознательно воспринятое извне или установленное собственным размышлением, путем частого применения, уходит за порог сознания, и в конце концов человек следует правилу так же бессознательно, как, напр., вытягивает руки при падении на землю, сохраняет равновесие при хождении, закрывает ресницы при приближении к глазу постороннего тела, и т. д. Человек перестает уже думать о цели своего поведения, которая в свое время, может быть, мучительно беспокоила его. Такое бессознательное поведение представляется наиболее твердым, тогда как анализ каждого действия способен привести к сомнению и потере равновесия.

С общественной точки зрения особенно ценны люди, действующие в нравственном направлении в силу привычки, в силу наклонности, усвоенной неизменным повторением акта. Они менее всего нуждаются в каких-нибудь внешних побудителях к соблюдению установленных норм нравственности. Они носят в себе сильнейшее средство, обеспечивающее нравственность их действий. Это - чувство совести.

При всяком отступлении от обычного, твердо усвоенного поведения, человек испытывает то неприятное ощущение, которое в отношении нравственного поведения называется угрызением совести. Это ощущение может быть испытано после отступления от нравственного поведения, и тогда воспоминание о пережитом душевном состоянии способно удержать от повторения противоречащих нравственности действий. Ощущение может быть испытано перед отступлением, когда человек сознает, что он собирается совершить акт необычный, противоречащий его натуре, и представление о возможном душевном состоянии способно остановить готовящееся нарушение норм нравственности. Угрызения совести могут быть общего характера, когда человек испытывает неприятное чувство, не замечая, какую именно норму он нарушает своим поведением, но могут быть и специального характера, когда человек ясно представляет себе, от какой именно нормы обычного поведения отступает он на этот раз.

В этой роли чувство совести является одним из регуляторов нравственного поведения, тем местом, с которым человек идет по жизненному канату и который помогает ему сохранять нравственное равновесие. Это чувство совести не следует смешивать со страхом перед последствиями нарушения нормы, угрожающими самому нарушителю со стороны гневом Бога или негодованием общественного мнения*(192). Страх перед возмездием есть сознательное состояние, угрызения совести - подсознательное состояние. С другой стороны чувство совести должно быть отграничено и от нравственного инстинкта. Совесть может отпасть у человека, если только он начнет систематически нарушать нормы нравственности. Острое чувство, испытываемое при первом нарушении, станет слабеть при повторности, пока совсем не исчезнет. Нравственный инстинкт не может так легко исчезнуть, потому что это не благоприобретенное, а родовое достояние. Нужно изменение поведения в ряде потомств и соответственная передача измененного инстинкта. Развиваемый взгляд на чувство совести низводит его с мистической высоты на уровень будничных явлений. Отличаясь только интенсивностью, совесть есть дальнейшее развитие того неприятного ощущения, которое испытывает человек при нарушении привычек своей обычной домашней и общественной жизни. Привычка вставать в определенное время, привычка к физической чистоте, привычка к домашнему порядку, привычка аккуратно являться к условленному часу - незаметно переходят в привычку держать данное слово, в привычку должника своевременно платить долг, в привычку уважать чужую личность, считать неприкосновенной чужую жизнь. He возникает ли опасение, что "у того, кто знает, насколько сами люди участвовали в происхождении совести, исчезнет абсолютный страх перед нарушением ее повелений*(193)". Можно утверждать как раз обратное: уверенность в сверхъестественном происхождении совести заставляет возлагать слишком много надежд на нее и прилагать слишком мало усилий к воспитанию этого чувства в себе.

Рядом с унаследованными и усвоенными наклонностями, побуждением к соблюдению норм нравственности является понимание общественной солидарности. Человек развитой не может не понимать, что все способствующее поддержанию и развитию общества отражается положительным образом на благополучии каждого индивида, и, наоборот, все способствующее разрушению или ослаблению общества отражается отрицательным образом на благополучии каждого индивида. Связь между общими и личными интересами несомненно существует. Иногда она очевидна для самого ограниченного ума. Это особенно наблюдается в небольших группах. В незначительном общественном соединении каждый отлично понимает, что судьба целого - это и его личная судьба. Здесь всякому ясно, что его трусость перед врагом повлечет немедленное истребление или порабощение всего племени, а в том числе и его самого. Отсюда примеры геройского самоотвержения, которыми так богата история Греции и Рима. В первобытном обществе нет понятия о благодарности, потому что это понятие может возникнуть только тогда, когда интересы общества и индивида настолько разделились уже, что действия одного из членов в пользу другого не соединяются с представлением о непосредственной общей пользе, а следовательно и своей*(194).

В сложных обществах эта причинная связь между общим благом и личным благом не так очевидна для каждого. Но развитая личность не может не понять этой связи и у нее должно явится побуждение действовать в интересе общего блага, потому что ум его привык соединять общеполезное с полезным ему лично. Развитие дает возможность индивиду жертвовать ближайшими выгодами или удовольствиями ввиду самых отдаленных, сопряженных с ними страданий. Ум консерватора обнаруживается в том, что он готов на частичные уступки от своих привилегий ввиду опасности в будущем потерять все. Развитой политик не станет ради выгоды момента, вызывать грубые инстинкты толпы, потому что он не может быть уверенным, что разбуженные страсти не обратятся на него самого. Человек, находящий удовлетворение в общественной деятельности, направит всю свою энергию на укрепление целого, хотя бы за счет своего классового положения.

Приучая себя постоянно связывать свое благополучие с общественным благом, человек начинает рассматривать каждый акт своей деятельности под углом общественной полезности. У человека развивается сознание долга. Человек совершает известное действие, потому что сознает всю необходимость соблюдения установленных в обществе норм. Он понимает, что общежитие немыслимо без норм, что необходимо поддерживать установленные нормы в виду самой ценности нормировки. Человек удерживается от поступка, потому что сознает невозможность существования общества при подражании со стороны других его примеру. Так судья, призванный постановлять свои решения строго по закону, подвергается испытанию со стороны своего начальства, которое требует от него приговора, сообразного с видами правительства. Пред судьей открывается опасность немилости, потери карьеры, быть может самой службы. Но он все же постановляет законный приговор, в сознании того общественного вреда, какой может иметь потрясение законности. Профессор, экзаменующий студента, чувствует жалость к молодому человеку, легкомысленно отнесшемуся к изучаемому предмету. С одной стороны, профессор сочувствует его огорчению, потере года, страданиям его родителей, с трудом собирающих деньги на учение сына. Однако, с другой стороны, профессор сознает свой долг перед обществом добросовестно удостоверять знание тех, кому будут вручены здоровье людей, воспитание детей, честь и непрекосновенность граждан. Сознание долга перед обществом берет верх над сочувствием к человеку.

Сознание долга и чувство совести не совпадают. Их психологическое различие обнаруживается в том, что одно относится к сфере интеллектуальной, а другое - к сфере эмоциональной. Совесть есть регулятор поведения, основанного на приобретенной склонности, долг есть регулятор поведения, основанного на сознательном сопоставлении своих личных склонностей с общественными интересами. Здесь раскрывается противоположность точек зрения Канта и Спенсера. Кант не признает вовсе нравственного элемента в бессознательном поведении, в действиях, вызываемых склонностью, тогда как Спенсер считает такое поведение идеально-нравственным. По Канту, нравственным поведение может быть названо тогда, когда в основании поступка лежит сознание долга, берущего верх над склонностью; наоборот, по Спенсеру, нравственным поведение может быть признано тогда, когда в основании его лежит склонность, преобразованная из долга. По Канту, действия, совершаемые по склонности, остаются вне этики, напротив, пo Спенсеру, действия, совершаемые по долгу, еще не будут этическими*(195).

Конечно, общество заинтересовано в том, чтобы поведение, полезное для общественного благополучия, выполнялось без колебаний, по склонности, подобно, напр., материнской любви или солдатской дисциплине. Но общество всегда будет выше ценить того, кто преодолевает борьбу в своей душе и подчиняет свои склонности общественной полезности. Общество понимает, что излишне поддерживать своим одобрением человека, для которого общественно полезное стало лично приятным. Наоборот, оно направляет всю силу своей поддержки в сторону колеблющегося человека, в борьбу мотивов бросает новый мотив, высокое восхищение перед внутренней победой. Но конечное желание общества - видеть колебание устраненным и склонность укрепленной.

He прав и Шиллер, осмеявший строгую мораль Канта. Шиллер вменил Канту мысль, будто оказание помощи только тогда нравственно, когда делается с отвращением. Человек, помогающий своим друзьям из склонности к ним, должен будто бы сначала проникнуться отвращением к ним и тогда помогать - это и сделает его нравственным. На это Кант справедливо мог бы сказать: "если тебе хочется оказывать услуги своим друзьям, потому что это доставляет тебе удовольствие, делай, но не возводи своего поведения на нравственную высоту, не претендуй на нравственную оценку твоих действий". В самом деле, какой поступок вызовет более высокую нравственную оценку: подарки любимой женщине или подарки неизвестным беднякам? Муж, спасающий своего видного союзника по освобождению родины от иноземного господства, несмотря на то, что он только что узнал о связи его с своей женой, - не совершает ли высоко нравственного поступка по сознанию долга, вопреки склонности? Разве общество не поставит его выше мужа, спасающего свою жену, которой грозит уличение в провокаторстве? Достоинство человека с общественной точки зрения определяется готовностью жертвовать склонностью к ближним ради склонности к дальним. Величайшим нравственным подвигом останется акт матери, посылающей дорогого ей сына на борьбу за правое дело. Дело не в отвращении, как думает Шиллер, а в преодолении личных мотивов. Существует мнение, что со временем долг совершенно уступит место склонности. "Если удастся когда-нибудь достигнуть идеального социального устройства, т.е. осуществляющего наибольшую сумму счастья, то мораль получит тогда наиболее прочные устои, и со временем быть - может явятся люди, так хорошо выдрессированные в нравственном отношении, что они вовсе не будут знать той внутренней трагической борьбы между долгом и склонностью, ареной которой так часто бывает наша совесть"*(196). Этот момент никогда не настанет, потому что никогда не исчезнет антогонизм между обществом и индивидом. Поэтому сознанию долга всегда будет место рядом с чувством совести.

Все сказанное о мотивах нравственного поведения, уже объясняет нам, почему общество от оценки норм, по которым должны направлять индивиды свое поведение, переходит к оценке мотивов, побуждающих индивида следовать установленным нормам. Прежде всего общество оценивает поведение своих членов не со стороны достигнутых в каждом отдельном случае последствий, a co стороны точного соблюдения общественной нормы, хотя бы последствия ее соблюдения конкретно и оказались неблагоприятны. Вредный результат нескольких действий с излишком покрывается полезными последствиями соблюдения установленной нормы в громадном большинстве случаев. Ценя готовность индивидов следовать велениям общественных норм, общество делает еще один шаг и проникает в мотивы этой готовности. Если в этих мотивах раскрывается способность индивида подчинять свои интересы общему благу, согласовать свои действия с нравственными требованиями, - общество признает в своем члене ту общественную полезность, которую оно прежде искало в нормах.

Однако такой переход от объективной оценки к субъективной является результатом долгого общественного развития. Исторически оценка по последствиям предшествует оценке по мотивам. И в настоящее время всякий раз, как возбуждается вопрос об оценке совершенно новых действий, общество подходит к вопросу с объективной точки зрения, - что даст такое поведение обществу, если оно станет общим правилом.

Таким образом нравственность представляется в двояком значении. Нравственность в объективном смысле есть совокупность норм, определяющих поведение индивида в интересе общего блага. Нравственность в субъективном смысле есть готовность индивида подчинять свое поведение требованиям общего блага, в первом случае речь идет о том, какие действия признаются нравственными, во втором - какие люди считаются нравственными*(197).