Люди не настолько плохи, как ты стараешься их выглядеть, — смеётся Дурак.

Правда заключается в том, что Космическая (истинная) Любовь в высшей степени холодна и беспристрастна, а можно даже сказать — безжалостна.

Но поверьте, вы уже готовы к тому, чтобы сказать своему ближнему: «Ты меня любишь? Тогда помоги мне — сделай мне больно. Найди у меня самое слабое место, самую болезненную точку, укажи мне на то, что я пытаюсь скрыть сам от себя, — и сделай мне больно. А я скажу тебе в ответ: «Спасибо, Учитель!»

Но всё же, как пройти по «дороге освобождения от страданий»? Рекомендации и советы о том, что «необходимо превратить весь свой негатив в позитив», мы слышим на каждом шагу, но что толку? В сложных ситуациях они не работают. Мы обещали рассказать вам, как использовать своё страдание, Твою боль в качестве помощников для создания смеха. Тема эта ёмкая, и сегодня мы рассмотрим только один её аспект, исследуем лишь «преддверие» к ней. Приступим.

Вы хорошо знаете, что ребёнок приходит в этот мир с врождённым рефлексом плача — это механизм программы выживания. Когда жизненно важные потребности ребёнка не получают удовлетворения, он включает страховочный механизм — плач. Это всегда сигнал о помощи, которым он пытается привлечь внимание к себе.

Но то же самое происходит, когда мы, уже взрослые, сталкиваемся с несоответствием происходящего и наших ожиданий о том, «как именно это всё должно происходить». Ментал, запомнивший принципы работы рефлекса: «На помощь!», — провоцирует его, создавая предельно-негативное эмоциональное состояние.

Любое наше деструктивное состояние — это «недоделанный» плач, то есть попытка привлечь к себе внимание и пассивное ожидание помощи извне. Мы как бы регрессируем до уровня младенца и становимся (а точнее — намеренно делаем себя) абсолютно беспомощными, так как включается мощная программа «на предмет защитника» и мы попросту «ждём маму», которая нам всегда помогала в таких случаях.

Но в то же время плач — это всегда «недоделанный смех». Психологи хорошо знают, что отрицательные эмоции всегда первичны в человеческом сознании. А вот положительные эмоции — это продукт уже определённой «эволюции» сознания, они появляются позже и именно вследствие этого — почти всегда менее устойчивы. То есть вполне можно сказать, что плач — это «ещё не повзрослевший смех», его младенческая стадия.

Очень характерно, что любая отрицательная эмоция возникает в такой же ситуации, которая обычно соответствует смеху /То есть сталкиваются разнонаправленные программы и происходит не то, что ожидалось: в ответ на моё «да» следует чьё-то «нет», в ответ на моё «нет» звучит чьё-то радостное «да!».

Но при всём этом чего-то явно не хватает, для того чтобы превратить всё происходящее в гротеск, абсурд и вызвать реакцию смеха. Какая-то «вялотекущая» энергия бродит в нас, нет в ней предрасположенности к «взрыву»!Что же делать?

Необходимо усиление нашего «энергонаполнения», необходим дополнительный «впрыск» энергии, некий «внутренний пинок», для того чтобы привести застрявшую в нас энергию в движение.

Итак, техника «Внутреннего пинка».

Любое болезненное состояние является всего лишь предупреждающим сигналом об остановленной и запертой в нас энергии. Всё страдание, испытываемое нами, как раз и обусловлено её попытками вернуть утраченную динамику за счёт привлечения к себе нашего внимания.

Но ментал, трепетно соблюдая наказы программы выживания, надёжно удерживает эту энергию в связанном и подавленном состоянии, не позволяя ей проявить себя в полной мере.

Поэтому задача, стоящая сейчас перед нами, как раз и заключается в необходимости такого освобождения, мы намеренно хотим вернуть динамику энергии, скопившейся в нас, мы стремимся спровоцировать её взрыв для немедленной интеграции с ней и превращения в смех.

Как это сделать? Как оживить такую «полузадушенную» и вялотекущую энергию? Оказывается, достаточно просто — всего лишь использовав нашу универсальную технику согласия «Да-да». «

При этом каждое «Да» словно посылает импульс дополнительной энергии в запертый в нас «комок эмоций», постепенно провоцируя в нём взрыв. Хотя, если уж быть совершенно точным, всё происходит с точностью «до наоборот».

То согласие, которое мы транслируем остановленной в нас энергии, просто снимает с неё ментальные оковы. То есть мы при этом не столько подпитываем энергию своих подавленных эмоций, сколько разряжаем энергию ментала, подавляющего эти эмоции. Ментал от этого «слабеет», а заряд связанной им энергии всё больше «всплывает», стремясь обрести искомую свободу.

И в какой-то момент, после очередного «Да!», нам остаётся сделать всего лишь некое неуловимое внутреннее усилие, своего рода «внутренний пинок», для того чтобы ощутить в себе всплеск освобождённой энергии и сразу же превратить её в смех. Причём такое «превращение» происходит практически самопроизвольно и определяется только нашей готовностью к смеху, изначальной настройкой на него.

Примечательно, кстати, что чем болезненнее было начальное состояние, тем быстрее и проще наступает его разрядка.

— Чем безвыходнее положение, — хитро улыбается Дурак, — тем возможнее смех.

— Какое звено в цепи самое сильное»?— смеётся он. — То, которое самое слабое. Именно оно рвёт оковы.

Где самое слабое звено любой болезненной конструкции? В её внутреннем несоответствии нашим желаниям. В народе говорят: «Я просто разрываюсь от противоречивых желаний». Вот и позвольте лопнуть этому «перенапряжённому» чувству вашей ложной значимости, «пните» его хорошенько, взорвите его смехом.

— Скажи «да» своему «внутреннему плачу», — смеётся Дурак, — позволь ему стать «внутренним смехом»!

Брёл Петя по узенькой лесной тропинке вслед за клубком волшебным, едва поспевая за ним следом. Догонял он этот клубок второй день уже, притомился изрядно да оголодал не на шутку. Однако бодрости душевной не терял.

— Ничего, ничего, — подбадривал себя, — пустой желудок, он ведь к сердцу ближе. А что сердцу близким сделалось, то в накладе никогда не останется.

В очередной раз свернула тропинка лесная куда-то вбок, а как подошёл старик к её повороту, то застыл в недоумении полном. Обрывалась тропка прямо посреди поляны большой, заканчиваясь совершенно вдруг и никуда дальше не ведя. В самом её конце клубочек волшебный лежал. Впервые за два дня пути увидел его Петя в полной неподвижности.

Хотел он к нему поближе подойти, только не успел — подпрыгнул клубочек тот, на мгновенье в воздухе зависнув, а потом огнём-пламенем вспыхнул и исчез неведомо куда.

Потоптался Петя на краю тропинки, туда-сюда покрутился, да в чувствах растерянных прямо наземь уселся.

— Вот так помощника мне Яга подгадала, — сказал сокрушённо, — зря што ли я за ним два дня бегал?.. Обидно даже как-то...

— Не спеши обижаться, Петя, — неожиданно услышал он в себе голос насмешливый, — никогда не забывай, что это не ты испытываешь обиду, это обида испытывает тебя. И пока ты её испытываешь, ты это испытание не проходишь.

— Ну да, ну конечно, — упорствовал в своих расстроенных чувствах старик, — все вы здесь дураки, один я такой умный...

— Не суди по себе, Петя, — примета плохая, — уже вовсю веселился колпак. — На самом деле, не всё то плохо, что плохим кажется. Но если ты всё же не хочешь признавать счастье, когда оно приходит, не жалуйся потом, когда оно уходить будет.

Долго ещё сидел старик на поляне, мысли невесёлые пережёвывая, пока не устал от уныния своего. От нечего делать стал тени узорчатые разглядывать, которые от деревьев падали. Смотрел Петя на мозаику эту лесную, пока не поплыло всё перед глазами, в сплошной набор пятен цветных превратившись. Ив этот самый момент словно пронзило его настроением необычным.

— Ведь давно мне терять в этой сказке нечего, — как-то по-особому, безмысленно ощутил он, — может, пора уже найти?

Да так ему вдруг найти сильно захотелось, такой подъём он внутри себя почуял, как никогда прежде... Колыхнулся неожиданно воздух рядом с ним, скрип странный раздался, да запахом непонятным повеяло... Глянул старик вокруг, от дурмана внутреннего пробуждаясь, и сам себе не поверил.

Стояла посреди поляны — будто из-под земли выросла! — хибара огромная, двухэтажная, из брёвен сосновых скатанная. Протер старик глаза свои, головой потряс — не спит ли он?- только никуда она не исчезала.

Подошёл он тогда к ней поближе, со всех сторон внимательно осматривая. На крыльцо взошёл, постоял немного, с неуверенностью своей разбираясь, да наконец руку поднял — постучаться чтоб. Вот только не успел.

— Это ты? — неожиданно спросил его кто-то из-за запертой двери. Старик от неожиданности вздрогнул даже.

— Боюсь, что я... — наконец выдавил он из себя неуверенно.

— А что — в дверь постучать языка нет? — пробурчал в ответ недовольный голос.

Что-то грюкнуло, стукнуло, и дверь отворилась.

Стоял перед Петей человечек маленький — по колено всего ему ростом и страшно волосатый. Спускались волосы у него до самого пола, всё его тело укутывая. Один лишь нос, острый и длинный, торчал из них, да время от времени руки с несуразно большими ладонями показывались.

— Сколько ждать можно, — всё тем же недовольным голосом гово рил маленький волосатый, — в который уж раз обед разогреваю.

Шумно шаркая ногами, он поплелся вглубь избы. Петя, ничего не понимая, нерешительно потоптался на месте, но всё же за ним следом отправился.

В горнице, куда он вошёл, царил неожиданный для солнечного дня полумрак. Оглядевшись вокруг, не заметил старик ни единого окна, только лампа керосиновая освещала комнату слабым светом.

— Именно так, — словно в ответ на его удивление послышался голос откуда-то сверху, — ко мне, действительно, нет окон — только двери.

— Ух ты!.. — восхитился колпак внутри Пети. — Надо же...

Но старику сейчас не до его восторгов было. Он поднял голову и увидел, что по винтовой лесенке в горницу спускается кто-то.

— А зря, — сказал Петя, вглядываясь в незнакомца, — окошко как раз и не помешано бы открыть — такая жара на дворе...

— Да неужто она от этого меньше станет? — искренне удивился тот, подходя к нему.

Вблизи он выглядел как взаправдашний, волшебник — были у него длинные седые волосы, спадающие на плечи, ещё более длинная седая борода, чёрная, отороченная мехом мантия («и это в такую-то жару!..» — подумал старик), а в руках он держал высокий острый колпак, весь усыпанный разноцветными звёздами.

— Ну что ж — давай знакомиться, — сказал незнакомец, бесцеремонно старика разглядывая. — Зовут меня Ахлимик, живу я там, где одни скажи заканчиваются, а другие ещё только думают начинаться. Не каждый ко мне попасть может, тебе вот удалось, а потому впечатление на меня ты произвёл. Теперь выяснять будем, что, кроме этого, ты произвести можешь.

— А я - Петя, — сказал Петя, подумал немного и такую ещё характеристику себе добавил: — Самовыродок.

— Это как так? — искренне удивился Ахлимик.

— А так, свою скажу превзошёл уже, давно из неё выполз, как из яйца тесного. Теперь вот — в других счастья пытаю.

— Ну, пытай, пытай, — усмехнулся Ахлимик, - только не особо увлекайся. Счастье, оно ведь такая хитрая штука, что его искать надо всегда в другом месте, потому как там, где его ищут, его никогда не бывает.

Засмущался старик непонятностью поучений хозяина да о простом спросил.

— Отчего, — спросил он, — так темно у тебя? Зачем это? Ведь снаружи сейчас полдень ясный?

— А ты темнотой не конфузься, и от неё тоже польза есть. Находясь на свету, того что во тьме не увидишь. Зато в темноту погрузившись, всё, что на свету осталось, рассмотреть можно, — сказал Ахлимик и добавил: — Ну, хватит умничать, пора бы тебе и перекусить с дороги, как думаешь?

А старик именно так и думал. За стол усевшись, он живо принялся разбираться с угощениями, которые ему без устали подсовывал маленький волосатый, хлопотавший рядом.

— Да, кстати, — спохватился волшебник, — познакомься, Петя, это помощник мой, Хомункул.

— Творение он сил особых, сказочных, одному мне подвластных, — добавил он с гордостью.

Петя ел быстро и с аппетитом великим, радуясь наступающему в его животе миру и согласию.

— Голод, — пробормотал он с набитым ртом, — лучший повар!

— Голод, — не согласился с ним Ахлимик, жующий рядом, — плохой повар. Во всём надо довольствоваться самым простым, а значит — самым лучшим.

Пока старик утробу свою ублажал, странное заметил — словно светлеть в комнате начало. То ли оттого, что глаза его с темнотой свыкались понемногу, то ли ещё почему-то, да только скоро он словно днём всё видел.

Поев, на экскурсию по дому отправился. А посмотреть здесь было на что. Все стены были увешаны странными картинами, непонятными знаками и полками, на которых стояли банки, колбы и реторты. Из углов выглядывали чучела то ли зверей заморских, то ли чудищ волшебных.

А ещё было много часов. Висели часы на стенах, стояли на полках и даже на полу. Странным было то, что все они показывали разное время.

— Почему так? — спросил удивлённый старик.

— Человек с одними часами всегда точно знает, который час, — ответил ему Ахлимик. — Человек с двумя часами в этом уже неуверен. А я не хочу быть уверенным вообще ни в чём... К тому же время нельзя считать, ведь посчитанное время — это время мёртвое, а ничего страшнее мёртвого времени быть не может. Хоть об этом твоё знание ещё впереди...

— А это что такое? — спросил Петя, пытаясь обхватить руками огромный шар, стоящий на странной подставке.

— Это глобус, — ответил Ахлимик, глядя на него с улыбкой.

— Что это такое — глобус? — не понял старик.

— Ну, это... как бы тебе сказать... — замялся хозяин. — В общем, это такое чучело Земли.

Но Петино внимание привлекдо уже совсем другое. Открыв от удивления рот, он рассматривал картину, висящую на стене. Картина была живая. Бегали в ней звери разные, чудные до невозможности, летали птицы невиданные, даже запах от картины исходил особый — какой-то чужеземный и странно манящий.

— Это надо же... — удивился старик, зверьё нездешнее разглядывая.

— Вот так лошадь!.. — засмеялся он, пальцем в картину тыкая. — Дылда какая-то... Словно от удивления вытянулась.

— Это жирафа, — сказал волшебник, к картине подходя. — Жирафа... — восхищенно повторил старик. — И зачем только ей такая шея длинная?

— Видишь ли, Петя, — важно сказал Ахлимик, — голова у жирафы находится так далеко от туловища, что такая шея ей просто необходима.

— А-а, — протянул старик с уважением, — ну, теперь понятно... А вот ещё одна лошадь странная, вся такая помятая, словно конек-горбунок какой-то...

— Это верблюд, — просвещал его дальше Ахлимик, — это и впрямь как бы лошадь, но только... ну, с большим жизненным опытом, что ли...

Покивал старик головой, дальше пошёл. По дороге задел что-то на полке неловко, да на лету подхватить успел. В руках повертел, рассматривая.

— А это что? — спросил удивлённо.

— Это ещё одно моё изобретение, — с гордостью сказал Ахлимик, — зубная щётка называется. Чистит зубы в самых труднодоступных местах.

— А если у меня нет зубов в труднодоступных местах? — растерялся старик. Положил он щётку ту на место, от греха подальше, да экскурсию свою продолжил.

Потолок в горнице тоже был необычный. Словно небо живое вместо него в доме этом было. Горели на нём звёзды, изредка падая вниз длинными яркими росчерками, светила полная луна, медленно переползая от одной стены к другой.

Хотел Петя восхищение своё высказать, только Ахлимика рядом с ним уже не было, один лишь Хомункул под ногами крутился.

— Интересный у тебя хозяин, — сказал ему старик, — мудрый... — Интересный, — согласился тот, — и мудрый... Оттого, наверное, по утрам холодной водой и обливается.

— Закаляется? — восхитился Петя.

— Хулиганит! — фыркнул Хомункул и словно растворился в каком-то тёмному углу.

Побродил Петя туда-сюда ещё немного, затем взял с полки трубку странную. В руках её повертел, со всех сторон рассматривая, а потом к глазу приложил да попытался сквозь неё на луну потолочную посмотреть. Только никакой луны он в трубке не заметил. Зато было там, такое, от чего старик чуть на пол не сел.

Дивное разноцветье узорчатое он в ней увидел. Да такое замысловатое и красивое, какого он в жизни своей никогда не видывал. А главное — чуть тронет он трубку ту, как узор волшебный сразу же и меняется, ещё краше делаясь.

Нащупал старик лавку рядом с собой, уселся да крутить трубку в разные стороны принялся. Долго он забавлялся. В потолок глядя, так заигрался, что не заметил, как с лавочки свалился. Да настолько неудачно, что в трубке что-то треснуло и из неё какие-то камушки посыпались.

Собрал старик их на ладони, к лампе поднёс, рассмотреть чтоб. Засверкали они, словно самоцветы дивные, но когда присмотрелся к ним Петя поближе, то увидел, что это всего лишь обычные цветные стекляшки.

В саму трубку Петя заглянул, над устройством её покумекал маленько, оказалось — ничего особенного. Придумано здорово, а сделано просто. Засыпал он тогда стекляшки цветные, куда им положено было, что-то там прижал, чем-то щёлкнул — стала трубка как новая. Повертел он её в руках да вдруг задумался крепко.

— А ведь и впрямь чудо-чудное получается, — думал Петя, — из простых кусочков цветных — целый мир удивительно красочный строится. Причём каждый он раз новым оказывается.

— Отчего ж он так красив всякий раз? — удивлялся старик. — Отчего нет в нём ни сумятицы, ни путаницы?

— Может, просто из-за честности его стеклянной? — предполагал он. — Не боится он со старой картинкой расстаться, не тянет за собой узоров прежних, как бы красочны они ни были.

— Это только человек всего боится, — думал Петя дальше. — Входя в день свой нынешний, тащит он за собой то, что вчера было, опасается, что без этого ему не жить. Чем тащит? Да памятью своей, своими страхами, своим умом.

— А надо бы жить, как стекляшки эти — просто и стихийно, — продолжал старик открытия делать, — ведь законы природные они для всех едины, что для человека, что для стекла цветного. Каждый день — как новый узор, с нуля, сызнова, без тухлятины дня вчерашнего, без прошлых обид, ожиданий и страхов.

— Вот бы и мне так жить научиться! — восхитился Петя своим открытиям.

— Вот и учись, — сказал Ахлимик, непонятно откуда в горнице появляясь, — за тем ты сюда и пришёл. Учись и не жди, что я тебя учить буду. Тебе ни к чему знать то, что знаю я, тебе необходимо знать только то, что знаешь ты. Просто услышь это знание, открой его в себе.

— Мудрец, — продолжал он, — это не тот, кто даёт правильные ответы. Это тот, кто ставит правильные вопросы. Тебе не нужны чужие ответы, тебе своих по самые уши хватит! Твоя задача — оживить их, пробудить для того, чтобы услышать. Как? Да всего лишь вопросами, правильными вопросами. Я их готов тебе задать. Но вот готов ли ты их услышать?

Совсем уж изготовился Петя ответ достойный дать, как вдруг что-то громко хлопнуло, совсем рядом с ними. Потом ещё раз, и ещё... И ещё, и ещё, и ещё... Опешил старик, не понимая, что происходит, на Ахлимика посмотрел вопросительно, но у того вид был не менее озадаченный. Подбежал Ахлимик на цыпочках к какому-то ящику, осторожно внутрь заглянул. Смотрел он туда недолго, потом засмеялся и открыл в нём боковую дверцу.

— А вот и приплод вылупился, — сказал весёлым голосом. — Принимай, Петя, гостей мелких.

Из дверцы что-то быстро вываливалось наружу, а затем, не менее быстро, разбегалось по всему дому. Присмотрелся старик да в который уж раз за сегодня изумился. По полу горницы бегали, негромко курлыкая и весело поквакивая, маленькие избушки на курьих ножках. Были они размером с обычного цыпленка и такие же жёлто-пушистые.

— Эксперимент прошёл удачно! — гордо заявил Ахлимик. — Будет теперь, чем Ягу порадовать.

— А чем же их кормят? — спросил с любопытством старик. — Да и потом — есть они как будут? В окошки им, что ли, корм забрасывать или, может, прямо в двери запихивать? И через какие такие выходы запасные он затем выходить будет, тоже мне интересно?

Улыбка медленно сползла с лица Ахлимика, уступая место озабоченности. Зато заулыбался старик. .

— Ну, вот и оживляй теперь своё знание внутреннее, — говорил он смеясь. — Свои вопросы для этого я тебе уже задал. Готов ли ты на них ответы внутренние услышать?

J J J

 

«КАЛЕЙДОСКОП»КАК ОРГАНИЗУЮЩИЙ ПРИНЦИП ВСЕЛЕНСКОЙ ИГРЫ[2]

«Счастливой жизни не бывает, есть только счастливые мгновенья».

Надпись в туалете

«Вот и сделай свою жизнь одним таким мгновеньем».

Приписано ниже