Дееспособность

Мы рассмотрели природу юридических фактов, и в особенности юридических действий. Мы видели, что понятие юридического действия имеет строго определенный смысл, который отличает его от всякого иного действия, например, от действия безумного, ребенка или животного. В их действиях нет решающего признака юридического действия, т. е. проявления нормальной и зрелой душевной деятельности человека, к которому обращается закон и образ которого стоит перед законодателем, определяя творимые им нормы. Всякий закон рассчитан на определенный средний тип человека из данного общества, класса, национальности или пола, поведение которого закон хочет направить в определенную сторону или удержать от определенного направления. Поэтому одни действия закон допускает, другие — запрещает, но все действия в праве рассматриваются не как механические движения физического тела, по закону причинности влекущие за собой определенные, всегда одинаковые последствия, а только как показатели определенной психической деятельности человека, достигшей такого напряжения, такой зрелости, что действия эти по принципу долженствования влекут за собой общие для всех последствия, установленные объективной нормой права.

Следовательно, юридическое действие есть всякое проявление нормальной и зрелой душевной деятельности, влекущее за собой определенные нормой права последствия, как для него самого, так и для других. Ребенок или безумный не способны поэтому к юридическим действиям, ибо те физические действия, которые совершает безумный, когда убивает, или ребенок, когда крадет, не составляют ни убийства, ни кражи в том смысле, как их понимает норма права, когда определяет убийство как преступное лишение жизни человека или кражу как тайное похищение чужой вещи, и соответственно этому налагает за эти действия наказание. Ребенок или безумный так же не совершают преступления, как обезьяна, утащившая сахар, или молния, убившая человека. Поэтому последствия, установленные нормой для проявлений нормальной душевной деятельности взрослого человека, т.е. для юридических действий, не могут наступить для действий, которые только по внешности похожи на юридические действия, но в которых нет необходимого внутреннего состава, т.е. нормальной и зрелой душевной деятельности.

Таким образом, правовая норма устанавливает известные последствия, вытекающие из определенных действий. Но для того чтобы эти последствия наступили, необходимо, чтобы были налицо именно эти определенного характера действия. Если же у действия нет этого необходимого характера, то нет и последствий, установленных правом. Необходимый характер действия заключается в определенном не только внешнем поведении, но и в особом психическом состоянии, соответствующем этому внешнему поведению. Это — то психическое состояние, которое переживает нормальный и зрелый человек, совершая определенные действия. Здесь определенное внешнее поведение, по общему правилу, выражает определенную внутреннюю деятельность: определенной форме соответствует определенное содержание.

Когда, например, нормальный взрослый человек подписывает договор, в силу которого он нанимается на год работы, то этому внешнему его поведению (подписи договора) соответствует определенное его внутреннее состояние (решимость в течение года исполнять определенную работу). Но если такой договор подпишет безумный или ребенок, то внешнему физическому акту подписания листа бумаги не соответствует внутренний акт принятия на себя обязательства в обмен на известные права. Поэтому внешние действия ребенка или ненормального не имеют того соответствия в их внутренней жизни, какое мы наблюдаем в действиях взрослого и нормального человека, ибо у такого человека мы по его внешним, физическим действиям устанавливаем ту внутреннюю, психическую деятельность, которая породила эти внешние действия, — как в мире естественных явлений от следствия умозаключаем к его причине.

В силу этого, когда право с известными внешними действиями соединяет, по общему для всех правилу, определенные последствия, то право имеет в виду установить следствие не для этого внешнего физического действия, а для некоторого сложного соединения из внешнего физического акта и породившей его психической деятельности. Если же нет одного из элементов этой причины, т.е. психической деятельности, а налицо только физическая ее сторона, то нет и не может быть того следствия, которое правовая норма устанавливает для соединения из обоих элементов, внешнего и внутреннего.

В силу изложенного право делит все действия, вызывающие определенные правом последствия, на акты юридически годные и негодные. Юридически годные акты — это акты нормальной и зрелой психики; они называются юридическими действиями. Юридически дефектные акты — это акты ненормальной, незрелой или ущербной психики: они могут быть только внешними действиями, т.е. событиями, но не юридическими действиями, т.е. юридическими годными психофизическими актами, а потому, хотя их совершают люди, — дети, безумные и т.д., но право рассматривает их как простые события внешнего мира, ибо за ними нет того психического состава, который обычно вызывает подобные действия у нормальных и взрослых людей.

Итак, нормы права обращаются только к взрослым и нормальным людям, ибо только они, а не дети, безумные и пр. могут понимать их и им следовать. Поэтому только их действия нормирует право и только их действия являются юридическими, т.е. влекут за собой одинаковые, общие для всех последствия, установленные правом, как для самого действующего, так и для других. Действия же ненормальных и не достигших зрелости людей являются действиями физическими, но не юридическими, т.е. являются фактическими обстоятельствами, событиями, а не действиями в юридическом смысле.

Хотя события, предусмотренные правом, называются также юридическими и влекут за собой определенные юридические последствия, но это совсем не те последствия, которые влекут за собой юридические действия, а особого порядка специальные последствия, основанные на отсутствии у лица, создавшего данное событие, той самой нормальной душевной деятельности, на наличности которой основаны нормальные, общие для всех последствия, предусмотренные данной системой права. Например, общие для всех последствия кражи, предусмотренные законом, наступают только при наличности у данного взрослого человека нормальной психики, а особые, специальные последствия для ребенка или ненормального (помещение его в учреждение для умственно или морально дефективных либо принудительное лечение) наступают только при отсутствии у нарушителя зрелой или нормальной душевной деятельности, которое исключает применение к нему общего для всех последствия, т.е. наказания.

Если же последствием вреда, причиненного ребенком или ненормальным, является по закону ответственность родителей или опекунов, то основанием этой ответственности, общей для всех, т.е. как для родителей и опекунов, так и для нормальных взрослых людей, является определенный вид действия опекуна или родителей, неправомерное упущение, повлекшее за собой данный вред: ответственность за упущение есть общая, установленная для всех лиц и всех видов упущения, все равно, замечается ли она в неосторожном обращении с огнем, или в допущении вреда другому от своего ребенка или домашнего животного.

Поэтому, например, УК РСФСР, устанавливая систему наказаний, карает за всякое преступление, т.е. «общественно-опасное действие или бездействие, угрожающее основам Советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». Но наказанию «не подлежат лица, совершившие преступление в состоянии хронической душевной болезни или временного расстройства душевной деятельности, или вообще в таком состоянии, когда совершившие его не могли давать себе отчета в своих действиях», и т.д. (ст.6 и 17 УК).

Таким образом, право, связывая с определенными действиями одинаковые для всех последствия, своеобразно переводит на язык права принцип причинности. Если причинность заключается в том, что одинаковые причины влекут за собой одинаковые следствия, то начало справедливости заключается в том, что одинаковые действия должны повлечь за собой одинаковые последствия, причем само право определяет, как должны учитываться органами власти индивидуальные и классовые особенности данного отношения и данного дела. Но так как действия нормального и зрелого человека заключают в себе совсем иной внутренний состав, чем действия ребенка и безумного, хотя бы внешний состав их и был один и тот же, то и следствия этих действий должны быть совсем иные. Чтобы различать эти следствия, чтобы различные по составу действия не имели одних и тех же последствий, необходимо резко различать свойства людей, их совершающих, ибо от этого зависит внутренняя природа действия, т.е. и все действие в целом.

Необходимо поэтому установить, кто именно способен совершать те одинаковые по внутреннему и внешнему составу действия, которые влекут одинаковые для всех последствия, т.е. кто именно способен совершать юридические действия. Лицо, способное совершать юридические действия, т.е. действия, влекущие за собой одинаковые для всех последствия, — есть лицо дееспособное; на лиц недееспособных эти общие для всех последствия не распространяются. Например, «все лица, нарушающие установленные правила уличной торговли и учиняющие беспорядок и озорство в публичных местах (драка, сквернословие, заскакивание на буфера и ступеньки трамвайных вагонов и т.п.), подлежат ответственности в административном порядке». Но «когда виновными являются малолетние в возрасте до 14 лет, к ответственности привлекаются лица, обязанные следить за их поведением, т.е. родители и опекуны».16

Этой безответственности малолетних как в административном, так и в уголовном праве (ст.18 УК) соответствует их безответственность в праве гражданском: отвечают только несовершеннолетние, достигшие 14 лет, за вред, причиненный их действиями (ст.9 ГК). Но за этим исключением «лицо недееспособное... не отвечает за причиненный им вред. За него отвечает лицо, обязанное иметь за ним надзор». Поэтому по «делам лиц, объявленных недееспособными или ограниченными в силу закона в своей дееспособности (ст.7, 8 и 9 ГК), иски предъявляются их законными представителями или к их законным представителям» (ст.13 ГПК, а также ст.15 и 20 ГПК).

Что же касается действий лиц дееспособных, то, как мы видели, последствия этих действий могут быть двоякого рода. Во-первых, эти действия способны вызвать изменения в правах и обязанностях как самого действующего лица, так и других лиц, т.е. повлечь за собой изменения в субъективно-правовой сфере. Во-вторых, эти действия способны вызвать применение нормы права, т.е. повлечь за собой реализацию объективного права. Это — две стороны одного и того же действия, свойственные всякому юридическому факту (глава V, §1).

В самом деле, правоизменяющая сила юридического действия выступает перед нами, когда мы мыслим те изменения в субъективном праве, которые влечет за собой юридическое действие (например, дарение как юридическое действие создает у одаренного право на вещь, а у дарителя отнимает это право). Правореализующая сила того же юридического действия заключается в том осуществлении объективного права, которое влечет за собой юридическое действие (например, дарение как юридическое действие совершается согласно требованиям объективной нормы в пределах 10 000 рублей, в нотариальной форме — свыше 1000 рублей с согласия одаренного и т.д.: ст.138 ГК), и таким образом реализуется в действительности норма объективного права. Правоизменяющая и правореализующая сила всякого данного юридического действия всегда одна и та же (в пределах учтенных правом социальных группировок), если одинаковы не только внешний, но и внутренний состав действия, т.е. если оно выражает нормальную душевную деятельность взрослого человека: это происходит тогда, когда действие совершено лицом дееспособным.

Таким образом, дееспособность есть способность совершать юридические действия; эти действия имеют одинаковую для них всех правоизменяющую и правореализующую силу. Особенно важное значение имеет правоизменяющая сила действий лица дееспособного. С этой точки зрения дееспособность лица есть способность самостоятельно распоряжаться правами и обязанностями, т.е. своими собственными юридическими действиями изменять сою субъективную правовую сферу. Это значит, что дееспособность дает лицу право самому совершать различные юридические действия, влекущие за собой все установленные правом и для всех одинаковые последствия, т.е. выдавать обязательства и вступать в договоры, приобретать права и обременяться обязанностями и т.п.

По действующему праву Союза ССР полная дееспособность наступает в 18 лет. Лишены дееспособности дети до 14 лет и душевнобольные. Ограничены в дееспособности несовершеннолетние (14—18 лет) и расточители. Недееспособные не могут ни сами совершать сделки, ни выбирать себе представителей для их совершения, а лица «дееспособные могут совершать сделки и через избранных ими представителей, за исключением тех случаев, когда законом это воспрещено» (ст.38 ГК).17

Дееспособность есть понятие по преимуществу частного права; оно применяется в сфере гражданского права, в правах имущественных, т.е. обязательственных и вещных, а также семейных и наследственных. Например, договорная дееспособность есть способность вступать в договоры и т.п.

Кроме гражданской дееспособности существует понятие международно-правовой дееспособности, которая признается за всеми суверенными, т.е. независимыми, государствами; например, союзное государство дееспособно (Германия), а союз государств — нет (старая Австро-Венгрия до 1918 г.). Международно-правовая дееспособность государства заключается в особенности его вступать в договоры, соглашения и обязательства, поддерживать дипломатические сношения, вести войну, заключать мир, а также совершать международные деликты.

По Конституции Союза ССР — и в этом его характерная особенность — дееспособным субъектом международного права является весь Союз как целое, хотя он и состоит из суверенных республик: ведению Союза подлежит «представительство Союза в международных отношениях, ведение всех дипломатических сношений, заключение политических и иных договоров с другими государствами», «ратификация международных договоров» и т.д. (п.а—е ст.1 Конституции СССР). Это потому, что Союз ССР не является обычным «Союзом государств», т.е. конфедерацией, а объединением государств, обладающих лишь «потенциальным суверенитетом», проявляющимся в их «праве свободного выхода из Союза»; поэтому Союз ССР в декларации, предшествующей Конституции, называется «союзным государством», чтобы подчеркнуть его спаянность в одно целое: «Все эти обстоятельства повелительно требуют объединения советских республик в одно союзное государство, способное обеспечить и внешнюю безопасность, и внутренние хозяйственные преуспеяния, и свободу национального развития народов».18

В сфере уголовного права дееспособность называется вменяемостью или деликтоспособностью, что означает способность сознательно совершать действия, запрещенные под страхом наказания, т.е. преступления и проступки, — следовательно, и нести за них ответственность. Вменяемость в отличие от гражданской дееспособности есть отрицательная дееспособность, т.е. способность к уголовно-административной ответственности за свои действия. Положительная дееспособность (гражданская) есть способность к правомерным юридическим действиям, влекущим за собой также изменения в правах и обязанностях, которых желал совершивший эти действия; отрицательная же дееспособность (вменяемость) есть способность к неправомерным юридическим действиям, влекущим за собой для нарушителя наказания, т.е. такое вторжение государства в его блага, которого он не желал и надеялся избегнуть.

В области государственного и административного права дееспособность органов власти называется компетенцией органа, что означает способность совершать определенные законом акты публичного права (глава VI, §3). Акт некомпетентного органа, «преступление» невменяемого и юридическое действие недееспособного не создают последствий, одинаково установленных нормой права для действий дееспособных лиц. Таким образом, единое понятие дееспособности имеет три вида: гражданско-правовая (гражданская дееспособность), уголовно-правовая (вменяемость) и публично-правовая (компетенция).

Понятие дееспособности, несмотря на его видимую простоту, в высшей степени спорно, сложно и многогранно. Дальнейшие моменты понятия дееспособности раскрываются в связи с понятием правоспособности (глава VIII, §1—4).

* Продолжение (начало см.: Правоведение. 1997. №3—4; 1998. №1—3; авторское оглавление см.: Правоведение. 1997. №4). Сверка нумерации и содержания упоминаемых автором статей ГК РСФСР 1922 г., ГПК РСФСР 1923 г. и УК РСФСР 1922 г. произведена по официальным изданиям: Гражданский кодекс РСФСР с алфавитно-предметным указателем. М., 1924; Гражданский процессуальный кодекс РСФСР с алфавитно-предметным указателем. М., 1925; Уголовный кодекс РСФСР с алфавитным указателем к кодексу. М., 1922. (Ред.).

1 См. главу III, §1 настоящей работы, а также: Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. Т.II. СПб., 1907. С.533.

2 Тарановский Ф.В. Учебник энциклопедии права. Юрьев, 1917. С.164 (ср.: Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. 6-е изд. СПб., 1904. С.161, 164. — Ред.). Здесь и ниже текстовые выделения в цитатах принадлежат Я.М.Магазинеру (Ред.).

3 Wenzel M. Juristische Grundprobleme. Berlin, 1920 (цит. в ст. о Венцеле: Fr.Giese. Arche. d. цff. Rechts. 1922. S.360—381).

4 См. также: Исаев М.М. Декларативные статьи Уголовного кодекса: Статьи 5, 6, 7, 8, 9, 26, 27 УК // Советское право. 1924. №6. С.24—46; Жижиленко А.А. Очерки по общему учению о наказании. Пб., 1924; Пионтковский А.А. Меры социальной защиты и Уголовный кодекс РСФСР // Советское право. 1923. №3. С.12—52.

5 Постановление ЦИК СССР от 16 октября 1924 г. «Положение об уездных съездах Советов и уездных исполнительных комитетах» // СУ РСФСР. 1924. Отд.I. №82. Ст.825.

6 См. главу III, §3 настоящей работы.—См. также: Таль Л.С. Концессионные договоры городских общественных управлений // Вестник гражданского права. 1915. №7. С.13—51; №8. С.57—85; Шретер В.Н. Система промышленного права СССР. М.; Л., 1924. С.78—82; Венедиктов А.В. Концессии и смешанные общества // Правовые условия торгово-промышленной деятельности в СССР: Сб. статей / Под ред. Н.А.Топорова и Е.В.Меркеля. Л., 1924. С.39—51.

7 Декрет СНК РСФСР от 23 ноября 1920 г. «Общие экономические и юридические условия концессий» // СУ РСФСР. 1920. №91. Ст.481.

8 При публикации главы III (Правоведение. 1998. №2) на с.77 была допущена ошибка: вместо римской цифры «III» напечатана арабская «3» (Ред).

9 Triepel H. Vцlkerrecht und Landesrecht. Leipzig, 1899.

10 См., напр.: Дернбург Г. Пандекты. Т.I. Общая часть. М., 1906. С.254 (§92 «Главные виды юридических сделок»); Oertmann. I. §22; ГК РСФСР. Ст.139.

11 О порядке опубликования декретов и постановлений Союзной власти см.: Постановление ЦИК СССР от 22 августа 1924 г. «О порядке опубликования законов и распоряжений правительства Союза ССР» // СЗ СССР. 1924. Отд.I. №7. Ст.71; см. также главу III (§2, I) настоящей работы.

12 Гражданское уложение Германской империи. СПб., 1898. С.24—25 (ВGВ — Bьrgerliches Gesetzbuch. — Ред.).

13 Обязательственное право. 1911. §19—31.

14 Некоторые законодательства по соображениям целесообразности признают оспоримость, а не ничтожность сделок, совершенных недееспособными: Гражданское Уложение: Проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского Уложения. [Первая редакция]: В 5 кн. Кн.I. Положения общие. СПб., 1903. С.15 (ст.91); Кн.II. Семейственное право. СПб., 1902. С.71 (ст.399).

15 Елистратов А.И. Очерк административного права. М., 1922. С.93; Duguit L. Manuel de Droit constitutionnel: Thйоrie gйnйrale de l’Etat. Organisation politique. Vol.1. Paris, 1907. P.249—261 (§46 «De la juridiction objective»), 438—448 (§66 «De la situation des agents. La compйtence»).

16 Обязательное постановление Петроградского Губисполкома от 23 июня 1923 г. «О мерах охраны порядка в местах общего пользования, на улицах Петрограда» // Вестник Петросовета. 1923. 30 июня.

17 Дальнейшие более подробные постановления Советского законодательства о дееспособности — в главе VIII, §1, 2 и 4.

18 Декларация об образовании Союза Советских Социалистических Республик (Раздел первый Основного Закона (Конституции) СССР в редакции от 6 июля 1923 г. — Ред.) // СУ РСФСР. 1923. Отд.I. №81. Ст.782; Магеровский Д.А. Союз Советских Социалистических Республик (Обзор и материалы) / Предисл. Д.И.Курского. М., 1923. С.34; Крылов С.Б. Исторический процесс развития советского федерализма // Советское право. 1924. №5. С.36—66.

· Глава VI

Субъективное право

§ 1. Понятие субъективного права

Мы рассмотрели первичный элемент, молекулу права в объективном смысле — норму, различая две ее части — гипотезу и диспозицию (главы IV и V).

Рассмотрим теперь молекулу права в субъективном смысле — субъективное право отдельного лица. Что такое субъективное право.

I. Теория воли. До середины XIX в. под субъективным правом понималась воля индивида поступать известным образом и требовать от других определенного поведения. Субъективное право, по этому учению, есть господство воли (Willensherrschaft), дозволенность воли (Willendьrfen. — Берн. Виндшейд). Эта теория, которая видела существо субъективного права в воле, господствовала в юриспруденции от Гегеля до Виндшейда: «...нравственный порядок, — говорит Виндшейд, — предписывает, что следует желать; юридический порядок, напротив, дает предписания о том, что дозволяется желать... Стало быть, право (управомочие) есть установленная юридическим порядком дозволенность воли (Willendьrfen); это есть предоставленная юридическим порядком власть или господство».1

Учение это вызывает ряд возражений, сводящихся к тому, что воля отнюдь не является обязательным элементом права. Например, командир полка имеет право наказания, хотя бы тяготился им, и т. д. Затем право имеют и безумные, и малолетние, и юридические лица, а воли у них всех, конечно, нет, и потому-то им даются волеспособные законные представители, которые за них действуют и осуществляют их права. Всем тем, у кого нет надлежащей естественной воли, например, безумным, малолетним и т. п., правопорядок дает искусственную, юридическую, волю в лице их представителей (опекунов) не для того, чтобы таким путем создать их право, а для того чтобы право, уже и без того у них имеющееся, могло быть осуществлено в виде юридических действий (распоряжений, сделок и т. д.). Но для самого существования права не требуется наличность воли у обладателя права; поэтому нет надобности в «дозволенности» той самой воли, которая далеко не всегда имеется у обладателя права. Например, право на наследование имеет малолетний, у которого нет юридически годной воли и который имеет это право помимо своей воли; право апелляции, т. е. обжалования судебного акта по существу, принадлежит душевнобольному помимо его воли; право на имя принадлежит юридическому лицу, хотя бы оно еще не имело никаких органов, никакой воли вообще. Таким образом, воля необходима для осуществления права, но не для его существования.

II. Теория интереса. Учение Руд. Иеринга ниспровергло теорию воли: указав, что дети и идиоты не имеют сознательной воли, но, несмотря на это, имеют права, Иеринг выдвинул интерес как существо субъективного права. Задача права — обеспечить интересы. Поэтому субъективное право есть юридически защищенный интерес.

Иеринг изложил свое учение в ряде блестящих юридических афоризмов: «Интерес, — говорит Иеринг, — составляет цель и предпосылку права» (Das Interesse — den Zweck und die Voraussetzung des Rechtsbildet); «Польза, а не воля, есть субстанция права» (Der Nutzen, nicht der Wille, ist die Substanz des Rechts); «Управомочен тот, кто может притязать не на воление (Willen), а на пользование благом (Genuss)... Субъект права — тот, кому закон определил (zugedacht) пользу от права (дестинатарий); защита права имеет лишь ту цель, чтобы обеспечить ему доставление этой пользы». Закон позволяет опекуну осуществлять свою волю, но пользу от этого дает опекаемому: как капитан ведет корабль в гавань для своего хозяина, так воля осуществляет право для управомоченного. Иеринг высмеивает учение Лассаля, что наследственное право заключается в перенесении воли завещателя на наследника: это особенно ясно, когда безумному наследует ребенок.2

Против учения Иеринга было выдвинуто одно из его собственных построений. Иеринг создал теорию так называемых рефлексов в праве, т. е. таких интересов человека, за которыми нет субъективных прав. Например, когда иностранные товары при ввозе в Германию встречают барьер в виде таможенных пошлин, то это выгодно тем германским фабрикантам, которые производят такие товары в Германии, ибо они юридически защищены от иностранной конкуренции, но это не значит, что фабрикант имеет субъективное право требовать взимания этих пошлин с иностранцев как своего собственного, лично ему принадлежащего права. «Закон, который в интересах известной ветви производства вводит таможенные пошлины, полезен фабрикантам, он им помогает, он их защищает в их деятельности, — но он вместе с тем не дает им никаких прав». В таких случаях у фабриканта есть только рефлекс объективного права, а вовсе не субъективное право.3

Таким образом, говорят, сам Иеринг создал учение о рефлексах как о таких интересах, которые хотя и защищены законом, но не являются субъективными правами. Следовательно, возможен юридически защищенный интерес, не являющийся субъективным правом. Равным образом, и наоборот, возможно право без всякого интереса в его осуществлении; например, право собственности на вещи, лишенные какой бы то ни было ценности и даже способные принести вред их собственнику (право на волка, пойманного в капкан), или право опекуна, который, в идее, не должен иметь никакого собственного интереса в управляемом имуществе опекаемого.

Все это доказывает, что субъективное право может и не заключать в себе никакого интереса, т. е. не обещать никакого блага данному лицу, обладающему субъективным правом; оно не перестает быть оттого правом. Кроме приведенных примеров, таково, например, право на наследство, на котором больше долгов, чем в нем имущества, или все случаи так называемого jus nudum, т. е. голого права, без всякого сопутствующего интереса или блага. Везде здесь интереса нет, а право есть.

Если бы это было не так, если бы право лица существовало только до тех пор, пока есть у него интерес в объекте права, то сразу прекращались бы права на вещи, которыми человек потерял возможность пользоваться или находить в них интерес: например, паралитик потерял бы право на свой велосипед, глухой — на свои музыкальные инструменты, слепой — на свои картины и т. д. Этого нет потому, что интерес не является обязательным элементом права.

III. Воля и интерес. Все изложенные доводы должны доказать, что для наличности субъективного права не требуется ни наличности воли, ни существования интереса у обладателя права и что воля и интерес вообще необходимы лишь для осуществления, но не для существования права. Несмотря на это, сперва Эд.Бернацик (1890), а за ним Еллинек (1892) выдвинули теорию, по которой сущность субъективного права составляют оба момента: для целостного понятия субъективного права необходимы, по мнению Еллинека, и воля и интерес (по учению Бернацика — воля и цель). «Оба момента вместе, — говорит Бернацик, — существенны для понятия субъекта права и обусловливают друг друга. Без этой “воли” не может быть достигнута та “цель”, а без той “цели” не может быть определена эта “воля”. Поэтому субъект права есть носитель всякой человеческой цели, которую господствующий правопорядок признает самоцелью, тем самым, что дает правовую силу воле, необходимой для осуществления этой цели».4 Сущность этого несколько тяжеловесного определения сводится к тому, что решающим ядром субъективного права является сочетание воли с целью, признанное правопорядком. Аналогично и Еллинек говорит: «Субъективное право есть поэтому признанное и защищенное правопорядком господство человеческой воли, направленное на благо или интерес».5

Это примирительное, как будто компромиссное решение возбуждает, однако, большие сомнения. Если теория воли должна быть оставлена потому, что возможен целый ряд субъективных прав, без всякой воли у их обладателя (малолетний, безумный), а теория интереса неприемлема потому, что существует также ряд прав без всякого интереса у их обладателя (права опекуна), то это значит, что имеется два ряда таких прав, в каждом из которых нет какого-нибудь одного из тех двух моментов, которые оба считаются Еллинеком обязательными для понятия субъективного права, т. е. отсутствует либо воля, либо интерес. Следовательно, требовать наличности не только интереса, но и воли во всяком субъективном праве — значит требовать обязательной наличности обоих элементов тогда, когда и одного-то из них мы не во всяком субъективном праве можем найти. Это уже не компромисс, соединяющий ценные элементы обоих учений, а сочетание общих им обоим затруднений, подрывающих ценность предлагаемого компромисса.

А ведь возможны и такие субъективные права, в которых нет обоих, требуемых Еллинеком, элементов, т. е. ни воли, ни интереса: таково, например, право собственности на книгу, давно исчерпанную, забытую и никому не нужную, но не вышедшую из обстановки ее собственника: у собственника нет ни воли к обладанию ею, ни интереса в этом обладании, а право у него есть. Более того, в пыльной полке старых журналов собственник их не только никакого интереса ни для себя ни для других не видит, но за уборку этих журналов из квартиры готов заплатить, как за услугу: здесь субъективному праву соответствует не интерес, а нечто ему противоположное — бремя.

IV. Право как сила. Таким образом, для наличности у лица субъективного права не требуется, чтобы у него была воля для осуществления этого права или интерес в его осуществлении, или, тем менее, и воля, и интерес. Можно указать субъективные права при отсутствии либо воли, либо интереса, либо того и другого у обладателя этого права. Все это так, и тем не менее нельзя не видеть, что в подавляющей массе случаев за всяким правом скрывается интерес: это может быть интерес не только самого обладателя права, но и чужой интерес, который он защищает. Например, право опекуна заключается в защите не своего, а чужого интереса, т. е. интереса опекаемого, или право учителя — в защите интересов его учеников и т. п. Надо, однако, иметь в виду, что право опекуна заключает в себе не только огражденный интерес опекаемого, но и обеспеченную для опекуна возможность исполнять свои обязанности, т. е. право опекуна есть для него самого средство охранить интересы опекаемого. Имея известные обязанности, опекун сам имеет интерес в том, чтобы эти обязанности правильно исполнять, хотя бы во избежание ответственности за их неисполнение. Права опекуна и ограждают его интерес в исполнении своих обязанностей. Поэтому право опекуна ограждает как интерес опекаемого, так и интерес самого опекуна в наиболее правильном, отчетливом и удобном для него исполнении своих обязанностей. То же можно сказать о всякой должностной службе.

Но самое важное для понимания и оценки теории Иеринга заключается в правильном построении понятия «интерес». В это понятие вкладывается самое различное содержание: здесь и «желание известной выгоды», и сама «выгода», и «отношение» субъекта к объекту потребности, и т. д. Л.И. Петражицкий определяет интерес как «эмоциональное влечение к чему-либо», главным образом, к материальным выгодам.6

Нам думается, яснее и правильнее всего определить интерес в чем-нибудь как возможность блага. Например, когда говорят, что у государства есть интерес в возникновении или прекращении данного события (например, войны), то это значит, что существует возможность известного блага для государства от возникновения или прекращения этого события (например, заинтересованность Франции в слабости Германии означает возможность некоторых благ для Франции от этой слабости); когда говорят, что интересы двух государств противоречат друг другу в данном вопросе, то это значит, что возможность блага для одного из государств не совместима с возможностью блага для другого, и т. д. Таково понятие объективного интереса, т. е. объективной возможности блага от данного явления. Отражением (иногда обманчивым) этого объективного интереса является субъективный интерес лица к объекту, т. е. субъективно воображаемая лицом возможность блага от данного объекта. Например, надо различать интерес в войне (объективный) и интерес к войне (субъективный).

Мы везде имеем в виду объективный интерес. Но и в этом значении необходимо отличать, по аналогии с потребительной и меновой ценностью, конкретный интерес обладателя объекта от абстрактного интереса, какой представляет данный объект вообще. Изменяя известное замечание Лассаля, можно сказать, что гробовщик имеет интерес в своих гробах не для себя, а для других; так и слепой может продать свои картины, глухой — свои инструменты, а паралитик — свой велосипед. Следовательно, их вещи представляют интерес, ибо картины, велосипед непосредственно не доставляют блага глухому, слепому или паралитику, но путем продажи, мены, дарения и других способов возмездной и безвозмездной передачи эти объекты могут удовлетворить материальные или духовные потребности, во-первых, их обладателя, а во-вторых, вообще чьи-либо потребности, т. е. заключают в себе вообще возможность блага, которую мы условились называть интересом.

Таким образом, вещь может быть объектом права, если она способна быть объектом чьего-либо интереса вообще, объектом абстрактного интереса. Нет ничего невозможного в том, что одни имеют право на вещь, которая непосредственно только другим способна принести благо, ибо при связях общественности предполагается и для меня возможность блага от объекта, если оно возможно от него для моих socius’ов. Благо же мое может заключаться либо в бескорыстном доставлении блага другому, либо в возмездной переуступке другому моего объекта, либо, наконец, в оплате моего согласия не мешать другому пользоваться моим объектом. В силу этого всякое право существует до и независимо от выяснения вопроса о возможности для данного лица прямого или косвенного блага от данного объекта, лишь бы от этого объекта было возможно благо вообще для кого-нибудь, а при современных глубочайших и теснейших связях общественности и неограниченной способности перевоплощения объектов права всякий материальный предмет или действие, способные быть объектами права, по общему правилу являются в то же время объектами интереса. Мы видели, что здесь возможны исключения, что возможны права без всякого интереса у кого бы то ни было в их осуществлении: более того, субъекты этих прав даже дорого заплатили бы за лишение их объекта их права. Например, пользователь участка земли, на котором много ни на что не годного камня, охотно и дорого заплатил бы за уборку этого камня с участка, чтобы запахать его, и тем не менее камень, который ни на что не годен, не представляет ни для кого интереса, есть объект его права собственности. Но как бы доказательны ни были эти факты, они являются во всяком случае только редкими исключениями, не имеющими значения в социальном обороте: по общему правилу за всяким правом стоит охраняемый правом интерес.

Но составляет ли наличный интерес существо права? Нет, ибо интерес есть лишь предполагаемая цель права, но не само право. Вопреки Иерингу и Еллинеку, право — не само благо и не абстрактная возможность блага, т. е. интерес, — право есть возможность осуществления интереса лично или через представителя. Существует ли абстрактный или конкретный интерес у обладателя права, это не касается существа права; интерес этот предполагается, и никем не должен быть доказываем, — разве бы, напротив, было доказано, что лицо отстаивает свой объект без всякого интереса в нем, а только из желания причинить зло другому или лишить его какого-либо блага. Например, лицо, выезжающее из квартиры, имеет право на фрески, нарисованные на стене квартиры, но его право выскоблить свои фрески не может быть признано, так как цель здесь — не положительный интерес выезжающего, а злобное желание — не дать насладиться фресками своему преемнику по квартире.

Из всего изложенного вытекает неприемлемость теорий воли и интереса, как они обычно защищаются и толкуются, ибо воля есть средство, а интерес — цель осуществления субъективного права, но не его существо. Однако внимательно следя за развитием мысли Иеринга, можно найти в ней ряд других глубоких и здоровых элементов, из которых возможно правильное построение понятия субъективного права. Надо лишь исходить не из тех элементов, которые обычно имеются в виду при трактовке учения Иеринга. В этом учении можно найти несколько различных замечаний о природе субъективного права, но среди них два наиболее важных. Первое — это общеизвестное и нами уже рассмотренное понятие о праве как юридически защищенном интересе: «...понятие права покоится на правовой обеспеченности пользования».7 Другое замечание Иеринга, подробно им не развитое, а лишь полемически выброшенное против теории воли, было затем им оставлено без того глубокого и блестящего развития, мастером которого был в такой счастливой степени Иеринг. Мы уже знаем, что Иеринг отвергает волю как ядро права: по его учению, право «ограничивается тем, что предоставляет ей (воле) в известных границах обеспеченную возможность действовать».8 Здесь мы близко подошли к правильному решению нашей проблемы. Действительно, наблюдение над правовой жизнью показывает, что решающим моментом для субъективного права является особая, защищенная объективным правом, беспрепятственная возможность действовать, включая сюда возможность вынуждать чужие действия: это и есть субъективное право. Хотя это определение расходится с господствующим учением (Еллинека), мы считаем в высшей степени ценным его развитие в русской науке права, ибо вместо туманного понятия воли и многозначащего понятия интереса гораздо глубже и полнее для научного исследования правовой жизни будет служить понятие действия как легко распознаваемого, широко обобщенного и вполне оценимого социального факта.9

Момент действия впоследствии, с различными видоизменениями и в разнообразном преломлении, выдвинут был в работах Э. Гельдера и Ю. Биндера («Handelnkцnnen» Биндера вместо «Willendьrfen» Виндшейда), а также М. Ориу; у нас — Л.И. Петражицкого и отчасти Н.И. Лазаревского и Е.И. Елистратова. В частности, Л.И. Петражицкий осветил троякую природу действия как положительного действия, как воздержания от действия и как терпение чужого действия: например, обязанность представителя власти «терпеть» на митинге всякую речь, как бы она ни задевала его политическое чувство, или обязанность подчиненного терпеть замечания своего начальника, т. е. слушать их и проникаться ими вопреки своим собственным суждениям о предмете. Но, как известно, учение Л.И. Петражицкого о праве построено не на понятии действия, а на эмоциях, и, с его точки зрения, субъективного права в вышеуказанном смысле нет и быть не может.

Переоценивая, с точки зрения «действия», понятия интереса и воли, мы видим, что обычно право уже предполагает и тот интерес, ради которого оно охраняется, и ту волю, через которую оно осуществляется или подлежит осуществлению в будущем. Но и интерес, и воля являются, как мы видели, только обычными спутниками права, иногда условиями, которые необходимы для осуществления права, но вовсе не обязательными элементами самого существа права, которое, как мы видели, без них мыслимо и реально существует. Что же касается их отношения к действиям, вытекающим из права, то оба они, и интерес, и воля, тесно связаны с понятием действия: действие предполагает волю как его причину и интерес как его цель. Таков обычный состав тех действий, с которыми имеет дело право, но в отдельных конкретных случаях праву не хватает то воли, то интереса, то обоих вместе. Это потому, что право есть только возможность действия, охраняемая всей силой правопорядка для тех моментов, когда есть налицо интерес и воля осуществлять право, т. е. не только для настоящего, но и для будущего. Однако на то время, когда ни интереса, ни воли к действию нет, право не прекращается, и это возможно только потому, что воля и интерес не лежат в самом сердце права и потому с их отсутствием не прекращается право. В самом существе права заключена лишь данная правопорядком возможность осуществления воли и интереса, и пока эта возможность не отнята — право существует, а прекратилась возможность — нет и права.

Таким образом, субъективное право обычно соединяет в себе два момента: формальный, т. е. возможность действовать для осуществления известной воли, и материальный, т. е. возможность действовать для осуществления известного интереса, причем обе эти возможности являются не просто фактическими, а правовыми, т.е. основанными на объективном праве. Объединяя формальный и материальный моменты в одно определение, мы видим, что субъективное право есть юридическая возможность действовать для осуществления воли и интереса.

Исключая из этого определения моменты воли и интереса, которые не являются необходимыми для понятия субъективного права, а нормально уже заключаются в понятии действия как его причина (воля) или цель (интерес), мы видим, что субъективное право есть юридически защищенная, т. е. основанная на объективном праве, возможность действовать или, короче, юридически защищенная сила.

Против понятия права как силы можно возразить, что не всегда право заключает в себе силу, т. е. возможность действовать, преодолевающую препятствия к ее проявлению, — как мы это видим на примере человека, который ночью в глухой части города подвергся нападению вооруженного грабителя: в этой обстановке его право собственности на свои вещи не заключает в себе грана силы, т.е. возможности действовать, преодолевая возможные к тому препятствия. Но с таким же успехом можно отрицать силу тяжести книги, лежащей на столе, только потому, что стол мешает ей упасть. Если бесспорно наличная сила встречает противодействие в другой, большей силе, так что меньшая сила не может проявить вовне своего действия, то это не значит, что сила эта реально вовсе не существует. Стоит только устранить эту бульшую силу, и действие меньшей силы сразу обнаружится вовне. Стоит только появиться вооруженному милиционеру, и та сила права, которая была лишь на время парализована и разобщена с огромной правовой силой всего организованного общества, снова сливается со всей стихией и с очевидной силой проявляется в бегстве грабителя, в его преследовании и аресте. Если бы ограбление успело произойти и ограбленный был даже убит, то сила его права сказалась бы и в розыске убийцы, и в отнятии у него вещей. Сила может быть преодолена большей силой, не переставая быть оттого силой, и наличность силы нельзя отрицать только на том основании, что она в данный момент скована, как нельзя отрицать силу гиганта, прикованного к скале.

Особое свойство той социальной силы, которая является субъективным правом, заключается в том, что она может быть причиной чужих действий: право мое означает чью-то обязанность, т. е. связанность чужих действий, и вытекающую отсюда для меня возможность требовать этих действий. В чем же заключается возможность действовать и требовать чужих действий? Этот вопрос мы рассмотрим в дальнейшем развитии понятия права как силы.

V. Развитие теории силы. Для правильного построения понятия объективного права необходимо иметь в виду, что право предоставляет, умножает или создает не только положительные блага, но и блага отрицательные, т. е. борется с многочисленными опасностями, которые этим благам угрожают. Поэтому наряду с возможностью блага, т. е. интересом, необходимо выдвинуть и изучить понятие возможности зла, т. е. риска. Возможность эта, возросшая до степени вероятности зла, становится опасностью, а дойдя до грани неизбежности, т. е. необходимости зла, отвердевает как реальность зла.

Против всех этих видов и степеней зла общество борется прежде всего путем их предупреждения. Отсюда вырастает техника: промышленная, строительная, транспортная, пожарная, военная, медицинская и т. д. Техника дает могущественные средства предупреждения, устранения и уменьшения всех видов риска, которому подвержен человек и его общество, и та же техника дает бесчисленные средства накопления и усовершенствования положительных благ. Но этого мало: при самой совершенной технике остается достаточно места для возможности, вероятности и необходимости зла. Для борьбы со всеми этими степенями зла и для распределения положительных благ в обществе необходим особый, сознательно организованный аппарат, который предупреждал и ослаблял бы все эти степени риска и целесоответственно перераспределял среди членов общества не только интересы, но и стихийно падающие на них риски в соответствии с интересами господствующих классов общества. Этой цели и служит право.

Исторически и логически исходной точкой права являются не столько возможности блага, предоставляемые правом, сколько те бесчисленные возможности зла, с которыми борется право. Поэтому наряду с техникой, которая борется по преимуществу с внешними источниками зла, право борется в первую голову с внутренними возможностями зла, исходящими не от природы, а от человека, ибо при наличии классовых противоречий, т. е. противоречивых, несогласимых интересов в обществе, неизбежна борьба между людьми из-за этих интересов, а где борьба — там опасность, т. е. возможность зла. Так как эти возможности зла наполняют всю жизнь классового общества и ничем не могут быть из нее устранены, пока сохраняется ее классовое строение, то возникает стремление господствующих классов уменьшить риск их осуществления, т. е. возможность возникновения зла, которым они угрожают. Чем меньше эта возможность, т. е. чем меньше этот риск, тем увереннее действуют господствующие классы и тем безопаснее они себя чувствуют.

Отсюда задача права в классовом обществе — свести к минимуму риск потерять известные блага, т. е. возможность их утраты; следовательно — максимальное обеспечение известных благ (государственное и гражданское право) и устранение особенно вредных способов их нарушения (уголовное право). Право стремится застраховать эти блага от известных поступков, им угрожающих, сделать невозможными или минимально возможными эти поступки; нравственность стремится сделать характер и внутреннее настроение человека не допускающими этих поступков.

<...>10 ством, имеет две функции: оно вторгается в правовые блага личности, во-первых, за виновное создание или усиление риска для благ общества или его членов путем особенно вредных посягательств на эти блага; во-вторых, за виновное сложение риска с себя на общество или на других членов (уклонение от служебного и воинского долга или от уплаты налогов). Наказание предупреждает такое сложение или переложение риска и восстанавливает или усиливает риск, от которого хотел освободиться виновный и которому он подверг другого или все общество. Угроза наказания, таким образом, усиливает риск от несоблюдения права: нарушитель рискует не только гражданской, имущественной ответственностью, но и уголовной, личностной ответственностью за несоблюдение права.

Наоборот, обязанности власти в отличие от намеченных выше прав ее заключаются в принятом на себя риске от опасностей, стоящих на пути к проведению актов власти, т. е. в готовности идти навстречу опасностям, угрожающим от неудовлетворенности потребностей подвластного, как самому подвластному, так и властителю от подвластного.

В отличие от наказания как лишения благ награда есть наделение благами материальными или моральными (деньги, почет, повышение квалификации) за отличие по службе, т. е. за сверхобязательное, выше нормального, несение своих обязанностей и, следовательно, за дополнительный риск к тому, который присущ всякому несению обязанностей; но в данном случае этот добавочный риск заранее не оценивается, не подлежит обязательной компенсации, может остаться неоцененным и незамеченным, хотя и доставляет государству неоценимые ценности, без всякого для него риска.

Когда государство, слагая с себя экономический и административный риск, передает осуществление какой-либо своей хозяйственной функции частному лицу или обществу, т. е. передает концессию, оно предоставляет концессионеру часть своих прав, облекая его полномочиями и правами за тот риск безуспешности или убыточности предприятия, который оно переложило с себя на него.11 То же начало соблюдения и защиты интересов принявшего на себя определенный риск лежит в основе законов о горных отводах.12

Можно утверждать, что все вообще право есть не что иное, как система распределения рисков, которая изменяет и исправляет стихийно складывающееся их распределение на основе естественных законов экономики.

Ответственность, установленная правом, покоится не всегда только на вине ответственного лица, на вменимости ему в вину его действий, а весьма часто на возложенном на него риске. Он отвечает не за вину, а «за беду» свою: беда его в том, что реально произошла та опасность, риск которой по праву снят с другого или со всего коллектива и возложен на ответственное лицо.

Без теории риска нельзя понять целого ряда коренных институтов права. Почему никто не может освободиться от ответственности за нарушение закона, о котором он не только ничего не знал, но и знать не мог? Только потому, что для государства существует огромный риск от того, что законы его могут быть неизвестны его членам, и если этот риск оно само и будет нести, т. е. принимать на себя все вредные последствия этого незнания, то опасности его существования возрастут до непреодолимой степени. Оно и перелагает этот риск на своих членов, несущих на себе все последствия этого риска. Государство не может нести на себе этот риск, т. е. за незнание закона освобождать от его исполнения, ибо, помимо изложенного, оно этим развращало бы граждан, толкая их на ложь и не имея средства установить истину. Государство может ослабить этот риск своих граждан, не приводя законов в действие до их опубликования и не допуская обратной силы закона, но это лишь смягчение риска, а не принципиальное освобождение от него: риск остается. И, наоборот, государство, подобно всякому предпринимателю, отвечает за увечье или профессиональную болезнь рабочего не потому, что виновно в этом, а только в силу возложенного на него правом риска за последствия трудового процесса, происходящего в его пользу.

В области уголовного права социально опасные нарушители права отвечают не за виновность, а за опасность их для общества. Это значит, что общество отказывается нести риск от наличности в некоторых его членах социально опасных свойств и исключает их из данного общения не только когда они совершили преступление, но и когда суд признает их социально опасными «по связи с преступной средой данной местности» (ст. 49 УК). И наоборот, виновность лица может не влечь за собой его уголовной ответственности, например, за действия главы государства отвечает не он, а его министры, т. е. риск ответственности перелагается с него на министров.

На этом принципе переложения риска ответственности построено страхование гражданской ответственности (например, лиц, имеющих автомобили, за убытки, которые они могут причинить третьим лицам при езде: за эти убытки отвечает страховщик, т. е., например, по праву СССР, государство, принявшее на себя риск ответственности за несчастные случаи при езде). Вообще страхование есть переложение за известную плату на страховщика риска от какой-либо определенной опасности для страхователя (ст. 367 ГК).

Наконец, всякий договор есть взаимное страхование от множества рисков мелких и крупных и распределение этих рисков между заключавшими этот договор, так что право заключается в освобождении управомочного от всякого рода рисков, стоящих на пути к получению условленного блага и грозящих беспрепятственному пользованию и распоряжению этим благом.

Со стороны субъективной право дается, признается или обеспечивается его обладателю как средство укрепить его волю, внушить ему уверенность в сохранности его благ, в охраненности его интересов, — короче, как средство застраховать данное лицо в определенной сумме благ, как бы неблагоприятно ни сложились его фактические обстоятельства в будущем. Поэтому права личности по договору страхуют ее от неблагоприятного для нее изменения фактического ее положения; права государства по отношению к личности страхуют общество от недостатка у личности доброй воли в осуществлении задач государства, т. е. от неблагоприятного для этих задач фактического поведения граждан, если не дать государству права требовать от них должного поведения и т. д.; права органа по отношению к государству также представляют собой застрахование органа от усмотрения других органов и частных лиц, т. е. обеспечение органу устойчивого положения, и т. д.

Все это значит, что право страхует правообладателя от риска потерять свое наличное благо или не получить блага в будущем. В этом смысле даже обязанный страхуется в том, что обязанности его представляют собой максимум требований, которые могут быть к нему предъявлены. Управомоченный же гарантируется в известной сумме благ, т. е. обеспечивается от риска их лишиться или не получить. Это значит, что во всяком праве как юридически защищенной силе (глава VI, § 1, IV) заключается некоторый юридически парализованный риск, связанный с ее применением. От этого риска и стремится застраховать право всякого управомоченного (применение этого построения права к чрезвычайному указу — в моем «Общем учении о государстве»13).

Но если всякая обязанность заключает в себе несение известного риска при ее выполнении, а иногда и после него, то всякая обязанность должна быть обоснована каким-либо эквивалентом, какой-нибудь равноценностью этой обязанности, вознаграждающей за ее несение. Гражданин, несущий повинности в пользу государства, имеет ряд прав по отношению к государству, само государство — по отношению к другому государству, служащий — по отношению к государству, арендатор — к собственнику, кредитор — к поручителю, страхователь — к страховщику, вообще договорившийся — к контрагенту и т. д.

Там же, где риск оставляет единственное содержание отношения и от договора может выиграть только одна сторона, а другая может потерять, — право такого риска не охраняет (пари и игра), ибо здесь только одна сторона может требовать, а другая должна только исполнить, т. е. одна сторона может сделаться исключительно должником, а другая — исключительно кредитором. Здесь нет, следовательно, обмена ценностями, присущего всякому договору. Притом риск присущ всякому договору, но здесь он составляет его единственное содержание. Хотя и в страховании, и в других рисковых договорах риск составляет главное содержание договора, но страховщик (у нас — государство) за свой риск получает известный эквивалент в виде уплаты ему определенной премии в течение определенного срока, и если даже несчастный случай наступает немедленно после страхования, так что страховщик еще почти ничего не успел получить от страхователя, а уж надо платить страхователю за происшедший несчастный случай, то страховщика вознаграждают другие страхователи, платящие премию и не потерпевшие несчастья.

Равным образом обратно, отдельный страхователь может и потерять на том, что напрасно платил страховщику страховую премию, а несчастья с ним не случилось, но, во-первых, платя премии государству и усиливая его средства, составляющие достояние всего коллектива и предназначенные на удовлетворение его нужд, страхователь не теряет безвозвратно и непроизводительно этих денег, как в игре или пари; во-вторых, страховщик несет риск, естественно вытекающий из условий экономической и личной жизни страхователя, т. е. существующий сам по себе, независимо от воли страхователя, а не искусственно созданный самими рискующими, а без их воли, без их собственного желания, для них не существовавший: там — полезное устранение наличного риска, здесь — вредное порождение риска, которого не было; в-третьих, с точки зрения общего народного хозяйства за уплаченные всеми страхователями премии охранены все их хозяйства от внезапного и непоправимого личными силами убытка, который непосредственно им и выплачивается.

Если же страхователь несет некоторый односторонний риск, то государство допускает этот риск потому, что страхователь получает за него уверенность в защите его от несчастья, которое могло бы сразу подорвать его хозяйство или важнейшие блага его или его семьи; а риск страхователя допускается ввиду той общественно целесообразной и полезной функции, которую несет рискующий как член государства, которое само представляет собой некоторого рода страховой союз, где не каждый налог несет каждому данному плательщику специальную, индивидуально определенную для него выгоду, а только в совокупности всех выгод общения дает ему эквивалент его жертв и усилий.

В заключение заметим, что всякое несение риска имеет известные пределы. В частности, обязанный не должен и не может нести риск, которого он ни предвидеть, ни предотвратить не в силах. Поэтому он не ответствен за неисполнение обязанности, если ему в этом помешала непреодолимая сила, т. е. стихия природы, распоряжение власти или невозможность исполнения вообще (ст. 118 ГК).

Во всем изложенном мы исходили из понимания объективного официального права как системы норм, призванных общественной властью и закрепляющих за определенными социальными группами и лицами исторически необходимое распределение общественных благ и возникающих в обществе рисков. Право как система распределения рисков есть социальная поправка в интересах господствующих классов к тому естественному распределению рисков, которое создается стихийным действием природы, экономики и социального быта вообще.

С этой точки зрения субъективное право есть та открытая для личности возможность действовать, которая вытекает из устраненного, ослабленного или перенесенного на других риска. Эта возможность беспрепятственно действовать при устраненном или ослабленном риске является огромной социальной силой в руках того, кто освобожден от этого риска (т. е. у управомоченного), и вместе с тем одновременно невозможность беспрепятственно действовать в силу возложенного или существующего риска составляет источник огромной социальной слабости (у обязанного), т. е. если право есть свобода от риска, то обязанность есть несение риска.

Возможность действовать, вытекающая из парализованного риска встретить к тому препятствие, составляет ядро субъективного права. Эта возможность действовать существует тогда, когда чужие действия так направлены, что не могут быть препятствием для этой возможности или даже обеспечивают эту возможность, т. е. когда эти чужие действия причинно обусловлены необходимостью соблюдать эту возможность. С этой точки зрения субъективное право как юридически защищенная сила есть юридическая возможность быть причиной чужих действий.

В этом определении важны три момента. Во-первых, право не есть сфера своей собственной свободы (Е.Н. Трубецкой), т. е. право на свои собственные действия; это есть всегда право на чужие действия, т. е. возможность быть причиной чужих действий. Во-вторых, возможность эта заключается в устраненном, ослабленном или перенесенном на другого риске, который мог бы грозить данному лицу при осуществлении его интересов или вообще при всякого рода проявлении его социальной силы. В-третьих, сила есть возможность быть причиной чужих действий; это значит, что чужие действия предопределены тем обязательным результатом, который обеспечивается уполномоченному его правом, т. е. теми возможностями, которые ему открыты его субъективным правом.

Таким образом, с точки зрения управомоченного, право есть возможность быть причиной действий обязанного, причем возможность действовать для управомоченного есть следствие того, что он может быть причиной действий обязанного, т. е. что обязанный совершает, не совершает или терпит известные действия. С точки зрения обязанного, чужое право есть предопределенность действий обязанного теми возможностями, которые заключаются в чужом субъективном праве. Таково отражение объективного права в фигурах управомоченного и обязанного.

Наивысшее напряжение понятие субъективного права получает в идее власти (глава VI, § 4), которую мы рассмотрим с особым вниманием, ибо в ней субъективное право доведено до своего логического конца.

 

(Продолжение следует)

* Продолжение (начало см.: Правоведение. 1997. № 3—4; 1998. № 1